Один день из жизни провинциального dj

 


ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО DJ(отрывок из повести)


 

Они прилетели вновь. Сквозь черно-белые картинки загадочного сна пробивалось их размеренное воркование. Оно стучалось в замерзшее окно, кралось по скользкому шелку лиловых занавесок, стекало на смятую подушку и замирало возле похмельной головы, словно наглая кошка, нашкодившая накануне. Потом звуки скатывались по дрожащей руке, касающейся холодного пола, и убегали через щель приоткрытой двери, сталкиваясь со сквозняками в прихожей, умирали там навсегда. Эта музыка могла бы быть вечной, нужно только не открывать глаза, чтобы не нарушить сладкую гармонию предрассветного сна и чудного говора диких серых голубей, сидящих на карнизах окон. Эта музыка была самой любимой, самой желанной в утренние минуты, когда все остальные звуки в доме еще только пытаются очнуться от долгого зимнего ночного плена. Часы на стене будто замерли, лишь еле уловимо легкое пощелкивание секундной стрелки, напоминающей о неумолимом течении времени. Собака в прихожей терпеливо выжидает медленного пробуждения хозяев, чтобы с диким восторгом вырваться в объятия морозной декабрьской воли, оставляя бессовестные желтые метки на пушистом снегу двора. Даже маленькие полевые мыши, перебравшиеся на зиму из любимого сада, тихо грызут под полом подсолнечные семечки, украденные из глупой мышеловки, купленной по случаю на птичьем рынке. Все обитатели старого дома давали право диким голубям на исполнение этой неназойливой музыки, заполняющей холодные стены.
 Голуби жили здесь всегда. По крайней мере, с тех пор, как ветром и дождями были разрушены фронтоны покосившейся крыши. Затем умерли прежние хозяева, дом сдали внаем сначала каким-то отвязанным наркоманам, затем тихой семье обычных алкоголиков.
Ни тем, ни другим птицы не доставляли беспокойства, мирно воркуя на заброшенном чердаке, плодясь и размножаясь в не считанных количествах. На непонятно откуда взятые деньги, я купил это сооружение по сходной цене, перевез не хитрый скарб, жену и дочь, и, познакомившись с пожилыми соседями, тихо продолжил свою ничем ни примечательную жизнь. Голуби не причиняли мне каких-то особенных неприятностей, не считая ежедневного утреннего топанья по чердаку. Да и топанье это полностью компенсировалось утренней бесплатной музыкой, текущей с крыши, доставляющей непомерное удовольствие.

























