Памяти Мебиуса

... кто опять засыпает в темной комнате под вонь табака. День, плоский как ногти Старика Хоттабыча, наконец-то кончился, и они опять говорят себе, что с завтрашнего дня мы станем сильнее, умнее, решительней...
Мы бросим все эти глупые затеи и заживем полной, продвинутой, волевой жизнью, в которой нам будет нужен весь мир, и не будет ничего лишнего. Мы будем чистить зубы и ложиться спать в двенадцать, вставать в восемь и опять чистить зубы. Потом мы будем надевать свежий мундир нацистского покроя, блестящие черные сапоги и выходить на Унтер ден Линден под дребезг блестящих оркестров. Мы будем убивать своих врагов силой пламенного глагола, и женщины будет появляться у нас в постели с регулярностью воздуха. Мы сможем быть какими угодно. Мы будем естественны и неотразимы. К вечеру мы будем впадать в задумчивое настроение и станем подолгу глядеть в окно на пролетающие самолеты и яркие краски всевозможных закатов. С нами произойдет что-нибудь необычное и глупое, как с тем мужиком, что, заглядевшись на звезды, рухнул в колодец.
Наша жизнь будет трудна, как операция по шунтированию коронарных сосудов столетнего алкоголика, но светла как жигулевское пиво в десять утра в тенистом парке на берегу широкой реки. Наши улыбающиеся лица встанут как статуи коронованных Будд посреди галактики. Тысячи хрустальных сфер, переливаясь, зазвенят в наших угасающих глазах.
Мы постигнем любое движение слабых и сильных рас. Мы сможем представить себя на месте каких-нибудь фермеров из Нижней Небраски или крестьян виноделов из горного Арманьяка. Мы будем удить форель, сидя по вечерам на берегу небольшого пруда в длинной тени колосящейся свеклы, попивая непаленую водку или шотландское виски и закусывая из аккуратных плетеных корзиночек жареным барашком или яйцами с луком.
Мы знаем, да, уже знаем наперед, как мокра роса в октябре, и как приятно ступать по ней тяжелыми кирзовыми сапогами, выходя из добротного деревянного дома с легкого похмелья.
Потом поднимется солнце, но мы его не увидим. По небу, как импортная вата в свете софитов, потянутся облака, бодлеровские облака по ярко синему небу. Они проплывут чуть выше птиц и не смогут спуститься ниже, чтобы задушить нас своими густыми недрами. Рожденный плавать ходить не может. Тучи - это прозрачный сон лоботомированнного Макмерфи... Ему кажется, что весь мир стал стеклянным и ломким, порос сталагмитами, опустившимися с незримого неба, пропитался журчащей водой очередного сотворения. Лица людей ему кажутся дивными картинами, пятнами ярких красок, брошенных на свежий лист дорогой акварельной бумаги.
Невероятная гибкость нашей фантазии позволит нам почувствовать мягкий и теплый ветер тех крыш, где мы никогда не сидели, но воистину сидим вечно и всегда накурены, позволит нам беззлобно смеяться перед глупым лицом бетонного страха и красной самопожирающей агрессии, превратит все что угодно в хорошую, профессиональную музыку.
Мы засыпаем, мы постелим кровать, сокрушаясь о все пребывающем количестве клопов, мы взобьем подушки и на сон грядущий вытащим из упирающегося в потолок стеллажа, что помнит руки наших дедов и бабок, плотненький томик Бродского или другого русского классика. Интеллектуальный десерт, как финал этого бездарно продроченного дня.
Но, уже приклонив свою поганую голову к мягкой подушке, мы вспомним эту девушку, робкий взгляд ее черных (черных ли?) глаз. Она так села на скамейку, что были видны узорчатые верха ее темных колготок. Какой трогательный ребенок, как хотелось бы нам разделить с ней свою жизнь, создать сверкающий рай среди этого нелепого каменного мира!
Потом мы говорили с ней, и нам показалось (в который раз), что это именно она, единственная. Надежда, глупой клушей с фанерным лицом и пинг-понговыми глазами, начинает беззащитно колыхаться в чугунных дебрях наших выжженных мозгов и проклятого словоблудия.
И теперь нам ужасно захочется стать твердым эгоистичным шаром, а еще лучше бульдозером, что мчится через городской бульвар, скрючивая в бесформенную груду скамейки, деревья, пивные банки, фонари и всех тех, кто опять засыпает в темной...
12 октября 1997г.