Душа разрывается

ДУША РАЗРЫВАЕТСЯ
Рассказ

Октябрь выдался теплым, ясным, солнечным. Старики говорили, что такой хорошей осени лет сто не было. Подстать погоде было и настроение у Полины. Высокая, немного полноватая, с короткой стрижкой волос, окрашенных в рыжий цвет, в недорогой, но модной куртке, в красивом костюме она казалась спокойной, современной, уверенной дамой. И только подрагивающие временами руки выдавали окончательно непобежденную нервозность. Она пришла похвалиться покупкой.
– Посмотри, какой костюмчик своему бутузику купила? Вот вещь – так вещь! Это ж надо – какая прелесть!
Полина прикладывала костюмчик к себе, то поднимала рукавчики, то опускала к полу, как бы примеряя на малыша, и все приговаривала:
– Гляди, гляди, какой симпатюшка! Представляешь, каким красавцем будет наш «букашка»?!
Глаза ее сияли от радости, исходивший от них свет омолаживал лицо, и оно становилось более красивым и привлекательным.
Казалось бы, для такого ликования особых причин не было: красивых детских вещей множество и мы уже привыкли к ним. Но я понимала ее, ведь по-настоящему-то детскую вещь она видела впервые! И я радовалась вместе с ней...
Полина немного успокоилась, но костюмчик не выпускала из рук. Она все смотрела на него, но лицо ее вдруг стало меняться: словно туча заслонила улыбку, заострила морщины, больше стала заметна седина в волосах. Полина тяжело вздохнула, провела рукой по лицу, как бы прогоняя мрачные воспоминания, и заговорила медленно, с остановками, а затем более уверенно, решительно, выплескивая со словами все набольшее, будто срывала коросту с долго незаживающей раны.
– Мне кажется, что я только сейчас начинаю жить... А жизнь-то почти прошла... впустую... Проснусь иногда ночью, подойду к кровати Танюшки – спит спокойно, такая красивая, совсем уж невеста... Говорят, на меня похожа... Жутко становится – я же могла не увидеть ее... так же, как не видела старшую, Валентину. Выросла, вышла замуж... Рядом со мной... и без меня. Задаю себе одни и те же вопросы: как, когда я переступила черту, разделяющую жизнь и пропасть? Одна ли я виновата в этом?
А начиналось все очень просто: отмечали дни рождения на работе. Сначала был чай с домашними пирожками, тортами. А потом кто-то пошутил, что «сухая ложка рот дерет». И появилось спиртное для «смачивания». Каких только вин не приносили: ликеры, наливки, коньяки. Было модным – из отпуска привезти красивую бутылочку. Постепенно дошли и до праздников, стали отмечать каждый, а их в календаре много. А тут еще церковные календари покупать стали, праздников прибавилось.
Сколько раз пыталась отказаться, не пить. Но почему-то у нас привычка такая: если на столе бутылка стоит, то пить должны все. Не пьешь – начинают уговаривать, да еще с насмешками, с унижением. А в жизни оно как: один может до самой кончины по праздникам выпивать и ничего, а другой спивается. У всех разная натура. А из ямы этой одному и не выбраться. Только очень сильные выкарабкиваются.
Так вот и мелькала жизнь, как солнце на закате: думаешь, что день бесконечным будет, а ненасытная пасть ночи поглотила солнце и окутала тебя непроглядной тьмой.
Я и не заметила, когда к стакану стало тянуть каждый день. Уже и руки дрожали, и в памяти провалы какие-то. Сидишь на работе, а мысли вокруг одного крутятся: какой бы повод найти, чтобы сбегать за бутылкой. А дальше – хуже: по утрам требовалась опохмелка. Вставала и бежала в магазин к открытию за «лекарством». С бутылкой спешила в ближайший подъезд. Только после этого принимала «рабочий» вид. Это в конце восьмидесятых годов утром было не купить спиртного, если только в каком-нибудь шинке, а до антиалкогольной компании и после нее покупали свободно, на всех хватало, хоть упейся. Как будто специальный план по спаиванию людей был. Ведь кто-то же должен пить эту всю алкогольную продукцию? Кто-то же утверждал эти всё возрастающие планы?
