Снова поезд

 Посвящается моей жене. Она знает, почему.
Саша Дж. Тоник

 I

- А каково это – быть парнем? – спросила она.
Мы лежали на моей широкой кровати практически раздетые. В распахнутое настежь окно доносилась уличная какофония звуков, какая бывает лишь в самый разгар весны: гомон голосов, шум автострады, шепот листьев, встревоженных налетевшим теплым ветерком… Прекрасная пора, когда еще не донимают комары по ночам и мухи днем, когда солнце не пытается сжечь все живое, как это бывает летом, когда хочется только одного – любви. В такие моменты кажется, что не зря терпел долгую холодную зиму, ради того лишь, чтобы испытать это чувство – легкости и свободы, непонятной радости, порой до эйфории!
Она своим нежным пальчиком выводила круги у меня на груди, едва касаясь кожи, отчего по телу пробегала приятная дрожь. Я был, застигнут врасплох этим вопросом, потому что в эту минуту чувствовал себя этаким расплывшимся на солнце сытым, довольным котом, которого хозяйка чешет за ушком. Отвечать не было никакой охоты, тем более что мысли кружились где-то рядом с головой, абсолютно не желая заполнять положенное им место внутри. Однако по тому, что она решила пустить в ход свои коготки, прервав тем самым мое блаженство, и довольно чувствительно скребла ими у меня где-то в области сердца, я понял, что ответ ей очень важен. Даже необходим.
Я открыл глаза. Ее лицо было как-то по-детски наивно-серьезно. Она склонилась надо мной, ее губы были чуть приоткрыты, а льняные волосы ниспадали на подушку, в которую она уперлась локтем.
- Не знаю… - немного охрипшим голосом сказал я и потянулся к небольшому стеклянному столику, на котором стояло два изящных стакана с апельсиновым соком. Все время, пока я пил, я чувствовал ее вопрошающий взгляд. – Нормально быть. А что?
Сев, прижавшись спиной к спинке кровати и охватив колени руками, она посмотрела в окно и глубоко вздохнула.
- Знаешь, может это неправильно, но я всегда хотела быть мальчиком. Ты не представляешь, как мне из-за этого бывает плохо. Просто ужасно. Я начинаю ненавидеть свое тело, особенно вот это! – она показала на свою грудь. Я вспомнил, как именно на эту часть ее тела с завистью пялились мои товарищи, вызывая у меня чувство гордости – не меньше – за то, что именно мне принадлежит ее обладательница. Когда она шла, грудь, не обремененная ненавистным мне предметом женского туалета – лифом - вполне отчетливо проступала под тонкой тканью топа или блузки. Пусть не идеальная – одна немного больше другой, но, как писал Ф. Бэкон – «Нет совершенной красоты без некоей необычности в пропорциях». А в том, что моя девушка красива, в этом вряд ли нужно было кого-то убеждать.
Честно сказать, ее признание было для меня откровением. Мы встречались уже около года, но раньше у меня никогда не возникало мысли, что ее пол может приносить ей дискомфорт.
- Ты что, «Парни не плачут» обсмотрелась? – еще не договорив до конца, я понял, насколько жестоко, насколько тупо это звучит в данных обстоятельствах. Но изменить уже ничего было нельзя – слово не воробей…
Дернувшись, словно от удара, она поднялась с постели и медленно подошла к окну. Легкий сквозняк сразу же принялся теребить ее практически прозрачный пеньюар, а яркие лучи солнца, почти не задерживаясь на воздушной ткани, изящно охватили фигуру девушки. Она плакала, стоя перед всем этим солнечным, весеннее-безбашенным миром, обняв себя за плечи, и выглядела настолько беззащитно и брошено, что я готов был отдать
что угодно, лишь бы только эти проклятые шесть слов никогда не срывались с моего идиотского языка.
Абсолютно беззвучно поставив стакан на столик, я неуверенно подошел к ней, чувствуя странный озноб, хотя температура ни на улице, ни в комнате не изменилась ни на градус. Странно, но на мою робкую попытку обнять ее она не ответила таким знакомым мне нервным подергиванием плечей, как бывало много раз, когда она таила на меня обиду. Я понял, что, несмотря ни на что, шанс у меня все-таки есть.
- Прости… – я погладил ее по плечу, - давай выкинем меня из окна!
- Замолчи, – она нашла мой указательный палец и стала его поглаживать, - Дурачок…
Она поцеловала мою руку и наклонилась ближе к окну.
- Восьмой этаж всего… - по голосу я понял, что она улыбается. - Ты даже потрепыхаться как следует не успеешь, – она откинулась головой мне на плечо, - А этот звук расколотого черепа…
 - Хватит, хватит! - засмеялся я, чувствуя смущенное облегчение и зарываясь носом в ее густые волосы. Как я мог обидеть это настолько дорогое мне существо? Определенно я – полный болван!
Высвободившись из моих объятий, она быстро отерла слезы и повернулась ко мне.
- Одно время я тусовалась с геями, - обойдя меня, она присела на кровать и взяла со столика свой стакан, но не отпила, а просто держала его в руке. – Наверное, будь я парнем, я бы стала одним из них. – Она провела пальцем по краю стакана, отчего тот издал легкий, почти неразличимый звук дорогого стекла.
Я не знал, что на это можно было ответить. Такую исповедь от девушки мне приходилось слышать первый раз. Обычно меня абсолютно не интересовала их личная жизнь до нашей встречи, равно как и они не должны были спрашивать меня о том же. По мне, так пусть существует лишь настоящее, а прошлое остается таким, какое оно есть.
 - Да ты определенно не в себе, крошка! – конечно, мой тон снова стал, что называется, на взводе, к тому же к нему прибавился оттенок язвительности. Она его терпеть не могла, и я это знал, но ничего поделать с собой не мог. – Ты – гей?! Может и мне заодно туда же податься с тобой… блин!
Я в сердцах плюнул и отвернулся к окну.
Залпом осушив стакан, она не спеша поднялась и, не говоря ни слова, направилась в сторону ванной. Какое-то время я слышал звуки льющейся воды. Затем они прекратились.
- Пойду, пройдусь, - словно откуда-то издалека услышал я ее голос. Я ничего не ответил. Я стоял не двигаясь, глядя в окно на городскую суету. Не шелохнулся я и тогда, когда хлопнула входная дверь. Минут через десять, после того как она ушла, я подошел к бару и смешал себе джин с тоником. Затем рухнул на кровать, поставив прохладный стакан себе на грудь и потягивая напиток через соломинку. Почему-то я думал, нет, я знал, что больше ее не увижу. Для чего ей снова приходить туда, где не принимают ту ее часть, что связана с прошлым. Ведь человек всегда остается единым целым – и в настоящем и в будущем и в прошлом. Определенно, я ее потерял.
На этот раз я ошибся.
***
Было около девяти часов вечера, когда зазвонил телефон. Приглушив магнитофон, я отозвался. Это была она.
- Слушай, давай встретимся в центре, у Макдоналдса, - она немного помолчала, - под часами, - снова небольшая пауза, - в полдесятого.
- А почему бы нам ни встретится у меня? - словно ничего не произошло, спросил я.
