Южный урал д. сибирка 1975г. дедушко

 
Солнце прибывало и торопилось с весной, изо всех сил плавило глубокий лесной снег, топило смолу на замшелых стволах, и пахло теплотой. Цепляясь горячими лучами за вершины Таганая растягивало день. . Экспедиция возвращалась с маршрута, утопая в рыхлой, мокрой каше проталинок и ручейков захмелевшей под солнцем тайги. В воздухе было еще совсем светло и оставалось время подсвистеть рябчиков, в густом, старом ельнике у
распадка. Всю дорогу до дома мальчишку грела эта вдруг неожиданно пришедшая
мысль. Получив разрешение, он стянул со стены избы дробовик 32калибра,взял в карман горсть патронов, тонких как мизинец, хлеба и окунулся в лес. Побродить
одному, с ружьем по тайге было всегда наслаждением, навевавшим теплые
воспоминания, когда отец брал его с собою на охоту, по пути рассказывая
про медвежатника-деда и о том как охотились в старину.
В жарко натопленной избе отходили уставшие геологи. На русской
печи булькая и проливаясь шипела большая чашка. Вкусной пряностью горячего
тушенного мяса резало по носу гоня слюну. Глаза чистил крупно нарубленный лук
и радовал запах живого хлеба. Все молча торопили ужин, с крепко заваренным чаем на последок и разговорами за жизнь.
Вечерело, тяжелый скрип снега вдруг долетевший из навалившейся
темноты, разорвав беспечный уют отозвался холодом. Нагремев в темных сенях
в поисках ручки, в дверь ввалились двое. Пыхтя с мороза скупыми приветствиями
доставали водку, для знакомства или сугрева. «Дедушко балует»-как бы извиняясь
за нарушенный покой произнес первый: «Мы того обогреться и до своих, шибко
докучать не станем».
Тушенка уже без удержу шипела, жирными брызгами катаясь по
раскаленной до красноты плите. Аппетитный смак даром уносился в прорву трубы. Лук давно источая горчину просился хрустом на свежем хлебе.
Уставшие хозяева в раскачку, будто растягивая приближающееся удовольствие
потянулись к столу. Капая растаявшим снегом, гости затянулись, подмешивая к запаху домашней благодати дым душистой махорки. Запотели граненые стаканы и отошли. «А вы повремените в распадок-то»-переведя дух выдавил один из гостей, пытаясь по пути заглянуть в глаза каждому сидящему за столом.
Горячее, сытное мясо со свежими кольцами сочного и хрустящего лука, обжигая губы забирало дух. Разомлевшие от жара печи и водки парни ели с какой то забористой радостью, еще дивясь неожиданному празднику, казалось не слышали гостя. «А я ведь не шуткую»-еще раз крякнул бородач: «Мы только што от туль». Его сопроводитель как бы в подтверждение кивнул, вытирая рот грубой ладонью.
С Таганая тянуло. Вечерние, большие снежинки собирали последние хороводы и ложились завтрашними ручейками. Осинник отходил, дневная прелость к вечеру чуть подергивалась хрусталиками инея и пахла в воздухе горькой сладостью Молодые ветки таяли во рту сохатого, он даже не надолго закрывал глаза от этого весеннего наслаждения. Хруст веток казалось отдавался с губ и до кончиков начинающих пробиваться молодых рогов. К этой усладе ветер доносил сырую свежесть от туч, запутавшихся в вершинах деревьев на отрогах старого хребта.
Все будто замерло и остановилось, и есть только он, сладко-горький осинник и тишина.
Тонкие запахи просыпающегося из зимней спячки леса давно будоражили густую застоявшуюся кровь, уже с тех пор как холодная капель стала затекать ему в густой подшерсток, стекая по обнаженным корням выворотня, в берлогу в которой он зимовал уже которую зиму у подножия распадка
Запахи обострялись с каждым днем скитаний по все еще стоялой в дреме тайге. Отяжелевшие под мокрым снегом кусты, еще не спешили обнажать сладкие корни, копать бурундуков уже съевших за зиму свои запасы кедровых орехов было поздно, а не тронутые брусника и клюква еще лежали под глубоким снегом.