Умению выпивать и не спиваться учатся веками. Горцы на Кавказе могут сутками сидеть за столом с тостами, запивая их сухим вином и заедая шашлыком с зеленью. А русский человек хлобыстнет стакан, утрется рукавом, а к губам уже прилип повторный, через края наполненный. И так повторяется; пока не покажется донышко бутылки. Широка русская душа да от градусов мозги консервируются, перестают работать, человек пропадает.
У Валентины сыну было три года, а я еще не видела его: она не приезжала, а мне не приходило в голову съездить к ней, хотя билеты в ту пору стоили гроши. И вот она появилась с ним. Как свежим ветром дохнуло на меня. Рядом с этим живым родничком о выпивке не думалось. Держалась неделю. Тут дочь и уговорила пойти в больницу. Одна не решалась идти, стыдно было, а с ней пошла. Стала лечиться амбулаторно. Беседы врача, лекарства, делали свое спасительное дело – к выпивке не тянуло. Стала следить за своей внешностью, интересоваться жизнью детей. Только вот на работе не ладно было: с прежней должности ушла, как говорят – в «низы», а на участке постоянного места не было. Работала как девочка на побегушках – сегодня одного заменяешь, завтра – другого. Идешь на работу и не знаешь, чем будешь заниматься. А все равно старалась: приходила пораньше, задерживалась, если работы много. Но все напрасно. Как будто не доверяли постоянную работу. Это выбивало из колеи. Что удивительно – когда пила, то никто не чурался меня, никто плохого слова не сказал. И остановить никто не пытался. Только стакан тянули: «Выпей. Да не бойся, это ж не крепкое, почти квас». А в те дни часто слышала за спиной: «Гляди, гляди, нализалась. А раскраснелась-то как бурачок». А пила я тогда только лекарства, да уколы делала. Видно, сильными были, лицо от них иногда краснело. А тут еще «подружки» подзадоривали: «Что ж ты, Полина, избегаешь нас или другую компанию нашла? Иль ослабла так, что и грамма выпить не можешь? Слабачка ты». Так было на протяжении всех трех месяцев.
– Полина, ты только подумай, какие же подлые их поступки! – воскликнула я, так как меня всегда возмущает такое поведение.
– Вот именно, подлые. А по отношению к тем, кто лечится или кто после лечения, то это преступление, равное убийству, потому что даже капля спиртного может вернуть на пьяную дорожку. Я даже и лекарствами на спирту боюсь пользоваться.
– Какой же страшный грех они берут на свои души. Вот уж воистину не ведают, что творят: они же не только опустошают свою душу, но и уничтожают свой талант, сокращают свой жизненный путь, отмеренный Богом.
– Да, да, истинная правда. Если бы тогда кто-нибудь протянул мне руку помощи. А то и на работе плохо, и дома поддержки не было: Валентина уехала, Танюшка еще подросток, а муж ... ему было безразлично, пьяная или трезвая я, нарядная или оборванная. Работа ради денег, вся жизнь ради денег. А если что купить хочешь, так целый скандал в доме. А зачем они нужны, деньги-то, если они поперек горла становятся?!
Не знаю, есть любовь на свете или нет, а вот взаимное уважение должно быть. Без этого семья однобокая и жизнь не в радость. Это я точно уяснила.
– Полина, а как же ты вышла замуж, раз не любила его?
– Как? На работе познакомили. Он в парнях был симпатичным, работящим. Без всякой романтики сразу предложил пойти в ЗАГС. Выбора у меня не было. Я и согласилась.
Тут, чтобы понять меня, надо посмотреть на мою жизнь с самого начала.
Мы с матерью жили вдвоем – об отце я ничего не знаю, мать никогда о нем не говорила. В доме у нас была сплошная нищета: зарплата у матери минимальная, алиментов на меня не получали. Я видела, как хорошо жили мои некоторые подружки, имевшие отцов. И была у меня заветная мечта – выйти замуж, купить красивой посуды и подавать обед мужу в больших тарелках с подтарельниками. Я у одной из моих подружек видела такое. И мне казалось это необыкновенно красивым ритуалом и признаком большого богатства. И с первой же своей получки я купила три таких тарелки.
И вот в первый же день после свадьбы накрыла стол по всем правилам: стакан с салфетками поставила, каждой персоне нож с вилкой и ложку, первое налила в большие тарелки с подтарельниками, салат красиво уложила, гарнир украсила зеленью. Все расставила, села за стол и торжествующе смотрю на мужа. А он так безразлично, скучающим взглядом глянул и изрек «умную мысль»:
– Чего вымудряешься? Ты, главное, побольше накладывай в тарелки, чтоб наесться до отвала, – и заржал по-жеребячьи.
