ПРОЛОГ
год Сивы, 2169 от основания Ориева, месяца Студича 3-ий день. Городище Гвернак.
Демсей был горд. Демсей был счастлив. Он мчался к родному городищу, перепрыгивая через коряги, сугробчики, упавшие деревья. О ногу колотилась плетенка с уловом. И каким уловом! Сегодня все родовичи, да и друзья, а главное, дорогой гость испробуют душистой горячей ушицы! Демсей отправился рыбалить на рассвете, просверлил во льду, сковавшем озерцо Саллак аккуратную лунку, и забросил сплетенную из конского волоса леску в темную, ледяную воду. Правда, перед тем, как начать лов, не забыл покрошить хлебушка в прорубь, да попросить Богов подсобить. И те свой взгляд от двенадцатилетнего мальца не отвели и гнали на его крючок, искусно выточенный из кости, рыбину за рыбиной. Потому-то, когда раскрасневшийся от гордости и морозца мальчуган юркнул в дубовые ворота, проделанные в крепком частоколе, окружавшем родное городище, он первым делом рванул к небольшой расчищенной от снега полянке, где стояли резные изображения богов. Низко поклонившись Окопирмсу парнишка отобрал из своего улова самую жирную рыбину - и с поклоном положил ее к ногам Потримпса. Оно, конечно, Окопирмс - отец всех богов, но вечно юный Потримпс ведает всеми реками, озерами и источниками холодной, сладкой ключевой воды - живительными соками самой матушки Земли.
Посчитав свой долг перед богами выполненным, Демсей развернулся и уже степенно зашагал к своему дому - невысокой мазанке, что стояла неподалеку от священной поляны. Да и недостойно доброго рыбаля бегать, словно неразумное дитё.
Матушка уже хлопотала во дворе, как и другие женщины. Гомон, смех, постукивание инструментов - все слилось в такой знакомый шум проснувшегося селения тружеников.
Отец же стоял возле своей кузни и весело переговаривал с дорогим гостюшкой - Избором Нинычем. В отличие от всех обитателей городища - лесовиков с их выбритыми лицами или старейшин с густыми бровищами и бородищами, из-за которых они напоминали старые, заросшие мхом деревья, Избор Ниныч носил аккуратно пробритые бородку и усы. Но не только прической выделялся оратт. На нем был тулуп, застегнутый на правую, а не на левую сторону, как было принято у лесовиков, вместо лапотков он носил сафьяновые сапоги и каждое его движение выдавало опытного воина.
Впрочем, Избор воином и был. Сотник пограничной стражи славного града Плескова заехал в городище, чтобы передать привет родовичам жены-лесовички, да договориться с соседями о весенних работах. Платить обещал, как всегда, без обману - железными ножами, иглами, наконечниками для стрел. Обещал даже десяток добрых ораттских луков, что бьют на ????? шагов без промаха. Два его дружинника расположились невдалеке и показывали молодым охотникам Гвернака приемы рукопашного боя.
Демсей, сперва было почувствовавший укол ревности, быстро оттаял и ухмыльнулся, завидев, как едва заметным движением руки молодой порубежник заставил барахтаться в снегу Куара - лучшего из охотников городища.
- Матушка! - заорал малец, размахивая связкой толстых рыбин. - Глянь, матушка, какую сегодня Потримпс удачу послал!
Мев заулыбалась. Избор Ниныч и отец тоже повернулись навстречу юному рыбалю.
- Ну и ну, Демсей! - хмыкнул батяня, забирая сыновий улов, - видать знатным добытчиком станешь!
Избор Ниныч, тоже, с одобрением кивнул и потрепал племянника по кудлатой макушке. Это был самый счастливый момент в жизни Демсея. Потом... потом были кровь, ужас, боль...
Мев забрала у мужа улов, и вдруг качнулась, ахнула, ее красивое еще лицо перекосилось от боли и она начала медленно оседать на снег.
- Маманя! - завопил Демсей и рванулся к матушке. Та разжала пальцы, рыбины шлепнулись в снег, на который начали падать алые капли... Словно, маманя ягодки клюквы обронила... Батяня подхватил Мев, Избор же Ниныч вдруг помрачнел и бросился в мазанку, на ходу прокричав:
- Исмар, Витимир! Оружайтесь!
И только тогда Демсей заметил, что в спине матушки торчит короткий оперенный штырь - стрела из самострела. Тятенька бережно опустил Мев на залитый кровью снег и побежал в кузню. А в раскрытые ворота уже вползала, поблескивая чешуйками лат, бронированная змея, татем подобравшаяся к мирной деревне. Дребезжали тетивы самострелов, разрывали зимний воздух хрипатые команды на лающем языке, лязгали доспехи.
Один за другим падали жители городища, и на белом снегу расцветали алые кровавые цветы. Десяток гвернакцев, из тех, что стражу несли, по-прежнему отчаянно рубились у ворот, пытаясь остановить железную лавину. И один за другим падали под ударами стальных мечей. Рыцари в безобразных шлемах и белых плащах с черным крестом прорубались к центру городища, к Священной поляне. Избор Ниныч успевший облачиться в кольчугу и вооружиться шестопером и щитом собрал вокруг себя три десятка мужиков. Среди них был и батяня Демсея - Лонн, весь забрызганный кровью жены, сжимавший в могучих руках свой верный, кузнечный молот.
- Витимир! Детей уводи и баб! - рявкнул Избор Ниныч молодому дружиннику, который приехал с ним. - Остальные, держите строй и когда скажу - врубимся катам в бок. Главное задержать...
К отряду смельчаков подковылял старых волхв Гласгер.
- Ты бы, почтенный, вместе с детьми уходил, - обратился к нему Избор Ниныч.
- Нет, Изборушка, это моя земля, здесь я родился, здесь и помирать буду, - спокойно и даже как-то обыденно проговорил старик и покрепче ухватил свой посох.
Витимир кое-как собрав в один отряд полсотни женщин и детей повел их к восточной стене частокола, где начинался прорытый на всякий случай подземный ход. Демсей не пошел с ними. Он молча ворвался в отцовскую кузню и ринулся к коробу, где лежали инструменты. Выхватив большие кузнечные клещи, он выскочил во двор, освещенный заревом разгоревшихся пожаров.
- За мной! - прокричал в этот момент Избор Ниныч и первым побежал навстречу врагам. Мощным ударом он раздробил и уродливый, увенчанный рогами шлем и голову рыцаря, который спешившись, пытался высвободить свое копье из пронзенных насквозь тел юной травницы ????????? и ее грудного сыночка.
Батяня молча побежал навстречу коннику. Тот замахнулся боевым топором, но Лонн поднырнул под брюхо неповоротливой, закованной в доспех лошади и ударом молота перебил ей заднюю ногу. С жалобным ржанье, конь повалился в снег, а отец методично, слово обрабатывая брусок железа, принялся плющить рыцарские латы и спрятанное в них тело. Избор Ниныч, вскочил в седло бесхозного коня и врубился в ряды крестоносцев. От него не отставал и второй его дружинник - Исмар. Даже старый волхв успел повалить одного кнехта, ударив острым концом посоха точно в щель шлема. Демсей набросился на другого кнехта и принялся беспорядочно, но с силой, и силой немалой - с пяти лет отцу на кузне помогал - крушить доспехи. Кнехт пытался отбить его удары, но Демсей с четвертого замаха сломал его меч и обрушил тяжеленные щипцы на шею кнехта. Он услышал хруст, слабый вопль и чей-то звериный, полный торжества вопль. И понял, что кричит он сам... Мальчишка на секунду замер и рванулся к другому спешившемуся рыцарю, который методично своим топором крушил деревянную личину самого ????????. Но тот оказался опытным рубакой и перехватив оружие Демсея латной перчаткой, обрушил топор на голову паренька. Если бы Демсей не бежал, этот удар раскроил бы ему череп, а так лезвие скользнуло по лицу, выбило зубы, разорвало язык. Боль скрутила тело Демсея и маленький лесовик ткнулся в сугроб, захлебываясь собственной кровью.
Сквозь алую пелену он видел, как гибли защитники городища. Он видел, как батяня свалил еще одного конника, и как другой подобравшись сзади вонзил в бездоспешную спину кузнеца обагренный кровью мирных лесовиков меч. Он видел, как юный дружинник, весь залитый кровью, с торчащими из груди стрелами вложил остатки сил в свой последний удар и бездыханный упал в кровавый снег рядом со сраженным им кнехтом. Он видел, как дряхлый ведун пал под ударами латников, но так и не выпустил своего посоха. Он видел, как последние беглецы скрылись в люке подземного хода, а Витимир, на ходу размахивая мечом ринулся в схватку, сразил одного кнехта, другого, подрубил ноги рыцарского коня и одним ударом снес голову захватчику, но тут же был пронзен сразу пятью болтами и рухнул в снег, сжимая в руках верный меч.
Избор Ниныч остался один. Окровавленный, в разорванной кольчуге, с большой рваной раной в боку, он еще сражался с незваными «гостями».
Рыцарь, который поверг Демсея что-то пролаял на своем каркающем языке и кнехты отступили от израненного сотника.
- Ты, - ломая ораттские слова заговорил рыцарь. - Ты есть хороший зольдат. Ты есть сдавайся в плен. Ты есть знатный чьеловек и за тебя платьить... как это по-ващьему?... викуп!
- Оратты не сдаются, - хрипло, но четко ответил Избор. - Оратт, который сдался в плен - уже не оратт.
- Пльен - это почьетно для достойного рьицаря! - прокаркал предводитель убийц.
Избор только хмыкнул и отбросив щит, подхватил с истоптанного, окровавленного снега меч Витимира.
- Тогда ты есть умирьать! На колу! Как бесбошный язычник!
- Нет! Я был воином своей Земли. И умру, как воин своей Земли! Нет больше чести для воина, чем Смерть за Родную Землю, за Родовичей своих!
- Взять его! Живым! - выкатив глаза заорал рыцарь.
Но Избор быстрым движением вонзил рукоять меча в снег и бросился на острие.
Демсей успел заметить слабую улыбку на мертвом лице сотника и провалился в бездонную яму небытия...
ГЛАВА ПЕРВАЯ
год Хорса, 2172 от основания Ориева, месяца Белояра 10 -ый день. Орратское Пограничье возле городища Шамаробреги.
Лес еще был укутан рассветным туманом, стыдливо рдела на восходе Заря-Заряница, когда четверка златокрылых коней вознесла в небесную высь колесницу Дажьбога. Всё ярче и ярче светился Золотой Щит, тот что от хлада оберегает, согревает всех, кто дышит, растет, живет. Солнечные стрелы, словно иглы в руках умелой рукодельницы прошивали прозрачное покрывало, добирались до затаившихся меж древесных корней сугробчиков, схоронившихся в тени, но не гибель несли с собой золотые вестники нарождающегося дня, а начало нового Коловорота.
Снег таял быстро, словно радовался превращению в звонкие, чистые весенние ручьи, словно сбрасывал старую одежку, что к лицу была зимой, и с ликование журчали прозрачные струйки, пробираясь меж корней, заросших мхом валунов, помогая пробудиться от долгого сна Матушке Земле.
Вскоре рассеялся туман, ночные труженики поспешили укрыться в своих норках, дуплах, гнёздах, чтобы прикорнуть, да сил набраться у Вечного Спутника Жизни - Сна.
А на смену им уже спешили те, кто хозяйничал в лесу при свете Щита Солнечного Бога. Встряхнув перышки завели свои медовые трели малые птахи, защелкал на поляне изнывающий от любовного жара глухарь, заскользили по ветвям ловкие векши.
По небу тянулись курчавые облака - настоящие весенние облака - белые, а не свинцовые снежные тучи, что гуляют по Сварожьему уделу в дни Радогоща, Коляды и Крышеня...
Гомон, щелчки, трели, посвисты ворвались в утреннюю тишину, вместе со светом Божественного Щита. Все засверкало, заиграло ослепительными красками и звуками Дня.
Кроме редких облачков, подгоняемых весенним ветерком, в небе кружила черная точка. Молоденький лесовик, из городища Шамаробреги - тоненький, гибкий, в старой шубейке, застёгнутой на левую сторону, с тщательно выбритым лицом - так тщательно, что даже брови не избежали участи усов, лихо срезанных острым железным ножом - подарком лучшего воина всего Пограничья - десятника Яромира, вскинул голову. Поначалу он даже было растерялся. Над лесом парил самый настоящий беркут - большая, могучая птица, что царит в Небесах Великой Степи. Лесовик был хоть и молод, да хаживать в стольный град Плесков ему приходилось, и там на базаре он видывал чУдную птицу.
«Дык, как же его сюда, в самую середку наших лесов занесло?» - подумал было Побуд и тут же покорил себя за несообразительность. Беркут перестал описывать круги, словно заметил лесного жителя, начал быстро снижаться, и, заложив вираж, понесся прямо на небольшую полянку, возле которой замер охотник.
Тело, в кольчужке из отливающими золотом перьев со свистом рассекло воздух. Могучие лапы уже коснулись земли, как вдруг, силуэт гордой птицы подернулся радужной дымкой, стремительно потянулся ввысь, невесть откуда дунул ветерок, и на молоденькой, только-только пробившейся сквозь холодную еще землицу, травке вместе Повелителя степного неба очутился высокий ладно сложенный парень. Огненно-рыжая шевелюра, отливающая золотом, с парой угольно-черных прядей - не иначе сам Перун своим копьем коснулся - тонкие, щеголеватые черные усики, яркие зеленые с желтизной глаза, больше похожие на очи Великого Князя Лесов - тигра, чем на человеческие.
- Ярко! - Побуд рванулся к покачнувшемуся было другу. Но тот мягко встряхнулся, словно большой кот, и едва заметная гримаска на его лице сменилась широченной ухмылкой.
- Не шебутись, торопыга, - весело ответил юный порубежник, заключая лесовика в крепкие объятья. - Я недолго летал, так что и обернулся на сей раз без труда.
