Его команда

Быстрые колеса пели свою резвую песню, сливающуюся с ударами сердца и, таким образом, соединяющую путь во времени с дорогой в пространстве. Возле маленького вагонного столика сидели колоритный сибирский старик с полуметровой бородой и опьяненный дальней дорогой десятилетний мальчишка, по всей видимости, его внук. Перед ними лежала потрепанная книжка, на затертой обложке которой с большим трудом можно было разобрать название, уже почти незнакомое для нового поколения. Называлось это произведение литературы «Тимур и его команда».
- Ну что, Славик, прочитал? – серьезно спросил дед.
- А? – растерянно проронил внук, полностью погруженный во внутреннее созерцание дороги, будто его сознание оказалось сейчас растянутым на многие сотни километров, лежащих впереди и позади поезда.
- Книгу, спрашиваю, прочитал? – опять повторил старик.
- Ах, книгу… Ну конечно, прочитал, - с неохотой ответил паренек и опять обратил свой взор к черному окну, за которым уже ничего не было видно.
- И что ты понял? – поинтересовался старик.
- Что понял… А что надо понять?.. – не понял внучек.
- Эх, городские, - вздохнул дед и досадливо махнул рукой, - Твои родители эту книжку прочитали потому, что их в школе заставили, в третьем классе. При прочтении перед ними стакан воды стоял, прочтут абзац – и водички прихлебнут, еще прочтут – опять воду глотнут, это чтобы случайно не взблевнулось. Читать тошно, но надо – учитель заставил. На следующий день он спросил их, какие они выводы сделали, и сам же ответил в полном соответствии с инструкцией РОНО – надо помогать старшим. Все просто, как пень в школьном дворе, но иное придумать сложно. Ведь спроси у городских, как же жизнь устраивать, так они две библиотеки перелопатят, благо книг в городе как грязи, но ответа так и не дадут. Вернее, перескажут с два десятка чужих мыслей на этот счет, среди которых не найдется ни одной путевой. Так и с той книжкой. Спроси у отца и матери, они тебе расскажут, как «тимуровские команды» собирали, во главе которых обычно стояли толстые тети из местного образовательного управления, всякие там завучи по внеклассной работе…
 Внук вопросительно посмотрел на своего деда, отчаянно не понимая, что же тот от него хочет услышать. Старый сибиряк хлебнул чая из граненого стакана в медном железнодорожном подстаканнике, посверлил глазами заоконную темень и продолжил:
- Ладно, не буду тебя мучить, и не думай, что это по старости лет из меня всякая придурь лезет. Просто ты сам просил меня показать мою родину, вот мы на нее и едем. Но как же я смогу привести тебя в свою деревню, если ты даже не знаешь, как там живут люди? Удивляться станешь, вопросы разные задавать, ответить на которые будет очень сложно, еще кого-нибудь нечаянно обидишь по своему недомыслию!
- Как обижу?
- Ну, что-нибудь тебе покажется смешным, как когда-то показался мне смешным твой город. Вот возьмешь, да и засмеешься по своему малолетству и малоопытности, а людям это неприятно будет. Ведь ты даже не знаешь, почему нашу деревеньку Раем Яблоневым назвали, а причина этого как раз происходит из книги, которая лежит перед тобой.
- Но ведь ты и сам там уже давно не был. Может, там уже давно все по-другому? – не выдержал внучек.
- Раз я говорю, значит, знаю, - отрезал сибирский дедушка, - Ты просто связь с землей предков уже утратил, а во мне она все-таки еще теплится. Хотя, наверное, похоронен я буду уже не рядом со своим отцом и матерью, а где-нибудь на вашем кладбище, которое похоже на банку со шпротами, так же битком набито. Дай Бог, если мой сынок и твой папаша похоронит меня по-человечески, а то сожжет, и пепел в стенку законопатит, как теперь у вас модно.
- Я тебя, деда, тогда сам хоронить буду, - нерешительно промямлил Славик.
- В то время тебе будет уже не до меня, новые забавы в жизни появятся, - ответил старик, - Ладно, вся суть не в этом…
- А в чем же?
