Нангапарбат. Метафизика разлуки и смерти

НАНГАПАРБАТ

И когда глаза его устали жить открытыми, и надвинули расслабленно багровую кожицу с фиолетовыми змейками сосудов на белки, и затянули их и зрачки для сна наконец, лимонный свет разлился в пространстве под прозрачными веками, вспыхнул тонким огнём, заплясал на сетчатке и увидел он, падая в глубину себя, янтарную долину с розово-серыми скалами, и услышал стальную работу кузнечиков в изумрудных травах, и клокочущие песни горлиц среди лоз виноградных и гранатовых яблонь, и ароматом корицы и нарда, аира и шафрана повеяло сквозь берега живых вод и серебряных потоков, за пенистым тюлем которых плясал и мерцал её силуэт, исчезая при его приближении, и ароматом сотового мёда, мирры и алоэ наполнился светлый воздух среди долины, и мандрагора уже пустила своё благовоние, и магнолии расцвели по долине среди высот, и громадные солнца ожили под веками, заискрились алыми голосами роз, брызнули оранжевыми каплями бутонов, но не было жара от них и день дышал прохладою, и он видел её силуэт среди благоуханных садов ореха, среди смоковниц и яблонь, ей силуэт среди и боль – вокруг себя, стоящую на пути к ней, и он рвался к ней сквозь твёрдую теснину, расталкивая скалы локтями, рвался в светозарную долину с её силуэтом, бежал к ней по упругой поющей траве, свежей и дурманной, но тревога была в нём и не подпускал к себе её силуэт, и снова бежал он по травам и камням, протягивая к ней изорванные руки, с тяжестью посреди локтей, но земля расступалась под ним, не пуская его в долину, раскрывалась бесстыдно до бездны, изломанная трещинами, и видел он одним взглядом пласты за пластами, до самой земной глубины, и жили в них, не касаясь друг друга, видные ему сразу все, народы и их города, страны и их очертанья, люди и их дети, одни за другими, и плясала она среди них, пропадая и прячась в земле, в коричневых пыльных руинах, на серых седых пепелищах, за пепельными и ракушечными стенами, опускалась все ниже, пласт за пластом, в трещины и разломы, чёрные и бурые от времен и беспамятства, и везде, до самого ядра, красного и горячего, пышущего гневом и любовью, мерцал и плясал её силуэт, и снова бежал и бежал он, пытаясь поймать ее среди трав, под лепечущий гул насекомых, но стоило только настичь ей, как Некто стоял перед нем, не пуская его в долину, и бежал он к ней, натыкаясь на Некто, и боролись они до заката, и стремился он к её силуэту, лёгкому, словно серна, быстроту среди лилий, но снова стоял перед ним Некто, не пуская к янтарном долине, к её силуэту, и стремился он к ее силуэту, но бежал её силуэт, возносился косулей в белые горы, по нетронутым тропам с камнями, растворяясь в зелёных далях, мерцал полевой ланью, стоило лишь протянуть ладони, моля о пощаде, и боролся с ним Некто, и повредил ему левую руку, и почувствовал он боль среди трав и растений, потеряв её силуэт из глаз, занемела, заныла рука, и тревога пробудилась в нем, пробудив его.
Он лежал с тяжестью и смотрел в недоумении на чёрный пол над головой, пока неповоротливость затекшей руки, изломанной под затылок, не заставила его вспомнить, что нужно вставать, что он заснул на миг, провалился в ночь, а впереди его ждет долгий день, и он расправил руку, ещё гудящую от неудобной позы, вытянул вверх, растопырив пальцы, блеснул на кисти циферблат, рождая из темноты время, время пришло, подумал он, – что же я хотел вспомнить, кроме долины? он возбудил память, чтобы быстрее отряхнуться от внезапного сна, померкли огни под веками, в комнате было душно и густо от многих дыхании, все спали, Эдик ворочался на соседней койке, надо сейчас же понять, что я хотел вспомнить перед тем, как забылся во сне, что тревожило во время сна, чтобы не начинать путь с недосказанности, – решил Кирилл.
Он лежал и смотрел в дощатый потолок домика, вспоминая ускользающее название, прощаясь с обстановкой вокруг, привыкшей за месяц к нему, мысленно повторяя названия дальних высоких гор, освобождаясь от ночной тяжести сна, углубляя мятую память, где-то вдали показалась высокая горная цепь, по самому центру Земли, самая высокая, обрамлённая с двух сторон небом, то ли нарисованная, то ли наклеенная, то ли настоящая, хотелось не думать об этом, а просто смотреть на неё и идти к ней, но Кирилл ухе знал, что спать нельзя, и боролся с беспамятством, как боролся с ним раньше Некто, не пуская его в долину, где резвился её силуэт, посредине садов и рек, гор и морей, посредине – центр – Кирилл окончательно проснулся, остановившись на этом слове – центр.
Центральные Гималаи – Дхаулагири, восемь тысяч двести двадцать один метр высота, Швейцария. Можно и туда, но они, сволочи, всегда нейтральны. Обожди, какая же вершина мне больше всех нравилась? Каракорум?; это горный хребет, там, кажется, Чогори. Восемь тысяч шестьсот одиннадцать метров. О – Канченджанга! восемь тысяч ... звук "ч" – некрасивый, ага, восемь тысяч пятьсот восемьдесят пять, это – восточные Гималаи, а та – в центральных. Есть ещё Эльбурс, тоже горная цепь, но это совсем не Эльбрус, две вершины: пять тысяч шестьсот тридцать три – западная, пять тысяч шестьсот двадцать одна – восточная, восточная всё-таки ниже. Эверест? Нет, это самая высокая – 8848, цифра, весьма напоминающая год, когда вышла в свет книга-урод. Преждевременные роды, кровь, зло–добро–ад. Нангапарбат? точно, Нангапарбат! Восемь тысяч двести двадцать шесть метров. Правда, что-то мужественное и сильное звучат в этом имени? Горам везет, у них нет родителей, которые спорят между собой, как назвать ребенка. Отец хотел дать мне имя Женька, то есть Евгений, а мать – Кирилл. Что же эти имена значат? Забыл. Мне-то самому больше нравится Кирилл. Кирюха. А ей? уверен ли я, что это следует делать? всё, стоп, я же уже решил – никаких сомнений и колебаний, я должен её увидеть и заставить вспомнить прошлое. Если она меня любила, все будет в порядке. А муж? Это опять сомнения, Кирюха, прекрати. Муж уйдет туда, откуда пришёл, он всё-таки имеет меньше прав не неё, чем я. Сострадание оставим, юноша, договорились сразу? Здесь горы, а они любят сильных. Как там с мощью молодецкой? – он напряг поочерёдно мышцы на ногах, затем на руках, затем – на животе, – все хорошо, не подкачают, год прошёл ни напрасно. Значит так, слова жалость, сострадание, сомнение мы забудем, оставим – сила, настойчивость, уверенность. Я ее уже потерял. Чтобы вернуть её, необходимо верить, что я имею право быть любимым. А я имею права? Имею. Права и обязанности. Значит, надо верить в себя. Ты веришь? Верю. Тогда утренний монолог закончен. Встаём.
