Ненависть

 Ненависть.


Глава I.
Стоит мальчик курсант, с ним девочка. У нее очень длинные пальцы. Она что-то объясняет. Он, молча, задумавшись, смотрит на нее. Потом оба молчат, смотрят в стороны, какое-то тихое спокойствие. Они изредка обмениваются взглядами полными понимания. Оба выходят из вагона электрички. Я смотрю вслед.
 Такое ощущение иногда возникает, что разучился нормально чувствовать и воспринимать многие вещи. У меня лишь судороги. Входят дети, толпа детей с учительницей. Какого черта их потащили в десять утра в будний день в самую давку? У меня к ним зависть, что они видят все, чувствуют. Они осматривают все предметы, которые я просто не замечаю. Они шутят по-детски, слишком по-детски, чтобы я смеялся над шутками, а над ними самими я смеяться не могу. Слишком завидую я им. Слишком хочу видеть. Смотрю в глаза одному. Зрачки как блины. У других тоже. Слишком перевозбуждены детки. Слишком много приключений. Меня тошнит. Скорее не от них, а от самого себя.
 Вышел на улицу. Грязный серый день давил. Только холодный воздух приводит в чувства.

Глава II.
 Вечер. Кафе. Сижу жду девушку, она должна с минуты на минуту подойти. Но вот звонит и говорит, что опоздает минут на двадцать. У меня есть еще двадцать минут остаться самим с собою, и я не сетую. Заказав горячего шоколада, я стал смотреть на запотевшие стекла окон. За окном Невский проспект сияет фонарями и рекламными плакатами.
 Вот и я сижу жду девушку, которая должна подойти. Что я в ней ищу? Как охотник вылавливаю жертву, но тотчас становлюсь сам жертвой. Дело не в сексе. Мне не хватает чего-то. Мне не хватает себя. Я ищу ту доброту и понимание, которые я потерял. Ищу то, что причиняет непонятное состояние презрения, вернее ненависти ко всему. На этот раз хочу быть откровенным с самим собой. Ведь мы не можем соответствовать своим идеалам. Меня к ней и к другим девушкам тянут зависть и жадность. Я хочу напитаться их добротой и заботой, словно пиявка сосущая кровь. Хочу оживить себя. Или же я настолько привык играть жизнью, что и на сей раз, лишь буду играть, а когда надоест или начну проигрывать, заброшу эту игру и уйду.
 Мне нравится ее внешность, ее улыбка, ее стан. Меня возбуждает ее взгляд и приподнятая рука. Меня вдохновляет все и ничего. Потому, что смотря на нее я начинаю презирать себя. Я не уродливый, даже бы сказал симпатичный. Но дело не в этом. Я начинаю презирать себя, что настолько слаб, что хочу ее.
 Я не сторонник воздержания. Зачем противоречить природе. Главное целомудрие – в душе! И дело опять не в воздержании. Многие аскеты избегают акта, потому что боятся себя. Они боятся своих истинных желаний. Своих страстей. Я же не боюсь, просто моя страсть требует чего-то другого. Я устал от лжи. Через силу делаю комплименты девушкам. Я не нахожу понимания.
 Я не сторонник воздержания. Мне надоела фальшь. Может, Юля разомкнет этот замкнутый друг ненависти?.. Человек, все же всегда привык надеяться, даже утверждая обратное. Такова натура его.
 Вот и она… Подошла, мы поздоровались. Она села напротив меня и улыбнулась. И я уже не знаю кто жертва. Это не важно. Не для меня, но для нее. Я заказал ей шоколада со сливками и мороженое. А сам сидел и смотрел на нее. Мне не хотелось говорить. Но я подумал, что молчание может только оттолкнуть ее от меня, упускать ее не хотелось. Я начал рассказывать какие-то анекдоты, потом долго про что-то говорил. Мне это не надо было, я это знал. Но для формы это необходимо. Если я буду молчать, то это может не понравиться ей. Мы знакомы буквально несколько дней и почти ничего не знаем друг о друге. И формы приличия надо соблюдать.

