Маленькое чудо

Я проснулась, взглянула на часы. Шесть. А вставать в семь, чтобы успеть повторить всю эту чушь про первую медицинскую помощь.
Утро насыпало полные глаза световой пыли, и я закрыла их. Закрыла и увидела Невский… Я летела… Вылетела… в него…
Встать! Сегодня экзамен! Да какой мне экзамен… Я так хочу обратно. Не думай об этом! Ты же знаешь, что человеку твоему, единственному человеку, ещё спать и спать, и ворочаться под бдительным глазом белой ночи. Вдруг – он – проснётся от мыслей пролетевших тысячи километров… услышит.
Утро двигается медленно, плавно, как раскосая хонда по дороге в город. По лобовому стеклу стекают капли, прочерчивая себе жизненные тропинки, как люди. Какая по изведанной траектории, какая пробивая свою, собирая за собой другие капли ещё не двинувшиеся с места. Люблю эту машину.
Пух, этот невыносимый, выживающий всех, пух кружится, не торопясь, присаживается на асфальт и ждёт ветра, который подхватит его, как школьник в зимние каникулы снег, и швырнёт в прохожих.
Что там сейчас? В той комнате почти на другом краю земли и в моём сердце одновременно. Эта комната сейчас есть мой дом, ведь там мой человек. Воздух вокруг него – мой дом!
Это длинная сказка со своими кульминациями и завязками – наша любовь. Быстро она складывалась, но не так уж быстро делалось дело. Проходя по своей никем ещё не протоптанной тропинке, всегда интересно оглянуться и увидеть свой след. Быть может, и другой путник, идя по своей тропе, увидит такую же картину, как и ты, но тебе всё же хочется верить, что она единственна в своём роде.
Любовь – сказка. Потому я так её назвала, что счастливыми временами заканчиваются все сказки. Я могу и ошибаться, утверждая, что счастливые времена наступили надолго, но… Сейчас я просто знаю, что они есть.
Кто способен рассказать правдивую историю про то, что случилось с ним в прошлом? Рассказать честно? Оглядываясь в прошлое, мы видим всё случившиеся уже совсем другими глазами, и это самое главное препятствие на пути правдивого рассказа. Да и многие движения: души, рук или тела – забываются со временем. Так что простите мне заранее, если я немного доскажу или украшу повествование. Всё же главное я постараюсь передать и не исказить те чувства, которые рождались в душе.

Атмосфера редакции была очень тяжелой для новичков, и я чувствовала себя очень не уютно. Меня тяготило ещё и то, что моя спутница торопилась домой, а я должна была возвращаться одна по темноте. Я никогда не боялась темноты, но остаться одной, мне было бы очень страшно, я всегда придумывала себе интересных спутников и провожатых, которых было легко найти.
Он (я тогда ещё совсем не знала, что это он) отчасти раздраженный моим вызывающим поведением, отчасти из спортивного интереса, как мне кажется, предложил меня проводить. Я слегка успокоилась, отпустила спутницу под крылышко к её мамочке и затихла. Люди разговаривали, а я даже и не пыталась втиснуться в этот узкий круг мэтров. Мой будущий провожатый приставал к девушке, а я чувствовала себя обиженной. Где-то внутри мне казалось, что мне изменяют на моих глазах. Это была элементарная ревность, но я не могла это так назвать. Ну, какая может быть ревность к человеку, которого ты не знаешь?
Хотя… У меня плохая память на лица, потому что близорукость моя не позволяет мне различать лиц. Я вижу лицо только с расстояния меньше метра, и благодаря этому я различаю людей по походке.
Это было этой же осенью. Я в первый раз оказалась на полигоне клуба ролевых игр. В самом начале игры все её участники должны были собраться на огромной поляне. Все пришли, и только эльфы Лихолесья опоздали. Я не видела лиц этих людей, но когда они вышли, я сразу почувствовала укол. Мне очень понравились эти “высокомерные” люди. Их считали таковыми, но они были просто умны, чего нельзя было скрыть. И почему мы обижаемся, когда кто-то бывает умнее нас?
И ещё одна встреча. Мы ждали, когда же придёт этот художник, который пригласил меня прийти в редакцию газеты “Остров Я”. И обращали внимание на всех, проходивших мимо. А мимо нас прошли трое – девушка и два юноши. Я сразу узнала их, только по походке. “Эльфы!”- шепнула я спутнице. Я была в этом просто уверена. Один из юношей был он.