Я просыпался… Просыпался, мысленно благодаря какие-то высшие силы за то, что начиналось новое утро, несущее в себе маленький кусочек продолжения моей жизни. Она продолжалась, и в этом было неизмеримо огромное счастье. Счастье проснуться в собственном доме, в теплой постели с ароматом туалетной воды жены, с запахом мандаринов, съеденных в пять часов утра по причине наступающего похмелья. Счастье услышать звонкий смех дочери в соседней комнате. Счастье нажать на кнопку телефонной трубки, и оглушить ухо голосом друга. Счастье выпить стакан холодного молока с тающими в нем хрустальными льдинками, хрустящими на зубах. Счастье выкурить крепкую сигарету, стоя на морозном воздухе крыльца в одних трусах и в тапочках на босую ногу. Счастье почувствовать прикосновение шершавого языка собаки на опухшем от вчерашнего пива лице. Счастье включить телевизор и узнать, что не погибли в очередной авиакатастрофе совершенно чужие мне люди. Счастье думать о том, что все вокруг тоже необыкновенно счастливы.
 Я просыпался… Открыв глаза, смотрел в белый полопавшийся от времени дощатый потолок. Мысли текли в моей больной голове бурлящими ручейками, стучали по вискам, будто хотели вырваться на волю, чтобы кто-то прочел их, умыл и причесал, брызнув на них терпким одеколоном, привел их в порядочное состояние. По лбу, словно молотом, стучало проклятое похмелье, родившееся из букета выпитых ночью паленой водки и крепкого пива вперемешку со сладким «Кагором», взятого взаймы у толстой барменши грязного кафе перед самым закрытием.
 Да, именно там я вчера зависал с 20-00 до 4-х утра. Как всегда попутали какие-то злые бесы. Они погладили мой отвисший животик своими костлявыми ручонками, и желудок заныл, застонал, завизжал на все голоса, требуя свиную отбивную с корейской морковкой, стакан томатного сока и, по крайней мере, грамм двести пятьдесят обжигающей глотку водки. Бесы, как всегда, знали свое дело. Куртка и кепка, словно спрыгнув с вешалки, уже висели на мне, ноги понесли по хрустящему снегу в то самое кафе с немытыми вилками и стаканами, с кислым запахом салатов, оставшихся от тихих поминок по чьей-то, спешащей в рай, душе. Вспомнился напрочь прокуренный дешевыми сигаретами серый унылый зал с липкими столами, надпись «Коля. ДМБ 2001-весна», выцарапанная корявыми буквами дрожащей рукой какого-то местного урода. Вспомнилась крашенная худая официантка с недостатком витамина С на обшарпанном, как и стол лице. Она принесла не съеденный за упокой души неизвестного дяди Пети разноцветный салат, умудрившись засунуть в него большой палец своей бледной правой руки. Представив, что она только что поправляла этой рукой утреннюю прокладку своего несчастного междуножья в вонючем уличном туалете без двери, переставил тарелку на соседний стол. Да простит меня дядя Петя! Земля ему пухом.
 Вспоминались какие-то чужие и свои люди, потребляющие в огромных количествах «все, что горит», громко обсуждая очередную глупую и бессмысленную деревенскую «стрелку» с мирным исходом. Они приходили сюда каждый вечер, гордо вывалившись из купленных на автомобильном рынке подержанных «копеек», «шестерок» и даже тонированных не по Госту «девяносто девятых». Зная, что ни один из них за свою жизнь не прочел ни одной более или менее умной книги, и никогда не слушал ни одного трека «Кинг кримсон» и «Фокус», я сторонился их. Молча чокался мутными рюмками, хлопая по плечу очередного собеседника, запивал, поило кислым соком, и продолжал слушать их бестолковые беседы.
 Они всегда сидели до закрытия, в надежде на предутренний бесплатный минет какой-нибудь маленькой шлюшки на заднем сидении своего холодного автомобиля. Именно это было важной темой на следующий день за залитым машинным маслом столом совхозного гаража под бутылку водки с соленым огурцом из погреба доброй тещи. Рассказывались мельчайшие подробности этого модного в их сексуальной жизни действа, сравнивались с сюжетами порнофильмов, привезенных с книжного рынка города. Юные нимфы, героини этих рассказов, громко икая за партами любимой школы, медленно посасывали в это время чупа-чупсы под полусонное бурчание старой учительницы на какую-то актуальную тему искусства и литературы.
