Есть вещи пострашнее...

Стал меня периодически преследовать сон.
Снится, что была война и меня убили, и жена сгинула невесть в каких военных событиях, и мои дети, рожденные в любви, теперь одетые в приютскую серую одежду продолжют жить, грызя бедную сиротскую пайку, меняясь и превращаясь в волчат в стае им подобных бедолаг, и постепенно стирая в своей памяти черты меня, и жены, и друг друга, ибо разделены неведомой прихотью неведомого закона.
Бабка моя Ида говаривала, что есть вещи пострашнее смерти и я не спорил, ибо ей ли не знать, как выглядит смерть и то, что еще хуже, после ее непрерывного трехлетнего бегства от нее, сначала из-под Житомира в Брянскую область, потом в Казань, потом за Урал и далее до самой Совгавани, с моей пятилетней матерью на руках и годовалой теткой Софой, с извещением на руках о без вести пропавшем под Киевом деде моем Моисее, красавце и балагуре, гордости обувной фабрички в местечке Трояново, которого уже никогда не будет рядом с ней, и отныне она одна должна беречь и спасать своих двух красивых маленьких девочек, которые там , на Дальнем Востоке и вырастут, моя мать познакомится с моим отцом, сыном военного моряка и они вместе приедут в середине пятидесятых на материк, где в середине шестидесятых появился на свет я, на черноземных просторах, а в середине семидесятых оба моих родителя навеки упокоятся в богатой воронежской земле, оставив меня с сестрой на попечение родителей отца.
Бабка Ида знала, что говорила, пережив свою старшую дочь, которую с таким трудом, в таком смертном ужасе она тащила подальше от гибели в гетто, от голодной смерти в эвакуации, от возможных других , случайных и ожидаемых опасностей на своих нешироких плечах, но вот я жив, и жива моя сестра и я счастливый папочка двух шумных и нахальных спиногрызов, которые меня любят, и побаиваются, хоть и не очень, правду сказать, а я на них ору и обзываю сволочами и кровопийцами, не дающими мне не минуты покоя и тишины и заставляющими и во сне холодеть и замирать от страха, который страшнее и неподьемнее страха смерти, и молиться, чтоб она не наступала, пока они будут так уязвимы и так неспособны за себя постоять и не смогут самостоятельно за себя решать, и прокормиться, и не забывать меня долго-долго, хоть я и не властен над тем, а Тот, Кто Властен может меня и не послушать.