- Знаешь, я бы хотела поговорить на нейтральной территории…
- Ладно, в полдесятого буду.
Отключив телефон, я откинулся в кресле, закрыв глаза. Затем, нащупав на столике пульт, я выбрал номер сингла и сделал музыку громче – играл мой любимый “Nightwish”. “We walking in the air…” - послышалось из динамиков.
Прослушав композицию до конца, я поднялся. Как обычно, песня произвела на меня свое магическое действие – я стал расслаблен и спокоен, мысли мои прояснились. Взяв с трюмо в коридоре ключи, я вышел из квартиры.
Освежающий вечерний ветерок растрепал мне волосы, приятно охладив лицо. Какое-то время я раздумывал, стоит ли мне воспользоваться общественным транспортом, или же своим «Пассатом». В любом случае, я успевал на встречу. Но в силу предстоящего разговора, да и из любви к комфорту, выбрал последнее.
Вскоре я уже мчался по ночному шоссе с недопустимой для города скоростью, рискуя опоздать лишь из-за того, что какой-нибудь гаишник решит полюбопытствовать, не сошел ли я с ума, а если так, не желаю ли заплатить штраф, соответствующий моему статусу сумасшедшего.
На этот раз обошлось.
Она не опоздала. Быстро подойдя к машине, она, против обыкновения, забралась на заднее сиденье.
 - Поехали куда-нибудь… - она упорно не хотела смотреть на меня. Наверное, в сложившейся ситуации она была права, однако такое пренебрежение стало действовать мне на нервы.
 - Далёко-ль? – немного приглушив радио, с иронией спросил я.,.
 - Все равно, - ответила она, все так же, глядя в окно. И добавила не менее иронично, чем я, – Или ты хочешь заплатить штраф за неположенную парковку?
 - Как скажете, мадам… - мы плавно тронулись с места. – Добро пожаловать на прогулку по ночному городу вникуда из ниоткуда!
 - Сколько патетики! – она, наконец, взглянула на меня в зеркало заднего вида, - Ты же знаешь, я ненавижу всю эту фигню!
Несмотря на то, что раздражение пульсировало в моей голове вторым сердцем, а ответ прямо таки рвался наружу, я счел за лучшее заткнуться. Я понял, что в наших отношениях словно разладилась какая-то очень маленькая, но на сто процентов важная пружина. Наверное, это было доверие…
Мы ехали, погруженные каждый в свое молчание. Мимо проносились рыжие фонари, разноцветные рекламные щиты, иногда у обочины показывалась машина Госавтоинспекции, но, поскольку теперь я соблюдал скоростной режим, так и оставалась позади – одиноким пугалом.
- Останови, я хочу выйти, – ее голос оторвал меня от мыслей, вернув в реальность.
Вокруг мелькали темные низкорослые домишки, окруженные, вероятно садами. Так, думая о своем, я не заметил, как свернул на какой-то проселок, заехав в частный сектор.
Я заглушил мотор и погасил фары. Мы остались почти в полной тьме, лишь приборы на щитке освещали салон. Радио молчало, выключенное мною, наверное, уже давно. Тихо пощелкивал остывающий мотор, где-то там, среди невидимой травы яростно стрекотал, судя по всему, мучимый бессонницей одинокий кузнечик. Открылась задняя дверь, на мгновение свет залил салон, отключившись, как только дверь закрылась. Невдалеке раздался брех дворняги, сразу же ей ответила другая. Затем все стихло. Через пару секунд, вынув ключи из зажигания, я тоже выбрался из машины, но не смог понять, в какую сторону она ушла.
 - Давай прямо сейчас все решим, - послышался из темноты ее голос. Обернувшись, я увидел ее, стоящую под каким-то раскидистым деревом – наверное, это была яблоня, но на редкость уродливая. Вокруг витал сладкий аромат цветущих садов. Иногда проносился прохладный ветерок и тогда словно шел снег – белый цвет осыпал нас, едва различимых во мгле.
 - Зачем ты мне все это рассказала? Мы же договаривались, ни слова…
 - Это еще не все, - она немного помолчала, - Я любила одного из них… и спала с ним.
Последние слова она произнесла, словно кидалась в омут головой. Затем добавила, уже равнодушным тоном.
 - Это был анальный секс.
Во мне боролись два чувства, одинаково сильные. С одной стороны это была любовь – не меньше, я думаю – к той девушке, что стояла сейчас и нервно покусывала ноготь мизинца – конечно, я не мог этого видеть. Но я хорошо знал эту ее привычку, когда что-то шло не так, и надо было срочно что-то предпринимать, она делала именно так. Но с другой это была какая-то неприязнь к ее прошлому… А теперь еще и к ней самой.
 В принципе, мне было плевать на этих несчастных – геев. Ну, нравится им такая любовь – да ради бога! Они не трогают меня, я им отвечаю тем же. Однако сейчас получалось, что они влезали в мою жизнь, мои отношения с моей, черт возьми, девушкой! Это-то мне уж не могло понравиться…
И все же – это был бред. Ведь на самом деле ничего такого не было. Когда-то какой-то классик русской литературы написал, «все смешалось в доме…» - не помню, в каком доме, но в моей голове точно так же все смешалось. И чем больше я об этом думал, тем более все запутывалось. И эта путаница меня бесила. Именно из-за этого я не мог теперь нормально с ней общаться. Не мог и не хотел.
 - Прости, я не могла держать это в себе. Ты, кстати, первый, кто об этом узнал. Только не надо говорить, что ты польщен!..
Да, за прошедший год она хорошо узнала «все мои трещинки». Именно эта фраза готова была слететь с моих губ. И как же плохо я знал ее! А я, наивный, предполагал, что с первого взгляда могу определить, чем дышит девушка, с которой я встречаюсь.
- Так что скажешь? – нервно царапая ногтем кору дерева, спросила она. – Сможешь ли ты продолжать отношения с девушкой, которая так мыслит, которая даже любила одного гея… - я стоял, глядя на небо, словно оно могло мне чем-то помочь, подсказать… В нем лишь холодно мерцали звезды, словно сталь штыка, несущегося в сердце. – Или теперь ты будешь думать, что, целуя меня, ты целуешь все население нетрадиционной ориентации страны?
Да, наверное, я так и думал, потому что в следующий момент штык вонзился.
 - Наверное, нам лучше расстаться… - какое-то время я не понимал, кто это сказал, находясь, словно за тысячи миль отсюда, прячась где-то от неизбежности принятия решения. Решения, которое уже с утра зрело в моей голове. И вот когда настал момент его произнести вслух, я даже не разобрал своего голоса. Но она все поняла. Словно впитав в себя ледяной звездный свет, окружив его непроницаемой ночной мглой, она сказала.
 - Что ж, хорошо, что мы все решили сейчас, - абсолютно спокойно она подошла к машине и села в нее, - Отвези меня обратно в город, – я забрался следом, постепенно осознавая, что все, что она теперь скажет, или я – уже не имело никакой разницы. Я потерял ее. Даже не потерял, а просто откинул прочь именно в тот момент, когда она больше всего во мне нуждалась. Не глядя на меня, она сказала.
 - До метро, – дверца машины захлопнулась, словно ставя точку на последней странице нашего романа.
 
