Ты меня любишь?

- Ты меня любишь?
- В каком смысле?
- Ну так, вообще – взмахивает руками, описав кончиками пальцев арку. – Ну то есть совсем, навек, как в книгах…
- Я не знаю, как в книгах. Я знаю, как в порно. Но я считаю, что это грязновато. Мне и так в кайф.
На протяжении всего этого разговора я не поворачивал головы в ее сторону. Мы с Викой сидим на широкой скамейке в каком-то дворике, неподалеку от той остановки, до которой мы оба быстрее и удобнее всего добираемся. Сейчас довольно тепло, и небо приятное, прозрачное, по нему бегут редкие белые облачка. Вика откинула голову на мое предплечье. Ее каштановые волосы только что вымыты и поэтому блестят и приятно пахнут. К сожалению, у Вики есть принципиальный недостаток. Она дура. Не в смысле врожденной умственной неполноценности, косых глаз и постоянно отвешенной челюсти. А дура в том смысле, в котором может быть дурой милая семнадцатилетняя девушка, которую не бросали, не насиловали, которую все любили и которой все говорили, что она золотце. И это-то плохо. Если бы она была чуть-чуть умнее, ровно настолько, чтобы не напрягать меня такими вопросами в подобные моменты, то лучшего бы и желать нельзя было. Или если бы она не была такой милой, то я бы не общался с ней вообще. Но она чертовски милая. Не красивая, не какая-то там интеллектуальная или еще чем-нибудь выдающаяся. Но она именно милая для меня. Мне с ней очень комфортно. Предполагая интерес читателей к этому вопросу, сразу разочарую их – половой жизнью я с ней не живу. Я вполне доволен сложившейся ситуацией. Она – почти довольна.
- Ну так ты меня любишь?
- Послушай, вот видишь, там, – я показываю пальцем, - на остановке стоит блондинка в белом платье. У нее грудь больше, чем у тебя, она блондинка, она выше ростом, у нее офигенные ноги. И наверняка она вытворяет чудеса в постели. Так вот, спрашивается вопрос. А почему я сижу здесь с тобой, а не тащу эту блондинку в койку?
- Почему? – Вика приближает свое лицо к моему, ее волосы щекочут мою руку.
Я разворачиваюсь к ней и смотрю ей в глаза. У нее красивая радужка. Издалека обычные карие глаза, вблизи же под некоторыми углами можно разглядеть золотые крапинки.
- Потому что мне это нравится, и я не хочу это менять. – Я улыбаюсь, она улыбается в ответ. Ее зубы не очень ровные, но чистые, ухоженные и не вызывают отвращения. Я дотрагиваюсь подушечкой указательного пальца до кончика ее вздернутого носа. – Я не хочу ничего менять. Мне приятно твое общество. Приятно на тебя смотреть. Слышать твой голос. Мне нравится твоя туалетная вода, то, как ты красишься и одеваешься. Вот именно поэтому я и сижу здесь с тобой.
- Значит, любишь?
- Ну я же сказал тебе, что я не могу ответить на так некорректно сформулированный вопрос. Я же не знаю, кто ты такая. И ты не знаешь, кто я. Вдруг я серийный убийца. Или того хуже – продюсер какой-нибудь «Фабрики Звезд»… - Мы смеемся. – Но вот пока что меня все устраивает. И не напрягайся. Пока что все хорошо. Посмотри, какое красивое небо. Или ты чего-нибудь хочешь конкретно?
- Нет. Мне просто интересно, любишь ли ты меня.
Вот так-то. И эта деталь раздражает меня. Я не могу просто сказать ей, что люблю ее, чтобы она заткнулась. Это не будет правдой. А я не люблю врать. Я боюсь, что она все-таки дождется правды. И она ей очень не понравится.
… Она дождалась. Я хотел расслабиться в ее обществе, но был вынужден отбиваться от этих провокаций.
- Боже мой, иногда ты действительно утомляешь. Хорошо. Я тебя не люблю. – Я смотрю ей прямо в глаза. Золотые блестки пропали, а глаза нехорошо расширяются. – Я никого в целом свете не люблю, кроме себя. Ни-ко-го. Понимаешь? Ни родителей, ни кошку, ни, естественно, тебя. Только себя. – Я выразительно тыкаю пальцем себе в грудь.
Глаза расширяются до пределов, установленных природой, а забавно вздернутый носик начинает дергаться. Только не это.
Вика расплакалась. Тихо выпрямилась, села, уставившись в пустоту, а из ее глаз безостановочно ползли слезы. Я попытался было взять ее за руку, но она не дала мне это сделать. Я не выдержал этого. Встал, посоветовал успокоиться и подумать, сказал, что позвоню, и ушел. Выходя из дворика, я обернулся, но Вика продолжала сидеть и плакать.
Я позвонил, как и обещал. Вика сказала, что подумала, и предложила мне забыть ее номер телефона. Я так и сделал. Ее номер начинался с восьмерки и был одиннадцатизначным, так что это было просто.
Через четыре месяца я увидел, как она зашла в клуб с парнем типичной внешности. Сухой, сутулый, стриженный под одну насадку, модные туфли и массивный перстень на руке. Плюс лошадиные зубы, походка вразвалочку и бегающий взляд. Я зашел минут через двадцать после них. Взял бутылку минеральной воды и подождал, пока она от него отлепится. На дороге из туалета я перехватил ее.
- Привет. – Я стоял вплотную к стене, и она не сразу догадалась даже, откуда идет голос.
- Ты? Привет. Чего тебе надо?
- Поглядеть на тебя. Это столь же приятно, как и раньше.
- Поглядел? Теперь я пойду. Я не одна.
- Я видел. – Она стояла лицом ко мне и не могла видеть, как парень с лицом дебила – его рот плохо закрывался из-за зубов – хватает за задницу пухленькую брюнетку.
- Ну так чего тебе еще надо? – Она явно агрессивна. Эти четыре месяца не прошли даром.
- Ты с ним трахаешься?
Удар. Хорошо, что я ношу контактные линзы. Очки бы разбились.
- Это просто вопрос. Ты с ним трахаешься? Мы взрослые люди, не хочешь – не говори. Мне просто интересно.
- Да! Я с ним трахаюсь! – Она приподнимается на цыпочки и перекрикивает грохот музыки. – Потому что он меня любит!
Парень лезет брюнетке под юбку.
И тут меня охватывает ярость. Я хочу разбить ее юное личико одним ударом и увидеть, как она кулем свалится на пол, как она будет сглатывать кровь, всхлипывая и зажимая сломанный нос изящной ручкой. Я хочу выбить ей все зубы с одной стороны мощным боковым и наблюдать, как она выплюнет их.
Я медленно и нежно провожу подушечкой пальца от ямки между ее ключиц вверх по горлу до подбородка – какая приятная кожа! – приподнимая тем самым ее подбородок, а сам наклоняю голову так, чтобы наши глаза были на одном уровне. И затем, дыша мятной жвачкой ей в лицо, произношу громко и четко: «Потому что он так ГОВОРИТ».
Убираю палец, оставляя ее стоящей с задранной головой и остановившимся взглядом, и выхожу.
До сих пор стыдно.