- Вот, послушай. Тогда я еще был сопливым мальчишкой, ходил в поле коровье стадо пасти, а в свободное время учился. У нас только-только школу открыли, азбуке обучать начали. Буквам-то учат, а читать кроме букваря и нечего – на всю деревню только одна книжка, да и та не интересная. Это был какой-то французский роман, оставленный у нас ссыльным дворянином, которого не то освободили, не то он сам умер. Высланного того у нас никто и не помнил, ведь побывал он в наших краях еще до рождения моей матушки. Конечно, кроме этой писанины можно было найти и молитвословы, и жития святых – люди хоть и не грамотные, но все-таки такие книжки хранили. Однако, стыдно читать их было, ведь новая вера как-никак наступила, об этом учитель все время говорил, но что это за новая вера, он сам еще не знал, и узнать про нее было не откуда. Ведь городские к нам почти не приезжали, только один раз какой-то тип в кожанке появился, сперва потребовал, чтобы хлеб ему отдали, потом обложил всех матом и убрался восвояси, пообещав, что нам «худо будет». Был ли этот тип властью, или просто бандитом – не знаю и по сей день, да я и не очень его помню, ведь он появлялся еще в те времена, когда я под стол пешком ходил.
- И что, неужели никто из деревни не мог съездить в город? – взволнованно отозвался внук.
- Не перебивай старика, а то забуду, что хочу тебе сказать, - ответил сибиряк, - На чем я остановился? Ах, да… Так вот, тут у нас случилось невиданное – Иван Заруба с сыном Тимошкой из заработков вернулись. Мы их уже оплакали, ведь для нас тогда весь мир находился внутри деревни, а вокруг – злое чужое пространство, наполненное лешими и кикиморами. Если туда попал, то, считай, погиб. Но у Ивана другого выхода не было, ведь прошлый год неурожай был, а потом у него разом корова, лошадь и пара свиней подохли. Мы, конечно, всей деревней им помогали, но разве могли мы много помочь, в голодный-то год? Сами еле ноги волочили.
- И часто так голодали? – поинтересовался внучек.
- Сам понимаешь, Сибирь – не Украина, на каждые три сытых один голодный годик обязательно попадался. А Ивану, бедняге, даже и поле вспахать нечем было, ведь что за крестьянин без лошади? Такому лучше сразу самому себе гроб заказать… Ой, опять забыл, так на чем же я остановился?
- На том, как вернулся Иван с сыном.
- Ну да. Мы с Тимошкой большие друзья были, когда он уехал, я больше всех ревел. А возвращается довольный, рот до ушей, возле себя непонятную двухколесную машину тащит (как я потом узнал, это был велосипед, но прежде я их ни разу не видел). В другой руке у него новенькая книжечка была, вот эта самая, - дедушка погладил «Тимура и его команду», - Такая хорошенькая, клеем и краской вовсю пахнет, цветными картинками веселит. А буковки такие ровные, аккуратные, без всяких там «етей» и «ятей», не то, что во французском романе! Одним словом, влюбился я в эту книжицу с первого взгляда, даже не прочитав ее. Ведь если книжка из города и там так красиво все написано, значит в ней и есть та самая «новая правда», о которой мы только гадали!
Собрались мы вечером всей деревней в избе Зарубы и стали эту книжку читать. Читали, конечно, мы, то есть подрастающее поколение, потому что только мы грамотными и были, а остальные могли только слушать. Читали по очереди, по слогам, не очень-то и разборчиво, но все равно каждый из моих земляков все понимал. Особенно задумался наш староста, Иван Семенович. Мы на него даже смотреть боялись, как будто он в небо смотрел и искал там подтверждения своим мыслям, казалось, что прозрение на старосту нисходит. Эта серьезность и нам передалась, и мы перестали смеяться даже в смешных местах. Особенно строгим его лицо стало в тот момент, когда речь зашла об игре в карты среди друзей Мишки Квакина. Помнишь, там проигравшего били вениками из крапивы, а в руках он держал здоровенный шест?! И называлось это действие не иначе как «оживление покойничка»! Так как мы прочли эти слова про «покойничка», Иван Семенович даже вздрогнул! А мне этот момент самым смешным показался, я от смеха даже прыснул, но, увидев лицо старосты, до того смутился, что и сейчас еще стыд чувствую!
Лицо сибиряка моментально приняло то же выражение, которое, наверное, было в тот далекий момент у покойного Ивана Семеновича, ветерана Русско-турецкой войны, получившего за отвагу на Шипке Георгиевский крест. Уж если такой серьезный человек, неоднократно стоявшей под самой косой смерти, увидел в простой детской забаве нечто потустороннее, значит, оно там действительно было!