Утром назвать три часа ночи было бы преждевременным, Солнце ещё не напрягало расслабленные сном мышцы, чтобы вытолкнуть кокетливо-розовое тело из-за соседнего хребта, темнота была вязкой и медленной, клей для бумаги, нечто от уроков труда в детском саду, Кирилл тихонько выскользнул из постели, чтобы никого не разбудить – они хватятся меня только перед завтраком, а на зарядке, хрен с ней, меня могло и не быть – любовался ранними горами, – значит, около восьми, пока найдут записку и поймут, кто может понять, кроме Эдика, куда я ушёл? никто уже ни помнит Олю, да и Эдику не взбредет в голову моя идея, он всё забыл, я ведь рассказывал ему в самых общих чертах, насмехаясь над собой...
Сложенный рюкзак стоял в углу, под штормовкой. Кирилл натянул ботинки, взял одной рукой рюкзак за лямки, во второй – очутился ледоруб, штормовка – на себя, шерстяная шапочка – тоже, через несколько часов ее нужно будет заменить на лёгкую кепку, начнет припекать. Кирилл вышел и тихонько прикрыл дверь. 3атем так же тихо вошел во второй раз и нащупал в углу термос. Снова вышел и присел на крыльцо. Отвинтил крышку и налил в нее горячий бульон, густой и сытный.
Кирилл медленно пил, радуясь каждому глотку, ощущению тепла и силы в теле, пил неторопливо – перед долгим переходом, по-деловому усердно, по сторонам не смотрел, когда кончил пить, завинтил крышку, обмотал термос фланелевой тряпкой из старой голубой рубашки и положил в левый карман рюкзака.
Холодный дрожащий воздух и горячий бульон сняли налёт сонливости, ночное напряжение нервов уступило место походной озабоченности, всё на своих мостах – Кирилл, посидим минутку, скажем "пока!" прошлой жизни, я провел здесь хороший месяц, гремела прямо за оградой альпинистского лагеря река, сосны и ели сбивались в мрачные, острые и сырые комки зелени, лежащие у подножья гор, сами горы скифской неподвижностью напоминали вырезки из черной бумаги, наклеенной на иссиня-фиолетовый воздушный фон, аппликации в детском альбоме, изломанные линии ночи резко очерчивали их неровные грани; гребни – пересечение основных склонов горы, ребра – второстепенных, плечо – переход от крупного гребня к пологой части, седловина – понижение гребня между двумя вершинами, есть ещё пила – узкие крутостепенные гребни, все помню, – Кирилл остался доволен собой, память как и тело, была зла и готова к действию, все-таки год не пропал даром, ежедневные трёхчасовые тренировки, бег, свежий воздух, никаких колебаний, зимой – тот же воздух и тот же холодный душ, стал бы ты, Кирилл, ещё год назад, даже летом, лезть после пяти литров пива под чёртов холодный душ? еще вспомним: взлет – большое увеличение крутизны, я весь этот год пытался взлететь, лез вверх, что ж, подготовка к восхождению закончена, Кирилл поднялся с крыльца, рюкзак лёг на спину, ничто не давило, хорошо собрал, молодец, ледоруб наперевес – в левой руке, брезентовая петля – на левой кисти, кажется, всё; было темно, холодно, но холод успокаивал и бодрил, Кирилл вспомнил Олю, теперь можно подумать о ней, он повернулся и пошёл по тропинке из лагеря, мимо спортивной площадки с лунным лучом проволоки, протянувшимся между деревьями, здесь он тренировался каждый день и свободно мог не только ходить, но и приседать на одной ноге, упираясь ступней в тугую серебристую струну, представляя себя над чёрной пропастью, холодным провалом, чувствуя власть земного тела над земным притяжением, дальше стояла перекладина, рядом – спортивное бревно, за площадкой – столовая и кладовая, Кирилл прошел мимо размеренным шагом, тело наполнилось радостью утреннего движения, тропинка свернула вправо, начала подъём через хвойный лес: серые камни средней величины лежали по ее краям, вздутые вены корней выпирали из-под чёрно-влажной рассветное земли, усыпанной хвоей, обрывками коры, мелкими хрустящими ветками, втаптываешь их в струящееся тело дороги, большие стволы обступили Кирилла, скоро лес кончится и тропинка побежит по ущелью, камешки скрипели под ногами, ударялись о твёрдые подошвы, их слабовольный хруст придавал шагам силу и уверенность, Кирилл шёл плавно и спокойно, дышал размеренно, ледоруб нёс в руке, он пока не нужен, горные долины бывают:
а) продольный, поперечные;
б) пойменные (широкие плоские днища);
в) V-образные (крутые склоны, узкие днища);
г) каньоны (узкие, крутостепенные, днища в ширину потока), –
Кирилл всё прекрасно помнил, уже стало жарко, а они всё шли и шли, тридцатикилограммовые рюкзаки впивались в спину и лямки резали плечи, его футболка насквозь промокла, брезентовая кожа рюкзака, прилегающая к спине, тоже намокла, ступни ног горели в тяжелых, с металлической окантовкой, альпинистских ботинках, камни щёлкали о железные коготки и с жалобным криком отлетали, хорошо, что на голове таллинка и сзади к ней пришита белая тряпка, защищающая шею от жалящих укусов Солнца, штычок ледоруба при каждом шаге вбивается в каменистую почву, иногда соскальзывает на небольших голышах, так что приходится упираться в землю заново, но зато мгновенное облегчение, когда тело наваливается на древко, как на палку для ходьбы, и отдыхаешь в эту секунду от присутствия собственного веса и веса рюкзака, под веками печёт – пот попадает на роговицу и скапливается в уголках глаз, но на это уже не обращаешь внимание, Оля впереди, и он изредка поднимает голову, чтобы взглянуть на нее, при этом он сводит сзади лопатки, отодвигая рюкзак от спины, просовывает ладонь под лямку, но плечам это мало помогает, после восьми часов подъёма они стали чувствительны и капризны, как девицы в Смольном, их не устраивает ни конечная цель перехода, ни рюкзак, ни сам хозяин, он смотрит и видит впереди оттопыренные брезентовые карманы – грустные обвислые уши слона, троянского слона с вещами и пищей внутри, с влажными разводами на коже, выгоревшей под солнцем, Оля скрыта за его сутулой брезентовой спиной, штычок ледоруба, тяжелые, в пыли, жёлто-зеленые ботинки и шерстяные носки, обнявшие до половины загорелые икры, Оля в шортах, ноги у неё в ссадинах, но нет сил думать ни о ней самой, ни о чувствах к ней, и взгляд на Олю – уже привычка, необходимость – убедиться в её присутствии, отметить для себя – всё в порядке, и снова переставлять ноги, группа подходит к кошу, деревянный домик, в котором живут хозяева, тут же – загон для скота, Кирилл падает навзничь, упираясь спиной в рюкзак и смотрит бессмысленно в небо, фантастически прозрачное, парижская акварель, голубизна жидкого кислорода, взгляд растекается, без конца и края, по пустому и горячему катку, взгляд скользит по небу – голубому воздушному катку, на коньках блестящих хрусталиков, Кирилл выскальзывает из-под эполет лямок и садится на рюкзак, взгляд скользит и спотыкается на Оле, она сняла левый ботинок и осматривает ногу, видимо, растерла, бедняжка, короткие черные волосы окружают густой занавесью опущенное лицо, маленькие пальчики, маленькая ступня, пухлые обиженные губки и склонённая челка, Господи, – шепчет Кирилл, – убереги ее от всего на свете, он уже забыл усталости и боль в плечах и жару, заполнившую долину, и растопыренные пальцы вершин в снежных напёрстках, его тело выскальзывает из собственных рук и непослушно срывается в колодец, каждый раз – при взгляде на Ольгу – срывается в колодец и падает беспомощно и неотвратимо, в груди и животе все пустеет, становится морозным и забытым, руки и ноги непослушны, разбалованные ленивые дети, их вялость не изменяют ни острые иголки страха, вонзающиеся в кожу, ни мурашки, бегущие по коже, отбивающие звонкими ножками танец маленьких лебедей, Оля смотрит по сторонам, несколько секунд – на Кирилла, он в это время занят своим ледорубом, на древке маленькая трещинка, откуда эта трещина, откуда этот колодец, эта проволока над бездной, этот чёрный манящий провал? нет, Оля просто любуется долиной, не касаясь его взглядом, ей нет никакого дела до него, она не знает ни его мыслей, ни его чувств, снова вглядывается в покрасневшую ножку, что же делать? думает Кирилл, он не может смотреть на нее, ему хочется кричать и плакать, он должен всё рассказать ей, но тут же страх и неуверенность подходят и садятся рядом – подвинься, Женя, простите, мы забыли, вас же зовут Кирилл? – она тебя высмеет и отправит назад, нет, уж лучше молчать, по Кирилл не может смотреть на её опущенную голову, на маленькую одинокую ножку, на чуть сгорбленные пальцы, покрасневшие от усталости и жары, смотреть на нее, как на отдельное, никогда не сливающееся с его жизнью существо, никогда не принимавшее его, никогда не принимающее, слышать её голос – не к нему – обращенный к подруге, он не может сидеть и молчать, он встаёт и идёт в кош за айраном, он несёт ведро для айрана, пустое ведро, ручной колодец, падает в него бесконечно и спиной, сильней, чем мокрый тяжелый рюкзак, растёртыми худыми плечами ощущает сзади присутствие Оли, ее движение и жизнь, но боль и страх чуть отпускают, они уже не собираются только в груда и животе, а разливаются по всему телу, делая его лёгким и невесомым, прозрачным, как небо над головой.