 II

 Лето кончалось самым отвратительным образом.
Дожди шпарили день за днем, листва покидала ветви деревьев – пока не так сильно, как это бывает осенью, однако достаточно интенсивно для того, чтобы оставлять в кронах заметные бреши ради неуютного прибежища на хмуром асфальте.
Было тепло и сыро – в общем, как говорила одна моя подруга – все, что нужно плесени. Теперь она, вероятно, повторяла это кому-то другому, так как наши с ней отношения прекратились, хотя с самого начала абсолютно ничего не могло бы указать на это. Черт! Пожалуй, ни одно расставание не давалось мне с таким трудом, как это. Но пробовать что-то вернуть, наверное, просто не имело смысла – я не смог бы пойти на попятный, а даже если бы и смог, она бы меня вряд ли бы простила, после того, как я ей практически плюнул в лицо…
 Да, я чувствовал себя неправым и виноватым перед ней, но дальше чего-то ждать просто не имело смысла. То, что исчерпало себя в принципе, не имеет права на дальнейшее существование. Или, говоря словами Джеймса Гудвина из его «Сердца дурака» - «Никогда не пытайся вернуть то, что умерло, даже если это была любовь. Она вернется и убьет тебя».
И все же…
Однако хватит об этом. В любой ситуации, как гласит народная молва, можно всегда отыскать что-то хорошее. Этим хорошим была моя теперешняя свобода. Я не кинулся в запой, как бывало не раз, после особенно тяжелого разрыва, в жалких попытках убежать от того, что и так уже было далеко. Не начал повального «окучивания» всех особ женского пола, так или иначе появляющихся в поле моего зрения, с дурацкой целью восстановить свое якобы униженное мужское самолюбие и проч. и проч. Нет, на меня напала некая меланхолия, что ли, этакое философское отношение ко всему происходящему в моей жизни, доходящее порой до полного пофигизма. Я наслаждался своей независимостью, чувствуя себя медузой в киселе, плывущей по течению, если такое вообще возможно. Это положение вещей меня устраивало, и что-либо менять в своей жизни я не собирался. По крайней мере – в ближайшее время. Правда, ночами что-то щемило в груди, пытаясь выбраться наружу, но с течением времени и оно, наконец, замерло, оставив меня в покое.
Это не значило, что я перестал принимать участие в жизни нашей тусовки. Напротив, стараясь не пропустить ни одной вечеринки, ни одного похода по ночным клубам и дискотекам, я практически перестал бывать у себя дома. Но мне на этот факт в, принципе было наплевать, а остальных это не касалось. Друзей, потому что их это не интересовало (да и не должно было интересовать, так ведь?), мать, потому что она в своих извечных командировках, наверное, просто забыла о домашнем очаге, отца – по той простой причине, что бутылка заменяла ему все. Да и жил он уже давно отдельно со своей очередной пассией. Иногда мне даже приходила в голову мысль, что меня может ожидать такая же жалкая участь – наследственность, все-таки, сильная вещь. Но я надеялся, что этого не случится.
***
 Август окончил, наконец, свои нудные слезливые дни и почил в бозе, чему я был, если честно, даже рад. Наступивший следом сентябрь, несмотря на все прогнозы наших доблестных синоптиков, являл собой идеал ранней осени. Один теплый и сухой день сменялся другим, деревья желтели и облетали, Гидрометцентр продолжал беспардонно врать относительно погоды, я же и дальше забивал на общение – в понятном смысле – с женским полом, между прочим, развлекаясь в кругу товарищей тем, что пытался определить, сколь долго продлятся отношения у того или иного из моих друзей с их подругами. Надо признаться, что мои прогнозы оправдывались чаще, чем прогнозы синоптиков, что доставляло немало удовлетворения моему честолюбию и в такой же степени прикалывало остальных. Я же оставался таким же холодным к противоположному полу, как и раньше, потому ни разу не слышал ставок в свой адрес. Мне было абсолютно наплевать на заботу о моем здоровье товарищей, которые предлагали мне ту или иную особу, расписывая все ее достоинства, живописуя и нередко приукрашивая их. Да и сами эти особы, признаюсь, все чаще стали интересоваться мной – ха, это был охотничий инстинкт амазонки, увидевшей дичь, абсолютно непохожую на ту, что они добывали раньше! Я надеялся, что, в конце концов, они меня оставят в покое, но они словно сговорились лишить меня этой «временной девственности», как окрестили мое положение в нашей тусовке. Вскоре меня это стало напрягать. Я откололся от них, перестал отвечать на звонки, отключив мобильник и домашний телефон. Отгородившись, таким образом, от реальности, целыми днями я пялился в телевизор или монитор компьютера, став поистине виртуальным чуваком. И все же меня разыскивали и вытаскивали вновь и вновь на очередное «светское мероприятие». И все повторялось: дискотеки, клубы, девчонки, горящие желанием залезть мне в штаны… мои, под конец, исключительно грубые отказы.
Тоска!!
Да, именно так я и думал. Наверное, так оно и было. При этом, несмотря на свою холодность, я оставался полноценным мужчиной. Я хотел их всех сразу и поотдельности, этих чувих, я мог бы их «сделать» и не один раз, но… Это было слишком просто. Слишком скучно. Да, черт возьми, я желал новых ощущений! Чтобы снова почувствовать себя настоящим победителем, а не бумажным героем каменных джунглей чертова мегаполиса.
Бывало, я иногда возвращался к тому разрыву, что произошел накануне этого лета. Наверное, прошедшей весной у меня проявилось то, что описал Рей Бредбери: «Всегда кто-нибудь любит сильнее, чем любят его. И наступает час, когда тебе хочется уничтожить то, что ты любишь, чтобы оно тебя больше не мучило». И хотя я мог ошибаться, но так и поступил, несмотря ни на что. Я на корню уничтожил все то, что между нами было. Но оно продолжало мучить меня до сих пор. Может быть, когда-нибудь я снова вернусь к этой весне – скорее всего тогда она станет казаться мне далеким как никогда – и смогу разобраться в причинах и следствиях.
А сейчас я просто соблюдал дистанцию. Наверное, с самим собой в первую очередь.

