Возрождение души

ВОЗРОЖДЕНИЕ ДУШИ
Рассказ

В храме на вечерней службе у иконы Богородицы «Неупиваемая чаша» часто стояла одна и та же женщина.
Сначала ее лицо было одутловатым, изредка с синяками то в одном месте, то в другом, и сливалось воедино с помятой, давно не стираной одеждой. Но постепенно в ее облике по¬являлась опрятность: одежда была чистой и выглаженной, а лицо хотя и оставалось хмурым, но принимало правильные, нормальные черты.
Женщина никогда ни с кем не разговаривала, изредка осе¬няла себя крестом, а чаще всего беззвучно что-то шептала. Ее черты лица казались Лидии Андреевне знакомыми, но она не могла вспомнить, где встречалась с ней.
Последние два месяца женщина почти не появлялась в храме, но зато ее внешний вид преобразился: она покрасила волосы, загорела, в глазах появилось оживление.
Однажды женщина вошла в храм взволнованная и стала искать кого-то взглядом. Увидев Лидию Андреевну, подошла к ней и неуверенно, хрипловатым голосом произнесла:
– Мне маму надо помянуть, годовщина у нее. Как это сделать?
Лидия Андреевна прошла с женщиной к столику, где принимали записки о поминовении, заказали обедню, купили свечи и просфору.
– А вы не хотите заказать сорокоуст – сорок дней поминать будут? – предложила Лидия Андреевна.
– А можно? – неуверенно произнесла женщина.
– Конечно, можно, если у вас есть деньги. Пятьдесят рублей нужно.
Женщина посчитала свою наличность в кошельке, с сожалением прошептала:
– Не хватает пяти рублей.
– Я доплачу, заказывайте, – Лидия Андреевна протянула деньги и непроизвольно прочла фамилию усопшей, которую написала женщина на листочке: «Богатова Елена».
Лидия Андреевна чуть не вскрикнула: она же только что заказала обедню по ней, и собиралась пойти к соседке, чтобы вместе помянуть.
Она внимательней присмотрелась к женщине и уловила знакомые черты бывшей работницы со своего участка Лены Богатовой. Когда они отошли от столика, Лидия Андреевна неуверенно спросила:
– Вы – Света, дочка Лены?
– Да, Лидия Андреевна. А вас я сразу узнала. Вы часто бываете здесь. У вас тоже горе?
– А у кого здесь нет горя? Куда же мы без церкви, без Бога? Единственная надежда на него, и защита, и спасение в нем, особенно в наше трудное время.
После службы они вышли из храма вместе.
– Света, ты давно вернулась домой? – Лидия Андреевна во время службы, да и сейчас нет-нет, да посматривала на нее и никак не могла поверить, что это дочка Лены – перед ней была женщина лет пятидесяти пяти, седая, с изношенным лицом, а Свете должно быть не более тридцати пяти. Она помнила ее с самого рождения и до того дня, когда с началом перестройки завод стал разваливаться и комитет комсомола, где Света работала секретарем, вместе с парткомом ликвидировали, и она осталась без работы. Да и участок Лидии Андре¬евны был расформирован, и рабочие оказались кто где. Первый год они встречались по привычке, а потом личные заботы, беды и несчастья (а их у всех появилось предостаточно) отдаляли друг от друга, потому что требовалось время для залечивания душевых ран, и нужны были силы для выживания в навалившемся беспределе.
Знала Лидия Андреевна, что Света устроилась в какую-то частную фирму, но дела там не шли, она перешла в другое, третье место, затем сошлась с одним бизнесменом и уехала с ним в Москву на заработки. С тех пор о ней ничего не слышали. А Лена искала, ждала дочь. Несколько раз ездила в Москву, но приезжала ни с чем, потратив последние деньги. Она жила на свою мизерную зарплату уборщицы в МПЖХ, перебиваясь с хлеба на воду, и постепенно угасала, как огарышек от свечи. Два года назад соседка позвонила и сообщила, что Лена умерла. Лидия Андреевна собрала всех, кого смогла, со своего бывшего участка и они вместе проводили ее в последний путь.