- А чегой-то ты тогда морщился, а? - осведомился бдительный Побуд.
- Сам знаешь, когда из звериного али птичьего обличья оборачиваешься в человека, всегда больно. Даже если с пяток минут в чужой шкуре, да перьях побываешь.
Побуд кивнул. Оборотничество было великим даром древнего Волхва Вещора. Великим, но и опасным, как и всякое ведовство. Любой оборотень был и сильнее и ловчее обычного человека. Да и добрее. Потому что не может быть злым человек, который природу видит не только людским, но и звериным взором. Но в чужом обличье не всяк мог пребывать подолгу. Чем дольше Одаренный носил звериную шкуру или птичьи перья, тем сильнее была боль при обороте. Стоило промедлить - боль при обороте вместе с человеческим обличьем приносила смерть.
Яромир был силен, и Дар его был велик, но и он не рисковал расставаться со своим истинным, человеческим обликом больше, чем на день.
Каждое движение порубежника выдавало в нем отличного бойца. На нем был зеленый полотняный кафтан с черными застежками, такие же зеленые штаны, заправленные в мягкие сапожки. Ворот кафтана был расстегнут, так что виднелась гибкая, тонкая, серебристая кольчуга, сработанная не иначе, как в Шелони - орратском граде, на весь Свет славным своими оружейниками.
Из оружия Яромир носил небольшой меч, восточной ковки, кривой, восточный же кинжал, засапожный нож. Лук, хороший лук, способный послать стрелу на ??????? покачивался за спиной. Колчан был полон отборных стрел. На левом плече серебрилась тщательно начищенная фигурка рыси - знак десятника.
- Ну и как караул? - осведомился лесовик.
- Да вроде, как всегда, все спокойно..., - тонкие черные брови Яромира словно две стрелки сошлись у переносицы.
- Что-то тебя встревожило? - затаив дыхание спросил Побуд.
- И да, и нет... Похоже, на моем участке полный порядок, но...
- Но надо проверить, - закончил за друга лесовик.
- Верно. Я как раз собирался осмотреться напоследок, а тут тебя увидал. Решил, что две пары глаз, лучше одной..., - и Яромир вновь весело ухмыльнулся коротышке.
Тот в который раз подивился, как удачно нарекли друга плесковские волхвы. От его улыбки, становилось светлее, даже в дождливый день, теплее, даже во время вьюги.
Побуд поудобнее перехватил свой посох, закинул за спину котомку с травами и зашагал вслед за товарищем. Ярко передвигался бесшумно, словно тигр (А, собственно, почему «словно», - подумалось Побуду. Ведь воин был способен обернуться не только беркутом, но и тигром ), ловко пробираясь между ветвями деревьев, на которых уже набухали налитые весенними соками почки.
- Славные дни Вышень нам посылает. Небось донесли ему пташки на Красную Горку, что народ наш Богов по-прежнему чтит, живет праведно, работает с душой..., - Ярко на мгновение замер, огляделся, прищурил глаза и добавил, тихим, и казалось бы спокойным голосом, - и ворогов бьет, тоже, с душой...
Побуд, заслышав в голосе товарища стальные нотки, тоже остановился и окинул взглядом небольшую прогалину с повалившимся во время зимних вьюг деревом. Дерево было старое трухлявое и словно шерстью заросло пушистым мхом. По нему уже сновали очнувшиеся от зимней спячки мураши - вечные лесные труженики. Яромир склонился над стволом, осторожно ощупал пальцами мох. Когда он выпрямился в его руке что-то сверкнуло. Но эту вспышку затмил блеск в его зеленых тигриных глазах.
- Гляди! - воскликнул порубежник.
- Эвон! - ахнул лесовик, разглядывая небольшой гвоздик, который лежал у Яромира на ладони.
- То-то мне подумалось - что-то пару раз сверкнуло. А знать, не подумалось. Вот он - и сверкал, - задумчиво проговорил Яромир.
- А откуда он туточки взялся, как думаешь, а? - с восхищением глядя на друга выдохнул Побуд.
- Откуда, говоришь? - Яромир повертел гвоздик, поднес его поближе к глазам. - Новенький, как есть новенький. И потеряли его от силы пару дней назад. Видишь, мох-то мокрый, а на гвоздике ни пятнышка ржавчины нет. А гвоздик этот с сапога - такими подметки украшают. Нашей ковки, плесковской. Видишь, на шляпке крохотная стрелка?
Побуд пригляделся и энергично кивнул.
- Такую стрелку на свой товар знатный плесковский кузнец ставит - староста... Конца - Мелтей Танаич. - Яромир опять умолк и перевел взгляд на ноги Побуда. Тот тоже уставился на свои берестяные лапти, новехонькие, между прочим и очень даже удобные.
- Из ваших сапоги у кого новые есть? - неожиданно спросил Яромир.
- Да нет. Разве что у Бобреца. Дык он их не надевает - Ярилина дня дожидается. У нас как-то лапотки больше в почете...
- Верно говоришь, верно... - кивнул Ярко. - А я это к тому, что из наших никто последние три дня в этих местах не бывал. Из ваших выходит, тоже...
- Значит..., - Побуд замер на полуслове.
- Значит, чужак этот гвоздок обронил, - закончил за него Яромир. - И вот еще что я тебе скажу. Две седмицы назад через заставу нашу обоз большой из Плескова на орденские земли прошел. И в обозе том, сотня пар сапог было. Кованых гвоздями Мелтея Танаича. А нынче гляди, один гвоздок домой вернулся... только вот чья нога была в наш сапог обута... - Яромир вскинул голову и посмотрел на друга. - Придется погулять по селам окрестным, поспрашивать, но бьюсь о заклад, гвоздок этот не на честного труженика нас выведет...
ГЛАВА ВТОРАЯ
год Хорса, 2172 от основания Ориева, месяца Белояра 10 -ый день. Замок Маркомбург.
Весенний ветерок промчался по лесу, перебирая травинки и веточки, словно струны гусель, пробежал по озерной водице, оставляя за собой крохотные волны-рябь, и неожиданно увяз в вязком зловонии, которое пропитывало, точно гнилая вода одежду утопленника, крепость Маркомбург и прилепившиеся по склонам холма хуторки сервов.
Хлопы уже ковырялись на своих скудных полях. Их хатенки, топленные по-черному, с полугнилыми бычьими пузырями в окнах извергали из дверей клубы смрадного дыма. Пробуждалась и сама крепость. Потекли по узким улочкам потоки испражнений, выплеснутых из узеньких окошек прямо на земляные, усыпанные прошлогодней соломой мостовые. Загремели доспехами братья-рыцари. Гнусавый, скрежещущий вой органа поплыл над замком, призывая истинно верующих к утренней молитве.
Металлическое дребезжание врезалось в органный вой. Раз... Те, кто после третьего удара колокола не доберутся до ближайшей молельни могут угодить в списки еретиков или того хуже - язычников! Сервы торопливо бросали свои жалкие наделы и словно тараканы, суетливо засеменили к деревянным часовенкам, не забывая держать глаза долу и низко кланяться, высокородным господам...
Великий магистр удовлетворенно наблюдал за этой утренней суматохой из окна высокой башни. Нечаянно его взгляд упал на Восток и небритое лицо тотчас же перекосилось от злобы. Там, на Востоке живут непокорные нечестивцы оратты, которые осмеливаются поклоняться своим жалким божкам, на своих богомерзких вече судить людей благородных, не ломать шапки перед теми, кто выше их по рождению.
«Кабанья голова» из закованных в стальные доспехи рыцарей прошлась по землям соседей Зигфлянда, как горячий нож сквозь масло. Да и что могли поделать жалкие язычники, весь доспех которых был домотканная рубаха, да в лучшем случае вареная кожа, вооруженные засапожными ножами, да слабенькими луками, из которых разве что по векшам бить с господами рыцарями, облаченными в панцири, глухие шлемы, броню для ног и рук?
Сам Пастырь Ордена Меченосцев освятил этот поход на Восток против богомерзких язычников, и господа рыцари огнем и мечом утвердили власть Истинной Церкви и полосатого вымпела на покоренных землях.
Водянистые глаза магистра Хендалфа слегка оживились, когда он вспомнил, как его топор крушил языческих идолов, как его меч вспарывал животы беременных баб этих недочеловеков и швырял в огонь неродившихся младенцев, как хрустели зубы пленников, вгоняемые в глотку латной перчаткой, как кричали нечестивцы, извиваясь на кольях, когда опытные палачи сдирали с них кожу... Но тут же эти сладкие воспоминания сменились другими. Желудок магистра и три года спустя сжался в тугой ледяной комок, как и в тот злосчастный для великого Ордена день, когда ораттская пехота поймала «кабанью голову» в свой капкан. Когда атака господ рыцарей разбилась об алые щиты, как морская волна, нахлынувшая на огромный гранитный утес. Когда ловкие, верткие конные дружины умело, с задором, орудуя шестоперами, палицами и острыми гибкими мечами превращали орденских панцирников в месиво из железа, крови и ошметков мышц. Когда с гулким воем впивались в серые небеса длинные тяжелые стрелы, выпущенные из тугих луков и обрушивались на рыцарей смертоносным дождем прошивая насквозь доспех, плоть, а порой и коня...
Магистра Хендалфа привели в чувство боль в правой руке и теплая струйка слюны сбежавшая по небритому подбородку. Он с досадой оглядел пальцы... Так и есть два ногтя сломаны, когда поглощенный прошлым ужасом кошмарного поражения он впился в каменную кладку стены. Что ж, это лишь добавит еще один пункт к счету, который он намеревается предъявить безбожникам-ораттам...
Дверь со скрипом отворилась и низко клянясь вошел Боевульф. При виде длинных локонов оруженосца, смазанных жиром и оттого блестевших в свете чадящих факелов, маленького рта с тонкими губами и того, что скрывалось за обтягивающими лосинами у магистра немедленно поднялось настроение.
Тонким, женственным голосом его верный оруженосец и не менее верный партнер по постельным утехам проговорил:
- Великий магистр, только что прилетел почтовый голубь, с черным колечком на лапе. Я приказал отдать мне послание и тотчас же поспешил к тебе.., - Боевульф встретился взглядом с магистром и похотливо облизнул языком губы. Магистр чуть не взвыл от раздиравшего его вожделения, но взял себя в руки и протянул руки за посланием.
Развернув тонко скатанный клочок бересты он тотчас же позабыл про роящиеся в его голове похотливые мысли и хрипло пробормотал: «Вот оно!»
- Надеюсь, что я порадовал Вас? - осведомился Боевульф, изящным жестом, который сделал бы честь любой женщине, забрасывая за ухо один локон.
- О, да, мой верный оруженосец! Ты меня порадовал! Я не был так рад уже три года! Наконец-то....
- Вы хотите сказать, что мы начинаем вторжение...?
- Да! Да! Дорогой мой! И на сей раз, клянусь, огонь и меч принесут безбожникам Истинную Веру и Власть великого Пастыря. А когда падут нечестивцы Оратты, путь на Восток для Детей Божьих будет открыт... На Восток... Мы идет на Восток... С Огнем и Мечом... С Огнем! И Мечом!
Магистр Хендалф сорвался на крик и не заметил, как обломки ногтей впились в ладонь, когда он размахивал сжатым кулаком. Он досадливо встряхнул окровавленной ладонью и подхватив плащ зашагал к двери, сделав Боевульфу знак следовать за собой.
В коридоре замка елозил по склизкому полу какой-то грязный серв - перестилал солому. Он быстро ткнулся лбом в каменные плиты, когда мимо скрежеща доспехами прошагал магистр со своим оруженосцем.
- Эй ты, - неожиданно приостановился магистр. - Приберись у меня. Ты понял, хлоп?
Серв усердно закивал лохматой головой и опять ткнулся лбом в каменный пол. Магистр прогрохотал к винтовой лестнице, за ним засеменил Боевульф. Рыцари не оглянулись и не увидели, как поднявший голову серв провожает их взглядом, синих, полных жгучей ненависти, глаз, горящих на изуродованном шрамами лице.
Как только лязг доспехов стих, серв выпрямился и прислонился к холодной влажной стене, с трудом гася гнев. Его лицо было изуродовано страшным шрамом, который тянулся с левой щеки до подбородка. Он перехватил поудобнее тюк свежей соломы и шагнул за порог. Судя по тому, что пол в комнате покрывала вонючая слизь не прибирались здесь с самой осени. Серв бросил охапку в угол и подошел к оконцу. Вот он, тот самый миг, которого Демсей ждал три долгих весны. Парень нащупал зашитые в подол рубахи из грубой холстины огниво и кресало. То-то будет вам огонек, господа рыцари! Лесовик зажмурился и словно наяву увидел, как огромные языки ясного, чистого пламени лижут стены уродливого замка, как рушится кровля этого безобразного нагромождения камней, которое развалилось посреди своих владений, как паук в паутине. За все расплатится батюшка-огонь - и за погубленных родовичей, и за срубленные священные рощи. И за то, что он сам, Демсей, в неволе три коловорота провел.
И если он и сам в том огне сгинет - так тому и бывать. Лучшего погребального костра никакой воин себе не пожелает. Все одно - погибнуть он должен был со своими родовичами - три весны тому назад. А раз выжил - значит того боги захотели. Но Боги ораттов и лесовиков - не чета злобному и безжалостному существу, которому поклоняются зигфляндцы, и который требует от них послушания, покорности судьбе и почитания тех, кто называет себя господами. Он запрещает подымать руку на того, кто захватил твою землю и надругался над своими святынями, обещая за смирение жизнь на небесах после смерти и грозя карами любому, кто осмелится встать на защиту родного крова, своей веры и Земли. Нет, Боги, которые вдохнули душу в Демсея, наоборот, требовали от людей стойкости и мужества, и того, кто погибал, сражаясь с врагами за Родину свою, за честь предков и свободу потомков возносили в свой светлый Ярий.