Глава III.
 Стою на балконе, курю сигарету. Небо переливается кораллами, но я этого не вижу. Я думаю о том, как прошел вечер. Вроде все хорошо прошло. Не приятно только то, что я постоянно нес какую-то ахинею. Зачем? Стандарты. Постоянно надо ко всему подходить поступью вора, чтобы не спугнуть, спугнуть от неожиданности. Если бы я ей прямо сказал, что я думал, то мог бы отпугнуть. Всему нужна атмосфера. В другой обстановке, даже не поняв меня, она бы адекватно восприняла бы все. А сразу все нельзя.
 Захожу с балкона в комнату и сажусь в кресло. Вытягиваю ноги и смотрю в потолок. Да, длинные каштановые волосы, синие глаза, элегантно свободные жесты руки… Красиво. Но что я в ней искал? Нашел ли? Не знаю, что-то в ней есть. Какая-то привлекательность и ум есть. Далеко не глупая. Живая, веселая, сама готова пошутить или заговорить на какую-нибудь умную тему. Много романтики в ней. Это убивает меня. Я слишком этому завидую. Это оживляет меня. Слишком это притягивает. Блеск в ее глазах бросает в невольную дрожь. Ничего красотка!
 Вообще-то, мне и одному хорошо. Но эта чертова зависть!… Я много думал о жизни. Я много думал о смерти. Смерть предстала передо мной небольшой тайной жизни. Ибо жизнь дает ей право на существование. Я много думал обо всем, но вот уже несколько дней ничего не писал, не записывал, да и нечего было писать. Вот сейчас нарисую пару строк о том, что я думал в кафе, и о том, что думаю сейчас…

Глава IV.
 Чего-то не спится. Я снова на балконе. Снова разные дурацкие мысли. В полусне мысли в голове приобретают очень странную форму. Совершенно другая логика. Хотя часто посещают достаточно умные мысли. А сейчас мне просто не спится. Все какое-то странное, такое тихое и спокойное. Нет никого. Я один. И все я завидую тем детям, завидую Юле. Они чувствуют себя, или по крайней мере думают так. А я словно схожу с ума.
 Горькая сигарета дымит во рту. Смола оседает во рту. Смотрю на этот дым. Такое ощущение, что это не дым, и только силой мысли понимаю это. На улице ночь. Я начинаю ходить по комнате, не включая света. Я не узнаю стены, не узнаю, потому что слишком к ним привык. Я их не вижу. Хотя знаю, что они есть. Вспоминаю детей, их лица, и мне становится так неприятно. Не могу смотреть на эти лица, не хочу вспоминать их. Но они то и дело появляются перед моими глазами, говорят и шутят. Потом мальчик, который стоял лицом ко мне, посмотрел на меня своими большими глазами, почти сплошными зрачками, и сказал: «Что с вами, дяденька? Вы, видать, потеряли себя? Извините, я ничем не могу помочь!..». «ничем не могу помочь… не могу помочь… ничем.. помочь…». Уберите эти лица от меня! Головы расплываются, лица то удлиняются, то сужаются. А глаза все больше и больше, и смотрят. «ничем не могу помочь…».
 Уберите от меня эти детские лица! Я не могу их больше видеть! В их глазах то, что я потерял… Они просты. Я им завидую. Я их боюсь. Не надо мучить меня! Я лег и закрыл глаза. Нет, они снова и снова мельтешат передо мной, словно пытаются проникнуть в меня, открыть невидимую дверь и уничтожить все, что там внутри этой крепости. Уже нет ничего святого. Все миф. И они это знают. Но они пытаются верить нам. Все миф… Нет ни добра, ни зла, ни праведности, ни греха. Нет ни райя, ни ада. Все миф. Они не понимают зачем мы все это придумали, почему у нас такая большая фантазия и еще большая вера в эту фантазию, в виртуальный мир, которому мы полностью отдались, ревностно защищая его существование.
 Уберите эти лица! Хочу спать! Нет не столько спать, сколько нового дня, чтобы побыстрее прошел этот кошмар. Дайте мне спать!