- Так вот, - продолжил дед после недолгого молчания, - Закончили мы, значит, читать в слух эту книгу. Во рту – сушняк как в пустыне, языки на шею повесили, так устали с непривычки. А староста наш, царствие ему Небесное, оглядел всех собравшихся и поинтересовался, все ли все поняли. Крестьяне только плечами пожали, да лбы наморщили, одним словом – никто не понял. Тогда Иван Семенович стал истолковывать. Он рассказал, что в «Тимуре и его команде» говорится, как теперь надо строить жизнь. Ведь старое жизнеустройство в настоящее время утратило свою благость, ибо слишком уж много грязи на него налипло, поэтому и пришла новая власть с новой заповедью. Во-первых, сказал он, мы должны тайно делать друг для друга добро, чтобы получивший его воспринял как ниспосланное с Небес чудо. Во-вторых, нам следует повсюду сажать яблони, ведь это райское дерево, и обилие яблонь приблизит приход Царствия Небесного. В-третьих, яблони нельзя трясти до самого последнего дня, ведь именно это делали негодяи-квакеры.
- Какие квакеры? – перебил деда внучек.
- Сторонники Квакина. Ты думаешь, автор просто так такую фамилию ему подсунул.
- А что такое квакеры? Они что, квакали? – прыснул внучек.
- Ничего смешного в этом нет. Была такая секта у американцев, они все время тряслись, а с аглицкого слово «трястись» переводится как «квак». Вот эти разбойники и обтряхивали яблоньки, отказываясь довольствоваться тем, что сорвано с нижних веток или само упало на землю. Просто у них в крови заложен поиск во всем лишь самых внешних, ощутимых зубами и кожей проявлений. Так они и тимуровское крещение низвели лишь до простой забавы!
 Внук все еще продолжал хихикать и спрашивать всякие глупости, вроде «А электричество что, тоже квакеры изобрели? Чтобы прикоснувшегося к оголенным проводам потом долго трясло?» Ожидая, пока потомок успокоится, дедушка почесал бороду и допил остатки уже холодного чая. Не найдя у старика никакой поддержки своему веселью, внук вскоре перестал смеяться и вопросительно уставился на деда.
- Короче, решили мы жить по-тимуровски, - продолжил он. Взрослые, разумеется, приняли все это с большой неохотой, даже спорить начали, ссылаясь на то, что хотят жить, как жили «их деды». Староста на это резонно замечал, что деды их жили еще задолго до конца света, а мы живем уже в самом его преддверии. Вон, уже по небу большая железная соронча скачет, тут и до звезды Полыни недалеко, а там и чудовище из-за моря выглянет! А раз свет кончается, то и жить надо совсем по-другому, чтобы не попасть вместе со всем этим миром в геенну огненную. Больше всех поддержали его мы, дети, ведь малолетние всегда любят все новенькое. Мы первые для земляков стали разные благие дела делать, и те стали с удивлением обнаруживать, что у одного дрова сами собой нарубались, у другого забор починился, у третьего – еще что-нибудь. Тяжело, конечно, все это было делать, но силы брались как будто из воздуха, будто они тоже приходили в нас чьей-то милостью. Вскоре уже жить без этого не могли, иногда даже казалось, что делаем все это мы совсем не по своей воле, а воплощаем в жизнь волю кого-то иного. Точнее, вводим эту волю с прозрачных небес в мир твердых вещей, тех же самых дров и заборов. Работа стала порождать бурное веселье, и совершая ее мы захлебывались от смеха, который иногда грозил нарушить всю тайну наших деяний. Но не нарушал, мы вроде как становились невидимыми, и все создаваемое нами тут же превращалось в чудо. Мы не чувствовали себя авторами сделанного, как не ощущал себя Андрей Рублев автором написанных им икон, и ты бы знал, какое оно – это чувство! А ведь получить его проще простого, надо только перешагнуть через свою гордыню, представить себя инструментом, который кто-то держит в своих руках, вот и все. Но если его хоть раз испытаешь, то никогда уже не обменяешь его на сотню похвал или, тем более, на пухлую пачку ассигнаций…
 Наверное, воспоминания чересчур сильно переживались стариком. Он то и дело протирал свои красные глаза, но блестящие капли слез все равно то и дело пробегали по морщинистым щекам. Смахнув очередную слезу, сибиряк продолжил:
- Со временем и остальным стало совестно, взялись и они тайком для своих соседей добро творить, в первую очередь – сажать яблоньки. Через пару годиков деревушку нашу стало не узнать, как будто действительно на нас рай спустился. Тогда Иван Семенович сказал, что настала пора призвать багряных ангелов, чтобы они связали нашу деревушку с Раем Небесным. И мы нарисовали на всех избах и воротах красные пятиконечные звезды, ведь звезда – это изображение четырехкрылого ангела. В тот же день сотворили мы и «крапивный» обряд, в точности как в книжке описано было, только с молитвами и постоянным ожиданием прихода Неба на землю. Помню, когда меня хлестали крапивным веником, я ощутил, будто мой шест ушел за облака, и я лезу по нему все выше и выше, уже под ногами и деревеньки нашей не видно, а голова окуталась облаками света. Тогда я понял, что еще немного – и мы обязательно придем туда, все вместе. И зазвонят тогда колокола на нашей колокольне…
- Какой колокольне? – не понял внук.