И раз оставили они Демсея в живых, знать потребовали от него службы. Лесовик принялся разбрасывать по полу солому, с трудом удерживая прорвавшие плотину, которую он воздвигал все эти три коловорота, воспоминания.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
год Сивы, 2169 от основания Ориева, месяц Студича. Дорога на Маркомбург.
Демсей плыл в черноте. Чернота была повсюду. Она была липкая и мокрая. Она тряслась и подпрыгивала, словно телега на ухабах, и вместе с ней тряслось и подпрыгивало тело Демсея. Тело? Но он же умер... Чернота начала вливаться в нос и рот. Демсей закашлялся и от разорвавшей голову жуткой боли пришел в себя. Он попытался открыть глаза. Правое веко судорожно задергалось, но не сумело проломить корки из засохшей крови. Левое с трудом приподнялось. И тотчас в глаз Демсею угодил поток грязной воды.
- Ахм! - проскипел чей-то голос. Демсей сквозь красную дымку разглядел сморщенную рожу, сальную прядь волос, болтающуюся у правого виска, мясистый нос, свисающий чуть ли до самого подбородка, крохотные темные глазки.
Несмотря на жгучую боль от раны, страшную слабость во всем теле, Демсей понял, что попал в руки торговца из гильдии ростовщиков. Те почитали себя отдельным народом, хотя откуда они взялись никто толком не знал. Ростовщики жили особняком, истово верили, в то, что их Бог - единственный настоящий, и что они сами - избраны им. Для чего? Судя по всему, для того, чтобы обогащаться, золото копить. И ростовщичество было не единственным их источником дохода. Не брезговали они и работорговлей. А лет триста назад, позволили часть своих церемоний и религиозных писаний перенять зигфляндцам, ????, и те объявили себя защитниками истинной веры и принялись сеять кровь и смерть среди соседей...
Так рассказывал Избор Ниныч. Муж любимой тетушки - матушкиной сестры. Избор Ниныч, который погиб в неравном бою, и теперь вместе с мамонькой и татой, и старым Гласгером , и ???, и другими родовичами ушел в светлый Ярий по Звездному мосту. Слезы бежали по искромсаному топором лицу мальчишки, словно вешние воды проломили корочку запекшейся крови на правом веке. Обладатель сморщенной рожи уже куда-то делся. Наверное отошел к своим. Гильдийцы переговаривались на крикливом языке шагах в трех от телеги, на которой лежал Демсей. Потом заскрипел снег по чьими-то сапогами, и над мальчиком склонилась другая рожа. Во многом она была подобием первой, только помоложе. Чьи-то руки грубо ощупали лицо лесовика и резко раскрыли ему рот. Демсей изогнулся дугой от боли, попытался вскрикнуть и снова утонул в черноте...
Спустя неделю его, и нескольких других пленников вместе с несколькими телегами добра, награбленного «доблестными» господами рыцарями и кнехтами и тотчас же проданного по дешевке гильдийцам за звонкую монету, привезли в Маркомбург. Демсей уже на третий день пути был сочтен достаточно здоровым, чтобы освободить место на телеге для еще одного вьюка с добром, который работорговцы за пару бронзовых даллеров купили у кнехтов из арьегарда рыцарской армии, расположившихся в сожженном дотла городище ????. Парнишку же приковали к концу цепочки израненных пленников. Демсей на привале, жадно поедая краюху черствого хлеба, пытался высмотреть знакомые лица. Но нет, больше ни одного гвернакца не угодило в руки работорговцев.
Ростовщики о чем-то спорили у костра, тряся своими сальными прядями и размахивая руками. Наемники лениво играли в кости. Демсей в который раз пожалел, что у него совсем нет сил. Ведь от такой охраны сбежать - раз плюнуть... Но только если ты здоров. Он еще раз окинул взглядом лесовиков. Все изранены настолько, что о побеге мечтать немыслимо. Демсей заставил себя проглотить кусок хлеба и осторожно допил остатки воды.
- Ты откуда родом, парень? - неожиданно зашептал его сосед, заметивший, что охрана настолько увлеклась игрой в кости, что, пожалуй короткого разговора между пленниками не заметит.
- Из Гвернака, - сказал Демсей и услышав невнятное мычание, понял, что тот удар топора искалечил его куда сильнее, чем казалось вначале. В горячке боя, и в последовавшие дни, мальчишка и не пытался говорить. Он даже как-то и не задумывался о том, что с ним сотворила рана, которая тотчас же отошла на второй план, как только парнишка понял, что угодил в неволю. Но сейчас... сейчас этот новый кошмар заставил его выронить в снег деревянную плошку и с ужасом прижал руки ко рту.
Сосед быстро сообразил в чем дело, схватил паренька за запястья и зашептал: «Брось стенать! Ты - воин! Ты - лесовик! Ну и что, что покалечили! Ну и что, ежели языком больше махать не сможешь. Так то, для баб - треп-то. Ты-то - мужик! Главное руки-ноги целы, да голова на плечах! Не горюй, паренек, мы живы, а значит многим нашим врагам еще придется об этом пожалеть...»
Демсей слушал его вполуха, сам пытаясь заговорить, но ему удавалось лишь издавать нечленораздельные стоны. И только ночью, когда Корова Земун плеснула на небо молока и капельки-звезды нарисовали знакомый узор и Корабль Коляды, помчался , он понял, что его сосед был прав. Он - мужчина. И руки, и ноги при нем. Боги даровали ему жизнь. Значит он должен отслужить этот дар. Отомстить...
Что ж, Демсей теперь лисой пройдет промеж лыцарей, да так, что они не один коловорот недобрым словом его поминать будут. Хитрить надобно, затеряться среди врагов, так чтобы не замечали они его, как зайца-беляка охотник на снегу не видит. А, как только погубители родного городища спиной повернуться - бить насмерть!
Парнишка сорвал тряпицу с левой руки, которой обмотал глубокую ссадину, и на землю закапала теплая кровь.
«Мать Сыра-Земля, прими кровь мою, - взмолился про себя лесовик, - «и одобри мысли мои... Кровью клянусь тебе, Мать Сыра-Земля, что отомщу за родовичей своих, за священную рощу, за Избора Ниныча, за Исмара и Витимира... И крой меня на веки-вечные, Мать, если клятвы этой не сдержу!»
Алые капельки падали на скованную зимней стужей землю. Снег быстро сдался, и белая корочка растворилась в багровом «дожде». Кровь коснулась земли, впиталась живительной росой... Демсей вздохнул и принялся быстро заматывать тряпицей рану, только сейчас почувствовав резкую боль. Затянул узелок, помогая себе зубами, задрал кудлатую голову, и в тот же миг, мигнуло на темном бархате небес маленькое созвездие Лиса, которое не заметишь подле яркой Рыси, если не приглядишься, и небосклон прочертила падающая звездочка... Словно чиркнул по небосводу орратский меч.
«Благодарю тебя, Мать-Земля!» - ткнулся в окровавленную землю лесовик. «Не будет в моем сердце жалости к ворогам, сполна они заплатят за зло, которое причинили Тебе и детям твоим...»
Вскоре заалела на Восходе Заря-Заряница, пересек Море-Окиян на ладье своей Дажьбог и поднял Золотой Щит над истерзанной войной Землей. Демсей шаркал в цепочке пленников, вдыхая всей грудью ароматы родного леса. Вдруг в запахи сосны, земли, снега, коры древесной ворвалось тяжелое, вязкое зловоние. Работорговцы загалдели, один привстал в стременах и указал плеткой на Закат. Там тропинка лесная поднималась на лысый холм. А за холмом высились уродливые черные башни замка.
Демсей и другие пленники из последних сил перевалили пригорок и во всей «красе» увидели «оплот истинной Веры и фортпост Заката в Священном походе на Восход» - Маркомбург. Из раззявленных ворот замка словно язык какого-то чудовища выползала черная струя кнехтов. То тут то там, как пятна на теле уродливой змеи мелькали белые плащи рыцарей.
«В поход вышли, гады!» - подумал Демсей. «Ништо! Встретитесь как с дружиной орратской, вот тогда вам и бой настоящий будет! Разобьется о червленые щиты ваша змеюка! Как есть башку расшибет!»
Пленников загнали в какой-то сарайчик и скучающие наемники встали у двери. Вскоре, один работорговец вернулся с кусочком бересты и писалом.
«Вот. Вы должны написать свои именаи!» - заявил он.
Тот лесовик, что разговаривал с Демсеем на привале молча отвернулся и сплюнул. Другие угрюмо молчали.
«Писать! Бистро!» - заорал работорговец.
«Вот и время лисить,» - подумал Демсей. Он постарался округлить глаза и изобразив полное непонимание уставился на предметы, знакомые с первого его пострига, когда прожил он шесть весен и когда старый Гласгер ввел Демсея-юнака в мужской мир...
Всё селение стоит подле священной рощи. Избор Ниныч, тоже, в первом ряду со своей красавицей женой - младшей сестрой Демсеевой мамоньки. Тут же насмешник Витимир. Демсей, обряженный в белую льняную рубашку, которую Мев ткала и шила всю зиму особо для пострига сел на священный Камень, подле разожженного Гласгером костра.
Гласгер выступил вперед и сурово глядя на маленького лесовичка из-под своих мохнатых, похожих на разросшийся мох бровей нараспев произнес:
«Стародавним предков наших обычаем, по дозволению здесь присутствующего отца, приступаю к святому обряду пострижения сына его, тут сидящего, и сотворяю то способом, установленным старейшими племени нашего».
Гласгер проблизился к юнаку и мягко коснулся его головы своим посохом.
Демсей с трудом подавил в себе желание вскочить и поднялся чинно, как подобает то взрослому мужу, а не юнаку.
Волхв с одобрением хмыкнул в пушистую, косматую бородищу и снова заговорил своим звучным басом, совсем невязавшимся с его тщедушным старческим телом
- Кто ты будешь?
- Сын Гвернака, - звонко ответил Демсей, не сводя глаз с навершия посоха, искусно вырезанного в виде лисьей головы.
- Какой знак твой?
В этот миг Демсей, не сводивший взгляда с посоха увидел, как лис подмигнул ему своим зеленым глазом. Мальчонка поперхнулся.
- Какой знак твой?! - уже громче повторил волхв.
- Р-рыжий лис! - неожиданно вырвалось у юнака.
То ли опять упали на посох отсветы от костра, то ли взаправду резная лисья морда весело уставилась на него и ухмыльнулась, как псы ухмыляются. А Гласгер между тем продолжал:
- Где живёшь ты?
- Между вами, - отвечал Демсей, не отводя взора от зеленых глаз лиса и получая за каждый свой ответ довольную ухмылку.
- В каком крае?
- В земле Далйета!
- Что земля та?
- Отчич мой!
- Чем добыта?
- Кровью, потом!
- Кто ты ей?
- Дитя родное!
- Что ты должен ей?
- Жизнь отдать.
- Во что веришь?
- Сын Гвернака - значит смелый. Смелый мыслью, словом, делом. Так учили меня родители. Так я мыслю, тем горжусь!
Последние слова Демсей выкрикнул, и окунулся в зеленовато-желтые глаза Лиса. На мгновение он почувствовал себя лесным зверем, в рыжей шубке, с чуткими ушами, которые слышат, как скребутся в земле полевки. Он мчался по мягкой лесной подстилке, быстро перебирая сильными лапами, вдыхая аромат свежей листвы, лесных ручейков, цветов... Неожиданно, в поток запахов ворвался иной. Демсей остановился, хлестнул себя пушистым рыжим хвостом и подняв голову встретил взгляд старого, седого, мудрого Лиса. Тот стоял на лесной опушке и с одобрением смотрел на юнака. Мальчишка встретил его взгляд и... вновь очутился в Священной Роще. На него пристально глядел Гласгер. Демсей чуть было не упал, когда сообразил, что стоит на двух ногах, а не на четырех лапах. Волхв улыбнулся, прямо как тот Лис и тихо сказал:
«Садись, Демсеюшка!»
Не чуя под собой ног, юнак опустился на священный Камень. Тата ласково похлопал по руке мамоньку и шагнул к старику. Отвесив земной поклон кузнец вынул из-за пазухи тряпицу и бережно протянул ее Гласгеру. Волхв развернул льняной плат, в который был закутан блестящий железный нож.
Он вернул полотно Лонну, а сам ножом срезал у Демсея прядку волос, сбрил мальчику брови и предал их Огню!
В тот самый миг, когда в костер попал последний волосок, Огонь взметнулся ввысь и Демсей увидел в языках пламени ухмыляющегося по- песьи старого Лиса.
Демсей встал и поклонился на все четыре стороны родовичам своим.
Гласгер опустил ему на плечи свои старые руки и возвестил:
- Вот и родился у Гвернака новый муж! Защитник его и кормилец! Демсей, которого выбрал братом своим Хитрый Лис!
Тут же заиграли на гудах деревенские парни, а родовичи, все как один запели: «В праздник любви к любимой стране
Службу несём мы, как на войне
От лет наимладших до седины
Мы охраняем покой страны
Острее взор, ровнее шаг
Может быть где-то прячется враг
Смело ударим, свернём ему выю
Жить будет вечно наша Земля!
«Жить будет вечно наша Земля!» - зашевелил искалеченными губами Демсей.
Работорговец решил, что парнишка обращается к нему и шагнул вперед, протянув писало и бересту.
Демсей очнулся от сладких воспоминаний, оттого еще сладких, что там в прошлом все, кто был ему дорог, были живы и здоровы и славили его, мальчишку, увидавшего в день пострига Старого Лиса... Лиса... Да, настало время показать захватившим его плен выродкам, что он не зря удостоился одобрения главного Лесного Хитреца.
Демсей нерешительно протянул руку за писалом и, огляделся с недоуменным видом. Потом покрутил писало в руке.
Работорговец гнусно ухмыльнулся и закивал:
«Да, да, писать...»
Демсей по-прежнему изображая непонимание поднес писало ко рту и начал его грызть.