Соседка присматривала за квартирой, иногда пускала сту¬дентов-заочников, чтобы иметь средства для оплаты комму¬нальных расходов.
– Да уже давно, около десяти месяцев, – голос Светы вывел из задумчивости Лидию Андреевну.
– Как жаль, что ты не застала мать, уж так она ждала тебя.
– Я знаю, мне рассказала соседка бабушка Петровна. Она говорит, что мама перед самым последним вздохом просила ее сходить в храм и поставить свечу у иконы Пресвятой Богородицы «Неупиваемая чаша». Когда мама могла ходить в церковь, то стояла только у этой иконочки и просила Богородицу оградить меня от беды, не дать утонуть в винном море.
И я теперь понимаю, что только своими молитвами мама спасла меня: за эти годы столько раз я была на краю пропасти, но удерживалась, не падала. А вот когда дома узнала о маминой кончине, то не устояла, закрутило меня как в штопоре. Спасибо бабушке Петровне: силой привела меня в храм. Говорит: «Пойдем, покажу тебе иконочку – рядом с ней всегда стояла мать». И я пошла. Пришла, постояла возле нее, и стало тянуть меня к ней. И чувство такое, как будто это мама стоит рядом, распростерла свои руки надо мной и защищает от всех бед.
Простить себе не могу, что сразу, как только очутилась в Москве, не позвонила маме, не порадовала ее, что я на родине. Мне хотелось явиться к ней уверенной, независимой. Но я не подумала о том, что ей я была нужна просто живая!
Как же эта перестройка измордовала нас, перекрутила, даже вывернула наизнанку: все самое плохое всплыло наверх. А самое страшное, что в некоторых семьях возникают порой непреодолимые барьеры между родителями и детьми: с компьютерами молодежь сделала такой скачок вперед, что у родителей не хватило физических и моральных сил, а порой и желания, угнаться за детьми.
Я понимаю это сейчас, работая в пионерском лагере, наблюдая за молодым поколением.
– А в каком лагере ты работаешь? – Лидия Андреевна слушала Свету, а самой казалось, что говорит с такой же умной и рассудительной ее матерью.
– В нашем, в заводском. Четыре месяца назад встретилась с председателем профкома, а он пожаловался, что начальник лагеря серьезно заболел, а лагерь надо готовить к открытию. Вот я и вызвалась помочь, согласна была работать даже бесплатно, так как поняла, что в этом мое спасение. Первое время я даже не могла поверить, что после таких мытарств оказалась на родном заводе.
– Ох, Света, вот бы твоя мама обрадовалась! Это же такое счастье – вновь вернуться на родной завод! Я рада за тебя.
– Лидия Андреевна, а вы где работаете?
– Я – в МПЖХ паспортисткой. Зарплата мизерная, но зато стаж идет, а мне до пенсии чуть-чуть осталось. Может быть, стаж будет не нужен, сейчас что ни день, то новые законы в пенсионном деле, но кто знает, что будет завтра. Вот и сижу там, не ищу другого места – страшно опять без работы остаться. Кто и не заметил этой безработицы, даже выгоду для себя сделали, а по таким, как я, как твоя мать, она так больно хлестанула, что не все смогли устоять, распрямиться во весь рост, так в полусогнутом положении и остались – униженные, озлобленные, с опустошенной душой.
– Да, вы правы, Лидия Андреевна, это так. Вот потому и потянулись люди в церковь искать защиты у Бога. Только первое время, когда была безработной, я не имела возможности купить самую дешевую свечку, так как жила на нищенскую пенсию соседки Петровны и на те крохи, что выручала за проданные вещи.
И таких людей в церкви много, я вижу их, у меня очень обостренное чувство к человеческому горю. Я вижу их в любом месте, у них особые лица, взгляд, даже походка особая – это униженные люди.
Может быть, поэтому расплодились разные секты, что люди мечутся в своем горе, ищут места, где их бы поняли и они не чувствовали своего унижения, – голос Светланы был грустно-задумчивый, с появляющимися нотками скорби.