- Мы соорудили колокольню, в точности как написано в книжке. Большое круглое колесо, соединенное с колоколами, которые звонят при его вращении. В последний день колесо само собой повернется по ходу Солнца и всю округу заполнит веселый колокольный звон. Представь, как мы напрягали слух, все время ожидая этого звона! Особенно зимой, когда долгими вечерами делать нечего, а душа просит чего-то невероятного! Почему-то нам казалось, что произойдет это, скорее всего, на Рождество. Несколько раз звон даже и слышался, но потом оказывалось, что это просто в ушах звенит. Когда чего-то очень ждешь, то такое бывает, сам знаешь...
 Дед поежился и с глубочайшей, присущей только его возрасту тоской, вгляделся во тьму окна, словно узрел в ней нечто связанное с его молодыми годами.
- Еще про Тимура зимой все время читали. Кто-то даже сказал, что хоть это имя и чужеземное, но первые две буквы, то есть «ти» каким-то образом связаны с Концом Света. А может, этого никто и не говорил, может, я сам потом придумал, разве теперь разберешь. Только разве теперь разберешь, как оно было…
 Неожиданно старик стал совсем грустным и каким-то уж очень старым. Ведь нет ничего более тяжкого, чем вспоминать молодость со всеми ее несбывшимися надеждами и давно утерянным счастьем. Кажется, что все то, что происходило тогда с ним, происходит где-то и сейчас, иногда даже кажется, что в давно потерянном месте все так и продолжает течь по-прежнему.
Не сказал он Славику, что едут они только для того, чтобы поклониться одичавшему и безлюдному месту, в котором давно уже никто не живет. Дедову деревушку постигла судьба многих подобных деревень, разбросанных по бескрайним сибирским чащобам. Его поколение оказалось полностью выкошено войной, ведь куда еще забирать малограмотного сибиряка, как не в пехоту? А там срок жизни солдата исчислялся двумя – тремя атаками на огневые точки противника, и лишь один на сотню доходил до самой Победы, как это и произошло с дедом Славика. Быть может, его спасло то, что, отправляясь на фронт последним, он зачем-то захватил с собой «Тимура и его команду», оставшуюся лежать на лавке в избе Зарубы. Больше прочесть ее в Раю Яблоневом было некому, ведь старики были поголовно неграмотными. Сам Тимошка Заруба повторил подвиг Матросова, но его имя так и не вошло в историю, ибо полное отсутствие гордыни в нем самом, по-видимому, продолжило свое действие даже после его смерти.
Старшее поколение потихоньку вымерло, большей частью во время войны, а немногие – после нее. Они медленно забывали и про учение Тимура, и про яблони, и про колокольню, уныло дожидаясь прихода своей собственной смерти. Первым умер Иван Семенович, и его тело было еще со всеми подобающими почестями похоронено на кладбище. Остальных хоронили уже кое-как, и где придется. Теперь деревушка Рай Яблоневый представляет собой серое нагромождение гнилых срубов, сквозь которые со всей молодой силой пробиваются ростки одичавших яблонь. Одна из яблонь проросла даже сквозь саму колокольню, зацепив своей веткой главное колесо. Быть может, раздался в тот момент и колокольный звон, так чаемый всеми прежними обитателями этих мест, но слышать его было уже некому.

Товарищ Хальген
2005 год