 ***

Был вечер. Обычный. Сначала серый сумрак покрыл улицы, затем начали зажигаться фонари – медленно, словно с неохотой. Неяркая вспышка, через некоторое время едва заметный оранжевый отблеск, который становился, мерцая, все ярче, пока, наконец, снова мигнув, не превращался в луч яркого света, возвещая, что ночь скоро вступит в свои права.
Я сидел дома. По обыкновению последнего времени, отключив все имеющиеся у меня средства связи, кроме магнитофона, выдающего с порядочной мощностью очередной хит радиопопсы и PC, который упорно не желал давать мне доступа к сокровищнице I-net'а. Находясь по этому поводу уже на порядочной измене, я вдруг услышал слабый звук дверного звонка, отчаянно прорывающегося сквозь мощные децибелы, заполнявшие эфир моей квартиры. Посылая нежданных гостей к известной матери, я направился в прихожую, по пути отфутболив несчастный и ни в чем не повинный телефон, стоявший на полу. Аппарат выдержал…
Конечно, это были они – мои добрые, верные мои товарищи, вспомнившие меня в самый неподходящий для себя момент. Неподходящий, потому что я и не собирался останавливать поток непристойной брани, рвавшийся с моих губ – как был, так он и обрушился на их головы. Впрочем, нимало не смущая никого из пришедших. Радостные возгласы заглушили и забили обратно все, чем я пытался выразить недовольство их появлением, традиционные объятия уже мяли мое тело, а те, кто поприветствовал меня, наперебой пытались внедрить в мою ошалевшую голову планы на сегодняшний вечер. Как обычно, это был очередной клуб. Правда, на этот раз с неизвестным мне названием. Оказалось, что оно было новым и для нашей тусы. Именно потому вся команда и решила (читай – решилась) потревожить мое добровольное заточение.
Делать при таком раскладе ничего не оставалось, кроме как идти на вечеринку, посвященную открытию нового клуба. И, хотя все уверяли меня в обратном, я чувствовал, что этот вечер вновь будет для меня потерян, как и многие до этого.
Я ошибся.
Ошибся ненамного и не в том, о чем думал в начале. Этот вечер оказался началом некоего нового периода в моей жизни, когда старые принципы отказываются работать по причине, наверное, своего морального устаревания. А быть может, и еще проще – из-за полной бредовости и неприспособленности к реальной жизни оных.
Клуб оказался на редкость бестолковым. В том смысле, что его аналогов по всей столице было немеряно. На мой взгляд, его стоило закрыть еще до открытия, забросив саму идею об этом вместе с умником, которому она пришла в голову, куда подальше. К тому же постоянно происходили сбои с музыкальным сопровождением. Ассортимент блюд и напитков был, правда, разнообразен, но аппетит портили постные рожи официантов, почему-то вообразивших, что чем кислее они будут, тем больше чаевых ощутит их потайной кармашек. Что касается стриптиза, о котором мне твердили товарищи, то я его не видел – я ушел. По-английски, разумеется, иначе так и провел бы до утра в этом бедламе.
Сев в машину, я поехал кататься по ночному городу, пытаясь снять свербящее в голове раздражение на все на свете. Через какое-то время, я понял, что еду тем же маршрутом, что и несколько месяцев назад. Но тогда я был в салоне не один. С ней. Круто развернувшись, я поехал прочь от своих воспоминаний, пока они вновь не вцепились в меня слишком сильно.
Накатавшись, я вернулся в свою постылую квартиру под утро. Глаза были словно засыпаны песком, нижняя губа искусана и саднила – дань дурной привычке, возникшей после того, как я бросил курить – бензин практически на нуле. Но именно в этот вечер я решил смотаться из этого города на… какое-то время.