Вот эти две встречи. Случайные встречи. Я не видела никогда его лицо и когда он, или я, напросился меня проводить, я хотела увидеть его лицо. Я перебралась поближе и сидела почти рядом, наблюдая за тем, как он приставал к девушке. Любовь с первого взгляда? Может быть… А кто-то ещё в это верит? Я, например, до сих пор в этом не уверена.
А дальше мы стали расходиться по домам. В разные стороны, на разные остановки. Он уточнил, действительно ли он нужен, и мы двинулись в сопровождении одной разговорчивой особы. И правду говорят, что женщинам нужно болтать меньше. Я устала от её писклявого голоска, пока мы окольными путями добирались до моего микрорайона.
Мы вышли из троллейбуса, и воцарилась тишина. Я шла чуть-чуть впереди, он чуть-чуть позади. Мы молчали. Вернее я пыталась о чём-то заговорить, но, натыкаясь на стену, замолкала. Несколько раз столкнулись наши руки, от чего я каждый раз вздрагивала. Только около подъезда произошел маленький диалог. Я не в силах сказать что-нибудь разумное, стала просить его принести мне оставленные в редакции стихи в следующую среду к месту встречи клуба ролевых игр. Он, не понимая просьбы, согласился. И уже, не помню к чему, сказал, что я всего лишь маленькая девочка. Таким тихим завораживающим голосом, что я просто была не в состоянии продолжать разговор. Я придумала что-то несуразное, чтобы оставить за собой последнее слово, и забежала в подъезд.
Домой я пришла очень возбуждённая. До такой степени, что даже рассказала маме о провожавшем меня человеке. Такое очень редко бывало, и только если это было необходимо. Мы пили на кухне чай, и я говорила, что он не красивый.
Потом потекли дни: то репетиции, то встречи, то гуляния. Было очень много придуманных дел, чтобы не ждать. А ждать было кого. Был человек, который заставлял себя ждать, и я очень переживала по этому поводу. Отношения наши подходили к концу, я это чувствовала, и так как они мне были нужны больше – переживала. Меня обманывали, искусно и красиво, и я, чувствуя это подсознанием, но не веря в это до конца, убегала от правды.
Проводили меня в четверг, а в понедельник я пришла к старому знакомому. Единственное, что мне было нужно от него это тихий угол. В его квартире, когда там не было его матери или двери его комнаты были плотно закрыты, я чувствовала себя в безопасности. Это была нора, где можно было спрятаться от всего, зарыться носом в его подушку и молчать, или кричать ему что-то. Я всегда знала, что он не скажет ничего против, и даже если скажет, то меня это не особо заденет.
Я завалилась на его узкую и жесткую кровать и молчала. Меня начали раздевать (это была плата за покой), и я расплакалась. Мне было абсолютно всё равно, что со мной сейчас сделают. Я просто рыдала. Это поведение остановило его, он стал расспрашивать, что произошло. Я долго отнекивалась, а потом проронила: “ Я влюбилась!”. “В кого?” “А кто меня знает?”, - отмахнулась я, уже стоя в дверях комнаты, обнажённая с мокрым лицом, и направилась в ванную.
Я, кажется, ещё долго была у него, и, смотря в монитор компьютера, всё думала: “И с чего я взяла, что влюбилась?” Я даже уточнила этому другу, что у меня в среду свидание. Не знаю, о ком он подумал, но я-то точно знала, кого имела в виду. Меня мучила одна мысль: как можно влюбиться почти с первого взгляда, мы ведь и не разговаривали с ним почти.
Среда. Трепет внутри и ожидание. Он подошёл ко мне не сразу. Отдавая мне мою самодельную книжку стихов, посоветовал всё же приходить в редакцию. Да, да, да! У меня был молчаливый шок, но я знала, что я приду в эту отвратительную редакцию и прочитаю тот набросок, который успела написать. Ах, да ещё я очень просила его критики, но мне было в этом отказано и обещано при встрече в редакции.
На следующий день я притащила за собой кучу людей. Я даже знаю сейчас, зачем я это сделала. Я не хотела оставаться одна, иначе я бы впала в истерику, как в тот понедельник у друга. Со мной пришёл и тот человек, вниманием которого я так дорожила до, и подруга, которой нужно это было всё, как прошлогодний снег, и спутница, которую я просто затаскала по всем местам. Каждого из них мне пришлось очень долго уговаривать, каждому приводить какие-то доводы полезности этого бесполезного для них по сути посещения.