Глава V.
 И смотрю я на лица. И вижу расплывчатые субстанции. Иду вместе с Юлей по Невскому. На улице снег. Снег осыпает город, снежинки кружат и тают на губах вместе со сладкими поцелуями. Этот холод – холод ожидания тепла, ее тепла. Мы держимся за руки, все как полагается, все как нужно, все как у всех. Мне это нравится, но меня это раздражает. Я повторяюсь, повторяю те же движения и слова, которые говорил другим девушкам. Банально и фальшиво.
 А снег идет, ничего не подозревая. И я ненавижу себя. Завидую ей, что она наслаждается этими мгновениями, что ей нравится меня целовать. Мне тоже нравится, и поэтому я себя еще больше ненавижу. Я не захотел сидеть ни в каком кафе, не захотел идти в кино. Меня от всего воротит. Больше всего меня раздражает то, что я еще чего-то хочу. Законы природы. Природа наша заставляет нас хотеть. Но я разучился чувствовать мгновения, разучился искренне любить, искренне смотреть на все. Когда же я начинаю ощущать наслаждение, то вмешивается мое сознание, и я с этим ощущением уже не одно, я превращаюсь просто в зрителя.
 И сейчас я такой же зритель, когда целую Юлю, когда смотрю на снег. И сочетания прохладных снежинок с горячим сладким поцелуем вызывает лишь интерес дотошного эстета. Или просто этакое декадентство, расплывшееся в своей усмешке над жизнью. Давайте сыграем во смерть. Не зачем. Она и так везде преследует. Тогда давайте сыграем в жизнь. И эта игра – очередной облик, фальшивый облик, очередной миф, очередные рамки. Новые правила жизнь расставила. И вопрос в том, насколько эти правила дадут вести игру, насколько будут просторны рамки.
 Конечно, я этого всего не говорю Юле. Она думает, что я молчу, потому что наслаждаюсь красотой города, красотой мгновения, красотой ее. Может, она просто не уловила в моем взгляде блеск ненависти, может, она восприняла его за огонек восхищения. И вот она мне шепчет слова восхищения. А у меня лишь ненависть и мщение, будто я сам себе за что-то мщу, или затерялся, чего-то ищу.
 Я пытаюсь возродить в себе хотя бы на мгновение ощущение наслаждения, а когда почти удается, я ударяюсь о какую-то невидимую стену, стену сознания, стену переживания. И глаза все больше блестят, и я лихорадочно ее целую. Мы уже сидим на скамейке на Манежке. Я словно пытаюсь ускользнуть от себя, как скользкая холодная змея, но не получается, я лишь хватаюсь зубами за хвост свой, пронзая свою плоть очередной порцией яда.
 Еще больше яда в ней, в моей спутнице. Она не виновата, виноват я. Я завидую ее состоянию, завидую ее чувствам, завидую ее глазам, ее рукам, ее единению с состоянием. Я же чувствую себя расслоенным, поделенным на части во всех координатах пространства и времени. У каждого бывает такое состояние, но когда оно затягивается и мешает восприятию, то это уже болезнь.

Глава VI.
 Проводил Юлю домой. Страстный поцелуй оставил привкус сладости. Но вот я сижу в кресле. На столике разложены книги. Л. Толстой пишет: «Мы устроили себе жизнь, противную и нравственной и физической природе человека, и, живя такой жизнью, хотим быть свободны.» Да, я с этим согласен. Но я не могу и воспринять его доводы по поводу жизни. Другое время. Вопрос уже стоит о полном изменении сознания человека, об изменении его восприятия, изменении его понятия о добре и зле, о хорошем и плохом, о приятном и противном. Людей, которые думают и говорят об этом принято называть маргиналами, так удобно. Хотя маргиналом можно назвать любого человека, который отклонился от общего потока, независимо в какую сторону и куда, и почему. Коперник тоже был в свое время маргиналом. И когда такие люди не находят понимания, когда их взгляды и выводы отклоняются или объявляются опасными, то их выживают, и они уже, как отверженные, совершают непонятные для других поступки. Так и с Л. Толстым было, человеком, которого в последствии Ленин назвал «зеркалом русской революции», ибо он был из тех, кто воздвиг новые идеалы, новое восприятия, кто рушил старые ненужные мифы.
 По сути, любая система восприятия и жизнедеятельности есть миф, но вопрос в том насколько этот миф соответствует реальности и потребностям, развитию мысли и изменению среды обитания. Построение нового мифа – не есть плохо, если он будет более адекватен. Многие говорят: «Зачем рушить старый миф, чтобы построить новый? Оставим лучше старый!». Нет, это не так. Абсолютных истин нет. Миф в данном случае выступает как форма организации общества, форма восприятия. А сознание в зависимости от развития меняется, и возникает необходимость в построении нового мифа, более широкого, но с другим базисом. Каким он будет, – покажет время. И я не говорю о построении сверхчеловека, как у Ницше, а лишь об изменении формы восприятия. Человек меняется по ходу истории. Человек, который жил три тысячи лет назад – не такой человек, как в нашем восприятии. Следственно, когда мы говорим о человеческой истории, мы говорим условно, это вопрос преемственности.
 Дым от сигарет наполнил комнату. Я сел записать свои мысли, свои чувства. И все снова будто бы смешалось, и я пытаюсь выстроить цепь своих мыслей. И словно от меня только остались мысли и дым сигарет.

