Оля

Я знаю ее давно. Кажется, всю жизнь. Маленькая, большеглазая девочка с кудряшками, она сидела в углу и играла с куклами, когда меня привели к ней в комнату. Познакомься, это Сергей, сказала ее мама. И вышла. Очень приятно, Оля. Девочка привстала и улыбнулась. Потом спросила, будешь играть в куклы. Мальчики не играют в куклы, насупился я. А во что они играют, Оля раскрыла в ожидании бархатистые глаза. Я сказал, ты, что, действительно не знаешь. Нет, не знаю, глаза раскрылись еще больше. Ну, в прятки там, в догонялки, в войнушку, например, хотя я лично больше люблю читать. Твои куклы умеют читать, спросил я. Я как раз учу их азбуке, ответила Оля, давай учить вместе. Давай, согласился я.
Наши отцы дружили со студенческой скамьи. Помните двух художников, устраивающих совместные выставки? Банкеты, речи, цветы, поздравления, журналисты, картины, множество картин, развешанных по бесконечно длинным стенам, от них по галерее разливается запах краски, сладкой и дурманящей. Рядом с приглашенными две пары воркующих глаз. Это мы с Олей. Нам по десять лет. Мы незаметно стаскиваем с банкетного стола по бутерброду и бежим на улицу. В галерее душно, много народу, не протолкнешься, а на улице солнце, свежо и радостно, воробьи в лужах плескаются, капель барабанит по обнаженному асфальту. Под распустившейся сиренью скамейка, мы бежим к ней, прячемся и, смеясь, жуем свои бутерброды. И снова в зал, снова стаскиваем бутерброды, снова прячемся в сирени. Прекратите сейчас же, шепчет какая-то женщина в красном. И мы скрываемся среди гостей.
Детство пробежало легкими шажками, одергивая на ходу короткое платьице, и обернулось юностью. Юность потупила взгляд, стыдясь набухшей груди и первых желаний, и шагнула навстречу взрослой жизни.
Мы учились в разных институтах, она в университете, я – в авиационном. Встречались на демонстрациях и выставках. Здравствуй, как живешь, нормально, как у всех, пиво будешь, давай, ну пока, привет предкам. Обычный набор ни к чему не обязывающих общих слов. Она в одной компании, я – в другой. Нам по двадцать. Улыбка, пионерский поцелуй в щечку. Словно ничего нас не связывает, ни общие воспоминания, ни дружба родителей. В сущности, так оно и было.
Первый, предупреждающий звонок - слег Олин отец. Подозрение на рак. Отца увозят в республиканку, Оля прибегает в испуге, бросается на шею, плачет. Я чувствую ее плечи, шею, дыхание и мне становится не по себе от близкого присутствия девушки. Наконец, Оля выплакалась, мы идем в больницу, в палату нас не пускают, я звоню завотделением, он приятель моего сокурсника по институту, завотделением звонит дежурному по этажу и нас пропускают, дают халаты, тапочки. Я открываю дверь, вижу ее отца, лежащего на кровати, голова в подушках, руки бессильно вытянуты вдоль аккуратно заправленного покрывала. Как он постарел! Оля вскрикивает, пугая обитателей палаты, бежит к отцу, отец встает, улыбается, обнимает Олю. Я пожимаю ему руку, он похлопывает меня по плечу. И не стар он вовсе, напротив, энергичен и весел. В больнице все нездоровы на одно лицо. А мысль не отпускает, сверлит – как там мой отец, что с ним, надо бы съездить.
Вечером Оля пригласила меня к себе. Квартира у них пустовала, мама ушла дежурить в больницу, почему бы не посидеть, и мы сидели допоздна, пили пиво, вспоминали детство, смотрели видик. Вышли на балкон, небо в звездах, луна раскачивается, как на качелях, и Оля прижалась ко мне. Я снова чувствую ее плечи, шею, руки. Теперь и она чувствовала то же, что и я. Никогда не было так хорошо. Оля предложила остаться, я ждал этих слов, мучился ожиданием, но, услышав, смутился, что-то пробормотал в ответ. Оля постелила мне на диване. Я долго не мог уснуть, слышал, как вода бежит в ванной, как шумят машины за окном, но усталость брала свое, я засыпал и уже сквозь сон почувствовал поворот дверной ручки. Никакими словами не описать наслаждение первой ночи, когда любое, случайное прикосновение рождает в юношеском сердце бурю эмоций, нетерпеливых и томительных. И ничего больше не надо, кажется, это и есть счастье. Когда тебе двадцать…
Взрослость посмотрела с укоризной на бесцельно проносящуюся юность, куда, зачем, и пошла привычной дорогой опыта и терпения, теряя по пути непосредственность, романтику и чистоту. Пустой, ненужный для жизни груз.
Мы встретились спустя одиннадцать лет на похоронах моего отца. Оля пришла, запыхавшись, тенью скользнула в прихожую, села на табурет. Священник читал нараспев молитву, в квартире толпились люди, Оля плакала, прикрывая лицо платком. Она к тому времени уже была известной художницей, членом творческого союза, успела выйти замуж, развестись и оформить несколько персональных выставок. Об этом она рассказала мне на следующий день, в кафе. Оля много пила, заказывала только водку, глаза наполнялись лихорадочным блеском, она громко и без причины хохотала, то и дело лезла целоваться, ставя меня своим поведением в тупик. Потом позвала к себе. Снова та же комната, диван, вечерний балкон, звезды.
Пролетело еще, не знаю, десять ли, пятнадцать лет. Умер и ее отец, но на похороны я не попал, так, узнал из газет. Вздохнул и забыл. Жизнь закрутила, понесла и окончательно развела нас по разные стороны.