Его чутье ждало и жадно искало. Ему был нужен этот запах, как и во все прошедшие годы голос предков диктовал о самосохранении и продолжении рода.
Жадно, казалось даже всей своей огромной пастью он вдыхал, будто
пожирая этот воздух и ждал, ждал, поворачивая свою огромную лохматую с проседью голову вместе с могучим телом превратившись в единый слух.
И только влажные ноздри двигались, осторожно вдыхая и пробуя на вкус, боясь спугнуть любое движение воздуха, боясь отпугнуть вдруг долетевший запах пота и трепетавшей плоти. Густая слюна обильно смачивала седой подбородок протянувшись на снег. Слушая вокруг он пытался теперь определить свое место в этом, ветер тянул на него, поднятая лапа замерла в движении и он лег заглушая длинной шерстью хруст подмерзшего наста, превратившись в распластавшийся огромный черно-бурый ствол, который мелко дрожа дышал среди осинника,
что облюбовал сегодня молодой сохатый.
Сдерживая нервно-мелкую дрожь во всем своем огромном теле, медведь подался вперед сдирая брюхом подтаявший снег вместе с пожухлой травой.
Он полз, густая шерсть на загривке поднялась дыбом, уши жались к голове, и вся эта мощь продвигалась в одном направлении, которое источало живой и горячий запах. За медведем протянулась широкая проталина. То приподнимаясь на огромных увенчанных вершковыми когтями лапах, то таясь настораживая уши «Дедушко» слушал это. Еле дыша, чтобы не подшуметь осторожное и чуткое животное он втягивал воздух определяя направление ветра. Таганай в этот глухой вечер был благосклонен к нему, сгоняя со своих вершин весенне-снежную мглу прямо на него от полузасыпавшего, жующего ветки осинника молодого лося.
Яркий, будто вылизанный блин полной луны, сбросив черную тяжелую тучу, неожиданно отразился в маленьких глубоко посаженных глазах, сверкнув янтарями, высеребрил седой загривок «Деда» и в миг разом осветил всю трагическую неизбежность сохатого.
Взорвав мерзлоту острыми загнутыми внутрь когтями, могучие лапы бросили ствол-оборотень вперед, одновременно содрогая ужасом рева засыпающую тишину, зверь сделал прыжок, вкладывая в него все свое звериное существо и голод. Зазвенели подернутые инеем осинки в руку толщиной, будто травинки ломаясь на пути урагана, который уже нельзя было остановить ничем.Лось, на секунду оцепенев, с торчащей сладко-горькой веткой во рту пытался осознать, почему и откуда вдруг налетел этот все проникающий, цепенящий ноги и тело ужас. Чуткими вздрагивающими ноздрями и уже каждой клеточкой он почувствовал и одновременно увидел летящую на него пасть, усеянную желтизной длинных изогнутых клыков истекающую слюной со смрадным дыханием и навалившуюся тяжесть. Длинные пружинистые ноги сделали отчаянный скачек в сторону, скорее даже вверх на дыбы, словно пытаясь сбросить с себя весь этот смертоносный миг.
Тяжелый удар лапы не перебил хребет молодого и сильного животного, как всегда это было за несколько десятков лет охоты хозяина здешней тайги, а скользнув по густой и длинной шерсти спины сохатого, вдруг резкой болью отозвался между ребер. Инстинкт хищника выработанный веками действовал уже помимо сознания. Острые когти войдя загнулись внутрь, разрывая горячую плоть и медведь сразу сел.
Лось сгоряча лишь мгновение протащил свою тяжелую, страшную ношу, храпя и разрывая , живое со стоном завалился на бок, охлаждая свою разгоряченную плоть уже не защищенную вырванными ребрами о сырой проталый горячей кровью весенний снег.
А вы все ж повремените в распадок то, «Дедушко» дня за три управится, а там и видно будет.
Вечерело, раскумаренный бородач затянулся душистой козьей ножкой и с чувством выполненного долга повернулся в направлении двери: «Благодарствуйте за хлеб-соль»!
Навстречу в холодных клубах воздуха из темноты двери в избу ввалился мальчишка с дробовиком на плече: «Не нашел рябчиков в распадке, видно распугал кто-то» - светилась улыбка усталой радостью навстречу домашнему теплу.