 III

 «Снова поезд. И близнецы-рельсы куда-то ведут.
Снова поезд. Полагаю, опять не усну…» - такие слова придумал товарищ Чиграков из «Чиж и К». Они полностью относятся и ко мне.
Моим спасением от депрессии всегда были поезда. Не важно, куда ехать. Важна сама атмосфера того, что ты едешь. Перестук колес, вагон-ресторан, наконец. Мимолетные встречи, которые чаще всего на следующее утро уже забудутся. Как определял их герой, кажется, Бреда Питта в «Бойцовском клубе» - одноразовые. Одноразовые попутчики, одноразовые беседы. И правило трех «Н» - никто никому ничего не должен. Даже вывалив на голову соседа всю свою подноготную. Это было спасением, лекарством и наркотиком одновременно.
Ну, не говоря уж о том, что встречались хорошенькие проводницы, что само по себе грело душу. А среди них и такие, что были не прочь погреть и тебя самого. Тоже, кстати, одноразовые. Да иначе и быть не могло. Сегодня ты здесь, завтра там. Все, черт возьми, забывается, даже лучшие ночи в твоей жизни через какое-то время тускнеют, хотя и не пропадают бесследно.
Именно по этим причинам я сейчас и ехал в поезде.
Все, как в нормальных постсоветских поездах, стучало, шаталось, пахло. Пахло людьми, их вещами, провизией, сырыми постельными принадлежностями. Я взял билет в плацкартный вагон. Конечно, поприколу. Дело было не в деньгах, ведь купе, как известно, дороже, просто никогда раньше мне не приходилось так ездить. То есть это было простое любопытство. И оно было вознаграждено, я думаю, по-полной.
Мне досталось место на нижней полке в проходе, которое практически сразу же меня достало. Каждый, кто проходил мимо, а таковых было множество, наверное, считал своим долгом толкнуть сидящего там. Слегка задеть, как минимум. Некоторые, правда, извинялись, впрочем, от этого не делалось лучше, потому что следующий идущий повторял то же действие. Промучившись так какое-то время, я перебрался в некое подобие купе напротив своего места. Так как там не было занято, я решил там и остаться, тем более, никто не возражал.
Моим соседом сверху был невообразимо тощий мужичок, которого я бы и не заметил, если бы он не включил светильник над своей полкой, решив заняться чтением на сон грядущий – было уже около десяти вечера. Читал он какую-то толстенную книгу, размером с хороший энциклопедический словарь. А быть может, им и являлась.
Однако вовсе не он привлек мое внимание. В полумраке вагона я заприметил хорошенькую особу женского пола. Одета она была в серый гольф и светло-голубые джинсы. На ногах – легкие белые кроссовки. Светло-русые волосы были собраны сзади резинкой в хвост. Курносый носик, чуть припухлая нижняя губка, ямочки на щеках… это не могло не привлечь внимания, несмотря на то обстоятельство, что у нее практически отсутствовала грудь. Меня, впрочем, это нимало не смущало – ни вообще, ни в этот раз. На вид ей было лет семнадцать, и лишь это обстоятельство удерживало меня от того, чтобы закадрить юную особу. Я старался чтить уголовный кодекс, особенно эту его статью. На самом деле, бывало по-разному, но в этот раз было и еще кое-что: на верхней полке лежал ее, как я подумал, отец. И с этим тоже ничего поделать было нельзя.
Она не могла не заметить, как я на нее пялился, искоса изучая меня, когда я делал вид, что не смотрю на нее. Судя по всему, интерес у нас был обоюдным. Эх, если бы не этот тип на верхней полке!
Я не любил отступать, но этот случай явно был безнадежен. Поэтому я поднялся и пошел в вагон-ресторан, пока его еще не закрыли, в надежде заглушить свои похотливые мысли и планы на эту девочку. Спиной я чувствовал, что она смотрит на меня. Не останавливаясь, я вздохнул и грустно улыбнулся сам себе.
Начал я с «Кровавой Мэри». Но вскоре перешел на джин с тоником.
За окном пролетали какие-то станции, полустанки, брызгая в глаза светом, затем исчезали в налипающей на стекла тьме. Иногда ее разрывал встречный поезд, издавая немыслимые звуки, и так же уносился прочь.
Когда я был маленьким, я часто ездил на поездах дальнего следования, благодаря командировкам моей матери. Отец тогда еще только начал прикладываться к бутылке. Наверное, он и сам сознавал, чем становится, однако хваленое мужское тщеславие – хочу, пью, не хочу, не пью - да так называемые «друзья», которые абсолютно все от него отвернулись, когда он, наконец, упал на дно – эти обстоятельства навсегда сделали из него то, чем он является сейчас. Быть может, внесли свою лепту и извечные командировки матери…
И сейчас, когда мне двадцать, она, приезжая ненадолго, заводит разговоры о нашей с ней семье. Типа, я – сын, она – мать, поэтому мы должны поддерживать друг друга. Я согласно киваю, но при этом думаю о вещах, далеких ото всего этого как в 41-м был далек Берлин от моего деда.
Я думаю, никакой семьи на самом деле никогда у нас не было. Было лишь три отдельных человека: отец, мать, я. Именно так – поотдельности. Мать любила называть это «семейным кругом». Но позвольте, ведь круг это что-то целое, замкнутое, словно колесо, которое должно катиться вперед. А если от колеса постоянно отлетает та или иная часть, станет ли оно катиться? Вряд ли, я думаю. По инерции оно, конечно, может некоторое время двигаться, вихляясь, словно зад шлюхи, но потом, исполнив на месте танец-агонию, рухнет и останется недвижимым. Больше того – никому не нужным.
Теперь, когда я находился на мягком сиденье в вагоне-ресторане, я понял, что меня это волновало постольку поскольку. Спиртное приятно расслабляло, мозг жонглировал мыслями, как мне казалось, не отдавая предпочтение ни одной из них, вагон покачивало…
И все же я продолжал вспоминать.
Я давно отказался от мысли довести свои доводы до матери. Она бы их, конечно, выслушала, а затем – снова принялась бы втирать мне обратное. Она хотела казаться сильной и волевой женщиной, и, быть может, таковой и была. А поэтому железно стояла на своем – ее выводы относительно того или иного аспекта жизни автоматически принимали незыблемость закона, в том числе и для нее самой, а потому не могли быть ошибочными по определению. Такова была эта женщина – моя мать.
Тогда, во времена моего детства, я очень любил поезда, что и отложило свой отпечаток, благодаря чему я и сейчас ехал именно на поезде. Но было одно отличие: в детстве я мог спать в этой среде. Ни спертый воздух купе, ни шумные соседи, блуждающие по вагону, ни другие обстоятельства не могли помешать мне заснуть под монотонный перестук колес. Бывало, я просыпался среди ночи, чаще всего это было на промежуточных станциях. В вокзальные репродукторы что-то вещала заспанная дежурная, за окном начинали сновать люди, затем поезд снова трогался, и я смотрел на плывущие по стене тени… а затем просыпался снова – утром.
Теперь же это было практически невозможно. Я разучился спать в поезде. Поэтому предпочитал просто набираться спиртным в вагоне-ресторане, чтобы придти к своей койке и, рухнув на нее, вырубиться.
 - …закрываемся!...
Я взглянул на свой стакан – он был почти пуст. А я был не так нетрезв, как того хотел. Парадокс, который исправить не представляло возможности – мое пристанище закрывалось. Поставив недопитый стакан на столик, я побрел к своему вагону.
Мысли о ней не покидали мою голову весь путь. Пробираясь между ровными рядами свистящих на все лады, спящих пассажиров, я недоумевал, что случилось? Я ехал черт знает куда, лишь бы не попасться на удочку новой любви… Любви?... Я остановился как вкопанный. Неужели я влюбился в эту… Странная гримаса исказила мое лицо. Я понял, что теперь так улыбаюсь – кривой пьяной ухмылкой, какой не улыбался уже давно. Впрочем, я и не напивался тоже долгое время. И не влюблялся.
Тут я заметил, что на меня с опаской поглядывала некая особа бальзаковского возраста – втихаря пытаясь спрятать под одеяло ридикюль. Вероятно, из-за моего теперешнего выражения лица она приняла меня за неблагонадежный элемент.
 - Все нормально, гражданка, спите спокойно, дорогой товарищ! – чуть громче, чем следовало, произнес я. Надо мной с верхней полки свесился здоровый бугай, сонно и зло зыркая осоловелыми глазками. Я не стал дожидаться, что он захочет мне сказать, быстро ретировавшись.
Наконец я добрался до своего места, так и не сумев стереть до конца дурацкую улыбку с губ. Я присел на край кровати, у самого прохода, удивленно глядя на противоположную полку. Там, оперев подбородок на руку, предмет моего вожделения смотрел в окно на пролетающие мимо семафоры, деревья, поселки, сливавшиеся в темноте в сплошную размытую стену, которая была чуть темнее окружающего их мрака ночи. Едва слышно журчало радио, наигрывая хит нынешнего сезона. Я-то думал, что строгий папа уже давно приказал ей идти на боковую. Наверное, я ошибся в его строгости.
Когда я подсел к столику, она на мгновение задержала на мне взгляд – мгновение, которое фотографией отпечаталось в моей памяти. Чуть накинутая на глаза – в полутьме я не смог точно определить их цвет, по-моему, зеленоватые – челка, скользящие по лицу тени, делающие его каким-то сюрреалистическим. Даже мимолетная улыбка на ставших невыносимо желанных губах. Или это была игра света?