Глава VII.
 Снова бессонница. Теперь я боюсь спать. Как только я ложусь и собираюсь заснуть, меня охватывает паника, словно я что-то забыл, или упустил. День прошел нормально. Утром был в университете, потом приехал домой, поел и сел заниматься. Ничего особенного. С Юлей сегодня не встречался, у нее какие-то дела. Это и не важно.
 Пошел на кухню, сделал чаю. Сижу и смотрю в кружку. Читать не хочется, слишком устали глаза. Что ж делать? Так и сижу. В ауте. В голове мелькают разные образы, разные лица и выражения лиц. Вот секретарша сидит что-то листает и думает, как бы поскорее свалить. Вот преподаватель что-то читает, а все сидят и пытаются понять суть его слов. У меня в голове все переворачивается и выворачивается наизнанку. И голос преподавателя звучит как машина. Я хочу заснуть, но не могу, нельзя. Хочу спать, но нельзя.
 Надо залезть в интернет посмотреть чего-нибудь. Интересно порыться в этой свалке. А эти буквы будут бегать перед глазами. Нет, не пойду. Буквы будут разбегаться, а я буду тупо смотреть на них и ничего не понимать.
 И снова ложусь я, кровать, кажется, поглощает меня всего. Какая-то странная клаустрофобия, сонофобия. Боюсь уйти в тот мир, где все неподвластно мне. Я жажду течения, которое бы унесло меня, которому я смог бы отдаться, но я не могу. Стены поглощают меня. Ухожу в сон, но тревога удерживает от сна. Я задыхаюсь, весь в поту, переворачиваюсь с одного бока на другой, и снова, и снова.
 День прошел, как обычно, как предполагалось. Может, это меня и мучает. Может, я просто не хочу повседневности? Ну и что же? Все живут. Многие живут себе и живут, не думая ни о чем. Закрываю глаза, передо мной лица и виды, такие, как на картинах Филонова, непонятные, все в какой-то сумасшедшей мозаике. Вот снова встаю. Снова ложусь.
 Меня мучают все эти лица, все эти образы, которые меня каждый день окружают. Слишком все они фальшивые. Эта скорлупа и форма так мне надоели! Устал от них. Они для меня устарели, как устарела мода на корсеты у женщин. Мне нужна свобода, естественность. Но где же я ее найду? Кто мне даст быть самим собой.
 И снова я себя ненавижу! Снова ненавижу все свои образы, слова. Ненавижу когда играю в любовь, ненавижу, когда соблазняю. Ненавижу говорить банальные комплименты. Ненавижу кланяться тем, кому должен по статусу кланяться. Ненавижу выносить тех, кого должен потому, что они могут мне портить жизнь еще больше. Ненавижу фальшивые беседы, разговоры ни о чем. Ненавижу банальные уловки любовниц. Ненавижу себя. Ненавижу все.