Вот с того дня и пошло все сяк наперекосяк. У него только три страсти: еда, деньги, постель. И во всем безразличие, грубость, доходящая до жестокости. Мое недовольство накапливалось до поры, до времени, а потом и выплеснулось беспробудной пьянкой. А в те дни опять настал такой момент, когда все сошлось воедино: на работе ошибку напарницы приписали мне и не дали премию, хотя получили все, даже новенькая девчушка, проработавшая не целый месяц. Дома муж беспричинно наорал. И не выдержала я, сорвалась, все лечение пошло коту под хвост. Неделя в запое пролетела как один день. А потом были четыре месяца в больнице, в стационаре.
В то время Валентина поменяла квартиру, переехала в наш город с семьей. Придет ко мне с сыном, а он щебечет: «Бабуля, ты зачем болеешь? Пойдем домой со мной играть, а то мне скучно».
Да, в больнице хватило денечков подумать. Я тогда всю свою жизнь не один раз просеивала и через крупные, и через мелкие сита. На поверхности оставалось мало годочков, не тронутых ржавчиной: это годы детства. Детства голодного, босого, в пальтишке с чужого плеча, купленного по дешевке на толкучке. Но было там столько светлой радости, надежды, ожиданий, что все невзгоды не замечались. А из последних лет, когда пила, в памяти две картины, от которых никуда не уйти, не спрятаться...
Пошла я в магазин, купить платьице дочке. Выбрала одно, симпатичное такое, глянула на цену – около шести рублей. Сразу мысль такая – это же три бутылки можно взять! Положила платьице на место и ушла...
И глаза старшей дочери все время преследуют... Пришла однажды домой, а она сидит за голым столом, худющая. А ростом меня уже догнала. Обрадовалась мне: «Мама, есть хочу, а в доме ни крошки нет».
Собрала я всю мелочь по карманам и пошла в магазин, купить хлеба, картошки... А там «Вермут» привезли. Какая-то нечистая сила повела меня к тому прилавку: купила бутылку, пошла к подружке. Как пришла домой, не помню...
Вот уж десять лет не пью. Помогла мне, как я думаю, иконочка Пресвятой Богородицы «Неупиваемая чаша» и молитва на ней. Я как вышла из больницы, так сразу купила ее в храме, положила в кошелек с деньгами и всегда носила с собой. Она как бы ограждением для меня стала. А однажды на рынке украли у меня этот кошелек с деньгами. Но не их мне было жаль, а иконочку: испугалась, что вновь запью. Сразу же побежала в храм и купила такую же иконочку. И моментально успокоилась. Так все годы и не разлучаюсь с ней. Но бывают такие моменты, когда появляется неимоверная тяга к спиртному, и до срыва остаются какие-то минуты. Тогда я хватаю лекарства и бегу к медсестре: делаю уколы по курсу и вновь вхожу в норму. А иногда бывает достаточно сжать кулаки до хруста, до побеления суставов и приказать себе: «Все, хватит, Полина, остановись! Ты сильная, здоровая, тебе не нужны никакие стимуляторы в градусах. Ты сильная!» И представь себе – помогает.
Люблю работать в огороде – земля-матушка лечит от всех болезней. Да и когда до дачи идешь по парку, то вся дурь из головы выходит. Сожалею о том, что столько лет не видела всей земной красоты, а жила в угаре.
А сейчас за детей переживаю: дала им высшее образование, но в начале девяностых годов оно не нужно стало. И оказались обе безработными, пришлось идти на рынок. А там попали в водоворот, сломавший хребет не одной сотне, а тысячам сотен людей. Там неписаный закон – зимой для «сугрева», а летом для снятия стресса выпивать. И стаканы только мелькают.
На рынке молодежь разбаловалась, слушать никого не желает и не умеет. Да и как там сохранить чистоту, когда вокруг грязь, обман, а жить, содержать семью надо.
Смотрю на них, и душа разрывается: устоят ли они в этом водовороте? Не повторят ли мою судьбу? Как помочь им? Как предостеречь?

1987-2002 гг.