«Фу!» - воскликнул работорговец, ударив его по руке. «Какой глупый мальтчик! Ты, глуп! Это не есть еда! Этим надо писать!»
Демсей поднял писало с грязного, земляного пола и протянул работорговцу. Тот сплюнул и начал что-то кричать на своем гортанном языке. Тут из темного угла выступил другой гильдиец - старый и седой и сердито рявкнул на молодого собрата, который сразу умолк. Старик подошел к Демсею и резко схватив его за подбородок, отчего мальчишку до самых пят пронзила резкая боль, повернул его к себе лицом. Из глаз Демсея брызнули слезы, по подбородку потекли струйки крови из растревоженной раны, но он продолжал пялиться на писало и бересту, как на какие-то потусторонние чудеса.
Старик молча кивнул, и вышел из сарая, поманив за собой скрюченным пальцем молодого гильдийца. Вскоре оба работорговца вернулись. Оба низко кланялись, льстиво закатывали глаза с тяжелыми веками и униженно бормотали что-то по-сигфляндски. Предметом их пресмыкания оказался высокий, тощий мужчина, явно сигфляндец. У него были белесые, бесцветные глаза, в которых разуменья и тепла было не больше, чем в щучьих зыркалах и такие же бесцветные волосы, которые засаленными патлами спускались до самых плеч. Он быстро окинул своим ледяным взглядом сарай и шагнул к Демсею. Гильдийцы тотчас же закивали и снова что-то забормотали. Пленный лесовичок дурашливо заморгал глазами, прикидываясь дураком.
Бесцветный наклонился и бесцеремонно раскрыл Демсею рот, взывав новый приступ боли в ранах. Алые струйки вновь потекли по лицу парнишки, но тот в тайне возблагодарил Лиса и всех Богов за то, что теперь маска из грязи и крови помогает ему выглядеть идиотом. Сигфляндец сам себе кивнул и обернувшись к работорговцам бросил им пару медных монеток. Старик ловко подхватил кругляши, а молодой принялся отпирать цепь, которая приковывала Демсея к остальным пленникам. Парнишку рывком поставили на ноги и за шиворот выволокли из сарая. Он не сопротивлялся. Снаружи стояли два кнехта, они сразу перехватили пленника у работорговца и потащили к замку. Бесцветный запрыгнул на коня - большого, боевого, и, вылаяв какая-то приказ, пришпорил скакуна и пустил его крупной рысью.
Сердце Демсея колотилось, как сумасшедшее, желудок, казалось, превратился в комок льда. Что его ждет? Может быть, враги решат принести его в жертву своему злобному богу? И тогда он не успеет отомстить? Нет, так просто Демсей не сдастся. Он докажет, что великий Лис не зря приходил на его постриг... Тут замковая вонь немного уступила, словно нехотя потеснившись другим запахам. Знакомым от рождения. Железо, Огонь, Горючий камень. Только они могли так пахнуть. Только сын кузнеца мог с таким наслаждением вдыхать пропитанный знаками ремесла воздух. И впрямь, вскоре послышалось постукивание молотка, шипение рассерженной воды, в которой студили раскаленный металл, гудение мехов. И закопченное строение, приютившееся подле самых ворот замка оказалось обычной кузницей. Бесцветный давно опередил Демсея и его охрану и скрылся в черном зеве ворот. Парнишку же втолкнули в кузницу. Один кнехт остался снаружи. Другой что-то заорал, пытаясь перекричать грохот молота. Пожилой коваль, бросил в бочонок очередную подковку и только тогда повернулся к стражнику. Тот указал на сжавшегося в комочек Демсея и снова что-то проорал. Мастеровой молча шагнул к парнишке, за шиворот поднял его с земли и ощупал руками шею.
Демсей стоял, боясь вздохнуть. Кузнец тем временем склонился над ящиком со всевозможными заготовками. Кнехт привалился к стене и принялся ковырять ножом в гнилых зубах. Мастеровой схватил Демсея за плечо и поставил на колени. В тот же миг холодное железо коснулось шеи паренька. «Ну все, зарежут, как скотину! А я дурак...» Но резать его не собирались и железка оказалась не лезвием, а всего-навсего ошейником, который кузнец ловко, словно делал это не одну сотню раз заклепал на шее мальчишки. Затылок обожгло прикосновение раскаленного железа, но у Демсея не было сил ни кричать, ни стонать. Он столь же послушно дал кузнецу заклепать у себя на щиколотках ножные кандалы и покорно опустив голову поплелся прочь из кузницы по знаку кнехта. Стражники сперва подгоняли парнишку тычками, но вскоре поняли, что веселья у них не получится. Демсей падал в грязный снег, вставал и снова брел вперед до тех пор пока кулак конвоира или запутавшаяся в цепях нога не бросали его в сугроб. Кнехтам надоело поджидать еле живого пленника, который был чуть жив от холода, голода, пережитых ужасов, и главное от осознания того, что он гордый лесовик из Гвернака стал простым рабом, не человеком, но вещью... Один схватил парнишку за шиворот и так проволок его весь оставшийся путь. Черные ворота захлопнулись, опустилась решетка и Демсей очутился в логове врага. Да, он был скованным рабом, да на его шее болтался железный ошейник, да он был искалечен и измучен, но под его штаниной пряталась железная полоска - заготовка ножа, которую мальчишка украл в кузнице...
ГЛАВА 4.
год Хорса, 2172 от основания Ориева, месяца Белояра 11 -ый день. Град Плесков.
Морозко скатал мерку и откинул со взмокшего лба прядку светло-русых волос. Он ловко ухватился за плахи и выбрался наверх.
- Как я и говорил! - с важным видом заметил паренек. - Две лаги подгнили. Одна на сажень, другая на аршин с вершком. Заменять надобно нынче же. А кабы телега провалилась? Или того хуже конь ногу поломал? И ведь прямо подле пристани, а! Гости-то уж прибывают...,- Морозко извлек листочек бересты и быстро застрочил писалом, перемежая буквицы с числами. Дубыня Домашич скрыл в густых усах ухмылку и принялся огораживать разобранную мостовую колышками с флажками. Молодец Морозко, что и говорить, прирожденный розмысл. Ухо приложит к доске, стукнет пару раз пальцем и уже знает где и что подгнило. Четырнадцать коловоротов, а уже десятник и за десяток улиц ответ держит.
- Вот, - тем временем подал голос юный начальник. - Гляди, Дубыня Домашич. Надобно нам два бревна для лаг, 5-6 плах, да досок десяток. На пару часов работы и будет мостовая, как новенькая! - паренек влюблено уставился на развороченные доски.
- Сегодня же и сделаем, - кивнул старый городовик. Добро с лихвой припасено. - он установил последний флажок и самодовольно пригладил маленькую ладную седую бородку.
- Ну что, пойдем к Третьяку Беляечу? - засуетился Морозко, шурша листочками бересты с расчетами. - Ежели он одобрит, то к полудню починку-то закончим.
Дубыня Домашич хмыкнул и присоединился к пареньку. Ярко-синие глаза Морозко сверкали от удовольствия и предвкушения новой работы. Парень обожал визг пилы, стук топора, непременное «Раз-два, взяли!» ловких мастеровых. Он обожал свой город, его каменные стены, крепкие ворота, красивые белокаменные или деревянные, украшенные резьбой дома и палаты. Он обожал запах стружки и горячего хлеба, цоканье копыт по мостовой и стук молотков. И несмотря на юные свои лета уже многое сделал, для того, чтобы Родной Град стал еще краше, еще чудеснее.
Как тепло становится на душе, когда идешь по чистым деревянным мостовым, уложенным доска к доске без единой щелочки тобой и твоими товарищами, когда сверкают стеклянными!!! окнами дома, когда город, как живое существо прихорашивается после долгой суровой зимы...
- Полдень уже, - прервал любования Морозко Дубыня Домашич. - А значит Третьяк Беляич не иначе, как в своей любимой корчме сидит, да таврелями балуется.
- Верно, - Морозко закинул голову, прикрыв глаза ладонью и уставился на весеннее Солнышко. - Идем, тогда, в «Лопоухого Вазилу».
Кто и когда придумал корчме такое название было неведомо. Тем более, что пристроилось сие уютное гнездышко для любителей доброго кваса и мудреной игры прямо супротив одного из двух основных городских причалов и пристало бы ему имя морское, а не лошадиное. На вывеске красовался человече, как человече - в обычном тулупе. Только вот вместо лапотков были у него черные конские копыта, а из-за треуха торчали в самом деле лопоухие и самые что ни на есть лошадиные уши.
Надпись на влесовице была аккуратной и четкой, чем Морозко безумно гордился, ибо и она, и сама вывеска - были его умелых рук дело. Возле причала уже застыли со спущенными парусами десяток самых разных кораблей - от когга из Вольных городов до гераклейской торговой галеры. Первые гости уже начали прибывать в славный град Плесков. То ли еще по лету будет.
Морозко прикрыв ладонью глаза от немилосердно бьющих с воды бликов принялся разглядывать посудины. Неожиданно, заприметив черный вымпел безо всяких прикрас он расплылся в счастливой ухмылке и заорал: «Никак и Пётра уже здесь?!»
- А-то как же, - буркнул Дубыня Домашич, который, тоже, впрочем, был обрадован прибытию старого приятеля из Вольного Града Трикаса. Морозко, не дождавшись пока грузчики прокатят по ровной мостовой засмоленные бочки запетлял между рабочих, стремясь в «Вазилу».
А в корчме тем временем царила гробовая тишина.
Все посетители толпились, толкались и перешептывались вокруг одного стола, за которым вели битву седмицы, а то и всего месяца, двое.
К одной лавке прирос, словно корни пустил невысокий крепко сбитый горожанин в коричневом кафтане с серебряной бляшкой в виде молотка.
Правой рукой он теребил кудрявую рыжую бороду, в которой уже, словно ручейки, струились седые волоски. Его веселые голубые глаза раз за разом прочесывали доску с таврелями - плоскими кружочками с искусно вырезанными символами.
Напротив расположился высокий юноша лет 16 с гладко выбритым лицом и коротко остриженными на манер гераклейских легионеров, жгуче-черными волосами. Впрочем, не только стрижка указывала на его гераклейские корни. Суровый профиль с большим прямым носом, выдающийся подбородок с ямочкой сделали бы честь любому патрицию. Взгляд его спокойных темно-серых глаз скользнул по доске и рука потянулась к таврели с изображением всадника. Зрители затаили дыхание. Юноша быстро сделал ход, поставив под удар волхва соперника.
Третьяк Беляич - а рыжеволосым игроком был никто иной, как глава городовиков славного Плескова, зачерпнул ковшиком пенистого, сладковато-кислого кваса с привкусом имбиря и не долго думая принес в жертву ратоборца, уведя волхва из опасной зоны.
На гладко выбритом лице юнца мелькнула озорная улыбка и он двинул в наступление одну из трех башню.
Третьяк Беляич - а это именно он был обладателем рыжей шевелюры ухитрился отбить атаку, потеряв, правда, еще одного ратоборца.
Парень отбарабанил крепкими мозолистыми пальцами несложный ритм на чисто выскобленной столешнице и атаковал рассыпающуюся на глазах оборону соперника башней с ратником волхва, стараясь прорваться в поле оборота - там ратник станет Перуницей, таврелью, соединяющей силу всадника и князя.
Третьяк Беляич разлохматил и без того взъерошенную бороду, двинул на защиту волхва последнего лучника, и неожиданно весело ухмыльнулся:
- Ну и молодца, ты, Пётра! Тебе бы дружины водить...
- А я и так, почти воевода, - юношеским баском откликнулся его соперник.
Пётра был родом из Трикаса - самого богатого города из Вольной Гильдии. И уже почитался одним из лучших мореходов, да и не только мореходов... Там, где торговый путь лежит, там и разбою больше. А торговые тракты Вольных Городов шли больше по морям - Седому, да Мглистому, да по речным тропинкам. И если речные пути оседлали лихие разбойничьи шайки, от которых большой караван мог отбиться, а когда и откупиться, то в морях промышляли обитатели архипелага Сёарике. В собственных сагах они представали не ведающими страха воителями, для которых нет выше чести - нежели гибель в бою с мечом в руке. На деле же это были жадные, трусливые тати, которые жили исключительно разбоем, пробавлялись работорговлей, да и плен предпочитали смерти. Конечно, боевые гераклейские галеры, мечущие огонь, и ораттские лодьи нагоняли на них страху, но вот купеческий караван, даже неплохо вооруженный был заманчивой целью.
Вот тогда-то гости и шли на поклон к людям, подобным Пётре. Отец Пётры поначалу и не помышлял о военном ремесле, будучи искусным ткачом. Но вот, однажды, на караван, который вез гобелены, созданные в мастерской его батюшки и множество других прекрасных диковин, в которые вложили труд и вдохновение лучшие ремесленники Трикаса, предназначенных в качестве свадебного дара могущественному ораттскому князю града Венеты, напали сёариканцы. Проведали они о коггах, полных богатств, достойных кобаранского шхая, благодаря предателю, польстившемуся на мешочек со звонкими золотыми монетами. Морские душегубы разорвали караван, словно стая голодных акул, всех, кто сопротивлялся, перебили, погиб с мечом в руках и главный мастер гильдии ткачей Кевин, сын Банена. Как только один единственный спасшийся когг добрался до крепости Орешек, что на Котлин-острове, за разбойниками погнался отряд быстрых боевых ораттских лодей. Часть дракхаров, как именовали душегубы свои суда перехватили в море. Груженые добычей и ставшие оттого неповоротливыми они были взяты на абордаж затосковавшими по доброму ратному делу дружинниками. Только один тать, именовавший себя Олафом сыном Густава сумел перебороть жадность и, сбросив все добытое и оплаченное кровью честных людей в морские воды, сбежал, укрылся во фьордах.