 Вспомнилось, что чуть было тоже не попался в сети стриженой блондинки, сидящей за соседним столиком, угостив ее пивом. Она томно прикасалась размалеванными губами к стенке бокала, оставляя на нем отпечаток почему-то зеленой помады, улыбаясь большим ртом с прилипшими к зубам остатками чипсов и пожирала глазами мою пьяную физиономию. Так как я не являлся владельцем авто, взять моего малыша в свой кариесный рот ей не посчастливилось. Да может, ей этого и не хотелось, и весь этот флирт был плодом очередного просмотра пестрого фильма о красивой жизни. Хочется же иногда побыть « девочкой-вамп», почти, как в кино. Закрыв глаза, представить, что напротив сидит не пьяный толстый гражданин, а Ричард Гир из любимой картины «Красотка». Помечтать о том, что он, засыпав ее алыми розами, заберет навсегда из этой дыры в новую ослепительную жизнь.
 Вспомнилось, как долог был путь домой. Как брел, еле передвигая непослушные ноги, по знакомым с детства улицам и переулкам, пугая скрипом снега под ногами спящих за воротами серых домов охрипших собак. Как долго чиркал замерзшей зажигалкой, обжигая палец, в надежде прикурить сломанную последнюю сигарету. Как беседовал вслух с невидимыми неугомонными бесами, провожающими меня до дому. Они хохотали рядом со мной завыванием леденящего лицо ветра, кидая в глаза пригоршни белого снега, таящего на горящих щеках. Они путали меня в пути, заводя в темные переулки, толкая на не крашенные заборы чужих домов и строений. Вспоминая что-то из далекого детства типа «Да воскреснет Бог, и разразятся врази Его» наткнулся на сельскую церковь, трижды перекрестившись, успокоенный побрел дальше уже по знакомому ежедневному маршруту.
 Я просыпался… Корил себя за ночную бессмысленную пьянку, готовясь к долгому и нудному разговору со спящей рядом не целованной на ночь женой…Эти утренние беседы утомляли меня до умопомрачения, точно также, как бесчисленные треки попсовой группы «Руки вверх» на моей дискотеке. Разница только в том, что на «сидюшнике» всегда можно нажать «паузу» или «стоп», а остановить бессмысленные вопли супруги очень и очень сложно.
 Сказать, что я был махровым эгоистом, было бы неправильно. Выдумать, что я плохой муж и отец просто смешно. Понятие «хороший муж и отец» более чем относительно, особенно в наше неспокойное время, когда ежедневно меняются цены и ценности, вкусы и взгляды на окружающий мир. С финансовой стороны я мог дать им необходимый минимум, способный одеть их и обуть, накормить и обогреть. Конечно, обеспечить их досуг и отдых в полной мере не предоставляется ни малейшей возможности. Имеются в виду столь модные ныне в нашей провинции поездки к морю, в столицу за шмотками, на концерты поп-звезд и тому подобное. Хотя, если не кривить душой, можно изредка предоставлять и это… В глубине моей не плохой памяти я вспоминаю моменты, когда дома не было денег на хлеб и тампоны для жены, а я бессовестно тратил денежные знаки на очередные CD- диски или на 8-10 часовое посещение пивного рок бара, где наслаждался холодненьким «Жигулевским» под рычание мощных фузов гитар, сопровождающееся зажигательным танцем молоденькой стриптизерши с шоколадной кожей и сверкающими блестками вокруг набухших сосков ее великолепной груди. Но в душе я всегда был с моими любимыми женой и дочерью… Точно также как ловеласы-Казановы с переизбытком спермы между ног согласно какой-то непроверенной статистики вспоминают о сексе каждые шесть минут, я вспоминал о своей семье, ругая себя за расточительство проклятых стольников и пятисоток на свои низменные потребности…
 Сразу представляется жизнь после смерти в жарком аду, где мои старые знакомые бесы, постоянно сбивавшие меня с истинного пути, будут поджаривать грешную плоть на шипящих сковородках, громко хохоча и улыбаясь гнилыми зубами прямо в лицо. А ведь до женитьбы в голове рождались совсем иные мысли, где я святой, а мои многочисленные Джульетты падшие грешницы, дети порока, обреченные на бесконечные страдания.
 «Христос тебя отправит в ад, в кипящие котлы.
 Я улечу в небесный рай, где птицы и цветы.
 Я упаду к его ногам: «Оставь ее со мной!».
 Но он покажет на костер не дрогнувшей рукой».
Где же вся святость и добродетель, жившая внутри меня? Куда улетело мое сострадание к ближнему и стремление помочь ему? Наверное, я все же махровый, действительно махровый эгоист… Заниженная самооценка. Похмельная депрессия. Все не так. Я лучше. Я не такой. Пора бросать пить. Пора….

