К истории болезни

Брр! Холодно! Стоит набросить шерстяную накидку. – Мамка – хриплю я едва пробужденным голосом – дай мне накидку. Сгорбленный кусочек человека с крысиной бесконечно любящей меня мордочкой оборачивается и, заботливо улыбаясь, дрожащими руками достаёт ободранный плед, крестит его, затем передаёт мне. – Ага – проговариваю, не успев прокашляться. Важно согреться до момента, пока не подступит оно. Я совершаю круговые отталкивающие движения руками – отодвигаю его приближение. – Завари чаю – тихо шепчу я мамке. Только бы обождало! Я закрываю дощатую дверь, беру валяющийся на полу веник. Мамка отворачивается и всхлипывает. Сатана, поджав хвост, начинает бросаться со стороны в сторону с громким завыванием. Закрываю ставню, чтоб не было слышно. – Не надо… не надо Тишку… – прорывается у мамки. Сатану она почему-то зовёт Тишкой. Я бросаюсь и начинаю колотить это злобное существо, от чего глаза у него наливаются кровью. – Зовёшь его, гадина. Зовёшь, паскуда! – неистово кричу я. Но оно уже подступает и меня начинает трясти. Мурашки бегут по коже, и я тихо вою. Оно везде, в сгущающихся сумерках, в трескучем пламени чёрной печки курящейся посреди комнатки, в выползающих из нор тараканах. Мир темнеет, покрывается копотью, чёрно-синими чернильными пятнами, хлопьями, застилающими воздух. Мне страшно, я кричу. Мамка закрывает меня одеялом и обрызгивает святой водой, которую крестит в церквушке напротив. Она плачет, жалеет меня. Но она не чувствует его. Весь мир поразительно слеп, и ничего не видит. Не замечает незримых ниточек невидимого кукловода. А я… я знаю, я всё вижу. За это оно меня терзает. Потом проходит с четверть часа, и копоть мира спадает - оно отступает.

В восемь нужно быть в охранной будке, потому что я охранник. Вован, начальник охранки, сказал, что там строится библиотека. Не могу понять, зачем строить здание, хранящее книги, да притом, такое большое. У университета так много корпусов, неужели в них нет места книгам, и надо строить новые? В недостроенном здании из кирпича и железобетона я нашёл тёплое место, где справляю большую нужду. Там дырка есть в теплоизоляции трубы, и идёт приятный согревающий пар. Хорошее место. Но вот скоро там начнётся отделка, и Вован сделает мне выговор. Я, конечно, не признаюсь. Скажет, недостаточно хорошо охранял, раз кто-то с завидной регулярностью прокрадывался сюда и справлял большую нужду. Ещё хочу похвастаться - у меня две недели, как появился проездной. Мамка с пенсии купила. Теперь мне не нужно вставать за три часа до начала смены и тащиться с Петровки на работу. Час в троллейбусах, и я уже смотрю памятник Джону Юзу, который отражает лунный свет. А троллейбусы такие пустые и светлые ночью! Как пузатые светляки ползают по чёрным улицам, важно раскачивая брюшком. Вот сидит женщина и читает отрывки из библии какой-то зевающей девушке. Рядом, на переднем сиденье тихо поёт боевую песенку какой-то пьяный ветеран. Завидев меня, сидящего в тоскливом одиночестве, он ковыляет в мою сторону на своей единственной ноге. – Знаете, молодой человек, как мы душили немца под Севастополем? – важно проговаривает он, тыча грязным ногтем куда-то в сторону зарытого во мраке стадиона. - По образу и подобию… – не унимался нарастающий голос женщины в синей косынке. Девушка беспорядочно нажимала на кнопки мигающей мобилки и повторяла – ага, ага.

Вот с шипением открывается створчатая дверца, и я выхожу на улицу. Вокруг голуби, целующиеся пары и чернеющее небо. Я опаздываю. Быстрыми шагами направляюсь в сторону стройки. Толстая баба, которую мужской пол за глаза ласково называет златозубкой, слазит с крана. Завидев меня, она освещается золотым светом и что-то бурчит. Сквозь плотные слои мата я различаю просьбу следить за калиткой, что на другой стороне. Чтоб никто не своровал компрессор. Я утвердительно киваю, подтверждая согласие густой бранью, и сплёвываю, пользуясь удобством выбитого переднего зуба. На прощанье женщина мне машет рукой. Вскоре местность пустеет. Пары удалились. За ними вслед улетели голуби, и пришли какие-то пьяные студенты. Но в скоре они ушли, и я остался один. Зажглась витрина небольшого продуктового магазинчика: зелёный неоновый оазис с жалкой пальмой на фоне тёмно-коричневого песка. Цветастое слово “Сахара” мерцала трубочками неоновых букв. С права от него грязной краской было намалёвано “нет!”. Слепила глаза блестящая фигурка невесты в белом платье, изображённой на огромном подсвечиваемом плакате. Невеста была изогнута и улыбалась какой-то неприличной улыбкой. “Женись на мне!” – гласила надпись, и меньшими буквами – “она ваша, хлопоты наши…”.

С чего всё началось? Когда в моей жизни появилось оно? Я боюсь думать об этом. Когда думаю о нём, оно вскоре появляется, и мир вновь застилается чёрно-синими чернильными хлопьями. Да, оно было всегда. В первый раз оно дало о себе знать, когда мне было четыре года. Боже мой, моё тело покрывается мурашками от одного воспоминания! Чёрные голуби, со всего маху ударяются о стекло троллейбусной дверцы. Какая-та сила заставляет их стараться попасть вовнутрь, где сижу я, трясущийся и намочивший штаны. С их крыльев по небу расползаются чёрно-синие пятна. Голуби разбиваются в кровь, окрашивая стекло тёмно-красными подтёками, и вновь разгоняются, и опять сильно ударяются о дверцу… Мне страшно. Ещё ужасные кошмары, в которых я брожу по кладбищу, а вместо могил скрипящие качели. На них качаются люди. Я хватаю заранее палку и начинаю размахивать ею в разные стороны. Ещё ребёнком я понял, что это разгоняет сгущающиеся хлопья. Лишь махая вот так несколько минут можно быть уверенным, что оно не придёт. Круговые движения – ещё одно моё оружие против невидимого врага. Не знаю почему, но эти нехитрые действия заставляют его отступить…