 - Ты мне нравишься, - это был мой голос. Я оторопел – как он успел вырваться, минуя мое сознание. Ведь я всерьез решил, что не собираюсь ничего предпринимать относительно нее, но – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
Мелькали огни, плыли тени, мчался куда-то поезд, но время словно оставалось на месте. Мне даже стало казаться – я надеялся на это – что она не услышала меня. Или я не произнес это вслух.
 - Правда? - белокурая головка снова повернулась в мою сторону, я лихорадочно высматривал у нее на лице признаки иронии, или еще чего-то в этом роде. Но не находили. – Ты тоже… симпатичный.
Что-то в этом голосе насторожило меня, что-то было не то. Но я не мог нормально думать, я был слишком возбужден. К тому же – пьян. И не придал этому значения – просто выкинул из головы.
 - Знаешь, я сегодня так … немного выпил, - начал я беседу с абсолютно неподходящей для первого знакомства фразой. Но придумать что-то оригинальней у меня в этот раз не хватило воображения, - Не обращай внимания…
 - Да ладно, - она застенчиво улыбнулась, - бывает… Слушай, угости меня.
 - Так я бы с радостью, – словно невзначай, я опустил свою руку на ее, – но ресторан-то закрыли уже.
 - Жаль… - протянула она, но руку не отняла, - просто сегодня мне восемнадцать, день рождения, а …
 - Понятно, - я поднялся, с сожалением убирая руку, и лихорадочно соображая, - слушай, сейчас я пробью кой-какую фишку. - Тут я вспомнил, позабытое было, спящее с присвистом обстоятельство, - А этот, батя твой, что?..
 - Кто?... – она недоуменно глянула по сторонам, затем догадалась и негромко рассмеялась, - Это не мой отец, я его ваще не знаю, чувака того.
Больше мне ничего знать и не нужно было. На ходу ощупывая задний карман, там ли кошелек, я быстро, насколько было возможно в этой шаткой среде, прошел к купе проводницы. Точнее, проводника, что было как нельзя более кстати в сложившихся обстоятельствах. Главное, чтобы он оказался на месте, и желательно – не слишком пьян. Судьба явно мне благоволила. Быстро и по-деловому мы оформили все дело, при этом он остался в явном выигрыше, что меня сейчас абсолютно не заботило.
Когда я вернулся, она все так же глядела в окно, но, сразу меня заметив, улыбнулась и потянулась к бутылке. Это был коньяк.
Вообще, я терпеть не могу коньяки. Однажды в довольно раннем возрасте я им укушался до такой степени, что с тех пор просто на дух его не переношу. Тогда я зарекся его пить. Но в данных обстоятельствах рассчитывать ни на что другое не приходилось – у проводника был только он.
Я мягко отстранил ее руку.
 - Правильнее будет, если разливать буду я.
 - Как знаешь, - она пожала плечами и сложила руки на груди, откинувшись к стене.
Разлив спиртное по пузатым рюмкам, которыми снабдил меня – с возвратом, конечно – проводник, я поднял одну из них. Другую я протянул девушке, которая, к моему удовольствию, достала из своей сумки лимон и нарезала его тонкими дольками. Определенно, она была «грамотная» в отношении закуски к коньяку. А вот я сплоховал, не подумав о горьком шоколаде, тогда бы и вовсе была классика.
 - Ну – за знакомство! – получилась неплохая пародия на генерала из известного фильма.
Она улыбнулась, и, чокнувшись, мы неспеша выпили. На мое удивление, коньяк был довольно неплохого качества. Живым огнем, скользнув по языку, он мягко согрел мои внутренности, заставляя кровь бежать быстрее.
 - Ты только не подумай, - она взяла кусочек лимона и положила на язык, немного скривившись. – Я не с каждым парнем так выпиваю, просто стало так тоскливо… и день рождения этот.
 - Я тоже, - улыбнулся я ей, - не волнуйся, ничего я не подумаю.
Я указал на пустые, тихо позвякивающие рюмки, вопросительно посмотрев на нее. Она кивнула.
 - Иногда действительно чувствуешь себя так, словно ты христианин, вдруг потерявший веру в своего бога, - я взял бутылку и стал отвинчивать крышку, - Звучит, конечно, несколько патетично, и все же…
Тут поезд дернуло особо сильно, и я уронил крышку, которая, по закону подлости, укатилась в наиболее труднодоступный угол. Чертыхнувшись, я быстро потянулся за ней. И чуть было не столкнулся с головой моей попутчицы, которая нагнулась с той же целью. Она была так близко, что я чувствовал ее дыхание с легким ароматом коньяка на своей щеке, ее губы так манили, приоткрывая ровные белеющие в полутьме зубы, ее глаза… Я понял, что история не простит мне промедления.
Она была не против, принимая мои губы, ласкающие ее, мой язык, исследующий ее восхитительный ротик – то нежно, едва касаясь, то напористо – и отвечая мне взаимностью. Я не помнил, как мы оказались на ее полке, но это было уже не важно. Важным было то, что уже происходило, и вряд ли что-то могло нас остановить. Моя рука поглаживала ее ногу, закинутую мне на колени, продвигаясь выше, к молнии. Вот она туда добралась. Но чертова пуговица никак не хотела расстегиваться. Между тем, пальцы девушки уже справились со всем, чем нужно, и робко, но, вместе с тем, настойчиво и легко охватили мой член, скользя и перебегая по нему. Оказалось, известно ей было не только, что чем закусывается, но и нечто большее. И это было, черт возьми, приятно!
 Наконец, справившись с пуговицей и застежкой, моя рука рванулась под ткань ее штанов, словно победитель в поверженную цитадель…
Вскочив, я едва не снес башкой верхнюю полку. Перед глазами поплыли яркие разноцветные круги. Я задыхался. Задыхался от смеси удивления, граничащего с крайним возмущением, и ярости.
 - Ты – ПАРЕНЬ?! – наверное, это восклицание перебудило полвагона, потому что с разных сторон послышались недовольные шиканья, перемежающиеся нецензурной бранью, но мне было наплевать. Один лишь худой тип на верхней полке – мой сосед – продолжал выводить носом «лунную сонату», даже не пошевелившись.
Похоже, на моем лице отразилась вся гамма чувств. Отрицательных чувств, какие только способен испытывать человек, потому что парень, которого я принимал, конечно же, за девушку, забился в угол постели, испуганно глядя на меня поверх поднятой для защиты руки. Определенно, он так же был немало удивлен моей реакцией, и думал, что я его убью. Я тоже так думал.
Но я этого не сделал.
Наоборот, я отступил на шаг назад и снова взглянул на него, медленно застегивая свои джинсы трясущимися от возбуждения руками. Покончив с ними, я налил себе коньяка и выпил, не отрывая взгляда от парня, который продолжал сидеть в углу, обняв руками колени. Он был похож на забитого зверька. Развернувшись, я вышел прочь, чувствуя на себе его взгляд, полный обиды и страха.
Прохлада тамбура немного освежила мою разгоряченную голову. Присев на корточки, я смотрел на подрагивающее отражение лампочки в темном окне вагона.
Колеса мерно отстукивали километры, иногда сбивались, но затем снова возвращались к своему четкому ритму. В голове было пусто. Затем стали появляться – словно нехотя, сквозь какой-то туман – мысли. Совсем недавно, казалось бы, я бросил свою девушку. Она хотела быть парнем. Но все же она была девушкой. Мне не хватило терпения понять ее, принять ее мировоззрение. Хотя бы попытаться. Теперь я не мог понять себя. Пять минут назад я целовался с парнем, принимая его за девушку. Тогда я этого не знал. Теперь, когда все открылось, я стал осознавать – постепенно, но, практически не борясь с собой – что мне даже… нравится, что все так случилось.
Моя голова начала раскалываться. Я глубоко вздохнул и резко выдохнул пропитанный никотином воздух. Определенно, это было каким-то возмездием. Зачастую люди, которые на сто процентов отрицательно относятся к чему-то, просто боятся это что-то обнаружить в себе. Но оно есть. И его никуда не деть, как ни культивируй в себе ненависть и как ни отрицай это. Оно вырвется…
Я боялся этого нового для меня чувства, но, черт, мне хотелось вернуться туда. Вернуться и обнять, приласкать его, запустить пальцы в эти пшеничные волосы, снова найти губами его губы и завершить то, что мы начали, но не смогли закончить!
Я почувствовал эрекцию.
Я все понял.
Мой рот искривила, разрастаясь, ухмылка. Через секунду я уже не мог сдерживать себя. Я расхохотался. Расхохотался громко, сотрясаясь всем телом, запрокинув голову. Это было похоже на сумасшествие, как будто что-то заклинило у меня в голове, замкнулись контакты, выбило пробки…
В какой-то момент я почувствовал на себе чей-то взгляд. Вопросительно подняв брови, на меня смотрел тот самый тощий чувак, который, пропустив все самое интересное, наконец, проснулся, чтобы покурить. Помотав головой, я отвернулся от него, и встал, глядя в несущуюся в неизвестность, пустую тьму, но остановить смех не мог. Наоборот, его появление еще больше усугубило ситуацию. На моих глазах выступили слезы, челюсть свело, моя диафрагма, словно горела, а я все смеялся, смеялся…