Я прочитала свою зарисовку о нём. То, что этот прозаический кусок был о нём, знала спутница, а после и он. Он прочитал открытое письмо мне. В этих двух прозах была одна фраза, дословно приведённая из нашего с ним ночного разговора около подъезда: “Ты пытаешься изменить людей, а я их просто люблю”. Только в моём тексте слово “изменить” было резче – “переделывать”.
После того, как он закончил чтение, воцарилась тишина. Долгая тишина. Мы не смотрели друг на друга. Сомневаюсь, что кто-то понял только что происшедшее. Тишину разрядили, и уже нужно было уходить. Мне нужно было бежать, и очень помогла подруга, спешившая домой. Когда все хвосты, приведённые мной, были за дверью, я подошла к нему, и вновь спросила о критике, и в ответ получила телефон, его телефон. Вот только радоваться я не могла. Не время было радоваться и не место.
Я помню, как мне было всё равно, куда меня ведут, как я молчала в ответ этому злому человеку, который меня терял. А ведь я его любила! А его злость, рожденная оттого, что он меня не любил, убила во мне желание бежать за ним на край света. Ещё две недели тому назад я готова была ползти, не то, что бежать, ползти за ним на край света.
Я поднимала глаза к небу и ловила губами снежинки. И тогда ко мне пришёл замысел, ещё только тихонечко стучавшийся, новой прозы. Она была вскоре написана, написана для того, чтобы окольными путями признаться себе в том, что я влюбилась.
Он меня предупредил, что звонить сам не будет, а его можно застать только в выходные дни и поздно ночью. Я пыталась выдержать в пятницу вечером до двух часов ночи, но не смогла. Телефон был занят, а я очень хотела спать. Вставать приходилось рано.
Репетиции, занятия, громкие сборища, одинокие утренние поездки. Пятница, суббота. А в воскресенье я ему позвонила. Позвонила от спутницы. Я сидела на любимом кресле её собаки, около телефона, и весь наш пяти или пятнадцати минутный разговор (совершенно не помню) очищала пыльный ковер от скопившегося ворса. Не видела никого и ничего. Мы договорились встретиться в этот же день в шесть часов. Ведь до этого у меня была репетиция.
Какая там репетиция. Я кружилась под надоевших до коликов “Отпетых мошенников” и думала только о том, чтобы не опоздать. Спутница смотрела на меня ревнивыми глазами и, кажется, всё понимала. Не понимала только я, вернее, не хотела понимать. Мне просто очень интересно послушать чужие рассказы – это была отговорка для меня.
Я убежала раньше с репетиции. Села на автобус, доехала до нужной остановки, вышла. Очень боялась, что придется ждать, что я прилетела слишком рано, но как только я вышла из автобуса, я заметила (первый раз при дневном свете) его, перебегающего через дорогу.
Я совсем не помню, что мне говорили. Кажется, что-то о собаке, которая жила у него, но не кусалась, быть может, ещё что-то, не помню. Только было немного, помниться, стыдно и легко.
Быстро-быстро меня увели в комнату, закрыли дверь. Компьютер был включён. Он дёрнул мышку, загорелся экран. Я уселась напротив, на старом раскладном диванчике, по струнке, с испугу поджав ноги. Мне было очень не уютно в его комнате: во-первых, обстановка была достаточно не бедной, во-вторых, в комнате не было гармонии, которая приносит любому расслабление. А может быть, я была на столько испугана, что даже обычная наглость не помогала освоится.
Он читал, я то спускала, то поджимала под себя ноги. Читал он выразительно, иногда даже театрально. Театральным он казался в тех местах, где текст прятал его чувства за выдуманные слова. Часто бывает, что мы говорим почти обратное, подразумевая, что имеющий уши да услышит. Он несколько раз говорил, что его произведения не понятны другим, но, не смотря на это, они очень откровенные. Я понимала это. Я понимала и боялась, что мне это только кажется. Кажется, что я вижу его сквозь его произведения. Я видела все движения его души, видела девушек, которые были рядом с ним. Сначала я подумала, что это одна девушка, а потом уловила, что они разные, просто он их в чем-то сравнивал. Он очень любит проводить параллели.
Я встала. Чтение еще не было закончено. Я подошла к окну и встала за его спиной, но меня попросили сесть на тоже место. Я была очень взволнована. Я впала в молчаливый столбняк. Когда меня что-либо поражает, то я молчу, я как бы впитываю каждый звук, как бы боюсь упустить что-то и прислушиваюсь.