 

В желудке творилась невероятная Великая Революция, которая страшной изжогой и не переваренными сухариками к пиву рвалась наружу. Революция подкатывалась к глотке, обжигала кислотой слизистую, стучала по зубам и с громким истошным клокотом выплеснулась в принесенный дочерью пластмассовый голубой тазик с обгрызенными собакой стенками. Эту жуткую процедуру я проделывал за свою жизнь не раз и не два. Страшная дрожь бегала по телу от ушей до самых пяток, сердце рвалось наружу. Казалось, он вместе с кишками плюхнется сейчас в этот голубой тазик, захлебнется в остатках пива и пищи и тихо угаснет… Хорошо, если его помоют, заспиртуют в трехлитровую банку и поставят в кассе дискотеки с табличкой
«Минздрав предупреждает». А если его выльют вместе с содержимым тазика на помойку, где шустрые вороны порвут его на части и растащат по своим гнездам? Этот исход был очень печален для меня. Пора, пора бросать пить…Мысль эта стучала по вискам миллионами маленьких молоточков и сотнями тяжелых кувалд. Адреналин «бил по глазам», как поется в популярной песне, высекая десятки сверкающих на фоне пыльного ковра искр.
Состояние это всегда анализировалось мною как плавный переход от жизни к смерти. В секунды, когда изнутри рвалось очередное дерьмо, падая в грязную посудину, либо на зеленую траву за отворенным настежь окном, именно в эти секунды в голове с огромной скоростью прокручивалась вся моя ничем не примечательная жизнь от детского сада в далекой Костромской губернии до полу секретной точки ПВО в глубокой тайге Хабаровского края. Потом послеармейская жизнь с бесконечными пьянками. Женитьба, работа, музыка, новые песни и стихи, мимолетные романы с местными «лолитами». Большие субботние радости, пропитанные дешевым коньяком, маленькие глупые обиды на друзей, на чиновников, сталкиваться с которыми приходилось по работе. Прокручивались, словно обрывки кинопленки, дикие депрессии с элементами бесконечной пьяной грусти, с комками горькой печали в горле, которую не разбавишь даже водкой, выпитой за углом на халяву. Прокручивались всевозможные тусовки, свадьбы, проводы в армию, дни рождения, крестины, похороны и поминки, ненавистные мне с самого детства. Там скопление совершенно чужих по духу людей фальшиво играли роли добрых родственников, преданных товарищей, счастливых любовников и любовниц, благодетелей и добродетелей. Прокручивались кошмарные сцены попыток суицида безвременно ушедшего из жизни барабанщика, периодически резавшего вены грязным кухонным ножом. Он скрипел желтыми зубами, закатив глаза в потолок, кровь брызгала тоненькими струйками на обеденный стол, на липкий от разлитого пива пол, на его голубые джинсы и на мою новую майку с изображением Курта Кобейна. Белоснежная простынь с пятнами вчерашней любви, не попавшей преднамеренно в горячее лоно его очередной ночной гостьи, с треском шла на жалкое подобие бинтов, мгновенно багровея. Вызывалась по разбитому телефонному аппарату скорая помощь, очень долго добирающаяся по грязной осенней улице. Пока врачихи раскладывали на столе свои не хитрые нитки и иголки, мы курили сигареты без фильтра, держа их окровавленными пальцами возле трясущихся губ. Спасители тихо ругались матом, клялись, что больше никогда не приедут на подобный вызов, повторяющийся каждую неделю, забывая о клятве Гиппократа.
Прокручивалась моя прошлогодняя болезнь почек, когда в три часа ночи понял, что умираю. Вызвав скорую, с восхищением наблюдал за секундной стрелкой настенных часов. Она медленно тормозила от деления к делению, и , казалось, замирала, заигрывая с моим испуганным ожиданием смерти мозгом. Добрая сонная медсестра невозмутимо пустила по моей вене кубиков сорок какого-то сладкого дерьма, мгновенно победившего нестерпимую боль по всему телу, что-то черканула в медицинской книжке и посоветовала обратиться к докторам. Потом серая районная больница, утомительные сдачи анализов, унизительные клизмы, умирающие в соседних палатах незнакомые люди, с которыми несколько дней назад делился сигаретой в курилке, злые мед сестрички, зовущие истошным воплем на уколы в 6 часов утра и прочие больничные неприятности. Выписавшись из этого ада, по приезду домой, не снимая пропахшую лекарствами дубленку, молча смотрел на неизвестную икону недоступного мне Бога, благодаря его за спасение и обещая Ему не пить в огромных количествах проклятую водку, и вообще не грешить, не понимая при этом суть своих грехов. Тем не менее, через две три недели, забыв эти обещания, и наказы врачей напивался по причине и без таковой, нещадно тратя последние деньги, угощая каждого встречного. Боль не подчиняется ностальгии, за исключением, может быть, потери девственности. Боль забывается, тем самым, толкая на новые необдуманные поступки, ведущие к встрече с ней снова и снова. И эта встреча с очередной болью является ни чем иным, как тяжкой расплатой за грехи, содеянные отсутствием памяти по боли. Замкнутый круг.
Все когда-то кончается. Закончился и этот кошмар, после которого, конечно же, я остался жив. Содержимое тазика было выплеснуто ворчащей женой прямо с крыльца на белый снег, лицо мое умыто холодной рыжей водой из колонки. Просроченная таблетка цитромона провалилась в дрожащий желудок, где она растаяла и потекла по телу, спеша к уставшему от утренних размышлений мозгу. Нужно вставать… Пить крепкий чай в пакетиках, размешивая в стакане ложку сладкого меда, вспоминая «ты слышишь, как кто-то мешает на кухне ложечкой чай», курить крепкую «Золотую Яву», есть рисовую кашу на молоке под громкое блеянье дочуркиных говорящих Покемонов. Нужно вставать… Нужно жить дальше….