Весть о гибели отца застала Рустама, сына и наследника Кевина в мастерской, где он с лучшими отцовскими ремесленниками обсуждал рисунок для нового гобелена. Рустам был горяч, как его мать, родившаяся в далекой Амирани - горном коджакатранском княжестве и силен и ловок как его отец, в юности объездивший десяток стран от знойного Менеса до укрытых посреди ледяных вод огненных островов Куллервока.
Вечером того же дня он явился к матери, которая по обычаю горных племен облачилась в черные одежды и весь вечер провела подле священного деревца, выросшего из саженца, который она и ее ныне покойный муж посадили в светлый день своей свадьбы.
- Матушка, - начал юный мастер, - скорбь твоя велика, но прошу, выслушай меня. Не могу я знать покоя, как не будет знать покоя дух нашего отца, пока все, кто привел его к погибели не отправятся в пасть каждам. Я буду истреблять этих бешеных псов всюду, чтобы больше ни одна жена в мире не страдала так, как страдаешь ты, чтобы больше ни один сын не оставался сиротой из-за алчности этих грязных порождений дэвов. Я... я хочу мстить.
Мать подняла на него взгляд. Но на сей раз глаза ее блестели не только от сдерживаемых горестных слез, но и от гордости. Будучи настоящей дочерью гор, не понаслышке знающей о чести, мести, зная, что тело дорогого супруга из-за подлости его убийц не знающих ничего святого, никогда не возляжет на погребальный костер, она благословила сына.
Рустам продал мастерскую, набрал дружину из умелых моряков и воинов, и заказал на верфи три когга, попросив мастеров лишь об одном - сделать его суда быстрыми и верткими. Трюм сделали маленьким - годным лишь для хранения припасов для команды, да запасного оружия, снабдили каждый корабль мощным тараном и дополнительной площадкой для лучников.
Два года выслеживал Рустам Олафа, гоняясь за татем между фьордов по неверной глади Мглистого моря. И в кровавом бою разгромил татей, а самого Олафа привез в Трикас, где душегуба повесили на той же площади где, когда-то казнили других разбойников, напавших на караван с дарами.
Горожане было решили, что Рустам вновь вернется, теперь, когда отец его был отомщен, к своему делу и будет создавать гобелены, которые прославили Вольную Гильдию по всему миру. Но юноша по-прежнему продолжал охотиться за сёариканскими татями и сопровождать со своим небольшим флотом торговые караваны. Только рисунок того, так и не сотканного гобелена, висевший в его каюте на корабле «Кевин», напоминал о том, что когда-то не знающий жалости и покоя истребитель морских разбойников мог бы стать великим мастером.
Во время своих странствий Рустам познакомился с дочерью сенатора Като - одного из самых влиятельных политиков Гераклеи. После множества злоключений, влюбленные поженились, и Рустам стал выходить в море, лишь для сопровождения караванов. Когда Пётре было 7 лет, на флотилию, которую вел его отец напал Юхан - сын того самого Олафа, которому удалось сколотить банду из нескольких ярлов и их воинов. Рустам на «Кевине» и еще два его корабля смело бросились в атаку, дав время остальным кораблям укрыться в туманах, но сами сгинули в холодных водах Седого моря.
Пётра был готов мстить, как и его отец, но был еще слишком мал, к тому же, от матери он унаследовал куда больше практичности, чем горячности от отца. Он уехал к деду, в сам Вечный Город Энеим, отучился в Академии, познал основы и глубины стратегии и тактики сражений на суше и на море и вернувшись домой, продолжил дело своего отца. Уже вторую весну подряд приводил он в целости караваны в Плесков, и не одна сотня морских разбойников пошла на корм рыбам его стараниями.
В Плескове Пётра жил у Мелтея Танаича, который приходился дальним родичем его бабке. Впрочем, парень он был неприхотливый, и как и матушка, и как и дед был сторонником философий великого Сенеция, который призывал к воздержанности во всем.
Не удивительно, что будучи отличным военным вождем Пётра так любил таврели и так здорово играл. Пока что никто, даже родной дед, не мог его побить. Вот и сейчас он усилил одну из своих атакующих башен самой сильной фигурой - князем и вновь заставил отступить белого волхва.
Третьяк Беляич попытался остановить атаку своим князем.
Пётра в ответ раздвоил одну из своих башен, загнав самую сильную таврель Третьяка Беляича в ловушку.
Пока тот пытался вызволить князя, Пётра довел таки самую опасную свою башню до линии оборота. Ратник волхва обернулся в Перуницу и Третья Беляич со вздохом перевернул таврель с резным изображением белого волхва, признав тем свое поражение.
Тут же вся корчма загремела от десятков голосов, словно кто-то снял с ее посетителей заклинание немоты. Третьяк Беляич дружески хлопнул по плечу Пётру.
- Ведь всегда знаю - побьешь ты меня, однако ж, играю.
- Может, когда и не побью, - усмехнулся Пётра, - как говорит мой дед - «непобедимых нет».
- Кстати, как поживает сей почтенный старец?
Ухмылка Пётры стала еще шире.
- За две седмицы до моего ухода в море, дедушка изволил жениться на благородной девице из рода Грассусов.
- Так ему ж восьмой десяток пошел!
- Мне думается, что дедушка еще настолько крепок, что и эта четвертая по счету жена вполне может подарить мне еще одного дядюшку или тетушку. Дедушка говорит, что Республике нужны граждане.
Третьяк Беляич в ответ расхохотался и потянулся к блюду с солеными огурчиками.
Пётра подхватил «зимницу» - белую кочерыжку и с щелчком откусил половинку, с удовольствием поглядывая на блюдо брусники с белью и ломти копченой сомятины.
Морозко ворвался в корчму, быстро отвесил поклоны левому углу - Роду и правому - Домовому и ринулся к столу, держа курс на коротко стриженую макушку.
- Пётра!! - завопил паренек, - здрав буди на веки вечные, поклон матушке, бабушке и деду, а также сестрице.
- Морозко! - обрадованно вскочил мореход, - хороняка глазастый! А я к тебе наведаться собирался!
- Эк ты припозднился! - хмыкнул Третьяк Беляич, глядя на своего любимого десятника. - Примчал бы чуток поранее, и увидел бы, как друг твой милый, твоего же начальника в таврели разделал, что дружина наша лыцарей.
Пётра тем временем высвободился из пылких объятий Морозко и принялся рыться в небольшой просмоленной суме, где хранил разные записи.
- Вот! - Пётра наконец извлек нечто бережно завернутое в несколько пергаментных листов. Выложив свою добычу на стол он начал аккуратно высвобождать из упаковки здоровенный том, переплетенный в телячью кожу.
У Морозко при виде книги округлились и без того большие синие глазищи и когда Пётра осторожно раскрыл фолиант, мальчишка только и смог, что ошалело выдохнуть: «Ааааая!»
- Угу! - гордо кивнул Пётра. - Та самая книжица, о который ты так мечтал. «Начала геометрии» самого Эркимедуса.
- Да... дда... да где ж ты ее достал?! - хором выдохнули и Морозко, и Дубыня Домашич, и Третьяк Беляич, которые, как розмыслы знали, что тому этому цены нет.
- Выиграл, - скромно пожал могучими плечами Петра и для чего-то добавил: - в таврели.
- Оно и понятно, что в таврели, - пробормотал Третьяк Беляич.
Пётра опять ухмыльнулся и протянул книгу Морозко.
- Держи!
- Да ты что, Пётра! Ей же цены нет... Этих томов ведь на вест свет десятка два осталось, после того, как варвары из Астурии разграбили город Тимолеон и убили самого Эркимедуса...
- А мне без разницы! - хмыкнул трикасец. - Ты мой друг! В прошлом коловороте выручил меня так, что вовек не забыть, а книга эта тебе не только для души, но и для трудов твоих надобна. Так что бери и владей!
Он вложил том в трясущиеся руки ошалевшего от счастья Морозко и усадил его рядом с собой на резную скамью.
- И кстати, - лицо морехода опять осветила мальчишеская ухмылка, - ты забыл перечислить еще одну мою бабушку.
- Ещще оддну?! - заикаясь пробормотал Морозко уже с головой ушедший в стройные теоремы великого геометра и механика.
- Ага! Дед мой недавно женился. Так что у меня теперь появилась очередная бабушка, - Пётра весело хохотнул, - на год меня моложе...
- Крутой старикан твой дед.
- Что и говорить - крутой!
- На сей раз как к нам добирался? - вмешался Третьяк Беляич. - Я ж тебя даже расспросить не успел. Ты на таврели, аки тигр оголодавший набросился.
- Так они ж у тебя уже на столе стояли. Думаешь, приятно три седмицы самому с собой играть? А плавание... лучше и не бывает... Не то что в прошлом коловороте...
Морозко отлично помнил прошлое плавание, хотя сам в него не ходил. Зато ему пришлось поломать голову над тем, как привести в порядок пять коггов, поврежденных в бою.
Пётра, тоже, накрепко запомнил ту первую ходку...
ГЛАВА 5.
год Дажьбога, 2171 от основания Ориева, месяц Белояра. Мглистое море.
Ранним утром караван из пяти коггов Пётры и 18 торговых судов покинул свинцовые воды Седого моря и угодил прямиком в туманные объятья моря Мглистого. На сей раз Мгла, словно решив доказать, что имя это заслужено честь по чести была покрыта густой белесой пеленой. Пётра, опасаясь потерять хотя бы одно из судов приказал всей флотилии сбавить ход до четырех узлов.
Шли медленно, на ощупь, продираясь сквозь вязкий, точно твой кисель, туман. День тянулся за днем, а мгла не отступала. Юный воевода часами простаивал на мостике обшаривая горизонт цепким взглядом. Даже любимые таврели и сочинения Сенеция не могли заманить его в каюту. Опасная белизна окутала маленькую флотилию ватным одеялом. Барабанные сигналы, благодаря которым Пётра командовал всеми кораблями звучали как-то глухо и слабо.
Трикасец глаз не сводил с «белки» и судя, по тому, что она не прыгала подобно зверьку, который дал ей свое имя, курс флотилия держала верный. Минула седмица. Вот-вот, должны были показать неспешные воды реки Ловаты, по которой до Плескова при попутном ветре не больше полудня пути.
Пётра на ходу прожевывая кусочек солонины вновь принялся сверять маршрут. Расстелил карту, извлек вериво с узелками, писало, несколько кусочков отлично обработанной бересты.
- Верно идем! Верно! - радостно обратился он к старому кряжистому Шону - уроженцу Шимара-Шихана, который был вынужден бежать с Родины, после того, как оккупировавшие ее войска Зигфлянда и Сёарике объявили вольные прежде земли королевством Витредия и безжалостно расправились со всеми повстанцами. Одним из них был и Шон. Его отряд был разгромлен, родная деревня сожжена дотла. Лишь несколько шимарцев, в том числе и израненный Шон сумели уйти от погони.
В одной из бухточек стояли, пережидая бурю, пять стройных коггов с черным вымпелом. Рустам, наблюдавший с холма за последним боем повстанцев сам отыскал бунтовщиков, сам предложил им помощь, сам со своей дружиной темной ночью помог перебраться на свои корабли израненным шимарцам, а когда поутру его попытались остановить зигфляндцы, разнес их отряд из своих мощных катапульт, и ушел в открытое море. Тогда-то Шон и принес ему клятву верности. А когда Рустам погиб, Шон стал также верой и правдой служить его сыну - практичному аккуратисту Пётре.
И что греха таить, Пётра любил его как родного дядю.
Шон выглянул из каюты:
- Ни зги! - пробормотал он, осенив себя охраняющим от недоброго глаза жестом. - Колдовство какое-то не иначе.
Как и все шимарцы Шон был до смешного суеверен, но на сей раз его юный воевода согласился.
- Может и так, - кивнул Пётра. Сам парень ворожить не умел и проведя почти 8 лет в Гераклее, где в почете были геометрия и механика, а не ворожба, железная логика, а не дивы-дивные, поневоле стал походить прагматизмом на своего деда и на учителей в Академии. Пётра предпочитал волшбе вещи обычные и простые. Как «Белка», например. В деревянном корпусе на тонкой игле крепилась пластинка в виде прыгающего зверька, отлитая из особого металла, коего видимо-невидимо на Каменном Поясе. «Белка» из такого металла завсегда головой на полночь показывает, а хвостом - на полдень. С курса не собьешься. Для сего немудреного, но бесценного для каждого морехода прибора Пётра не пожалел заказать крышку из толстого, прозрачного стекла, которую точненько подогнал к корпусу, так что и щели не осталось старый мастер Лефор.
- О, глотка Банши, - тем временем продолжил бурчать Шон, - сквозь молоко я как-то ни разу не плавал.
- Молоко, говоришь? - задумался Пётра. - Бабушка как-то сказывала, что шаманы сёариканские через вещи разные ворожат. Хотят бурю устроить - в глубоком блюде водоворот закрутят и куда им надобно - зашлют...
Он выскочил на палубу и начал принюхиваться. Потом высунул язык, словно озорной мальчишка, пытаясь испробовать на вкус туман. Серые глаза Пётры удовлетворенно сверкнули и он заорал: «ШОН!»
Шимарец тотчас же очутился подле юного воевода.
- Вот что, Шон, ты был прав. Это морок, колдовство. И навели его не иначе шаманы сёариканские. Видать, надеялись, сожри Цербер их души, что караван наш разобьется и они суда по одному выловят. Но не вышло. А теперь нам пару колоколов осталось до Ловаты. Так что жди открытого боя.
Словно подтверждая слова молодого воеводы туман начал быстро рассеиваться, будто молоко стало испаряться.
- Вот что, Шон, - быстро заговорил Пётра. Прикажи барабанам бить тревогу. Строимся «ежом» - сами атаковать не будем. Вся надежда, на то, что про огнеметы наши им неведомо...
- Думаешь, нападут?! - выдохнул старый помощник.
- Не думаю. Знаю! - юноша показал на очистившийся от белесой пелены горизонт. С заката к ним стремительно приближались черные узкие корабли.