Лес отодвинулся назад от Кирилла, деревья кончились, и тропинка двинулась по широкому ущелью. С обеих сторон, покато набирая силу, уходили предплечья гор, усыпанные мелкими и средними камнями, поросшие бурой жесткой травой, выгорающей на Солнце, мелкими кустарниками белых и розовых рододендронов с желтыми пестиками внутри длинных лепестков, а может, это и не рододендроны, кто его знает, – подумал Кирилл, было темно, но темнота стала менее вязкой, ее разбавило предутреннее сияние, почти неприметное и еще стыдливое, за хребтом уже чувствовалась напряженная работа Солнца, начавшего свой подъем, край неба расплылся над изгибами гор, они потеряли резкость застывших черт, стали теплей и домашней, Кирилл шёл легко и свободно, к семи-полвосьмого должен быть перевал, надо до десяти пройти его и окончить спуск, чтобы не попасть на размягченный снег, тогда будет тяжелее выйти в другую долину, по долине – полтора дня пути, можно пройти и за день в таком темпе, вечером переночую под вторым перевалом и на следующее утро – уже в Сухуми, там найду Олю и всё будет в порядке.
Кирилл позвонит в дверь, с рюкзаком и ледорубом, в тяжёлых пыльных ботинках, небритый, загорелый, с шелушащимися губами, она меня, скорее всего, не узнает сразу, все-таки три года прошло, тогда я был мальчишкой, что она скажет, наверное, будет долго смотреть, пытаясь поверить в действительность происходящего, заслонив проём приотворённой двери своим телом, таким же хрупким и отдельным и любимым, как три года назад, затем – на вы или на ты? – входите, неуверенно – Кирилл? откуда-то из кухни голос мужа – кто там? надо сразу поцеловать ее руку или сказать: Оля, я пришёл, извини, что опоздал, наверное, у меня снова сорвётся сердце, похолодеет в груди, но это не главное, позади будут страх и сомнения, избыться раз и навсегда от них, я завоюю Ольгу, я должен победить, ведь я раз ей потерял, не сказав главного, я ушел, вернее, убежал, я сдался и проиграл, я выиграл на два года страдание, выпивку, постоянную боль в памяти, неотвязные мысли о прошлом, которые пытаешься переиграть в сознании, сделать более счастливыми и спокойными, будто балансируешь над пропастью, уверяя себя, что это лишь упражнение, спортивная игра, что ты – на проволоке и в метре под тобой, твёрдая земля, а не острые камни далеко внизу, я проиграл только одно – свою любовь, я предал ее и расплачивался два года, бродил по городу, ожидая случайной встречи, во всех черноволосых девушках подозревая её, я трусливо вверился случайности, случайность спасёт маня – думал я, – ведь не может быть, чтобы все время не везло, случайность всё исправит, поставит на свои места, но это не так, судьба не дарит случайности ни трусам, ни предателям, я её не встретил и не мог встретить, я не заслужил ничем встречи, когда мне сказали в случайной беседе – это было последнее право на победу, на возврат любви и счастья – что она вышла недавно замуж и уехала к мужу в Сухуми, – я понял, что должен повторить всё сначала, но уже не колеблясь, не сомневаясь, только так я спасу себя и любовь (весь год я готовился к горам, придумал кратчайший маршрут к ней, я должен пройти этот путь, как расплату за прошлую слабость, должен все сказать ей, а там пусть решает, я должен быть уверен, что она выберет меня, я знаю, что за любовь приходится сражаться, только тогда ты достоин любить и быть любимым, а если она выберет мужа? стоп, Кирилл, повторим "опасности в горах".
Бывают опасности, связанные с особенностями горного климата, это: 1 туман, 2 дождь и снег, 3 гроза (люблю ее в начале мая), 4 ветер, 5 темнота, 6 высота, 7 солнечная радиация, чхать, на то они и горы, чтобы ветер и темнота, так, опасности, связанные с поведением альпиниста, то есть меня, ну, тут я чист, я знаю этикет и держу вилку в левой руке, а с дамами надо всегда идти ближе к проезжей части, я это учту, Оля, когда мы пойдём гулять по твоего мужа городу, итак:
1 недостаточная физподготовка – отсутствует, 2 недостаточная теоретическая – сами видите, 3 недисциплинированность – вокзальное слово, грохочет, как грузовой состав, – я покинул альплагерь в последние день, тут моя совесть чиста и 4 недостаточная моральная подготовка – простите, как вы сказали, Кирилл, мораль? а это что, где вы ее откопали или вы её нюxaли, или держали в руках? с моралью здесь – делать нечего, я любил мораль больше Оли и потерял Олю, а теперь мне ещё и жизнь потерять, расплачиваясь с горами? для чего мне пустая мораль, мораль, кстати, женского рода, как все девицы она липнет к тем, кто ей больше нравится, вряд ли на нее можно положиться, ее нужно брать, как всех женщин, силой и тупостью, кто её придумал, мораль? люди, так я тоже человек, и не им меня судить, ах, Бог, неужели Бог мог запретить любовь? неужели Он мораль сделал для одного, а любовь – для другого? хватит, с моралью хорошо в шестьдесят лет, а я хочу жить, оставьте-ка мораль на равнине, в горах выживает сильнейший, оставьте-ка мораль вместе с запиской в лагере, в комнате, где спят товарищи по отряду, на подоконнике, под коричневым камушком: "Друзья! Я ушёл к счастью, мой труп не ищите, его нет. Я жив. Вернусь к вам с молодой женой. Кирилл", стало заметно светлее, Кирилл остановился, снял свитер, уложил его под клапан рюкзака, разгоряченное ходьбой тело испытывало свежесть и лёгкость колючего восходящего воздуха, он снова набросил штормовку, зашагал, уже седьмой час, скоро станет совсем светло, покажется снег, через час буду под перевалом и, здравствуйте, Ольга, нет, Оля, на ты или на вы? пахнущий потом, небритый, с рюкзаком и ледорубом, под её дверью, а если откроет муж – Ольга на работе, ничего, я подожду, а вы кто? простите, я судьба; идти было легко и весело, большие светло-серые валуны в молозивном рассветном свете жили задумчиво и сановито, в молитвенном оцепенении природы ожидалось появление 6ожества, серак – "отдельной причудливой формы глыба", серак (Ирак-Иран, ещё война, где мораль?) посмотрел на Кирилла и отвернулся.
