Бумаги и трубы
По идее, ехать он должен был не один, а со своим “начальником” – бывшим другом, который и позвал Диму в эту гребаную контору в качестве помощника. Довольно быстро выяснилось, что этот мудак, которого Дима долгие годы считал своим другом и “прекрасным валенком”, предпочел стать начальником по отношению к доброму Диме, кидать его на бабки, а дружбу послать нахуй. Мудак сказал, что Дима его не знает, что дружба дружбой, а служба службой, и ушел, не докурив своей сигареты. Самое обидное было в том, что он даже не понял сути своего поступка, сделал это автоматически, естественно, что, впрочем, отнюдь не искупает его вины перед Авалокитешварой.
На пару дней Дима потерял веру в человечество, но потом съездил к любимой девушке в соседний город, пречудесно побухал на природе с приятелями и успокоился. Застебу урода, думал Дима. Воистину верно, что наши враги в этом суровом сансарическом дерьме – это бывшие друзья молодости, пахнущей пыльными воробьями, счастливым осенним опьянением и любовными эскападками.
Молодые люди забрались в КАМАЗ, татарин стал ругаться на мудака за то, что тот как всегда слишком сильно хлопнул дверцей, они поехали. Туман мало-помалу рассеивался, однако паучья развязка на выезде из города вся тонула в густой белой сырости. Машина выписывала кренделя, пробираясь на нужную магистраль, то вверху, то внизу проплывали под разными углами мосты, пейзаж становился все более сталкерским и запущенным. На многие километры вокруг простирались оптовые базы, овощехранилища, склады, сараи и недостроенные корпуса предположительно-бетономешательных заводов. Обычные пикуля. Татарин разглагольствовал о длиннющих очередях, в которых им придется отстоять, о кранах-погрузчиках и о еб твою мать.
Машина задергалась, свернув на какую-то уж совсем проселочную дорогу. В общем, это была и не дорога совсем, а длинная куча щебенки, утрамбованная колесами многочисленных машин до состояния длинной ямы щебенки. Вдоль всей этой ямы кувыркались легковушки и грузовики. Татарин молчал. В конце концов, КАМАЗ встал, уткнувшись в задницу какого-то другого грузовоза. Началось, подумал Дима.
База Сталепромышленной компании предстала перед ним во всей своей первобытно-новорусской красе. Края бетонного забора с колючкой поверху тонули справа и слева за кучами всякой грязи, сливавшейся с кусками тумана и соснами. Очередь машин упиралась в тщедушную веревочку, протянутую от края забора к массивной кирпичной будке, символизировавшей проходную. За воротами виднелось несколько промышленных корпусов, покрашенных в зеленый цвет.
Дима начал бегать с бумажками. Бегать от будки к КАМАЗу, от КАМАЗа к офису, от офиса обратно к КАМАЗу и т.д. КАМАЗ пропустили на территорию, и Дима начал стоять. Стоять пришлось в небольшом помещении офиса, где оформляли накладные по безналичному расчету. На двери, ведущей в это частнособственническое заведение, среди других висела небольшая бумажка, сообщавшая о том, что оформление накладных по платежным поручительствам временно приостановлено. У-у-у-у, подумал Дима, где-то у меня в папке была бумажка с таким названием. Будет архискверно, если меня завернут и обломают с трубами...
В конторе бумажками заправлял средних размеров мужичок со светлой курчавой шевелюрой и тяжелым насморком. Свои манипуляции над клавиатурой и принтером он сопровождал веселыми, но грубоватыми матерными шуточками, которым его гнусавый голос придавал некий обиженный тон. Впрочем, когда ему случалось звонить по телефону и спрашивать Оленьку, Юленьку или Светочку, в его интонациях сквозило нечто, интуитивно напоминавшее сопли в сахаре. Кроме него в помещении хмуро перебирали какие-то толстые прайсы мужики в спецжилетках с телефонами и промасленными руками. Вдоль стены с картой города потело несколько “покупателей”.
Димин напарник, постоял было немного вместе с ним, сбегал до КАМАЗа и стал звонить по телефону к ним в контору. Он жаловался трубке, что ему надо на встречу с каким-то заказчиком, а здесь плохо и еще долго так будет, кроме того, он не представлял, где вообще он находится географически, и как отсюда выбраться. Дима ехидно подумал, что, вот урод, карта тебе нарисована на стене, смотри, еб твою мать, и ****уй отсюдова. В конце - концов, он свалил. А Дима остался и потел еще два с половиной часа.
Мужики, стоящие дальше всех от стола, уже начинали поругиваться, когда подошла очередь Димы. Ему не стали задавать всякие каверзные вопросы вроде: каков ваш юридический адрес или где указан ЕНН? Все срослось. Он счастливо схватил подписанные и проштампованные бумажки и свалил искать где-то на территории кладовщика по имени Алексей в куртке с желтым верхом.
Подходящих под это описание мужиков оказалось несколько. Все они расхаживали между грузовиков и аккуратных курганов металлопроката, властно матерились и показывали пальцами в разные стороны. Между ними в задумчивости и нерешительности стояли и ходили счастливые приобретатели металлического дерьма. Один из мужиков на удивление быстро удовлетворил просьбу Димы объяснить, где лежат квадратные трубы диаметром 20 милиметров, и Дима ускакал за татарином.
Последующие манипуляции с материей и пространством показались Диме стремительными по сравнению с длительным отстоем в офисе. Он таскал вместе со своим татарином эти трубы, бегал назад в офис оплачивать за наличный расчет резку (“Резка” – это несложная операция, суть которой сводится к тому, что предмет, который в её начале был целостным, в конце её пребывает разделенным на несколько частей по выбору субъекта. По своим лингво-социальным качествам “резка” находится где-то посредине между “проездом” в его трамвайном смысле и “сваркой”. Дима говорил с хмурым и малословным пролетарием разрезавшим железо при помощи специальной пилы, монолитно установленной прямо под открытым уральским небом...
Когда щебеночная канава, ведущая в это странное царство крупногабаритных металлических предметов, грузовых автомобилей и промасленных грубых мужчин, скрылась за поворотом, и над головой у Димы замелькали эстакады развязки, он невольно ощутил “радость выполненного долга”. Он ясно представил себе, как вернется в свою контору, значительный своей усталостью, и не будет больше сегодня ничего делать, наслаждаясь ролью добытчика.
Но такие мысли продолжались недолго. Уже на подъезде к зданию бывшего общежития Политехнического Техникума, где располагалась Димина фирма, они уступили место обычному отупению. Такое отупение близко к чистому созерцанию, которого путем долгих тренировок достигают тибетские монахи. Оно также находится в родственной связи с тем, что молодые философствующие янки иногда называют “прорывом в сейчас”. Тем не менее, “отупение” надо считать истинно российским способом высокодуховного общения со Вселенной. Оно не означает, как можно сперва подумать, какого-то ограниченного загруза или физического ступора. В таком состоянии можно легко ударить человека канистрой по голове или склеить девушку в очереди за стипендией. Все равно. Эффект единения (единения с чем бы то ни было) в этот момент настолько велик, что все происходит словно само собой, естественно и непринужденно.
Дима понял, что он скоро уволится, и по-детски глупо улыбнулся в поганое небо.
07.09.99
Екатеринбург
Свидетельство о публикации №205080300068