Шон быстро зашагал к барабанщику, чтобы передать приказ воеводы, а Пётра бегом вернулся в каюту, вынул кожаный доспех, удобный гераклейский шлем с нащечными пластинами и небольшим колечком на макушке, чтобы при переходе можно было нести его на поясе, или приторочив к седлу. Особо не раздумывая извлек из ножен гладий, проверил, заряжен ли самострел чУдной циньской работы. Самострел был невелик, но его приклад заканчивался хорошо сбалансированным острым топориком, и стрелял он обоймами, по 12 игл в каждой. А так как на море никто тяжелых доспехов не носит каждая такая игла могла принести врагу смерть.
Пётра натянул доспех из отлично выделанной кожи, состоящий из длинных узких полос, соединенных прочным шнуром,
ловко затянул пряжки на правом боку. Так, теперь приладить наплечники и нагрудную перевязь, похожую на орратский кушак, еще раз затянуть... Пётра повел плечами, встряхнулся - висячие полоски, защищавшие места соединения - птеруги - легли точнехонько туда, где и определили им место сноровистые руки оружейника.
Юноша тщательно приладил подбитый несколькими слоями войлока и кожи шлем, застегнув ремешок под подбородком, вот и дошла очередь до пояса - особого для самострела, с кармашками для обоймочек, пополнил запас игл, проверил удобно ли сидят высокие морские сапоги и вернулся на палубу. Барабаны уже разнесли тревожную весть на все корабли. Пузатые «купцы» груженные под завязку товарами, пугливыми овцами сбились в кучку, а пять кораблей Пётры окружили их точно заботливые овчарки.
Пётра глянул на закат - преследователи были уже близко - ни много ни мало 11 дракхаров, как называли свои суда сами сёариканцы. Узкие, черные, с длинным тараном и битком набитые кровожадными татями. Уже загудели меха, нагнетая воздух в огнеметы.
Его моряки неторопливо, но ловко и умело засыпали в жаровни смесь из угля, серы, масла и нефта.
Лучники заняли свои места, наложив стрелы на тетивы, абордажные отряды замерли в ожидании атаки.
Рядом скрипели вороты катапульт. Грохотали барабаны, передавая приказ. Пётра подбежал к ближайшему огнемету и встал за щитом для стрелков. В этот момент с другого борта вернулся Шон.
- Все готовы! - проворчал он, сжимая в руках верный боевой топор, который, как подозревал Пётра не один десяток душ отправил в подземный мир Плутона, как заявил бы дед, или в пасть к дэвам, как сказала бы бабушка.
- Значит так, - заговорил Пётра, не сводя глаз с приближающихся врагов. Остановить мы их сможем только если поймаем в ловушку. Нужно, чтобы они ринулись таранить купцов, мы же станем к ним носом. Причем, пусть рулевые подурят, будто не знаем мы, какую позицию занять, помечутся. В тот момент, когда их дракхары окажутся между нашими судами, открывать огонь обоими бортами.
- Купцы беситься будут, - мрачно заметил Шон.
- Пусть лучше бесятся, чем рыб кормят, - отозвался Пётра. - Для нормального «ежа» у нас силенок маловато. - Арман! - крикнул он барабанщику, - передавай нашим - пусть мельтешат, будто не знают, куда вставать, а сами на прицеле этих акул недоделаных держат. Как только бок тати подставят - палить без пощады!
Последние его слова утонули в грохоте барабана. Пётра перехватил поудобнее самострел и поднял над головой начищенный меч. Враги были уже близко, совсем близко. Видно стало вымпелы, барабанщиков, отбивающих ритм гребцам, да и самих гребцов. Дракхары рассыпались по водной глади, стараясь окружить флотилию. «Кажется клюнули!» - подумал Пётра, не замечая как ледяные струйки пота сбегают по вискам.
Неуклюжие на вид маневры его боевых коггов и в самом деле обманули морских татей. Те, выбрав себе цели из купеческих судов ринулись в атаку, решив, видно разделаться с нерадивой охраной походя.
Пётра оглядел скрывшихся за щитами для боевых машин моряков. Он специально постарался придать им такую форму, чтобы враги принимали их за украшение бортов.
- Товсь! - гаркнул юноша, не сводя глаз с врага. Дракхары уже так приблизились, что стало видно, как напрягаются и расслабляются витые канаты мышц у гребцов. Один взмах весел, второй, третий... Мимо Пётры, устремившись прямо на купеческое судно промелькнул обитый бронзой таран.
- Пли! - заорал Пётра, со свистом взмахнув мечом. В тот же миг со страшным ревом, от которого закладывало уши из жерл огнеметов вырвались языки пламени, длиною в несколько саженей, которые впились в борт дракхара, выжигая все на своем пути - дерево, бронзу, кожу, живую плоть...
К грохоту огнеметов присоединили свои скрипучие голоса катапульты - их тяжелые стрелы впились в бока дракхаров, словно гарпуны в акульи спины.
- Пли! - снова взмахнул гладиусом Пётра. В воздух со свистом взвилась туча черных стрел и смертоносным градом обрушилась на палубы разбойничьих судов.
Три дракхара попавшие под перекрестный залп огнеметов пылали как словно сухие снопы сена. По их палубам метались живые факелы. Один дракхар, которому катапульты разворотили борт быстро накренился и пошел ко дну.
- На абордаж! - скомандовал Пётра. Выскочил из-за щита и рванул к борту. На вражеском судне пытались загасить огонь, но разбойники все же попытались организовать отпор.
Абордажные мостки полетели за борт. Три громилы бросились к борту - сорвать крючья, порубить, отбросить дощатые дорожки, по которым вот-вот рванут на дракхар лихие истребители морских душегубов. Пётра не зря четырежды завоевывал лавровый венок на соревнованиях в Академии. Он прыгнул прямо с середины мостка, в прыжке извернулся и пятками заехал в нижнюю челюсть одного из пиратов. Раздался препротивный хруст и одним татем стало меньше. Удар просто переломил его шею. Пётра быстро перекатился на бок. И вовремя. В место его «приземления» вонзилось два копья. Он вскочил на ноги, выстрелом из самострела отправил на встречу с Цербером еще одного бандита и увернувшись от удара топора вонзил свой меч прямо в брюхо целившего в его моряков лучника.
Пётра успел заметить, как его абордажная команда хлынула по мосткам на дракхар, и тут же боевой строй рассыпался на десятки поединков. В который раз юный трикасец вознес хвалу богам, за то что надоумили его брать уроки у ветеранов морских сражений из лучших легионов, которые учили убивать и оставаться невредимым, а то время как многие соученики Пётры по Академии предпочитали в качестве наставников отставных гладиаторов. О! Те, как правило, могли показать сотню красивых на арене и бесполезных в жестоком бою приемов. Пётра же часами сражался в учебных поединках с теми, кто ходил с его дедом на Картаго, кто вышел победителем из сотен кровавых схваток.
Вдобавок молодой мореход не забыл о гимнастических упражнениях и подолгу, до ломоты в каждой мышце тренировал свое тело. Тренировал для боя, чтобы по силам оказался любой финт, любое движение. Он твердо усвоил из поучений ветеранов, что тяжелые доспехи в морском сражении скорее утянут на дно, нежели защитят, что гибкость и ловкость на качающейся палубе - куда лучшая защита, нежели толстый панцирь.
Вот и сейчас, юноша отступил к мачте и огляделся. Вражеский лучник, похоже, не пострадавший от огня выцеливал дружинника, пробивающегося на корму. Пётра вскинул самострел, выстрелил, забросил оружие за спину и подхватив щит убитого сёариканца со всей силой заехал в подбородок набегавшего на него разбойника. Тот задохнулся от боли, раскинул руки и гладий Пётры легко вонзился в грудь, защищенную простым доспехом из вареной кожи.
Пётра оглянулся. Лучник, получил его стрелку-иглу точнехонько в горло и теперь уже никогда никого не подстрелит. Краем глаза трикасец заметил подбирающегося к нему с боку татя, видимо, понадеявшегося, что Пётра отвлекся созерцанием поверженного врага. Юноша ловко развернулся одновременно кромкой трофейного щита рубанув по стопе нападавшего. Тот взвыл от боли, потерял равновесие. Правда всего на один миг, но и этого мига хватило юному воину. Верный гладий впился в пах. Хлынула кровь из перебитой артерии, в ноздри Пётры ударил резкий запах мочи. Как всегда смерть была далеко не такой распрекрасной, как живописали ее скальды и менестрели.
Бой уже подходил к концу. Отлично вышколенные дружинники Пётры очистили палубу и добивали последних врагов. Пётра татей в плен не брал. Юноша огляделся и подозвал к себе Шона который только что, крякнув, развалил голову разбойника точно сухое полено. Старый шимарец заторопился к молодому воеводе переступая через изжаренных и изрубленных сёариканцев. Пётра расплылся в ухмылке, ткнув пальцем за корму. Три уцелевших пирата, опоздавших к окончившейся полным разгромом атаке споро разворачивали свои дракхары, держа курс в открытое море.
Неожиданно улыбка слетела с лица парня, словно сорванная резким порывом ветра. Он подбросил свой меч, ухватил его за клинок и с силой метнул, точно короткое копье. Гладиус со свистом пронесся в паре вершков от виска Шона. Шимарец резко развернулся, держа боевой топор наготове. В тот же миг на палубу с грохотом упал сёариканец, нацеливший копье в спину Шона. У него в горле торчал меч Пётры. Сам юный воевода уже бежал к своему «дядьке»!
- Ну вот! Теперь сам видишь, до чего хорош в таком вот бою мой гладий! - рассуждал трикасец тщательно вытирая тряпицей свое верное оружие. - Колющий удар требует гораздо меньше времени, нежели рубящий. Им легко продырявить доспех, к тому же, когда рубишь, оставляешь без прикрытия и правую руку и правый бок, а когда колешь...
- Благодарствую, Пётра! - прервав его разглагольствования Шон заключил воспитанника в медвежьи объятья. - Да как же я теперича-то долг свой твоей семье отплачу...
-Какой долг? - вскинул брови воевода. - Я тебя прикрыл, как и ты меня десятки раз прикрывал, как и отца моего прикрывал - всего и дел... Любите вы, шимарцы, всякие там обеты...
Шон с трудом разорвал объятья, хлопнул парня по спине и отвернувшись украдкой смахнул слезу. Пётра огляделся. Так, ребят в черной коже, среди убитых нет. Правда, вон Гелвена - еще одного шимарца двое дружинников осторожно переводят по мостку на «Немезиду». Что-то Гелвен чересчур оправдывает свое имя - бледный как смерть, да и держится за живот... Пётра свирепо развернулся. С кормы еще доносился перезвон мечей. Юный трикасец перепрыгнул через сломанное весло и быстро побежал на шум боя, на удивление ловко удерживая равновесие на раскачивающей на волнах палубе. Краем глаза он отметил, что его люди быстро уходят с двух дракхаров, а сами корабли погружаются в воду. Хорошо! Их так сильно подпалили, что такие призы просто не нужны. Да и это судно придется пустить ко дну - не заменять же ему полностью обгоревший бок.
Да, огнеметы сделали свое дело - принесли славную и быструю победу и не только своей разрушительной мощью, но и грохотом, ревом пламени. Враги после первого же выстрела были парализованы страхом, а когда опомнились, на них уже навалились бойцы Пётры.
Пока воевода пробирался на корму, его дружинники покончили с последними татями.
- Трое - в трюм. Остальные - на «Немезиду». Кто ранен?
- По малости так почти все, - ответил рыжеволосый запевала Остей. Он был родом из южный княжеств Ораттии, и не раз сражался со степняками, когда служил в пограничной страже. Но парня всегда тянуло к морю. Узнал его Пётра случайно. Когда в первый раз пришел в Словенск. Остей же с двумя товарищами встретились ему в корчме. Они как раз вызнавали, где и как можно устроиться на морскую службу. За таврелями, да беседами Пётра и три оратта быстро нашли общий язык. Бывшие дружинники сочли, что трикасец, хоть и молоко у него не так давно на губах обсохло воеводой обещает стать первостатейным и ударили по рукам. Все трое были бойцами завидными и Пётра гордился, что в его дружине служат такие вот бывалые ветераны.
- Спасибо, братцы! - крикнул Пётра, стараясь, чтобы его услышали все дружинники. - Знатно поработали. Разделали мы «акул». А теперь - айда на «Немезиду». К вечеру будем в славном граде Плескове!
Его короткую речь встретил дружный рев десяток глоток, и блеск на вздернутых к солнцу мечах и топорах.
Пётра накрепко запомнил наставления деда. Как будто это было пару дней назад. Вот он - совсем еще малый жмется в неудобной, как ему казалось тогда, тунике на краешке жесткой кровати. Дед, на котором и тога сенаторская сидит как влитая, точно доспех, расхаживает по мраморному полу, мягко ступая сандалиями и говорит:
- Воины нуждаются в похвале. Но не заливай их уши бессмысленной и красивой болтовней. На то сенат, вече, да собрания магистратов народы придумали. А солдату командир нужен, а не краснобай. Говори четко, емко, кратко. За победу - похвали, после поражения - подними дух. Понял?
- Ккажется, да, - запинаясь пробормотал Пётра, не отрывая взгляда от ястребиного профиля деда.
Судя по воодушевленным лицам дружинников перебиравшимся по мосткам на «Немезиду», урок был усвоен.
Тяжело ранен был только Гелвен. Пётра сам подхватил его с правой стороны и повел в маленькую каюту целителя. Конечно, его целитель самый обычный... С тяжкой раной, может и не совладать... Надо бы чтобы Гелвена в Плескове посмотрели. Но сейчас главное, узнать результаты боя, быстро развернуть строй и идти в Плесков.
Целитель - достопочтенный Хехт Бос, похожий на какую-то смешную птаху из-за хохолка седых волосы, который не взирая на все его усилия всегда стоял торчком, щупленький и малорослый заохал, застрекотал, точно твоя стрекоза и ринулся к уже разложенным наготове ножикам, лентам чистого полотна и прочим орудиям своего ремесла.