– У меня тоже возникали такие мысли, особенно в начале девяностых годов, когда была безработной, и в доме не было куска хлеба. Нас бросили в этот беспредельный, цинично-продажный рынок как слепых котят. Ведь до начала перестройки каждый из нас чувствовал себя личностью, за лишний проработанный час требовали двойной оплаты или отгула, а сейчас работают на хозяина по 10-12 часов и молчат. Мы казались самоуверенными, а на поверку оказалось – беспомощными: многие не выдержали такого натиска и раньше времени ушли из жизни.
Девяностые годы – это же полный беспредел, когда за лишнее слово тебя могли убить возле собственной двери или даже в квартире. На улицу страшно было выйти – не знаешь, вернешься домой или нет. Смутное время было. Но наши люди отходчивы, и многие уже забыли те годы.
Да, Света, а я за разговором даже не заметила, что мы сидим, а не идем – вот как растревожила меня встреча с тобой, – Лидия Андреевна смотрела вокруг, понимая, что они находятся в парке отдыха.
– Это мамина скамейка, хотя она и другая, но стоит на том же месте. Когда я была маленькая, то мама часто водила меня в парк на качели, на колесо обозрения, а потом мы покупали мороженое и отдыхали вот на этой скамейке, – Светлана посмотрела на качели, грустно улыбнулась. – Здесь все изменилось, стало красивее, богаче. А всем ли детям доступна эта красота? Здесь же все платное и дорогое.
Я смотрю на детей в лагере – они сейчас другие, не такие, как были мы. Тогда все были на равных условиях. А сейчас очень заметно разделение по классам. Из самых бедных семей почти нет детей, они «отдыхают» по подворотням. Из таких семей дети на несколько порядков ниже в своем развитии из-за отсутствия компьютера, выхода в интернет. Хорошо, если в школах есть компьютерные классы, тогда этот пробел в образовании, в развитии мышления ликвидируется.
– Света, а ты говорила, что вернулась на родину. А где же ты была?
– Ох, Лидия Андреевна, где я только ни была – пол-Европы проехала. А если спросите, что я видела, то с горечью скажу, что кроме кабаков ничего не видела. Нас же держали там как рабов: жили в гаражах, в сараюшках, без документов, без денег. Вот как мой «ненаглядный» муженек продал меня одному сутенеру, набиравшему группу танцовщиц для кабаре в Италию, так я и закружилась в вертепе, только в обращении со мной всегда была особая жестокость. Видно, за меня хороший довесок взял «роднуля», боялся, что живой вернусь. Знал, подлый, что я ему не прошу, отомщу.
– Ну и как, отомстила?
– Нет. Другие за меня это сделали – не со мной одной он так поступил. А подлость всегда наказуема. Тогда не соображала, а сейчас поняла, что Ангел Хранитель не допустил, чтобы я осквернила свою душу.
Когда там, в неволе, выпадало свободное время, то каждая рассказывала о своей прошлой, до перестроечной жизни. И получалось так, что о плохом забывали, а вспоминали только хорошее.
Я рассказывала о работе в комитете комсомола, в Артеке пионервожатой, о занятиях в клубе ДОСААФ, о том, как летала на самолете. Какая же это красота, когда поднимаешься в небо. Во сне часто снился самолет.
Однажды нас поселили в пустой ангар на маленьком заброшенном аэродромчике. Там и самолетов-то не было, а я ходила, словно пьяная, от счастья дышать аэродромным воздухом.
В нашей группе я была самой старшей, девчонки относились ко мне с уважением, а две шестнадцатилетние звали мамой.
И вот одна из группы – Марина, пристала с расспросами:
– Светик, а что, если какой самолет сядет, ты сможешь на нем взлететь?
– Да что ты говоришь, импортная техника совсем другая, сколько времени изучать надо её. Да и аэродром-то не рабочий, откуда тут самолеты возьмутся? Для них же керосин нужен.