Кирилл стоял у деревянной ограды загона. Стадо с утра погнали на альпийские луга, там уже проснулась налитая солнцем, сочная и ароматная трава, загон был пуст, только местные ребятишки, похожие на цыган, бегали по утоптанной земле около дома. Холодная тугая жидкость лениво шевелилась у выхода из ведра. Кирилл взял свою порцию и отошёл. Он сидел и смотрел, как едят ложками густой холодный айран его товарищи, как бегают по загону, рядом с одноэтажным деревянным зданьицем, дети, совершенно отдельные, как будто они живут в другом измерении и темпе, как постепенно тишина и несуетность времени объединяют их, столь разных, делают спокойными и расслабленными, и его товарищи, и горцы, и гортанные незнакомые выкрики, и покатые русские звуки не рассеивают, а скорее окаймляют прозрачность дневного безмолвия, громадное солнце живёт по-прежнему напряженно и ярко, но сейчас, после ходьбы, оно не кажется врагом, охра и багрянец, но не осени, середины лета, плотный-полый июль, долина, уходящая среди гор до самых гор и река, узкая и весёлая, звучащая звонко по дну долины, высокие загорелые лбы альпийских лугов с родинками пасущихся овец и дальше – мятные владения снега, холод которого ещё не ощущается здесь, рассеянное отдохновение, запах томного – спи, успокойся – хрустального неба, фаянсовое бледно-лазоревое, с лимонными прожилками солнечных лучей небо, китайский фарфор, воздух – лёгкий прозрачный китайский шелк, полное растворение во всем, что вокруг, в играющих счастливых детях, в их матери, стоящей у деревянного загона – из-под руки смотрит на нас, на Олю и на меня, на всех, – ласково, по-человечески, редкий взгляд, открытый и дружеский, почти невозможный внизу и обычный, как и громада, и чистота окружающей природы здесь, среди легкой и залитой солнцем долины, нет, дальше не помню, дальше то же, что и до этого – падение в колодец при взгляде на неё, растворение в ее черных глазах, влажных дождливых глазах, блики мерцают в зрачках или это и есть взгляд – ледяные иглы в зрачках, нити белого света, пальцы гор в снеговых наперстках, то же небо, то же, до вечера, с короткими привалами, как там, у Оли, с ножкой, бедная моя, ей больно, как же помочь, взять у нее рюкзак? мне не тяжело, но Кирилл боится подойти, от одной мысли о разговоре ему становится не по себе, руки и ноги теряют силу, тяжелеют, как целлофановые кульки, мы в детстве любили наполнять такие кульки водой и бросать с балконов, вздрагивая от гулких хлопков самодельных бомб, бьющихся о пыльный асфальт, руки бьются о туловище гулко и безвольно – все то же до вечера, на привалах падают прямо с рюкзаками на землю, смотрят в небо, мокрая спина, горная пьянящая вода, кусочек сахара и щепотка лимонной кислоты, привкус домашнего вечернего чая, снова луга по обеим сторонам долины, бронзовая щетина на скуластых склонах гор, – нет, Кирилл остановился у водопада, он уже снял штормовку и шерстяную шапочку – положил под клапан, на нем была выцветшая оранжевая футболка, та же, что и три года назад, кепка с козырьком, но без тряпки сзади, за месяц в горах шея загорела и стала коричневой, как выжженная трава у верхних границ альпийские лугов, как поверхность скал – грубая и коричневая, – нет, дальше не помню, понял Кирилл, стало уже совсем светло.
Он стоял у водопада, – значит, минут через тридцать будет перевал, водопад доходил лишь до середины своего гремящего пути и затем рассеивался на редкие пряди, почти невидимые в лучах солнца, со стороны это выглядело странно и сказочно, белый поющий поток, аксельбант с плеча ледника, серебряная цепочка от лорнета, до половины струится с карниза,
скальный рельеф: карниз – нависающий над склоном участок горы; выступ – участок скального монолита, форма которого позволяет набросить на него страховку; кулуар – желоб, образованный текущей водой; бараний лоб – закруглённый идеально гладкий участок скалы; значит – бараний лоб, а не карниз, отполированный водой, нависший над долиной, а с него свисает водопад, посредине водопада трещина, дальше – пустота, подчёркнутая предыдущим потоком, водопад разбрасывается на тонкие пряди – седые волосы растрёпанной старухи, тут особым ветер, видимо, это связано с тем, что долина упирается в несколько перевалов сразу, один – нужный Кириллу, по центру, и ветряные струи, входя на разных высотах в долину, сталкиваются под бараньим лбом, разбрызгивая нижнюю половину потока, перевал, нужный Кириллу, не совсем по центру, он ниже и проще остальных двух, трудность может представлять лишь спуск, да и то, если не успеть до начала таяния снега, ему надо пройти за сегодняшний день почти двухдневную норму, чтобы добраться до следующего перевала, за которым Южный Приют и спуск в город, туда, где живёт Ольга с мужем, Кирилл обернулся на водопад – всё-таки здорово, что он тоже не доделал своего дела до конца, ветер оказался сильней его, не дал коснуться земли, но у меня ещё всё впереди, я-то коснусь Оли, мы ещё посмотрим, господин ветер, ветер судьбы и юности, куда ты меня занесешь, какому порогу я буду предназначен, последние двадцать минут перехода, затем начинается снег и по нему – наверх, – снова штормовка из-под клапана рюкзака, ледоруб используем, как опору; при увеличении крутизны склона (25-З0), ледоруб в положение "на изготовку"; брезентовые рукавицы на руки; ступеньки горизонтально; размах шага маленький; двигаться плавно, во избежание срывов ступеней (на мягком снегу вытаптывают ступени); на особенно крутых склонах, с размягчённым на значительную глубину фирном – в "три такта".