Глава VIII.
 Андрей сидит напротив меня в столовой. Он уверяет, что не будет заниматься сексом до своей свадьбы. Он слишком слаб, чтобы сделать это. В нем борются два демона: один говорит: «давай! Соблазняй всех девушек!», другой говорит: «не надо! Ты делаешь грех!». Греха уже нет. Грех умер. Я это знаю. Есть ничтожество, есть низость и подлость. Он хочет чего-то, но ему надо другое. Ему нужна любовь. Он это знает, но он бросается в крайности из-за того, что он чувствует себя loser’ом. Он не достигает того, чего хочет, и поэтому создает себе иллюзию. Он ищет спасения в религии. Но она мертва. Она очередной миф. Высший дух и разум не может быть так ничтожен, чтобы требовать поклонения, ибо само поклонение есть идолопоклонничество, миф. Преклонять голову – это метафора. Пространство – система координат, выдуманная человеком, которая не есть такая, какой ее мы представляем. Мы просто ее упрощаем, редуцируем, и верим в собственное творение. Это форма идолопоклонничества.
 Мы создали себе бога и верим в него такого, какого мы создали сами. Мы не знаем, каков он на самом деле, поэтому отдаемся своему воображению, основанному на стереотипах, и верим в собственное воображение. Верим тому, что сами и создали. Убей идолопоклонника в себе, и только тогда ты сможешь поверить в Бога. Но люди желают настаивать на том, что Бог – форма идола, сами того не подозревая. Они проклинают идолов, и сами же возводят других, которым поклоняются. Не есть ли потребительские ценности – формы идолопоклонничества, так же, как и абстрактное представление о Всевышнем?
 Андрей сидит передо мной, и я вижу, как он пытается избавиться от стереотипов, от своего идола сладострастия и чревоугодия, но он попадает все в туже ловушку – в сети религии, идолопоклонничества. Он ставит себе все новые границы, спасаясь от своих демонов, но он только загоняет себя в угол. Он говорит, что боится людей-бесов. Людей-бесов нет. Это миф. Он ограничивает себя мифами. Он обрекает свой разум и свое сердце на вечную тюрьму, из которой боится вырваться, боясь попасть в более кровожадные лапы.
 Но не стоит бояться. Надо верить в себя. Надо верить в жизнь. Но он не может, он наслаждается воздвигнутыми стенами, которые обрекают его на вечную муку. Зачем тебе нужен Бог, если ты будешь Его бояться? Он станет твоим дьяволом! Тебе нужен Бог, которого ты бы любил, через которого ты бы полюбил. Не огораживай себя рамками, но и не пускайся в распутство. Сложно. Но жизнь сама по себе сложна, если ее заранее бояться. Если у тебя есть грех, то открой ему двери, выпусти его и изгони. Не иди с ним в ногу, но убей его. Не играй с ним, но вызови на дуэль. Не бойся его, но и не наслаждайся им. Пойми его, и избавься навеки от его преследования.
 Андрей мне говорит о том, что он избирает путь праведный, а руки у него трясутся, трясется голос. Глаза горят и нервно моргают. Руки поднимаются, но не знают куда им направится. Ноги дергаются, не знают покоя. И он еще говорит о праведности! Какая праведность в избавлении себя от желанного? Праведность – в нежелании низости, неестественности. Хотя и сама праведность занимается суицидом…
 Мы вышли во дворик университета, закурили. Я молчу. Не хочу ничего говорить. Незачем. Мои слова сейчас ты не поймешь. Слишком велика твоя уверенность в мифе, который в моих глазах уже давно рухнул. Я не хочу отталкивать тебя, ибо это тебя не спасет. Да и зачем спасаться? Бог любит естественность. Он любит всех.
 Я ухожу, попрощавшись, но ничего не говоря. Да знает ли кто, что наступает новая эпоха? Былые мифы сгнили, их правда умерла у меня на глазах. А видел ли кто?

Глава IX.