 IV

Письмо 1.

Здравствуй, любимый!
Я знаю, прошло уже много времени с тех пор, как мы с тобой расстались, но, знаешь, я все равно продолжаю думать о тебе. Ты, конечно, будешь смеяться, но это правда. Мне даже самой иногда становится интересно, как так случилось, что я стала такой сентиментальной.
Веришь, я до сих пор вижу тебя. Вижу на улице, среди прохожих, вижу в темноте, лежа в своей постели, или просто когда закрываю глаза. Поверь, я говорю правду. Знаю, сейчас, читая эти строки, ты наверняка съязвишь по этому поводу… Что ж, пусть так. Да, я вижу тебя везде, многое напоминает мне о тебе. Очень многое. Какая я глупая…
Знаешь, раньше я слышала и твой голос тоже. Но сейчас он почему-то пропал. Наверное, как и ты, не хочет больше со мной говорить. Это не важно, ведь я все еще могу ему рассказывать про то, что со мной происходит. Пусть он мне не отвечает, я знаю – он меня слушает.
Я постоянно прошу у неба и звезд, чтобы они помогали тебе…
А ты помнишь тот вечер, когда мы сидели с тобой в машине и смотрели на звезды. Мы тогда уехали ото всех твоих друзей куда-то за город, к озеру… у него еще было такое странное название. Нет, сейчас не вспомню. Помнишь, было тихо-тихо. Тогда мне казалось, что вселенная молчит лишь для того, чтобы мы могли услышать голоса наших сердец. Помнишь? Звезды, такие огромные и близкие, каких не увидишь в большом городе, смотрели на нас, и мне так хотелось, чтобы эта ночь длилась бесконечно! Я помню, как будто это было только вчера.
Не могу больше писать…
Пока.


 Письмо 2.

Привет.
Вот я и снова пишу тебе.
Пишу тебе, потому что хочу кое о чем спросить
Я много раз говорила тебе, что люблю тебя, но почему-то не помню, чтобы слышала от тебя что-то подобное. Сейчас вспоминаю это, и мне становится так больно… И так снова и снова – все время. А ты знаешь, как мне было необходимо услышать – хоть раз – «люблю»! Но ты никогда этого не говорил… и не скажешь теперь уже. Неужели ты ничего не чувствовал ко мне?
От этого мне стало так плохо и тоскливо, что я просто сидела и смотрела в одну точку. Было такое впечатление, что все остановилось, даже кровь замерла в венах, и сердце перестало стучать.
Но, несмотря ни на что, когда ты был рядом, я жила не на земле, я жила в небесах. Пусть я иногда падала вниз, но ты всегда ловил меня.
Видишь, это письмо написано гораздо позже остальных. Я думала, что, перестав писать тебе, я скорее обо всем забуду. Не получилось. Точнее, получилось, но только хуже.
Знаешь, после того, как я была у тебя в последний раз, я никогда не приближалась к твоему дому. Наверное, потому что думала, что не смогу вновь увидеть то место, где нам было хорошо вместе. Но недавно, бесцельно бродя по улицам, я заметила, что, сама того не желая, я оказалась у твоего дома. И когда какая-то машина выехала из-за поворота, мне на миг показалось, что это ты! Ведь ты не забыл, как весело, как хорошо нам было, когда мы приезжали к тебе с вечеринок. Так почему же ты ушел? До сих пор мне непонятно, чем таким я смогла обидеть тебя… Да что я спрашиваю…
Я смотрела на твои окна. Мне тогда казалось… да и сейчас я так думаю, что те стекла без света – они как ты! И близки, вроде бы, но в то же время до них нельзя дотронуться теперь – они далеки и холодны.
Наверное, пора все же прекращать писать эти дурацкие письма. Иначе я просто сойду с ума!
Не обижайся, пока.


Письмо 3.