Они уже спустились с гор, переночевали в Сухуми на туристской базе, всю ночь он лежал, высунув голову из палатки, было очень жарко, он не застегивал спальник, смотрел в небо, крутое южное небо, чернильновысокое, со стаями латунных мерцающесиреневых звезд, из соседней палатки доносился смех, он узнавал голос Оли среди других голосов, затем там заснули, а сегодня с утра они сели в маленький автобус и поехали по горным дорогам в Адлер, рюкзаки были свалены на задних сидениях, а они, кто по двое, кто – по трое, разместились в салоне. Кирилл очутился рядом с Олей, она сидела у окна, затем он, а рядом с ним примостился ещё кто-то, кажется, Эдик, какие мы были худые, – вспомнил Кирилл, – их то и дело подбрасывало и он касался Олиного плеча или руки, один раз, когда их особенно сильно тряхнуло, Оля вцепилась в его колено и громко вскрикнула, Кирилл задрожал и покраснел от этого, а Оля уже продолжала разговор с подругами, Кирилл не вслушивался в чужие слова, было очень жарко и пот стекал по телу, впитываясь в голубую фланелевую рубашку, сейчас в неё завёрнут термос, пить ещё не хочется, хотелось пить, между собой они почти не разговаривали, изредка какая-либо из Олиных подруг оборачивалась с переднего сидения, спрашивая Кирилла, но о чём, он не мог понять и терялся, отвечал невнятно и грубо, краснел, от него отставали, и он снова сидел, стараясь смотреть прямо перед собой, на спинке сидения была трещина, точно, – трещина, она проходила через всю плоскость спинки и из неё выбивалась серая вата и белые, нет, белого там ничего не было, грязно-белые нитки, Оля сидела слева, он ощущал её разгорячённое тело, её бедро и колено, ему было жарко и неуютно, постоянное напряжение и пот на теле, и мокрая рубашка, и пыль, горячая и желтая, как сухой морской песок, растрепанная, вернее, густая у ног автобуса и рассеивающаяся на уровне окон, залетавшая в открытые кто его знает? не форточки ли, продолговатые форточки пикапа, пыль, разъедающая глаза – закрыть бы и уйти от этой жары, я не знал, что можно так мучиться рядом с ней, я ведь стремился быть рядом, а она ничего не замечает, смеётся, веселится, – все это утомляло своей ненужностью и раздражало Кирилла, он чувствовал, как навязчиво погружается в сонное оцепенение, скифский покой гор, пот стекал по телу, но двигаться было неловко, пришлось бы коснуться Оли, слушай, ты хочешь спать? – её лицо было прямо перед ним, ближе пыли и жары и неба, раскрылся колодец и оттуда повеяло неземной прохладой, мятной и дурманящей, Оля сказала, не дожидаясь ответа – ты ложись ко мне на плечо, не бойся, когда доедем, я тебя разбужу, – и Кирилл очутился на ее плече, пульсирующий висок вначале испуганно и настороженно встретил Олю, но скоро успокоился и привык, её волосы щекотали мочку уха, его волосы касались её шеи, он уже почти спал, расслабленный и беспомощный, Оля разговаривала с подругами, но Кирилл ничего не слышал и не видел, он впал в небытие, желтое и горячее, как пыль за окнами, он не чувствовал ни толчков пикала, ни движения соседа справа, только Олино плечо, ее нежный мягкий бок, 4 на особенно крутых склонах с размягченным на значительную глубину фирном двигаться в "три такта", мягкий бок, по-матерински принявший его, он заснул и спал, наверное, долго, а может, не спал, но совсем не помнил времени, не понимал его и не видел его бега вперёд, вот незадача, забыл, – все забыл, сколько же я спал? он помнил только резкий толчок автобуса и тихий смех у самой головы, он медленно выходил из другого мира, из выжженных альпийских лугов и прозрачных звонких долин, окружённых чёрными и синими горами, из припухлых, по-детски растерянных после сна облаков, из оранжевощеких солнечных бликов в серебристых горных реках, из страны коричневых и серых валунов с мощными лбами мыслителей, из жёлтых, и белых, и розовых рододендронов, из льняного выгоревшего неба, бездонного и наполненного пустотой колодца, он медленно открыл глаза, вернее, открыл мир, от которого на время спрятался, Оля смеялась – вставай, Кирюшка, мы приехали, его голова сползла с её плеча, он касался щекой нежной и упругой груди, Оля не делала движений, чтобы освободиться, может, он уже давно так спал, она пощекотала его за ухом бархатными кончиками волос – вставай, мы приехали, и улыбнулась, а он не в силах был поверить в реальность обстановки и тишины, и близости её тела, её голоса над самым ухом, в теплоту и доверчивость её дыхания, в её почти слитность с ним, и нежность, и ласку, – уже все вышли, значит, она не будила меня и когда автобус остановился, дала ещё несколько минут поспать (ему или себе дала эти минуты?), пока все выйдут, он понял вдруг с последней нежностью и болью, что сейчас ему придется оторвать голову от её груди, от её тела, встать, и уже никогда, слышите, никогда этого не будет, – никогда, – бездонного, как небо, более бездонного, потому что невидимого и неощутимого, что уже никогда не будет этого: ни автобуса, ни покоя, ни оседающей пыли охряной тишины за окнами, ни сна вне времени и движения, ни Оли рядом, почти слитой с ним, почти ставшей его, почти принявшей его упругой грудью, спокойной и ласковой, что уже никогда и ни за что э т о г о н е б у д е т, он понял это с последней нежностью и ясностью, громкие слова, сентиментальные и лишние, а все-таки верные на всю дальнейшую его жизнь, и ему захотелось плакать, как в детстве, когда он просил о чем-нибудь мать, исступленно и надрывно, будто в последний раз, плакать и шептать Оле, – не надо, не надо, милая, родная моя, мать, жена, все, небо и река, и горы, чертовы горы, из-за которых я встретил тебя, и долина, мое солнышко, не надо, не уходи, не прекращай этого, ведь уже никогда, ты хоть понимаешь, уже никогда и он приподнял голову, ты что, плакал? – спросила Оля, – глаза красные, нет, – сказал он, – я никогда не плачу, теперь н и к о г д а, и он вышел из автобуса, ударил в глаза желтый солнечный мир и зеленый земной, он вытер глаза, пыль попала, – сказал неизвестно кому, чтобы оправдать красноту век, он огляделся и побежал к ребятам, играющим среди фруктовых деревьев.
Кирилл стоял на скальной полке
(ступенеобразные участки скал):

1. Уступ 3. Балкон



2. Полка 4. Терасса



, прошло около часа с того момента, как он начал подъем, но затем снежная полоска между двумя спальными массивами резко пошла вверх ("куриная грудка"), пришлось вытаптывать ступени, ледоруб вонзается по самый клюв в снежный склон на уровне груди, затем, упираясь одной ногой в уже выбитую ступеньку, второй чуть выше, медленно и методично, нога от колена вниз двигается свободно вперёд-назад, как таран, уходя все глубже в снег, вытаптываешь новую ступеньку, она готова чуть повыше первой, переносишь тяжесть тела на неё и на ледоруб – и рядом с ней вытаптываешь ещё одну, так, чтобы ноги снова стояли на одном уровне, затем вытаскиваешь ледоруб и уже выше, снова на уровне груди, вгоняешь его в склон, чтобы опять начать поочередное движение ног; так Кирилл шел до осыпи,
 (осыпь – скопление крупного обломочного материала: крупные, средние, мелкоплитчатые, острообломочные, живые, мёртвые),
 по осыпи он вышел к скальной стене, – что-то новое, вроде в прошлый раз не было, он понял, что взял левее нужного направления, но азарт и нежелание терять время на обратный путь заставили его идти по скале, он поднимался медленно, стало совсем жарко, ледоруб свободно висел на руке, обхватив кисть брезентовой петлей, рюкзак заявил о своём весе, взбираться дальше без каски становилось опасно, сверху изредка сыпались мелкие камни, задевая Кирилла, приходилось всё время быть начеку, на скальной полке Кирилл остановился отдохнуть, дал рукам и ногам расслабиться, он не сразу заметил кулуар, выходящий прямо к полке, он смотрел выше, выбирая маршрут.
