Возьми мою боль

Быть в ясном сознании — вот истинная болезнь, протекающая по всем правилам болезни.
Федор Достоевский.



Ровно в полночь тишину полумрака моей спальной комнаты разрезал телефонный звонок. Я нажал кнопку громкой связи, чтобы не поднимать трубку.
«Алло?» — спросил мягкий приятный женский голос.
«Говорите» — ответил я.
«Клиника безнадежно больных беспокоит вас. Вы истребляете тараканов?».
«Да. Но почему вы ночью звоните?».
«Необходим ночной выезд. Днем наша клиника не работает…».

…В два часа ночи я был на месте. В вестибюле больницы горела только лампа на столе дежурного. Встретившие меня сестры в белых халатах и одинаковых темно-серых чулках отбрасывали длинные тени, ложившиеся на ядовито-зеленый линолеум.
«Идите за нами» — сказала одна из них.
Мне не понравился тон, да и сама ситуация с ночным вызовом, который я добросовестно принял, требовала все же некоторой определенности.
«Послушайте», — я подождал, пока удалявшиеся во чрево коридора тени остановятся, — «Прежде договоримся об… оплате» — да, именно так, по-деловому, необходимо все сразу выяснить, подумал я. Мне показалось, меня они поняли. Одна из сестер вернулась ко мне и с улыбкой протянула пачку купюр. «Здесь даже больше, чем тараканов во всех палатах нашей больницы».
«…А вам требуется обработать только одну больничную палату» — это уже добавила вторая сестра, подошедшая ко мне.
«Спасибо…» — я взял пачку с деньгами и попытался улыбнуться в ответ, — «В принципе, нет проблем, хотя просто немного странно, что именно ночью… впрочем, тараканы — они ведь такие, выползают именно по ночам, так что нет проблем, пойдемте».
Мы прошли длинный темный коридор, который закончился в конце поворотом и лестницей на второй этаж.
Сестры жестом пригласили меня идти вперед.
Поднимаясь по лестнице, я начал испытывать тревогу. Вспомнил, что больница была одноэтажной — я отчетливо видел это, когда подъезжал к лечебнице на такси. «Не думайте ни о чем» — послышался гипнотически спокойный голос сзади. К моему удивлению, тревога испарилась, и с каждым шагом мне все более интересным становился этот путь наверх.
Второй пролет лестницы, площадка, и дверь, которая стремительно распахнулась сама, или ее открыл кто-то, кого я в темноте не видел. Такой же длинный коридор, только теперь в обратном направлении, его конец и снова лестница — на третий этаж. И снова наверху кто-то распахнул двери.
Мы шли молча, я — впереди, две сестры за мной, и с каждым шагом я все четче представлял, ГДЕ находится палата, в которую мне необходимо попасть.
Сделав несколько шагов по коридору третьего этажа, я остановился у одной двери. Я был абсолютно уверен, что это именно ТА дверь.
Дверь распахнулась сама, я вошел, и она сразу же захлопнулась у меня за спиной.

«О-хо-хо! Смотрите, кто пришел!» — воскликнул сидящий на кровати человечек, который будто ждал меня в этот неурочный час.
Только мгновение я смотрел на него, здешнего обитателя клиники, и сразу отвел глаза в сторону — в отвращении.
Палата, в которой я находился, была небольшой, кровать здесь была единственной, и рядом с кроватью — желтая тумбочка, на которой стоял яркий светильник.
«Необходимо начать с тумбочки» — решил я и шагнул к свету, но видимо, зацепил ногой за провод, так как послышался резкий щелчок и светильник потух.
«Завидую тебе» — раздался в темноте голос. Я рассмеялся, сам не знаю чему, видимо, нелепой ситуации как таковой. И потом спросил у Него: «Чему завидовать?».
«Завидовать плохо, правда?» — издевательски протянул безнадежно больной, и продолжил: «А я завидую, понял, ты?».
«А ты кто?» — небрежно бросил ему я. Вновь состояние тревоги начало овладевать мною, и я больше всего боялся выдать эту неуверенность, особенно — перед Ним.
«О, ты действительно не знаешь, кто я?» — с искренним удивлением спросил Он. — «Ты шел, и был уверен, что идешь именно туда, и теперь не понимаешь?».
«Не понимаю» — сказал я.
«Не хочешь признаться, только и всего. Я — твоя Тень».
«В чем признаваться? Я тебя не вижу и не хочу видеть, вот и все».
«Вот этому я и завидую… Вот этой твоей простоте выбора, что видеть и что не видеть, что знать и что — не знать, во что верить и во что — не верить» — произнес мой безнадежно больной собеседник. — «Но ты не знаешь моей власти» — сухо добавил он. — «А в моей власти сделать так, что ты будешь ВИДЕТЬ, даже если не захочешь».