– А керосин есть, целая цистерна закопана в земле. Я на заправке работала и ее, голубушку, сразу нашла.
И вот в один из пасмурных дней, когда только-только начинало светать, села трехместная пташка. Пилот и пассажир прошли в домик наших охранников.
Маринка толкает меня в бок: «Пошли, сам Господь послал нам птичку».
Пошли, так пошли. Терять нам нечего, жизнь была не в радость – хозяева менялись часто, так как старались продать свою клиентуру до окончания контракта, чтобы не платить нам деньги. А нам с кого спрашивать – старого хозяина нет, его и след простыл. И пожаловаться некому – чужая страна, чужие законы. Да плюс к тому, что мы все время были под охраной безмозглых горилл. А они же тоже все русские, но какая жестокость! Однажды, когда сил не хватало жить, подумалось мне: «Выскажу все, может, прибьют и разом кончатся все унижения и мучения». Говорю одному, самому жестокому, по кличке Дракон:
– Откуда же вы взялись такие безмозглые? А, наверное, каждый из вас был в комсомоле, а то и в партии? Куда же испарилась ваша идеология? Неужели золотой телец все мозги выхолостил, и осталась одна мошонка в штанах? Иностранцы относятся к нам с соучастием, с сочувствием, а вы, родные соотечественники, готовы горло перегрызть».
Он с таким удивлением слушал и смотрел на меня, но никаких действий не произвел. И даже тогда, когда мы побежали к самолету, он видел, но не задержал и никому не доложил, и мы смогли спокойно взлететь.
А в тот момент мы подбежали к самолету, я взглянула на приборы – горючее по нулям. Непонятно, как он дотянул до полосы. Смотрю, а Маринка уже «колдует» возле заправки.
– Удивительное дело: аэродром в течение года бездействовал, а вся аппаратура была в рабочем состоянии. Поразительно! У нас бы давно по винтикам разобрали или просто поломали, покорежили. Ох, как же нам еще далеко до цивилизации!
Иногда смотрю на поступки своих соотечественников, да и порой на свои, и создается такое впечатление, что мы только что с дерева спрыгнули, как приматы. И в то же время такие достижения в космосе, в других областях... Необъяснимые несоответствия. Какой-то пробел есть в нашем воспитании. Но кому-то было выгодно держать нас на этой планке?!
Но я отклонилась от темы. Развернули мы хвост у самолета, забрались в кабину, а там наши воробышки спрятались. Когда они за нами увязались?
Села я в кресло, смотрю на приборы – на них по-немецки написано, а я на этом языке немного шпрехала: когда работала в Артеке, дружила с немецкими детьми.
Нажала я на один тумблер, второй, третий, и вдруг мотор зафырчал и пташка наша, почти без разбега, оторвалась от земли и полетела. Я взяла курс прямо на восход солнца. Обернулась назад посмотреть, что там мои пассажиры делают, а девчонки корчат рожицы, машут руками.
– Кому это вы? – спрашиваю.
– Нашим гориллам, – девчонки смеются от радости, что вырвались из их лап, и плачут от страха, что вдруг вновь придется вернуться в этот ад.
– Держитесь, малышки, молитесь Богу, может быть, и спасет он нас, – успокаиваю их, а у самой на душе полный ералаш: куда долетим, что будет с нами без документов?
Слышу, угомонились сзади меня и засопели: мы же только что вернулись с заказного выступления у богача на вилле, где выложились на полную катушку, танцуя и ублажая прихоти господ.
Только Маринка не спит, дышит в затылок.
– Ты что не отдыхаешь? – Смотрю, а глаза у нее такие испуганные.
– А как садиться надо, покажешь?
– Что, страшновато в небе-то?
– Еще не разобралась, но слишком высоко падать.
– Да разве ж это высота, Марина? Мы же почти на бреющем идем.
– А в воздухе заправляться нельзя? – Марина неотрывно смотрела на приборный щит.
– А чем ты хочешь заправлять? – Я понимала, что скоро придется садиться, так как горючее кончалось.
