Ещё один год Эдуарда Хопкинса

Прошёл ещё один год. Миг времени от этого не изменился. Он просто уплотнился на массу трёхсот шестидесяти шести высокосных дней. Насколько, с приходом возраста, жизнь начинает мелькать, словно столбы перрона провинциального вокзала за окном скорого поезда! Ты едешь в этом поезде, читаешь книгу или ведёшь непринуждённый разговор с попутчиками, играешь на своё горе в азартные игры или распиваешь от нечего делать спиртные напитки в той же компании, но обращаешь внимание на ничтожное событие проезда периферийной станции. Весь путь превращается в один сгусток пространства и времени, из которого путём воспоминаний и использования календаря можно выудить, будоражащие тебя, эмоции, связанные с именами, зримыми или духовными образами.
Перестал замечать ход времени Эдуард. Постоянно он вспоминал былые детские приключения, когда день не мог дотянуться до конца. Достигнув тридцатилетнего возраста, он перестал иметь возможность чувствовать нескончание одного дня, непостижимого и единственного, заложником которого становится ребёнок. Он мог замечать дни, как нечто целое. Оглядываясь на прошлое, Эдуард мог узреть только несколько последних вех, зачастую лищь брезжащих на горизонте, оставленных на месте примечательного жизненного события. Он только мог отмечать дни, время от времени, на календаре. Скорее всего, он отмечал свой график.
Эдуард старался успеть в жизни. На тридцатилетний его возраст, у него сложились неплохие результаты в бизнесе, от чего произошли аппартаменты, машина и жена. Бог, оперирующий рогом изобилия, не обидел Эдика. Из последних достижений не устраивала только жена. Она была из женщин, требующих благ. Она выросла из девочки-невесты в женщину-стерву, желающую всего, но не конкректно. Она получила все блага, но не Эдуарда. С каждым месяцем супружеской жизни Эдуард отдалялся от неё семимильными шагами, тошнотворно гримасничая от очередного её желания, но исполняя его. Она уже угнетала Эдуарда только свим присутствием, поэтому он считал лучшим выходом откупиться и отдаться делу преумножения капитала. Эдуард преобрёл свой начальный капитал обманом, потом на этой базе Эдик зарабатывал свой гудвил и уже законный девидент. По средствам оказалась всевозможность выражения себя. Удалец, хозяин жизни, в свободное от дел время, он наслаждался одиноким катанием на роудстере по городу или развесёлой гульнёй в шумных компаниях.
В последнее время Эдуард был удивлён появлению новых стремлений и переживаний, желанию выразить себя как-то духовно.
Сегодня насладиться ночной одинокой ездой на спортивной машине мешали странные, будоражащие чувства. Он гнал от себя, внезапно пришедшие, сомнения о неправильности своих жизненных постулатов и мысли о правилах житейского общежития. Жизнь его загнала в такие ворота, где требовалось единообразное понимание оной и принятия однозначных духовных решений. Что-то сегодня тянуло его на суицид, но эти мысли он всячески отгонял от себя.
Эдуард захотел поглядеть на воду и остановил машину прямо на мосту, хотя правила дорожного движения это запрещают. Он хотел разобраться в себе. Он вспомнил участие родителей в его судьбе, его собственные решения, его симпатии, его ошибки, обманутых и обласканных людей, детские желания о реализации себя в жизни. Он вспомнил, как в юношестве ему дали кличку Хопкинс за постоянно употребляемую им фразу «всё будет хип-хоп». Он вспомнил, как в детстве очень испугался гуся, когда гостил у бабушки в деревне. Опять коварная мысль о самоубийстве потянула его к перилам моста. Он ужаснулся и отступил шаг назад, плюнул в воду дважды, и прошипел:
- Куда прёшь, дура? Само придёт!
И продолжил унылый путь по ночному городу.
Свернул в неблагопиятный район – хотел нарваться на что-то из ряда вон выходящее. И нарвался - вместо ожидаемого враждебного взора темных подворотен, увидел реальный пожар. Горело здание, сбегались люди. На втором этаже пламя вылетало из открытых кухонных окон. Вместе с ним вылетал истошный детский крик с мольбой о спасении у Бога и людей. Эдуард без промедлений покинул дорогой автомобиль, кинулся в бучу огня, пробрался на второй этаж, подхватил ребёнка в охапку и вынес его во двор. Дитя было в шоке, плакало и постоянно твердило о своём друге кошачьего роду, что остался в буяющем пламени.
- Да сколько вас всех?! - крикнул Эдуард, полез в пекло сызнова, и вынес кошку. Он отдал подпаленное животное девочке, резко выдохнул и почувствовал, что начал приходить в себя. Пожарная команда разматывала рукава, ставила лестницы и разгоняла толпу, словом, занималась своим делом. Со всех сторон неслись возгласы людей о благодарности и обязанности дать показания для награждения героя. До Эдика дошло, что, когда он выносил кошку, за спиной раздался взрыв, и вырвавшееся пламя успело на прощание лизнуть спину его пиджака. Секундами позже – и Эдик, возможно, остался бы с кошкой на пылающей кухне. Мурашки пробежали по спине – ну вот, почти «само пришло».
Мысль о суициде унеслась вдаль и затерялась вовсе. Волнение и восторг переполняли душу. Он даже не разграничивал важности поступка относительно девочки или кошки. Суть было спасение обоих, совершённое по велению сердца, не раздумывая. Эдуард понял, что, в первую очередь, он спас сам себя. Он вышел из пламени другим человеком.
Пожарные просили Эдуарда дать свои координаты и показания, но он, отряхивая испорченный костюм, с улыбкой сказал:
- Нет времени. Дома жена ждёт, – и поймал себя на мысли, что соскучился.
Эдик нёсся по мостовой домой, чтобы поскорее увидеть свою такую «нелюбимую» половинку.