Я опять пишу тебе свое письмо. Ничего не могу с собой поделать. Мне жизненно необходимо поддерживать с тобой связь, хоть я знаю, что не дождусь ответа ни на одно из своих писем. Знаешь, сегодня мою подругу бросил парень. И мне вспомнилось, как расстались мы с тобой. Хотя мы, по-моему, толком не объяснились. Мне тогда было так тяжело, что просто умереть хотелось. Теперь я даже жалею, что рассказала тебе все… Но я не могла так больше – неизвестность убивала меня! Я думала, ты поймешь меня.
Впрочем, что теперь сожалеть? Как говорится, не надо задавать вопрос, если не хочешь услышать на него ответ. Я спросила, и вот – пишу эти безответные письма. Но тогда мне казалось, что ты поймешь меня, простишь, если я тебя обидела. И позвонишь. Но я же сама никому ничего не прощала, и ты поступил со мной точно так же. Наверное, это справедливо. Я тебя не заслужила.
Сейчас со мной происходит что-то странное: каждый раз, когда я пытаюсь познакомиться с парнем, Я непроизвольно сравниваю его с тобой. И всегда находится куча недостатков, из-за которых я не могу долгое время быть с ним. А твоих я не помню… Конечно, они были, когда мы встречались, есть и теперь, но, когда любишь человека, закрываешь глаза на многое. В этом, наверное, моя самая большая ошибка. Я не только не видела твоих недостатков, я не хотела их замечать. Я хочу, чтобы ты вернулся, но я понимаю и то, что не нужна тебе… Но как это объяснить моему сердцу?!
Сейчас пишу это все, и слезы катятся из глаз. Я стала так слаба, но слаба лишь сама наедине с собой. Остальные видят во мне только лишь стерву, которая играет со всеми, «динамит», как говорят твои друзья. Но внутри я другая, и это несоответствие убивает меня, мешает жить… стоит ли теперь…
Ведь мне нужен ты, ведь ты мне говорил всегда, что нужно быть сильной, иначе и жить незачем. И я старалась. Теперь оказалось, что изменилась только оболочка, то, что снаружи, а остальное, то, что внутри, в сердце, осталось по-прежнему. Почему же ты бросил меня на произвол судьбы, ты же видел, что я остаюсь беззащитной.
Но я все еще люблю тебя.
Удачи…


Письмо 4.

Знаешь, мне так хочется вновь взглянуть тебе в глаза – как я любила смотреть в них! Ты еще тогда спрашивал, что случилось, я отвечала, что ничего, и продолжала смотреть на тебя.
А помнишь, как я постоянно тебя ждала? Ты никогда не отличался пунктуальностью, по крайней мере, по отношению ко мне. Правда, в тот злосчастный вечер ты приехал вовремя… когда мы расстались.
Никогда не думала, что смогу так долго ждать даже любимого человека. Ты был один, кого я всегда ждала. И дожидалась. Я и сейчас тебя жду. Можешь, конечно, улыбаться, так недоверчиво скривив рот и приподняв брови, словно какой-нибудь Брюс Уиллис, но это правда! Да, я, наверное, глупая… И все же знай, что ты всегда можешь прийти и все будет как раньше. Мы просто вычеркнем то время, когда нас не было друг рядом с другом. Поверь, я все сделаю для этого!
Мне все кажется, что это просто дурной сон, что я сейчас проснусь, а ты будешь лежать рядом…
Вернись, прошу тебя, я больше так не могу!


Письмо 5.

Привет снова.
Наверное, это мое последнее письмо к тебе. Ты куда-то уехал. Это мне сказал один твой друг, ты говорил, его зовут Гера. Мы встретились на днях, он узнал меня. Но это не важно, я хочу написать о другом. Знаешь, с тех пор, как ты ушел, у меня не было ни одного парня. Мне просто не хотелось, чтобы они были. Они бы стерли кусочки памяти о тебе…
Две недели назад я познакомилась с одним… Да что скрывать, это был он – Гера. Мне было очень плохо, а он был так нежен… Короче, мы переспали. Но оказалось, что отдалось ему только мое тело. Знал бы ты, как мне было плохо! Я закрывала глаза и видела тебя, а не его, это твои, а не его губу целовали меня… но вновь приходила реальность… Сейчас, наверное, я бы все отдала, только бы стереть эту ночь из памяти. Все, кроме воспоминаний о тебе. Хотя, быть может, и их тоже! Я больше не могу выносить твой образ у меня в голове. Там ничего нет, кроме него! А когда пытаешься стереть и его, вырастает какая-то пустота… она так меня пугает! Мне страшно…
Ты мне сегодня приснился. Странно, но снился ты мне очень редко, а сегодня было словно на самом деле. Мы были вдвоем – представь, снова вдвоем…
Мне все чаще бывает страшно. Страшно от того, что я боюсь жить все время только воспоминаниями о тебе, о нас с тобой. Когда я проснулась, то больше не могла уснуть в эту ночь – до самого утра думала, как ты обнимаешь другую девушку, говоришь, что любишь ее.
Я больше не могу плакать, не могу жить этими воспоминаниями, у меня больше нет сил бороться с собой! Но я все чаще прихожу к твоему дому. Просто стою и смотрю в окна твоей пустой квартиры, на дорогу, по которой мы приезжали к тебе. И, знаешь, у меня такое чувство, что ты просто ненадолго зашел домой, что сейчас ты выйдешь, мы сядем в машину, и снова все будет так, как было прежде.
Я знаю, что этого не произойдет больше никогда, поэтому я, скорее всего, тоже уеду. Уеду обратно туда, откуда приехала сюда с такими большими надеждами, которые, в общем-то, оправдались… но как же все было недолго! Я постараюсь позабыть тебя, человека, которого я вот так полюбила – сильнее жизни, сильнее своего самолюбия и гордости, постараюсь позабыть твои поцелуи и ласки. Забыть тот период, с которым, наверное, не сравнится теперь и вся моя жизнь. Жизнь, разделенная на «до» и «после». Разделенная тобой…
Прощай навсегда.

V

Я прочел последнее письмо. Они приходили в мое отсутствие, поэтому прочел я их все сразу – подряд. Странно, но я ничего не почувствовал, когда положил их на стеклянный столик у кровати, аккуратно сложив стопкой. Ни вины, ни чего-либо еще в том же духе. Это стало так далеко от меня. И все же… Я невесело усмехнулся – действительно, я стал похож на стекло: с виду чист, дотронешься – холоден, надавишь – можешь порезаться…
Я подошел к окну и долго глядел вниз, на вечереющий город, обдумывая только что пришедшую в голову эту мысль. Там, внизу, поблескивали лужи, редкие люди торопились по своим делам, скрываясь под зонтами от мелкого, но настырного дождя, который кидали в разные стороны порывы сильного осеннего ветра. Скоро должны были зажечься фонари.
На мое плечо нежно легла легкая рука. Не поворачивая головы, я сказал.
 - Смешай мне джин с тоником.
Пятнадцать минут спустя, приняв душ, я сидел, вытянув ноги на постели, со стаканом в руке. На мне был легкий халат, небрежно запахнутый, поэтому практически ничего не скрывающий. Да это было и не нужно…
Рядом со мной прилегло белокурое создание, преданно, по-собачьи, глядя на меня своими ярко-зелеными глазами; на губах блуждала милая манящая улыбка, отчего ямочки на щеках становились еще глубже.
Это был он.
Его звали Андрейка.
 9.05/19.05.2004.