Меня начал раздражать его голос. Между тем речь безнадежно больного становилась все более напористой и вызывающей.
«Молчи. Теперь говорить тоже буду только я, а ты будешь только СЛЫШАТЬ. Даже если не захочешь. Вряд ли ты смотрел на этом мир больше, чем одно мгновение, больше, чем смотрел на меня… Ты смотрел, вынося свой мгновенный приговор, но даже не видел, о чем судишь. Как и миллион таких как ты, ТЫ вряд ли во что-то верил, пожалуй, только надеялся, по инерции, и никого не любил. То, что ты именовал любовью, я бы окрестил твоей жалостливой любовью к хромой собаке. Нет, даже не к собаке — к покосившемуся телеграфному столбу».
Я сел на пол.
«Засыпай» — сказал он. — «Только сны, которые ты раньше считал своими, больше твоими не являются».
О, нет! Я убью его! В ярости я снова вскочил на ноги и УВИДЕЛ, как его светлые волосы были перепутаны с лунными нитями.

Его глаза были как лунные камни. Из глаз блеснули две плети, которые мгновенно закрутили свои языки о мои запястья, и резко потянули к себе. Я упал животом на железный панцирь кровати. Сверху меня накрыло одеяло. Он лег рядом со мной, поверх одеяла и сказал: «Ты мертвец. Смотри же на нас двоих сверху».

В его руке было яблоко. Такое большое и красное. Почему-то я знал, что оно большое, хотя я не видел теперь его глаз и не знал, с чем сравниваю. Он дышал. Дыхание его было родным, я знал это дыхание всегда… но что-то теперь испугало меня. Я видел, как моя фигура вырвалась из-под одеяла, стала пятится и в конце-концов забилась в угол, застыв там. Он все еще лежал навзничь и дышал, дыхание же его становилось все более порывистым, громким, неровным.
Казалось, он силится застонать или разрыдаться, но не может. «У него не получится заплакать, он просто Тень» — подумал я. Мне захотелось взять его боль себе.
В это время одеяло, на котором он лежал, выползло из-под него как змея, и медленно стекло с кровати. Теперь Его тело было обнаженным и казалось высеченным из молочного мрамора. «Это из-за луны» — снова подумал я.
На кровать прыгнула кошка. Моя кошка, сиамской породы, с белыми лапками. Но сейчас ее лапки не были белыми… «Должно быть, она перемазала свои лапки в золе» — решил я, и мне захотелось прогнать кошку с кровати — «Она перепачкает девственный мрамор». Увы, кошка, не замечала меня. Внимательно оглянувшись вокруг, она деловито стала приближаться к распростертому телу. Взобралась на мраморный живот и улеглась, и была теперь не кошкой, а только темным мохнатым клубком. И я подумал: «Не холодно ли ей лежать на камне?». Я встал и вышел из угла, тихо подошел к кровати и встал на колени. Рукой медленно провел по кошке. Она легко скатилась на пол, это был только ком шерсти.

Я приподнялся на руках и осторожно лег на молочный камень, твердый и холодный. Он был неподвижен.
Мою грудь, живот, бедра свело судорогой от холода. Мое сердце не билось.
«Где жизнь? Здесь все обман?» — в молчаливом отчаянии спрашивал я сам себя…
И вдруг что-то толкнуло меня в грудь, извне. Еще, еще.
И каждый толчок вливал мне под ребра тепло.
«Его грудь? Его сердце?».
Я чувствовал теперь его тело под собой.
Я накрывал его вместо одеяла.
Мы оба были уже горячими.
Настолько горячими, что выступала влага.
Весь воздух наполнился горячими запахами.
Этот дурманящий воздух стал оранжевым.
Я осознал, что горю.
Пламя вспыхнуло на шее, в адамовом яблоке, я старался оттолкнуть Его от себя, чтобы не дать и ему загореться. Но Тень обхватила меня руками, яростно сцепив пальцы. Пылал уже мой мозг, я задыхался. И наступило мгновение, когда я отчетливо ярко осознал, что это
КОНЕЦ.


ПОСТСКРИПТУМ:
Утром я проснулся в своей спальне, на кровати — не понять, где простыни, где подушки, все вывернуто и перевернуто, сам голый, и мне холодно, как обычно бывает холодно по утрам, когда соскользнуло одеяло, а окно распахнуто настежь... На подоконнике сидела кошка и внимательно смотрела на меня.