– А там, рядом с основным баком было отверстие запасного. Я и его заправила.
– Вот умница, хорошо сообразила: здесь есть тумблер запасного бака. Если не получится переключить в воздухе, то на земле попытаемся перекачать. – Я была на седьмом небе от счастья – мы приближались к дому все ближе и ближе.
Когда горючее закончилось, я нажала на тумблер запасного бака, и мотор переключился на него. Но подошло время, и этот бак опустел. Я подсмотрела небольшой лесок и ровную дорогу к нему. Там и посадили нашу пташку.
У нас была единственная задача – достать бензин. О специальном горючем мы и мечтать не смели. А будет ли работать мотор на бензине, мы не знали, но надо было попытаться достать хотя бы его. И вновь я поразилась Марининой сметке и хозяйственности: она достала две канистры. Мы перелили из них керосин в бак.
Марина была среднего росточка, худенькая, с короткой стрижкой, всегда улыбающаяся, она в нашей группе в возникавших конфликтах исполняла роль предохранителя: не давала разгореться ссорам, после которых обычно хозяин непокорных выгонял на улицу без денег и без документов. А что такое оказаться в роли бомжа на чужбине? Это – явная смерть. Марина улыбалась, а что было у нее на душе, знала только я: дома у нее остались две девочки – двойняшки, одна из них была больна. Сюда она приехала добровольно, чтобы заработать деньги на лечение.
Наши девчушки – воробышки подштукатурились (косметика всегда была при нас – это наше главное оружие) и пошли на автодорогу, проходившую за лесочком, а мы с Мариной с канистрами и шлангом двигались поодаль. Мы с ней еще раз убедились в выведенной нами теории, что мужики всех наций одинаковы: заметив смазливую женщину, которая им строит глазки, они теряют рассудок.
Мы увидели, как остановилась машина, из нее вышли два молодых парня и все направились в лесок.
А мы с Мариной подползли к машине и потихоньку отлили бензин, отнесли канистры и пошли на выручку к девчонкам. Они были уже одни и рассматривали стодолларовую купюру – это были их первые живые деньги, полученные за свой труд.
Мы благополучно взлетели и через несколько часов, когда мотор совсем заглох, сели рядом с шоссе, вылезли, размяли затекшие тела.
Мимо нас проехала машина, и мы с изумлением увидели русский номер. От счастья мы подняли такой визг, что из проезжающих машин на нас смотрели как на лунатиков.
Неожиданно одна машина свернула на обочину и остановилась, из нее выскочил молодой мужчина и подбежал ко мне.
– Светлана, что ты тут делаешь? – он с изумлением смотрел на меня, и я узнала в нем рабочего с нашего завода Василия Щеглова, который два года пытался ухаживать за мной.
– Василек, а ты какими судьбами попал сюда?
– Я сопровождаю машину с грузом. А ты откуда взялась здесь?
– А мы с неба свалились. Видишь нашу заглохшую пташку? Нам домой надо.
– Давайте быстро в машину, там разберемся.
Мы скоренько погрузились в его БМВ. Я обрисовала всю картину. Он легко разобрался в нашей ситуации и принял решение спрятать нас в фуре, шедшей впереди.
Так мы добрались до Москвы, где девчушек сдали заждавшимся их родителям, Марину завезли на квартиру к тетке, а меня Василек отвез на свою дачу, которая напоминала дворец.
Василек с женой попали в первую волну предпринимательства и успели снять достаточно сливок.
Позже я познакомилась с его женой, но контакта с ней не произошло, а, наоборот, во мне она ощутила своего врага.
Мне Василек выручил, а вернее сказать купил паспорт, оформил к себе на работу. Все было как будто хорошо: утром он на машине заезжал за мной и вез на работу, а вечером привозил назад. Но в душе у меня была пустота: ее так унизили, растоптали, что она никак не хотела оживать. Мне казалось, что моя душа все больше и больше покрывается плесенью.