Общие правила скалолазания:
1. Перед началом движения альпинист должен просмотреть маршрут, определить точки изменения направления, места отдыха и страховки, и особенно трудные участки (пройти маршрут глазами).
2. Наиболее устойчивое положение тела при соблюдении трёх точек опоры (рука – две ноги, две ноги – рука).
3. Прежде, чем нагрузить скальную опору, необходимо убедиться в её надёжности (опробуй опору и многократно используй её).
4. Руки в несколько раз слабее ног. Они поддерживает тело в равновесии. Основным должно быть использование уступов (идти ногами).
5. Значительную экономию сил при лазании даёт правильное использование сил трения.
6. ...
7. Плавность движений позволяет уменьшать затрату сил при лазании. Резкая нагрузка на опору может вызвать её потерю.
8. Кратчайшее направление при наборе высоты – вертикаль. При движении на скалах следует придерживаться этого направления, выбирая простейший путь (двигайся по вертикале).
 Кирилл услышал грохот и слева от него пролетело несколько крупных камней, Солнце припекало и камни, вмёрзшие за ночь в снег, срывались, теряя опору; прямо к полке устремлялся кулуар, если по нему пойдут камни – мне несдобровать, – решил Кирилл, лезть дальше без каски не имело смысла, да ещё неизвестно, что за этом скалой, придётся возвращаться, ему стало обидно, время потеряно и теперь он выйдет на перевал уже тогда, когда снег размякнет и спуск превратится в мучение – неужто это судьба? она снова хочет меня испытать, но я не испугаюсь, в конце концов всё решено, послезавтра я должен увидеть Олю, терять мне нечего, если я её не увижу, всё потеряет смысл, это даже будет не проигрыш, это будет крест на жизни, это значит, что я не нужен жизни, как не нужны ей слабые и трусливые ни внизу, ни здесь, горах – он услышал шорох, шипит, как змея, пронеслось в голове, упоминание змеи дало сигнал опасности – Кирилл взглянул вверх, – по кулуару прямо на него катились камни, два крупных и несколько поменьше – за ними – от первых я успею увернуться, но когда мелкие пойдут сплошным потоком, один или несколько зацепят меня, шрамы украшают мужчину, Оля, – подумал Кирилл; первый камень был самым большим, почти чёрный, с потрескавшейся кожей, лапы слона нависли над головой Кирилла – ступни в трещинах и наростах, шершавые и грубые, – он приближался и вот уже выскочил из желоба – он несся прямо на Кирилла, санки с американских горок, замирает в груди, женский визг, не хватает только женского визга, секунд за двадцать до радостной встречи Кирилл, продолжая смотреть вверх, резко уклонился корпусом влево, ноги стояли на краю полки и вес почти весь пришёлся на пальцы левой руки – удобные зацепки на углу скалы помогли ему, камень в сантиметре от правого плеча просвистел и ушёл дальше, второй, ударившись о выступ в кулуаре, изменил направление и вылетел из желоба чуть раньше, он летел к голове Кирилла, времени перемещаться вправо не оставалось, тем более что правую руку Кирилл убрал со скалы и прижал к туловищу, он оттолкнулся от скалы на всю длину левой руки, цепляясь за выступ кончиками пальцев, напряглись живот и ноги, камень пролетел между отведенным телом и скалой, чиркнув по штормовке, прошептав слова прощания, тут же пришлось вернуться в начальное положение, прильнуть и скале, выбросив вперёд правую руку, чтобы удержать равновесие и не поранить лицо, – Кирилл почувствовал, как рюкзак потянул его вниз – на осыпь, и резко изменил позу, теперь он стоял, прижавшись щекой к теплой скале, серовато-бурой, в трещинках и бугорках, щека к щеке, ну и скотская же скала, несколько мелких камней ударили по голове, один, чуть покрупней, в плечо, кожу рядом с ухом содрало и Кирилл услышал, как медленно падает кровь, задевая ушную раковину, и катится по затылку и шее на спину, как часто бьётся сердце, камнепад кончился и Кирилл, отдышавшись, повернул обратно.
Он снова вышел на осыпь, обтёр ссадину платком и приложил к ней снег. Боли уже не было, видимо, от испуга. Кровь перестала идти, правда, заныло плечо, теперь предстоит такой же спуск по снегу – в "три такта", ступеньки растаяли, и предстоит вытаптывать новые, да ещё, того и жди, посыплются камни, чёрт подери, полез неизвестно куда, хрупкая куриная грудка, было уже почти девять, замечтался, брат, – так ты до Оли не дойдёшь, а впрочем, всё к лучшему, мне бросили вызов, я принял его, я буду драться за Олю, было бы просто несправедливо прийти к ней чистеньким и свеженьким, в крахмальной рубашке, за любовь надо платить, получать ссадины и раны, я готов заработать их, послезавтра я так или иначе буду в Сухуми и найду Олю, дуэль состоялась, в крахмальной рубашке, с чистым отутюженным воротничком, я расплачиваюсь за прошлую слабость и трусость кровью, как и положено на дуэлях, вишнёвое пятно на белоснежной материи.