- Держись, Гелвен! - ободрил дружинника Пётра и заторопился на палубу. Там его уже поджидал раскрасневшийся и засыпанный щепой Шон. Видать погружающийся дракхар обязан будет своим пристанищем на дне морском топору шимарца.
- Ну как? - сразу спросил Шон.
Пётра пожал плечами. - Держится. Главное до Плескова скорее дойти. Там ведь целители не только инструментами лечат.
- Волшба! - с трепетом кивнул суеверный Шон.
- Можно и так сказать, - Пётра подозвал Армана. - Передай на все корабли - доложить о результатах боя!
Грохот барабанов разнесся над морской гладью.
«Так, - считал по себя Пётра, - кроме Гелвена еще трое ранены тяжело. Убитых, слава Богам, нет. Из 11 разбойников, три сбежали, не приняв боя, четыре затоплены абордажными командами и катапультами. Три - можно довести до Плескова без ремонта. Но вот один... Пётра рванулся на правый борт и выругался призвав на головы сёариканцев Цербера, дэвов, ледяное дыхание Мороза-Студенца и целый табун эквисков. Один дракхар, сумел-таки протаранить купеческий когг. Конечно, разбойников успели поджарить огнеметы, после чего абордажная команда порубила остатки татей, но таран дракхара намертво засел в купце, да еще ниже ватерлинии. Перенести товары на другие корабли? Нет, сейчас, дорога каждая минута. Раненые ждать не могут. Когг купеческий надобно сберечь. Иначе грош цена такой победе. Пётра пару раз дернул себя за мочку уха - дедов жест, между прочим.
- Арман! - передай на «Ендарь» и «Роод Баан» пусть вышлют на дракхар 20 человек из тех кто в плотицком деле толк понимает. Нужно, не расцепляя корабли в Плесков их привести. Там как-нибудь управимся.
Кормчий с «Ендаря» через ответил быстро:
«Купцы бесятся, точно шишиги в чаще лесной. Требуют товары спасать. Но я их припугнул, что де выбор невелик. Или переходите сами на другие суда, а ваш когг вместе с «акулой» идет на дно. Или постараемся добраться до Плескова ничего не трогая. Мои ребята тросы уже закрепили. Дотянем».
- Что ж, значит, призы берем на буксир, перестраиваемся в линию. «Немезида» тыл будет охранять, так что огнементы держать наготове. - Пётра плюхнулся на маленькую скамью и только сейчас понял, до чего же ему хочется пить. Губа высохли и растрескались, горло аж щипало, словно дранкой провели. Шон, конечно, был уже рядом. И как всегда, словно чувствуя, что нужно его Огану (как он про себя называл Пётру), держал наготове бочонок пенистого, душистого ораттского кваса и пару ковшичков.
- О, Шон! Считай, ты выполнил свой обет! - промурлыкал Пётра спустя несколько минут, прикончив то ли седьмой, то ли восьмой ковшик. - Ты спас меня от верной гибели. От жажды.
Шон просто ухмыльнулся. И перехватив бочонок поудобнее влил себе в рот остатки кваса.
Пётра отдав все нужные приказы вновь побежал к целителю. Гелвену стало хуже. Он потерял сознание и метался в бреду. Хехт Бос только и успевал, что менять вымоченные в прохладной воде тряпицы, которыми пытался изгнать жар.
Пётра приказал поставить все паруса и идти к Плескову полным ходом. Вскоре с протараненного торговца сообщили о течи. Юный воевода распорядился отправить еще людей на пострадавший когг для того, чтобы откачивать воду и не сбавлять хода. Они вошли в спокойно струящуюся Лопать и к вечеру увидели белые стены плесковского кромника. Стены, которые не удалось взять еще ни одному врагу.
Пётра не стал дожидаться, пока «Немезида» чинно встанет у причала, а одним прыжком перемахнул водную полоску, отделявшую борт его корабля от берега и метнулся к высокому седовласому мужчине в отороченной собольим мехом шапке, ладно сшитом зеленом кафтане с серебряной печаткой на правой руке.
Отвесив земной поклон толпе сбежавшейся посмотреть на его призы, а потом, отдельно, седому, Пётра сразу ринулся в атаку:
- Сударь! Здравы будьте на многие лета. Я - Пётра Трикасец. Сын Рустама. Родович Мелтея Танаича. Привел 18 купеческих коггов для торговли в славном городе Плескове. Отбили мы атаку сёариканских татей. Из их 11 дракхаров - три сбежали, остальные мы захватили и часть привели в ваш славный град. Я дарю их Плескову, гражданам его, но прошу одного - мне срочно нужен хороший целитель и... розмысл. Видите, один дракхар протаранил купца и оба вот-вот пойдут ко дну... Сударь...
- Будет тебе целитель, будет тебе и розмысл. - поклонился в ответ седовласый. Добро пожаловать в славный град Плесков. - Он обернулся к стоявшему позади дружиннику. - Беги к Третьяку Беляичу, скажи пусть сам идет, али пришлет кого, чтобы суда те расцепить купцу без ущерба, а первым делом зови Ждана Амалыча. Сколько у тебя тяжелых?
- Четверо.
- Ну Ждан управится. Он и в полумертвого душу вернет...
Вскоре на пристани запыхавшись появились коренастый рыжебородый горожанин с целой пачкой выделанных листков бересты, писалом и разными мерками и десяток плотников. Тут же крутился парнишка, совсем еще мальчик с огромными синими глазищами и волосами, что твоя спелая пшеница.
Подоспел и долгожданный целитель с несколькими помощниками. Пётра отвесил ему земной поклон.
- Да не кланяйся ты, кикимора тебя побери, а дело говори! - сверкнул глазами из-под мохнатых бровей Ждан Амалыч. - Кто, на каком корабле и как тяжко ранен.
Пётра обрадовавшись, что попался ему не краснобай, а человек о Деле радеющий, коротко и четко описал кто, чем и как ранен. Ждан Амалыч погладил небольшую, аккуратную седую бородку.
- Так, Гелвена твоего я сам посмотрю, а с теми троими мои ученики управятся. Худо, конечно, что жар начался, но ничего... - неожиданно суровый целитель усмехнулся, - ты, говорят, полтора десятка дракхаров поджарил.
- Да нет, - смутился Пётра. - Их всего-то 11 было.
- Их одиннадцать, а у тебя пять боевых кораблей. Все одно - лихо ты «акул» разделал. Лихо.
В это время синеглазый малец и рыжебородый уже взбирались на палубу протараненного «торговца». Пётра, решив, что целителям лучше не мешать, да и ведовство - не по его части - он хоть магию и признавал, но дел иметь с ней не хотел - что поделать - Дедова школа - присоединился к розмыслам. К его удивлению, мальчонка оказался вовсе не подмастерьем и даже не учеником, а толковым мастером, который так и шпарил техническими деталями и цифрами. Все одно, что твой огнемёт.
Рыжий лишь самодовольно кивал, да поглаживал бороду, с гордостью глядя на синеглазого. - Вот, мол, какие у нас парни. Им любая задачка по зубам.
Пётра протиснулся вслед за розмыслами в трюм, а мальчишка быстро осмотрев таран, вытащил мерку - веревку с узелками и похлюпал прямо к краям пробоины.
- Это Морозко наш, - неожиданно обратился рыжий к Пётре. - Головастый парень, а всего-то 13 весен минуло! Числа его слушаются, что Перуна молнии. А ты Пётра Трикасец что ли?
- Он самый.
- Хорошо, что к отцову ремеслу вернулся, - вздохнул рыжий и протянул большую сильную руку. - Третьяк я, Беляич. Тысяцкий городовиков Плесковских.
Пётра ответил крепким рукопожатием.
- Большой бой у тебя был... Впервой, али как?
- Да нет. Я первого врага в 12 годов к Церберу в пасть отправил. Потом с дедовым легионом добивал остатки шаек из Картаго. Да и когда в Академии учился, не раз ходил на татей, да астурийцев.
- Стало быть счет свой давно ведешь.
- Давно-то давно. А вот «акул» впервой поджарил...
- Ты воевода-то? - неожиданно прозвенел мальчишеский басок.
- Я.
- Вот значит что. - Морозко протянул пачку исписанных числами и покрытых чертежами листков бересты. - Если нынче начнем, к завтрему управимся. Мы корабли на берег воротом вытащим, расцепим, пробоину залатаем, да и дракхар еще поплавает...
- Ты что же все уже рассчитал?! - Пётра, который прикидывал, что ремонт займет не меньше седмицы ошалело вытаращил глаза.
- А что? Баклуши что ли бил? Конечно! - и Морозко продемонстрировал ухмылку на все 32 зуба.
ГЛАВА 8.
год Хорса, 2172 от основания Ориева, месяца Белояра 10 -ый день. Град Плесков.
Пётра бросил взгляд на Морозко. Да, парня теперь от Эркимедусовой писанины ни за какие коврижки не оторвать. Кстати, о коврижках. Трикасец с удовольствием вонзил крепкие зубы в ломоть ржаного хлеба. В море ведь - одни сухари, да солонина с капустой.
- Сестрица моя замуж выходит, - продолжил Пётра рассказывать розмыслам о семейных хлопотах своих. За Альберта, сына Лефора. Он тоже уже знатный мастер по стеклу. Они и в детстве дружны были, а нынче и водой не разольешь. Пару лун назад Альберт сватов засылал. Я, конечно, согласился. Как приду из плавания - свадьбу будем играть.
- Это хорошо - свадьбы играть, - кивнул Третьяк Беляич. - Жизнь продолжать, Род свой крепить. Нужное дело... Ну а ты, сам-то?
- Что я?
- Ты когда суженую под венец поведешь?
- Так ведь не полюбился еще никто, - как-то виновато пробормотал Пётра. - А у нас в роду, не принято, просто жениться, без сердечной тяги.
- Опять ты прав. Но не забывай, не только Республике твоего деда, но и Трикасу нужны новые граждане, - ухмыльнулся Дубыня Домашич.
Морозко наконец-то соизволил отклеить глаза от какой-то теоремы с чертежами.
- Пётра, ты бы пришел сегодня к нам, а? Мы с сестрой рады будем. И Шона захвати, да хоть всю команду. Ты мне про разные страны расскажешь, про учителя своего, Сенеция, про Академию. Страсть как охота все повидать, весь мир бы обнял, глазами обшарил!
- Успеется, обшаришь и повидаешь. А что касаемо знаний, то в твоей золотой головушке их поболе будет, чем у некоторых моих менторов, - взъерошил макушку друга Пётра. - Сестре твоей я, тоже, подарочек маленький привез. Но сам отдам.
- Вот спасибо! А-то мы... у нас..., - неожиданно Морозко сник.
- Ты уж договаривай, оболтус, - вдруг взъярился Третьяк Беляич и заговорил обращаясь уже к Пётре. - Папаша их, вишь ли, возвернулся, от гулящей бабы своей, что в Орденских землях промышляет. Пьет горькую, родной город поносит, снюхался с кучкой таких же подлецов... Словом, детям родным жизни нет. А Морозко гнать его отказывается. Мол, отец все ж таки, может исправится...
Пётра задумчиво покачал головой. Он что-то не верил, что отец Морозко - вечно пьяный и вечно всем недовольный мужик может исправиться. Тем более, что и папаша его был таким же. Оба преклонялись перед Орденом, от родных богов отвернулись, и целыми днями пили с Невзором, который тоже много лет прожил в Ордене.
Пётра, будь он на месте посадника, давно бы в поруб отправил все эту нечисть, а то и вздернул бы их. Но плесковичи терпели выходки нововеров, почитая их безвредными.
- Не знаю я, почто отец таким стал, - Морозко потянул себя за золотистый чуб. - Ведь и матушку любил, и плотником был хорошим, а потом...
- Потом с бабой он гулящей спутался, тебя, сестру твою годовалую, да матушку вашу бросил и на земли Ордена, к врагам подался.
- Он все твердит, что де в Ордене, в Астурии, Алемани, да Витредии не обязательно грязной работой руки марать, мол, он там на пирах за деньги пел и жил хорошо, а нынче вернулся только ради нас...
- Вот и Невзор галдит, что де там стихи полюбовные для баронских баб писал - они-то там все неграмотные, что короли, что холопы, и большие, мол, деньги с этого имел. Да как же можно про любовь за деньги писать? Как можно петь за деньги? Вон у нас десятник пограничной стражи есть - Ярко. Воин первостатейный, и гусляр тоже! Гусли его слушаются, что цифири Числобога. А поет так, что боле ничего не слышать не видеть не можешь! Он самих Богов зачарует. Но разве ж он, станет за деньги... Его песни от души идут, кто ж душой торгует..., - Дубыня Домашич так разгорячился, что хлопнул ладонью о стол.
- Это ты верно говоришь, - вздохнул Пётра. - И разве ж есть грязная работа?!
- Конечно, нет. Всякий труд красоту свою имеет. Вот я ему и толкую. Может он поймет, что Невзор, что Невзор... не наш он... вот, - прошептал Морозко.
- Конечно, может, поймет. Не мне тебе советы давать, - вздохнул Пётра. - Мне семь весен исполнилось, когда отец в море сгинул. А деда моего ничему учить не было надобности. У него сам учился. А что касаемо вечера нынешнего непременно зайду. С Шоном. Он тоже соскучился и по тебе и по сестричке твоей.
Морозко повеселел и принялся разглагольствовать о великой своей задумке - сделать мост раздвижной тем где в Ловату Плескова впадает, ну подле Башни Толокнянки, чтобы причал поближе к Торговому Концу перевести, а сам Торговый конец с Плотницким - мостом тем связать. А мост сам сделать из двух частей с вОротами, ну как у катапульт, только иначе устроенными. Когда корабль идти будет, мост разводить. И городу выгода, и гостям...