Неожиданно заметила в себе тягу к вину: утром рюмашечку, еще перед обедом, перед ужином. И дошло до «хорошего», когда мне надо было напиться до предела. В один из запойных дней приехала на вокзал, купила билет до родного города и оказалась дома.
И вот здесь-то, не застав маму, я поняла всю свою вину перед ней. Тоска, раскаянье завели меня в глубокий запой.
И только посещение храма, работа в лесу рядом с детьми позволили вновь ощутить прелесть жизни. Я благодарю Господа, что он указал мне мой путь: с каждым новым посещением церкви, с каждой молитвой моя душа очищалась от скверны, от налипшей грязи, от всех грехов, она как бы возрождалась заново. Я рада, что жизнь продолжается.
Ко мне приезжал Василек и у нас получился хороший разговор. Он излил мне все, что накопилось в его душе:
– Стремился я к манящей вершине своего богатства: падал, разбивался до крови, скатывался вниз, и вновь лез вверх. И вот я достиг своего пика, имею надежное, прибыльное дело в виде оптовых баз. У жены не менее прибыльная юридическая контора. Есть две квартиры, три машины, три теплых гаража с мойкой, в которых жить можно. Есть шикарная дача, вторая, на имя жены, достраивается. Ну и что это дало нам?
Для удобства занятия бизнесом мы с женой даже не зарегистрировались. И живем рядом совершенно чужие люди, еле-еле терпящие друг друга.
Я смотрю на таких же богатых, как и мы, на кутерьму вокруг машин, дач, квартир и прочего шмотья, и вижу в глазах этих людей тоску, пустоту, хотя они веселятся, смеются, поют. А если в глазах пусто, значит, и душа у них пуста. Счастья-то нет. Оно не в деньгах, не в богатстве. Счастье – в чистой любви, в крепкой, здоровой семье, в уверенности в нормальный, спокойный завтрашний день, – Василек говорил грустно-задумчивым голосом, а в глазах была то сплошная чернота, а то вспыхивал огонек надежды.
– Да, ты прав, когда душа чистая, светлая, тогда и все вокруг тебя счастливы, – согласилась я с ним.
– В том-то и дело! – воскликнул Василек, подумал и продолжил: – Все эти годы я не вспоминал о доме, мне некогда было, срочные дела замучили. А каково матери в неизвестностности, что она пережила за это время?! Вот потому и неудачи преследовали меня. Причину всего негатива надо искать в своих поступках или в своем окружении.
Когда у меня расстроилась одна сделка, то не обратил внимания – чего только не бывает в нашем деле. Но когда сорвалось дело во второй раз, то задумался и стал искать причину. А после третьего провала пришел к своей благоверной, посмотрел в ее злобные глаза и говорю:
– Ты чего добиваешься? Хочешь меня убрать? Я же чувствую, как вокруг сжимается кольцо. Только учти, что из моего имущества тебе в наследство не достанется ни полкопейки, потому что официально ты мне никто. Ты охранять меня должна, чтобы из живого выколачивать деньги.
Видно поняла моя ненасыта, что перегнула палку, мозги-то у нее работали в нужном направлении – нападки на меня прекратились. А сам после этого задумался: не пора ли закруглиться и в другую сферу податься? А во что вложить свой капитал?
– А ты вложи его в детей: купи землю, построй дом-интернат со школой, с мастерскими. Вырастишь, выучишь детей, дашь им работу – вот в этом и оставишь память о себе.
– Ты прекрасную идею подала, Светлана! – обрадовался Василек. – Это надо обмозговать. Ведь рядом с детьми может ожить зажиревшая душа, заново возродиться!
– Понимаете, Лидия Андреевна, в тот момент я поверила, что стою на правильном пути. И мама могла бы гордиться мной, как и прежде.
А Василек уже купил землю, занимается строительством. А рядом с ним работают детдомовские ребята-выпускники, которые не смогли никуда определиться. И с такой энергией, с такой любовью там все делается, что песни петь хочется и самой включиться в работу. – Лицо Светланы просветлело, в карих глазах появились радостные огоньки, а взгляд был устремлен в даль, в будущее.

2002 г.