Кирилл шёл по снегу торопливо, пытаясь наверстать время, часто спотыкался, приходилось тормозить ледорубом, вспарывая острым концом расслабленный фирн, перед самым перевалом начались камни и штычок застрял в расщелине. Кирилл не заметил этого сразу, поскользнулся и навалился всем телом на ледоруб, задерживая движение вниз, древесина затрещала у самого основания, Кирилл упал на колено, через несколько минут он всё-таки стоял на перевале, осматривая повреждённое древко, только этого не хватало, трещина шла от штычка вверх, до клюва, глубокая трещина по светло-коричневому деревянному телу с тёмными волнистыми разводами, Кирилл отбросил ледоруб – ещё одно предательство, он испугался, теперь он может подвести, правильно сделал, что выбросил, Кирилл попытался успокоиться, натянул на спортивные штаны брезентовые – без ледоруба придется съезжать по снегу на скользких участках, со щитом или на щите, римский легионер, я должен увидеть Ольгу, снежный рельеф:
снежные поля – заснеженные склоны небольшой крутизны;
снежное плато – большие, почти горизонтальные участки;
снежные карнизы – нависающие на подветренных склонах гребней снежные надувы;
снежный карман – ниша, иногда образующаяся под карнизом; в кармане штормовки лежало его единственное стихотворение, слабое и беспомощное, он написал его в последний день, когда они подъезжали к родному городу, он его сохранил и хотел показать Оле, собственно, это был повод для встречи – смотри, я был слабым и беспомощным, как это стихотворение, я так же, как оно, не стал нужен и близок тебе, я забыл его показать тогда и делаю это сейчас, ты уж извини, что таким странным способом, значит, он всё-таки боялся, если искал повод для встречи,
лавинный конус – конусообразное скопление плотного снега у основания лавиностоков;
мульд – если снег заполняет впадину;
кальгаспоры – наклонные иглообразные пирамиды,
 пирамиды,
желтый песок, бегство в Египет, тишина и тот дивный сон на Олином плече, и тяжёлые переходы под солнцам, и вода с лимонкой, вяжущая скулы, и сытный айран, и дети, играющие на вытоптанном овцами земле, – всё это осталось позади, 7. кальгаспоры – переводится: "снега кающихся", каюсь, как я каюсь, я каюсь и виню себя, почему я ей ничего не сказал, ведь она ждала, ждала и тогда, в последнюю ночь в поезде, она всё надеялась, что я заговорю, но я молчал, вот ещё одно никогда – сколько их насчитаешь за свою жизнь? она подсела на сидение к нему – он играл в шахматы, она была так же близко, как тогда в автобусе, он снова чувствовал ее тело, она смотрела на клетчатую доску и странные для неё фигуры, не понимая их цели и назначения, и он между ходами объяснял ей, как играть, он знал, как играть, но не знал, как жить, она слушала внимательно, не то, не то слушала, прижимаясь доверчиво к нему, чуть склонив голову, а он ей рассказывал о слонах и офицерах, пешках и королях, но сам-то он не был королём, не мог приказать ей – стань моей, не мог победить своего противника – страх, чёрные фигуры наступали, угрожающе сдвинув брови, а потом он лежал на верхней полке, да, на верхней, в последнюю ночь, да, в последнюю, она спала или укладывалась через купе, и он опять отдался на волю случая, если она пройдёт мимо, когда захочет умыться, пройдёт в его сторону, он окликнет её и все скажет, тогда он не знал, что случайностей в жизни нет, да, последняя, да, ночь, а утром он даже не скажет ей "до свиданья" – ладони горели, брезентовые рукавицы насквозь промокли, ему приходилось тормозить руками, цепляясь за мягкий, расступающийся под руками снег, прорывая фирновую корку и царапаясь об её острые края, вначале он шёл, откидывая тело от бёдер назад параллельно склону, ноги двигались автоматически, размеренно и плавно, от колен до ступней – как поршни, вперёд-назад – в снег, вытаптывая ступени, затем, когда устал и склон стал резче уходить вниз, когда он от напряжения взмок и пот защипал в уголках глаз, когда ноги начали дрожать, всё время в напряжении – полусогнуты, когда тело захотело расправиться, отряхнуть напряжение и страх, он осторожно опустился на снег и стал потихоньку съезжать, тормозя подошвами ботинок, а когда приходилось менять направление, то и руками, он съезжал всё быстрей и быстрей, внезапно снег кончился и его вынесло на лёд, на окончание ледника, врезающегося в снежное поле острым мускулистым языком,
основные виды ледников:
покровные (полностью скрывают неровности ложа),
висячие (заполняя углубление склонов, имеют обычно малый по длине и площади язык),
каровые (близки по виду к висячим),
долинные (снежный амфитеатр служит областью накопления снега, ниже лёд сползает вниз, заполняя всё днище долины и образуя линейно-вытянутое тело 70-80 км),
перемётные (от основного ледника через понижения ледораздела течёт второстепенный),
возрождённый (происхождение – крутые перепады, в которых нарушается сцепление льда с ложем),
Кирилл откинулся на спину и резко, всем телом одновременно, перевернулся, вжимая руки в бугристый лёд и цепляясь уже голыми пальцами – брезент протёрся в нескольких местах – за шершавую поверхность, тормозя всем телом, грудью и ногами, ноги он раскинул как можно шире, увеличивая площадь сопротивляющегося тела, и когда до трещины, а её он заметил не сразу – лёд резко обрывался после покатого спуска,
бергшрунд – подгорная трещина, возникает в верховьях ледника;
трещины:
поперечные (от резких перегибов ложа ледника);
продольные – ложе имеет выступы или перегибы в поперечном сечении;
боковые – неравномерные скорости течения по ширине ледника;
радиальные – на участках крутых поворотов;
крестообразные – отдельные круглые выпуклости ложа;
 оставалось несколько метров, он сумел погасить скорость и упёрся правой ногой в ледяной выступ, чуть проехал телом, по инерции, и затем ухватился рукой за небольшую глыбу
ледопад – участки хаотического нагромождения льда, разорванного трещинами на отдельные глыбы с большим перепадом высот,
ранклюфт – краевой зазор, трещина.
Теперь необходимо было встать, очень медленно и осторожно, чтобы не сорваться в трещину, Бог её, что ли, послал на мою голову? – это всё началось с ледоруба, с той трещины, или нет, ещё раньше, когда я не туда пошёл, нет, это началось ещё раньше, когда я впервые увидел Ольгу, когда же я её увидел впервые, не помню, смешно, но первого раза не помню, и второго не помню, можно подумать, что я так и родился с любовью к ней, надо потихоньку вставать и выходить на снег с этого дурацкого льда, мы сидели у костра на бревне, вечером, после перехода, смотрели бессмысленно в огонь, он привораживал, дружественно звучащее существо среди тьмы и громад бессловесных гор, живущее у наших ног, она сидит через несколько человек от него, он её не видит, но чувствует её присутствие, ему не следует коситься в её сторону, чтоб никто не заметил обострённого внимания к ней, я боялся любви, я стеснялся открыться, это ужасно, если человек стесняется любви, как же он должен краснеть от остального, от всех своих самовлюбленных и злых поступков, пламя пело всё тише и он ожидал, когда оно забудет последнее слово и растерянно замолчит, Оля встанет вместе с подругами и несколько секунд он сможет любоваться всем её телом в исчезающих отблесках огня, игрой её тени, струящейся у ног, чёрной бесшумной ночью за ее плечами, бездонной, пропадающей за вершинами, опрокинутой в небо тишиной, музыкой горной реки, ее вечерним звоном, клавесином, дурманящим запахом остывших усталых лугов, низкорослых кустарников, полусонных камней, вереницами бредущих на ночлег, невероятного ощущения бесконечности неба – тот же морозный колодец, но вверх; и всем слухом, зрением, обонянием – туда, по прохладному, застывающему в ночном оцепенении воздуху, под переливы угасающего костра, алые всплески в смуглой толпе углей, детишек, похожих на цыган, стоит подуть ветру, коснуться пепла, пепелища, угасания, замирания огня, искры пробегают; вздрагивают, последние