Внутрь

Песок. Не остывающий даже ночью песок. Слева билась волна, стирая память, вместо сердца качая кровь взад-вперёд-взад-вперёд… Солёная, сильная, полная электричества, которое теперь пульсировало где-то внутри. Справа – берег. Спина упиралась в балку, торчащую из песка, одиноко стоящую с обрывками парусиновых верёвок. Напротив – огромные глаза.
- Знаешь, картинки оживают.
Сверху – небо. Одно только небо. Тёмное, необъятное и такое же солёное, как волна.
- Мне иногда кажется, что я не смогу найти слов, чтобы сказать, что такое счастье. Помнишь детские смешные анкеты, в которых нужно было ответить на глупые вопросы? Там был такой: что такое счастье? И смешные дети давали определение, вмещая его в несколько клеточек школьной тетрадки. Этот вопрос мною пропускался.
- Картинки?
- Ну да, картинки. Несколько дней назад в моей голове рождались фотографии. Чёрно-белые, живые, пахнущие солёным ветром и сырым берегом. А потом неизвестное мне здание с невероятно высокими потолками, пустыми комнатами и зачем-то натянутыми в них верёвками и развешанными на них деревянными прищепками… И обязательно чей-то голос. Чей-то озывающий голос. А вместо этого всего через мгновение моему взору открылась моя пустая комната с разбросанными в ней вещами, как-то связывающими меня с жизнью, яркими подушками, лампой на полу, смятыми рисунками и ещё грудой исписанной бумаги, где были чернилами впечатаны попытки дать определение этому простому слову. Страницы исписывались одна за одной, не обращая внимания на шумящий за окном город и полупьяных возвращающихся домой субботних прохожих, груды бесполезных безвкусных фотографий, пытающихся что-то мне напомнить, глухонемых, безликих фотографий, пытавшихся когда-то уловить счастливые моменты, бестолково для кого-то упакованные подарки и хрустящее, как фольга от шоколадки, моё желание оказаться в другом месте. Когда ты хочешь миру сказать, напеть или просто прошептать, признавшись в том, как ты его любишь, мир насмехается и даёт тебе пинка под зад, просто саркастически улыбается своей щербатой гнилой улыбкой и что-то бубнит нелепыми шоу из телевизора, начинаешь сомневаться в правильности своего появления в нём. А потом приходит утро, и становится уже всё равно, всё происходит по инерции: записываются диски, покупаются шмотки, звучит гимн страны в шесть утра, продаётся время, и улыбаешься тоже по инерции. А потом и вовсе отпадает желание возводить затвор фотоаппарата. Мир осуждает пошлости, создавая пошлости, и выкуривает до тошноты сигарету за сигаретой, борясь за здоровье поколений. Улыбнись ему, он тебе не поверит, он протянет тебе за это чек или попросит расплатиться кредиткой. Чья-то пьяная мама, танцующая танго на крыше дома – это вовсе не безумие, а вдохновение сотни любовников и чья-то гордость вместо халата, бигуди и красного маникюра. Друзья этого Кого-то будут просто гордиться и приглашать на самые безбашенные вечеринки, а мир опять пнёт в спину и плюнет сплетнями, опошлит помойными вёдрами. Ты – сейчас здесь комкаешь всё это безумие. Ты и есть моя ожившая картинка.
Волна вернулась и стёрла всё до конца.
- Помнишь наш последний разговор?
- Нет, не помню. Послушай, давай не будем придумывать границы.
- Пойдём. Я покажу тебе что-то.
Мир был похож на палубу корабля. Качался и пах звёздами. Солёными слёзами Бога, которого так никто никогда и не увидит, не удивит. Иногда слёзы падали и превращались в чьи-то желания. Я уже не помню своего имени и сколько мне лет, в стране с каким названием произошло моё появление на свет, какого цвета мои глаза и куда девались мои ботинки. Пятки щекотала черепица берега. Что-то покусывало под ключицей слева.
- Сколько стоят Ваши яблоки?
- Одно яблоко – две улыбки, два яблока – одна.
- Тогда дайте мне одно Ваше яблоко. Сдачи не надо. Хотя, улыбка у Вас красивая…
А потом мы пришли к дому. Огромные окна, вернее, то, где они должны быть, невероятно высокие потолки, керосиновая лампа на столе. Очень хотелось есть. Там была плита, и можно было сварить чаю. Из ящика стола – две чёрствые, с вышедшим сроком годности вафли, сгодились и были чем-то невероятно вкусным. Кто-то обвиняет в признаниях вино, а в признаниях того, что картинки оживают можно было обвинить только солёный, почти горький ветер.
Над белой кромкой песчаного берега вставало солнце.