Когда он закончил, я прислушалась к себе. Во мне стучалось, как сердце, “Это моё! Это я должна была написать, только не успела”. Во время чтения, я иногда даже знала, какое слово будет дальше, по какой-то высшей интуиции эти слова и словосочетания отзывались во мне.
Начинало темнеть. Я не знаю, который был час, хотя на моей руке, кажется, были часы. Мы вышли в темнеющую улицу. Я подняла глаза и увидела в небе новорожденный месяц, нагло проступавший и яркий. Меня вели. Мне опять было всё равно, я думала о том, что так не может быть, что я ошибаюсь, что его произведения не могут быть так понятны мне. Я шла в указанном направлении и чуть не попала под машину. Меня ошпарило его прикосновение к моему локтю, когда он хотел мне помочь перейти дорогу.
Кажется, он спросил, нужно ли меня провожать до дому, когда мы подошли к остановке. Я сказала, что нужно. Я очень редко возвращалась домой одна, тем более вечером, как бы из рук провожатого я переходила в руки мамы, чтобы только не оставаться надолго одной.
Мы зашли в троллейбус, встали на задней площадке. Я сказала, что мне не за что держаться, до верхнего поручня я еле дотягивалась. Народу было достаточно много, и подойти к окну, где был более низкий поручень, я не могла. Я очень удивилась, когда в ответ на его предложение держаться за него, я взялась двумя руками за его куртку, а он обнял и прижал меня к себе свободной рукой. В этом жесте чувствовалась какая-то мужественность, твердость. О чем я подумала, когда положила голову на его плечо? Почему я разрешила себе это? Да, я достаточно вольно себя вела с парнями, но не это мной тогда двигало. Скорее это был жест преклонения перед силой, такое инстинктивное, женское. Да, и я была влюблена.
И ещё здесь, наверное, большую роль сыграло то, что это объятие очень напомнило руки отца. Только отец мог меня так обнять. Много рук тянулось ко мне, но не одни не были такими нежными и властными. А быть может, всё объясняет влюблённость?
Троллейбус помчался по плотине, и я всё ждала, когда же она кончиться. Я очень боялась шевельнуться. Мне казалось, что это чувство блаженства может закончиться единым движением, что он отстраниться и… Долго очень, долго ехал троллейбус, мы успели отойти к окну и не отстраниться. Видимо, он слегка оторопел от моей, с его стороны, наглости и это помешало ему изменить ситуацию. Да и что ему с этого? Ну и положила голову на плечо, ну и уберёт её, когда нужно будет выходить.
Несколько раз мы перекидывались парой фраз об проеханных остановках, и всё-таки пришёл момент, когда нужно было выходить. Я была настолько счастлива, что то, что мы, как суеверный путник и черный кот, шарахнулись друг от друга, выйдя из троллейбуса, меня почти не расстроило. Мы шли уже по знакомой ему дороге близко, но не за руки, но это вскоре изменилось. Какой навязчивой я могла ему показаться, какой липучей! Быть может, он думал о том, что попал в достаточно затруднительную ситуацию. Незнакомая девчонка нагло навязывала ему своё общество.
Дорога закончилась. На последних шагах я почувствовала, что сейчас он уйдёт, и всё это маленькое чудо скроется за ним. Я почти готова была заплакать. От переполнявших меня эмоций и усиливавшегося с каждой секундой волнения я запрыгала на месте, как раз около подъезда. Я бросила его руку повернулась в прыжке к нему лицом, топнула ногой и, кажется, закричала что-то о том, что не может это всё так просто закончится.
А потом… Я помню только то, что месяц подглядывал за нами, обнявшимися, под козырьком подъезда. Мы разговаривали о чём-то бесполезном, милом. О том, что у меня есть плюшевая игрушка мамонтёнок, которого зовут также как и его, о том, что его кто-то называл ископаемым, потому что он не курит и совсем не пьёт и ещё потому, что у него есть что-то от рыцаря.
Когда спрятался подглядывающий месяц, ему нужно было идти, возвращаться в его пещеру, в его закрытую от посторонних комнату. Мы договорились, что я позвоню ему на неделе, потому что он никогда не звонит девушкам. Почему? Не знаю. Не поняла.
Дальше? Нужно ли дальше? Нужно ли о том, что всё развивалось и завязывалось быстро? Что были сложности, споры, ссоры? О том, как мы вместе начинали понимать, что любить мало, что нужно научиться хранить любовь? Что главный закон быть открытым? Нужно ли? Я думаю, что это уже совсем другая история.
Июнь- Август 1999 г.