Не знаю, стоит ли дописывать рассказ, палитра пуста, осталась одна краска. Последняя. Если силы есть, читайте.
Не помню, по какому случаю, попал я к художникам. Всегда тянет прошвырнуться по местам юности, а первые друзья, как известно, самые крепкие. Шел мимо союза, дай, думаю, зайду. Встретили меня как лучшего друга, мигом соорудили скатерть-самобранку, и застолье зашумело. Когда спиртное закончилось, кто-то предложил, давайте, махнем к Ольге, у нее всегда найдется, что выпить. Девчонка класс, если что и переночевать пустит, и все такое. Какая Оля, спросил я. Брагина. Да ты ее хорошо знаешь. Ваши отцы дружили. Вспомнил? А разве она пьет? Еще как, ответили мне, по неделям не просыхает. Что-то во мне оборвалось, я быстро встал и ушел. Дома разыскал оставленный на салфетке шестизначный номер, позвонил.

- Вас слушают, говорите, - в трубке закашлялись. - Ну, говорите же, не молчите.
- Оля, ты?
- Да, я. А кто это?
- Это я, Сергей.
Молчание. Потом удивление, недоумение.
- Сергей? Привет, Сергей. И зачем я тебе понадобилась?
- Что делаешь?
- Пью.
- Давно?
- Не помню. Я всегда пью. Сегодня какой день?
Значит, это правда, что она пьет…
- Пятница.
- А время?
- Девять вечера.
- Тогда заворачивай ко мне. У меня водка кончилась, а в магазины я не хожу. Раньше соседских ребятишек посылала, сейчас некого. Деньги я верну, ты не думай.

Через полчаса я был у Оли. Чужие глаза, слипшиеся, непричесанные волосы, землистого цвета лицо, все это, закутанное в старый, мятый домашний халат, явно не для приема гостей, тенью двигалось по дому. Все, что осталось от Оли.
- Привет! Что смотришь, изменилась? Проходи. Водку принес?
Та же комната, диван, только беспорядок кругом и по стенам картины - отцовские, Олины. Вернисаж на случай продажи.
- Ну, и как ты живешь?
- Да никак. Отцовское наследство пропиваю. Продам картину и пью, пью.
- А сама почему не работаешь? Ты же член союза, Оля! Эти вот, кажется, твои работы?
- Мои. Но кому они нужны? Сейчас никто никому не нужен. Серега, я не хочу жить! У меня собака умерла. Почему они умирают, почему собаки так мало живут? Я устала их хоронить.
Только сейчас я заметил трех собачонок, беспрерывно снующих, бегающих по дому. Одна из них воровски залезла на диван, уткнула морду в подушку, где, наконец, успокоилась. Другая все норовила стянуть еду, прыгая возле стола. Оля бросила ей кусочек колбаски.
- Где ты их берешь? Зачем тебе они?
- Подбираю. Тебе не понять. Я же одна. Игорь бросил меня, детей у нас не было, заработок пропал, выставок тоже нет. А одна я жить не могу, понимаешь? Тебе хорошо, у тебя семья, работа, книги, слышала, выпускаешь. Умничка. А мне что прикажешь делать? Вот и тешу себя собаками. Они мое все – и друзья, и советчики, и собутыльники. И любовники. Слушай, Серега, останься. Все равно уже поздно, куда ты поедешь. У меня давно не было мужчины.
- Не знаю, мне домой надо. Я жену не предупредил.
- Так позвони ей. Скажи, так, мол, и так, встретил старую любовь, задержусь до утра. Ты что, меня не хочешь, Серега?! Ты же первая моя любовь! Помнишь, как мы с тобой, здесь, на этом диване тридцать лет назад. Помнишь? Или ты все забыл?!
- Да ничего я не забыл.
- А я не пущу тебя, закрою дверь и не пущу. Сегодня ты мой.
Оля попыталась встать, но ноги ее подогнулись, и она едва не упала, удержавшись за край стола.
- Не могу. Идти не могу, - она села. - Придется тебе закрывать себя самому. Вот ключ. По часовой стрелке два поворота. Ты ведь не уйдешь, правда? Скажи, ты не оставишь меня одну?
- Конечно, нет. Ложись и жди меня. Я сейчас.
Я пошел на кухню, поставил чайник. Крепкий чай снимает опьянение, бокал, другой и Оле станет легче. Сколько я пробыл на кухне? Пять минут, не больше. Когда я вернулся в комнату, Оля лежала на животе и спала. Сброшенный халат застрял в ногах, обнажив изогнутую спину. Тут же расположились собаки, все три. Я укрыл Олю и вышел. Тихо защелкнул входную дверь, спустился по ступенькам знакомой лестницы, и попал на улицу. Небо в звездах, луна раскачивается, как на качелях, ничего не изменилось.
Оля, Оля, что с тобой происходит, что происходит со всеми нами, куда нас несет время?