- Большое дело, - задумчиво проговорил Пётра. - На расчеты небось уже бересты сажени извел?
- Угу, но с книгой твоей в единый миг справлюсь.
Ну вот перед ними сидел прежний Морозко, прямо дитя Числобога на земле. Синие глазищи уже горели знакомым Пётре огнем.
«Чего только не измыслит и не создаст этот человечище!» - неожиданно подумал Пётра. «Цены ему нет. Это тебе не любовные письма для неграмотных баронских женок писать.»
- Пётра, ну ты точно придешь?
- Конечно, приду. После шестого колокола жди меня и Шона с мешком его россказней о всевозможных банши и пикси и пуках. - Вот порадуется Снежана - сестричка Пётры. К тому же трикасец замыслил суровый разговор с беспутным папашей. «Я - человек чужой, и слава у меня суровая. Припугну подлеца, чтоб в Орден к своей шлюхе летел, пятками сверкая. Негоже детишкам с пьяной гадиной жить.» Пока Пётра продумывал свою будущую «ласковую» беседу с Кривом, похрустывая соленым грибком, Дубыня Домашич и Морозко взяли в оборот Третьяка Беляича. Тот без споров нацарапал приказ о ремонте мостовой и розмыслы прихватив по краюхе хлеба умчались к своим любезным сердцу доскам, бревнам и пилам.
Пётра вскоре распрощался до следующего дня с Третьяком Беляичем и отправился на поиски Шона. Тот, конечно, нашелся на базаре, куда всегда ходил, чтобы полюбоваться на диковины разные, да на людей из разных и порой, странных земель. Вон два коротышки из Куллервока протопали. Рыжие, Пётре ростом по пояс, но широкие в кости - рудознатцы и землемеры. Острова их посреди Лютого моря лежат, кругом льды, только вот на землях рудокопов всегда тепло. Вулканы, горячие источники тому причиной.
А вон лениво прошествовал грифон. Это важная и редкая птица. Точнее не совсем птица. Голова-то и передние лапы - орлиные, а зад - львиный. Рыжие перья на солнце блестят, все одно - медь надраенная, да и шкура такая же - яркая, ухоженная - волосок к волоску. А кисточка на хвосте - ты глянь-ка - черная, как смоль, да пушистая... Этот вообще какими ветрами с другого конца земли залетел... или приплыл? С островов Хорс-Тарум, что на самом восходе лежат. Ишь ты, с виду - зверь зверем, а дела, что у людей. Грифон тем временем и в самом деле ловко ворошил своим клювом льняные отрезы.
Разумеется, рядом с таким дивом отыскался и Шон. «Дядька» каменной статуей замер неподалеку приклеив вытаращенные глаза к грифону, которому продавец ловко заворачивал выбранную ткань.
Пётра вздохнул и заприметив краем глаза бритую макушку купца из Менеса, сопровождаемого чернокожими слугами ринулся к шимарцу. Иначе можно будет застрять на базаре до самой ночи.
Морозко тем временем, воодушевленный приказом Третьяка Беляича захватил всех городовиков, что без дела маялись и рванулся приводить в порядок мостовую. Дело спорилось и когда пробило четыре колокола паренек для проверки попрыгал по отремонтированному участку, убедился, что никакого скрипа нет - только звон хорошо выдержанной древесины и подбежал к Дубыне Домашичу.
- Чем еще займемся?
- На сегодня будет. Да тебе и гостей встречать. Иди-ка ты домой пораньше.
- Ты тоже приходи.
Дубыня хмыкнул. - Беляича прихвачу и приду.
- Ждать буду! - крикнул Морозко и припустил на Плотницкую улицу... Домой.
Снежана с ребятней носилась по мостовой.
За морями, за горами,
За дремучими лесами
На пригорке теремок,
На дверях висит замок.
Ты за ключиком иди
И замочек отомкни.
«Лепкой» выпало быть худой, как щепка и вечно ухмыляющейся Забаве. Та гонялась за стайкой разбегающихся соседей и наконец, исхитрилась коснуться толстуна Яна, который вечно что-нибудь жевал.
Взвизгнув: «На тебе ляпку, отдай ее другому!» Забава присоединилась к рассыпавшимся по улице ребятам. Когда Морозко заходил в дом ему вслед неслись детские веселые крики: «Не дашь ляпок, не вырастешь с вершок». Это, похоже, Снежана. Морозко скинул кафтан, но прежде чем окатить себя колодезной ледяной водой бережно положил на свой рабочий стол том Эркимедуса.
Через несколько минут, постукивая зубами после купания и растираясь куском полотна парнишка, уже выбирал рубашку понарядней. Ну вот, теперь зазвать Снежану, умыть, приодеть, да выложить снедь на стол. Морозко уже направился в погребок, как вдруг, в его голове напичканной числами и только что вычитанными теоремами великого гераклейца молнией вспыхнуло решение задачки, над которой он бился всю зиму! Пётра, как в воду глядел, пригодилась книга, ох как пригодилась. К осени мост будет в Плескове всем на зависть и удивление! Морозко заметался по горнице в поисках клочка бересты. Записать. Записать решение немедленно, пока оно свежо, пока все числа на месте. Он задел отцовские гусли, которые давно уже не радовали никого из горожан и те с грустным стоном грохнулись об пол. Морозко сердито дернул себя за чуб, бережно вернул инструмент на место. И, о Боги! Увидел на полу клочок пергамента. То, что нужно! Присев на сундук мальчишка быстро записал пару строчек, вызвавших у него такую бурную радость. И перевернул клочок.
«Каша для стражи. Глухие Ворота. Очковские Ворота»
Что за чертовщина? Морозко задумчиво взъерошил мокрые волосы. Кому понадобилось писать эту чушь?
Скрипнула дверь.
- Заходите Невзор Исакич. Заходите, - заискивающим тоном бормотал отцовский голос. - Девка моя на улице, а этот... безбожник все с мостовыми своими возится. Холопьей работой руки марает!
- Вот именно что холопьей, - проблеял в ответ Невзор. Морозко сам не зная почему решил затаиться и юркнул в свою комнату. Может, этот Невзор замыслил пакость какую-то, вот и записка про то? Парнишка ненавидел этого трусливого подлого типа, именующего себя грамотознатцем, который во время боя сдался в плен лыцарям, жил долго на Орденских землях и утверждал, что де более мерзкого народа, нежели ораттский на свете не сыскать. Потом вроде покаялся, вернулся. Его простили, но Невзор, судя по всему явился не доживать последние деньки на родной земле, а плести интриги и сманивать на сторону Ордена глупых и завистливых горожан, таких, как Крив, с горечью вынужден был признать Морозко.
Глядя в щелочку он увидел, как «грамотознатец» нагло развалился за его столом, отпихнув в сторону, точно мусор великий труд Эркимедиуса. Морозко едва сдержался, чтобы не выскочить и не заехать что было сил по лысине Невзора, на диво похожей на задницу. Тоже мне, «грамотей»! Даже книгам цены не знает!
- Человек из Ордена добрался сегодня до города, - поглаживая куцую бороденку продребезжал Невзор.
Морозко тихо ахнул.
- Наконец-то, мы сможем помочь воистину цивилизованным людям, которые ценят труд человека творческого принести культуру в эти дикие края, - продолжал разглагольствовать Невзор. Жидкие волосенки, которые топорщились вокруг лысины казалось вздрагивали в такт его болтовне. - Как это к нам пришло? Сперва от славы наших знамен и так называемой «чести нашей родины». Мы душили, секли и резали всех наших соседей, расширялись - и в отечестве утверждалось: важен результат! Но свобода - это САМОСТЕСНЕНИЕ! - самостеснение - ради других!
- Боги, что же он несет! - прошептал Морозко. Впрочем, несмотря на ужасающее косноязычие «грамотознатца», одно было ясно - замышляется великая измена, и Крив, его отец, оказался предателем. Морозко медленно сполз на пол и машинально сунул пергамент с расчетами и шифровкой в кошель.
Над городом пронесся гул. Пятый колокол.
Крив засуетился:
- Невзор Исакич, сейчас безбожник мой явится, идемте. Планы я взял. Он нескоро их хватится. Все с мостовыми возится, чтобы холопам легче было из деревень на своих телегах ездить.
Раздалось гаденькое хихиканье, еще раз в щелочке мелькнула похожая на задницу голова и шаги заговорщиков стали затихать вдалеке. Морозко думал недолго. Надо немедленно пойти за изменниками. Выяснить, кто еще с ними в заговоре состоит, а потом... потом попытаться уговорить отца признаться во всем и врагов отдать в руки дружинников. Ведь не иначе как сдача города крестоносцам замышляется. Для того и планы Крив украл, и понятно тогда, что значит та записочка...
Морозко подобрался к окну. Изменники шагали в сторону базара. Мальчишка выпрыгнул на улицу и стараясь держаться на расстоянии пошел следом. Снежана, которая только что вручила «ляпку» Путяте заметила брата. Девчушка нахмурилась. Морозко шел оглядываясь по сторонах, целеустремленно и как-то... да... сторожко. «Что-то задумал!» - решила Снежана. - «И без меня?! Не получится!»
- Ребята, я сейчас! - махнула рукой девочка и побежала следом за юным городовиком.
Пётра сразу узнал дом Морозко, хотя и не был в Плескове целый коловорот. Дверь была не заперта и трикасцы, помятуя об ораттских вольностях не стали топтаться на пороге. Отвесив земные поклоны Роду и Домовому моряки шагнули из сеней в горницу.
- Морозко, Снежана! - окликнул друзей Пётра. Ответная тишина заставила его качнуть головой. - Подзадержался наш пострел со своим ремонтом, а сестричка небось заигралась с приятелями. Пётра уселся на скамью и выложил красивую резную шкатулочку. В ней на мягкой подушке лежали пять стеклянных фигурок - работа Альберта - подарок Снежане. Каждая фигурка из разноцветного стекла изображала дивных обитателей дальних стран. Здесь был и грифон, и единорог, и мамонт, и крылатый конь, и дракон.
Шон, вырядившийся в кильт и клетчатый плащ, а также свободную рубаху с шитым воротом должно быть приведет Снежану в восторг. А уж его россказни... Пётра ухмыльнулся тайком наблюдая за «дядькой».
- Гляди, Оган, сразу видно, что эта комната Морозко, а вон та - папаши его.
- Мда, может и хорошо, что парнишка задержался. Хочу с его родителем по душам побеседовать, - пробормотал Пётра, и его теплые серые глаза внезапно стали ледяными и колючими.
- По душам? - хмыкнул шимарец.
- Ага! Именно! - прищелкнул сильными пальцами молодой воевода.
Морозко тем временем осторожно следовал за заговорщиками ловя обрывки фраз, которые заставляли его кровь вскипать, а кулаки сжиматься.
«Минувшая война с благочестивым Орденом вообще нам открыла, что хуже всего на земле быть ораттом,»-дребезжал покачивая куцой пегой бороденкой Невзор. «Нет на свете нации более презренной, более покинутой, более чуждой и ненужной, чем ораттская».
К ужасу Морозко, Крив всякий раз подобострастно кивал и поддакивал. Тем временем они миновали базар и приблизились к стоящей на берегу Плескова заброшенной избенке. Морозко собирался этой весной снести ее и соорудить новый причал. Однако, как выяснил теперь паренек домушка была обитаема. В окошках бился, точно мотылек слабый огонек. И именно туда миновав маленькую березовую рощицу устремились заговорщики. Морозко дождался пока за ними закрылась дверь и тихонько подтрусил к окну...
За слюдой суетились тени нескольких человек. Как ни странно вечно напыщенный Невзор теперь тихонько сиживал в углу вместе с другими известными тунеядцами и пьяницами. Вон и Шемяка, мнящий себя великим живописцем и упорно не желавший зарабатывать себе на жизнь заслуживающим уважения ремеслом. Рядышком примостился Распута - еще один «грамознатец». Возле стылой печурки стоял Михалка, родной дед Морозко, отец Крива. Родной-то родной, да по духу не свой... А посреди небольшой, заросшей паутиной горницы расхаживал незнакомый Морозко человек. Одет он был, правда, как плесковский горожанин, но что-то было в его облике чужим, неправильным...
Но именно этот чужак и командовал всей компанией. Неожиданно Морозко понял, что его так насторожило в этом с виду уважаемом горожанине - его волосы на макушке были острижены намного короче, или, точнее, не успели отрасти. А это значило только одно - чужак, выдававший себя за плесковича был монахом-крестоносцем, причем, из высших рыцарей, раз еще две недели назад носил тонзуру...
Это половина повести. она почти закончена. Где стоят вопросики - там роюсь в энциклопедиях, чтобы двуручными мечамиверхом на лошади никто не махал:-)))
Это время за 700 лет до Бессмертной вахты.
Год жестокого поражения южных земель и княжеств и чем будет далее от новой орды и год великой победы над Орденом -северо-западных городов и их союзников.
Обязательно советую заглянуть на страничку Русича
Повести о людях меча. стальные зарницы
© Copyright: Славка Владимировна, 2005
Свидетельство о публикации №205072700070
Свидетельство о публикации №205072700070
Рецензии
Здорово! Идея хорошая и исполнение по-моему тоже.. Я правда только просмотрела ещё, потом прочту подробно.
Я вот по какому вопросу. Создали мы движение творческое, как раз по теме..... Правда на прозе мы только со вчерашнего дня, а точнее ночи - на стихах дольше, но пополняем ряды и тут.. Предлагаем присоединиться к нам. http://www.proza.ru/author.html?breaking Будем рады...
Ольга Анти 17.11.2005 00:42 • Заявить о нарушении
Я вот по какому вопросу. Создали мы движение творческое, как раз по теме..... Правда на прозе мы только со вчерашнего дня, а точнее ночи - на стихах дольше, но пополняем ряды и тут.. Предлагаем присоединиться к нам. http://www.proza.ru/author.html?breaking Будем рады...
Ольга Анти 17.11.2005 00:42 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.