 Иду я в снег, мне он приятен. Он бьет мне в лицо снежинками острыми и мокрыми, и это дает мне понять, что я еще есть. А почему я есть? Вечный вопрос мира, но зачастую совершенно бесполезный. Иду в сторону площади Искусств по Итальянской улице. Серые афиши, потерявшие свои краски, смотрят на меня уныло. Мне не приятны улыбки актеров, мне не приятны эти большие буквы, мне не приятно само то, что эти афиши есть.
 Фонари разбавляют серость болезненно-оражевыми красками ржавчины. Я чувствую, что многое упустил, упустил в суете, в погоне за тем, чтобы сидеть в мягком кресле, курить импортные сигареты. Мне этого не нужно. Для счастья этого слишком мало. Что надо человеку для счастья? Сохранить себя, обеспечить жизнедеятельность и чувство счастья. И все.
 Но меня охватывает тревога. Я выбегаю на улицу, как сумасшедший, чтобы потерять себя во дворах, на улицах полных болезненной ржавчины и грязи ничтожности те, кто вокруг. Меня охватывает чувство паники. То, ради чего вкалываешь, оказывается туманом счастья. Чувствуешь себя обманутым, преданным всем обществом, всеми людьми.
 Скамейки на площади были пусты. Никому не хочется сидеть в холоде под снегом, подвергать себя холодному ветру. Я подошел к одной скамейке и сел. Длинное пальто предохраняло от сырости и снега.
 Деревья распустили свои ветви, которые, как телефонные провода, путались в моей голове, перемешивались. В каждой ветке я узнавал то, или иное лицо. Но ветки молчаливые, а лица перекошенные, готовые вот-вот плеваться и извергать вязкую блевотину чистой ненависти и злости. И моя печаль смотрит на эти ветви и ненавидит их, завидует тому, что они хотя бы такие и знают, что они такие. Хотя кто знает? Но кто-то в чем-то уверен. И я завидую самой уверенности, и ненавижу ее, не только потому, что у меня нет ее, но и потому, что она лжива и готова вот-вот распасться. И я ненавижу себя, потому я не могу ничего сделать, чтобы что-то конкретно изменить. Меня охватывает паника времени. Всему свое время, и я это понимаю, понимаю хорошо.
 И вот я смотрю сквозь стены, сквозь плакаты, сквозь витрины магазинов, сквозь опустошенных людей, и я вижу, как сгущается энергия, готовится выйти из состояния затхлости. Вижу новый мир. Но ему свое время.
 Падут рамки, сковывающие новый мир, произрастающий изнутри, рвущий гнилые ограды. Надо вырастить этот мир, он пока что цветок, нежный и тонкий, но он произрастет и расцветет. А пока надо за ним ухаживать, лелеять его своими переживаниями, поливать своей верой.
 И вот все рушится, что держало взаперти этот цветок… Немного забегаю вперед…
 Пронеслась метель, и я понимаю, что еще тут. Передо мной все тот же мир. Всему свое время. И новое время уже наступает…

Глава X.

 Звонит Юля. Долго пытается выразить свою мысль словами. Я ее прошу не извиваться змеей, а говорить все прямо. Она говорит, что мы не подходим друг другу, хотя я ей симпатичен. Я не знаю, что говорить, говорю просто: «И что из этого?». Разговор долго крутится вокруг каких-то дурацких оправданий, которые мне наскучили. Ну хорошо, давай расстанемся! Она долго прощается. Ладно. Нажимаю пальцем на копку выключения, потом отрываю палец и слышу долгий гудок. Кладу трубку, а гудок все у меня в голове…
 Ушла. Ладно. Не хочу об этом думать. Мне себя становится жалко, но и это чувство быстро проходит. Все таки в поцелуях под снегом что-то было, но что? Мое состояние, мое другое состояние.
 Я сажусь в кресло. Закрываю глаза. В голове моей смех детей из электрички,
длинные пальцы девушки, Юлины глаза, устремленные на меня, снег. Все
перемешивается. Маленький мальчик улыбается. Мне противно на него
смотреть. Мне хочется не видеть его, но я глаза не открываю, жду. Чувствую
как снег тает на моем лице. Юля смеется, она смеется так невинно, что по мне
мурашки пробегают. Меня бросает в дрожь. А она все смеется и смеется и
показывает на мальчика, который все смотрит на меня. У него голова
увеличивается, вокруг головы синее газовое пламя. Он ехидно улыбается, потом
его улыбка становится жалеющей. У Юли такое же. Девушка с длинными
пальцами поворачивается ко мне, и тоже в ее взгляде читаю жалость. Я сгораю в
этой жалости, я их ненавижу, ненавижу себя. Ненавижу всех. Ненависть
поглощает меня. И тут я слышу взрыв, вернее чувствую его. Он проходит по
мне, по моим конечностям. Взрыв.