улетают в небо, где их ждут и принимают к себе тысячи холодных угольков звёзд, Оля уходит в палатку, а он ещё час или два будет смотреть в небо, рассказывая ему о сегодняшнем дне и о ней, вбирая в себя его просторы и отчий холод, набираясь смелости и силы на завтра, чтобы выдержать то, что растёт и ширится в груди, Кирилл полз на четвереньках, впиваясь металлическими коготками ботинок в лёд, руками он цеплялся за бугристую твёрдую поверхность, колени он почти волок по льду, стараясь не отрывать от серогрязной кожи ледника, чтобы не сорваться, они кровоточили даже под брезентовыми штанами, до снега оставалось совсем немного, он двигался крайне медленно, кончики пальцев болели, казалось, что они распухли, каждый – размером с орех, ладони горели и в то же время были холодными и непослушными, надо только дойти до снега, а там уж дело техники, там внизу долина и перевал в конце долины, там завтра – южный город, море, Оля, он впервые подумал о ней с неприязнью, знает ли она о том, что он пережил за эти годы, что он переживает сейчас, что он недалёк от смерти, эта мысль показалась ему красивой и романтичной и он повторил её снова, что он ещё не вышел из владений смерти и чёрная пустая трещина в двух метрах под ним так же безразлична к его судьбе и жизни, его слабому уставшему телу и больному плечу, всё-таки камень ударил точно, к его ободранным ладоням и коленям и одинокой среди чужого мира душе, как безразлична к нему в это время и все эти годы Оля, в конце концов, он всё-таки дойдёт до неё и всё скажет, но будет ли в этом хоть какой-нибудь смысл после того, что он понял за сегодняшний день, она-то сама не пришла к нему за эти три года ни разу, и пусть он даже уверен, что она его любила и любит, расплачиваться приходиться ему, для неё это – в прошлом, у женщин каждая неудавшаяся любовь – в прошлом, она ведь пальцем о палец не ударила для того, чтобы подтолкнуть его к себе, женщина всегда решает дело, и сейчас она его решит, он должен её увидеть, чтобы узнать решение, он не свалится в эту чёртову трещину, до снега осталось совсем немного, до чего же болит плечо и пальцы, солнце уже в зените, как быстро идёт время, зачем ему врываться в чужую жизнь со своей страстью, зачем ему срываться в чужую трещину, она ведь предназначена совсем не для него, тут дело не в сомнениях, кто-то должен быть сильней, он доказал, что он мужчина, да, он струсил, но это уже в прошлом, он пошёл к ней, затеял этот дурацкий переход, может, это главное: он доказал самому себе, что у него есть сила и мужество, уже скоро снег, а за ним – долина, он вспомнил, как они шли три года назад по этой долине, солнце сидело на желтом троне, внезапно нога соскользнула и поехала вниз, он уцепился руками за лёд, но нога продолжала медленно сползать, он водил ею вверх-вниз, будто грёб, но не мог упереться ступней ни во что, они шли по долине, солнце сидело на желтом троне, среди голубых подданных неб, они уже знали, что это последний день похода, а завтра – Южный приют, громадный котёл с овсяной кашей, горячей и дышащей паром, он на минуту вспомнил о термосе – наверное, разбился и бульон вылился, горячий и дышащий паром, а внизу – пляжи, желтые и жаркие, тысячи песочных солнц с загорелыми красавицами и сладкой воздушной ватой, он очень любил её, целый день простаивал в очередях, чтобы купить и съесть, Оля лежала среди подруг, вата таяла во рту, заполняя его сладким ароматом и радостью воспоминания, вязкой слюной, как в детстве гоголь-моголь, море дышало у ног, нога продолжала съезжать и постепенно начала тянуть за собой тело, вторая нога соскользнула с опоры и теперь надежда была только на то, что он сможет зацепиться за ту же опору рукой, в груди похолодело и стало страшно, как будто он снова падал в колодец, они знали, что их ждёт завтра, а сейчас, с почти пустыми рюкзаками – в последним раз – сидели на дневном привале, ели венгерское сало, розовое, с толстой багровой шкуркой, круто посоленной и поперченной, а после сала шла вода с сахаром и лимонкой, и конфеты "батончик", днём много пить нельзя даже в последний день;
 Питание в горах:
1. ...
2. энергетические затраты организма в горном путешествии при 8 часовом переходе – 6000 кал, при 12-ти – до 8000 кал,
3. Состав пищи:
а) белки, (мясо, рыба, яйца, молоко, хлеб, зерно, овощи (сутки – 140 г.)
б) жиры (масло, сало, раст. масло) – 125 гр,
в) углеводы (хлеб, крупа, сахар, фрукты, овощи, мёд, варенье) – 680 гр. (70 % всего рациона);
распределение по кал.
завтрак горячий – 40 %,
обед сухой – 15%,
ужин – 35%,
перекусы на привалах – 10 % (конфеты, сахар, изюм, чернослив, орехи)
 он зацепился рукой за бугорок и теперь подтягивался всем телом вверх, выступ был маленький и вторая рука не умещалась на нём, совершенный бред погибнуть таким образом, это даже не наказание за трусость, это даже не невезение, это нечто большее, а может, трещина не глубокая, э, ещё рано сдаваться, я хочу увидеть Олю, я должен увидеть её, посмотреть ей в глаза, как тогда, в тот последний дневной привал, они сидели на рюкзаках и медленно, глоток за глотком, тянули подкислённой воду, Оля устроилась неподалёку от него, они сидели по кругу, она – почти напротив, и когда он с какой-то целью протянул ей кружку, кажется, она выдавала конфеты, да, но тогда почему кружку, а не ладонь, нет, не помню, он встретился с её глазами, будто они забыли о хозяйке и вырвались на волю, они были близкими и тёплыми, даже нежными, как потом нежным и тёплым был её смех в автобусе, или это было раньше? не помню этого, впрочем, и не важно, он впервые падал вдоль по чёрному и мрачному коридору колодца, он не ощутил в груди страха и пустоты, скорее, счастье, нет, не счастье, как же он тогда назвал свое чувство, кажется, – покой, или спокойствие, или безмятежность, во всяком случае ничего вокруг не изменилось, мир был таким же солнечным, сало – солёным и острым, зеленая и бурая трава – дурманящим запахом июля; вылинявшие футболки, тихие голоса и бормотание речки, мелкой, едва прикрывающей светло-коричневую и бежевую гальку серебристым тюлем, да – спокойствие, как во взгляде матери у коша, лишь бы дойти до этой долины, очень хочется пить и стучит сердце, гулко и быстро, руки устали, а тут ещё плечо, очень сухо в горле:
Водно-солевой режим в горах:
 в горах расход воды в организме от 3-ёх до 5-ти литров. Причина: перерыв в горячем питании 12-ть часов, напряженная работа (обильное потовыделение). Пить можно утром за завтраком – 250-600 гр. На обеденном привале – 200 гр. Всю недостающую организму жидкость потребляют вечером. Горная вода полностью обессолена, если её пить, она вымывает из организма соли и ослабляет его. Перед употреблением в горную воду следует добавлять соль и лимонную кислоту,
 скорее бы вечер и вода, и завтра вода, морская, подсоленная, не чета горной, Оля, да хотя бы жизнь, можно, на худой конец, и без Оли, там увидим, он снова медленно сползал к трещине, если мне все время не везло, если всегда было – никогда, то сейчас, хоть сейчас эта дебильная трещина должна просто обязана оказаться неглубокой, впрочем, есть ещё шанс зависнуть на краю и, если она узкая, попытаться перелезть на ту сторону, я очень хочу увидеть Олю, ведь я ничего ей не сказал на прощание, я ей должен, пойми, глупая трещина, я должник, должник не должен умирать, я обязан хотя бы сказать, что погиб, как мужчина, фу-ты, глупость какая, поезд прибыл на вокзал утром, часов в семь, когда ночная сырость, накануне шёл дождь, ещё не рассеялась и асфальт на перронах казался невыспавшимся и серым, всё было прохладным, съеженным, промозглый дымчатый воздух, чахоточные привокзальные тополя со впалыми грудными клетками, тишина, но не горная, не заполненная высотой и солнцем или звёздами, усталая тишина утреннего вокзала, до начала толчеи и суматохи, до суеты и столпотворения, до криков и гама, всё унылое, заброшенное, чахлые фонари после ночной работы, грузчики с заспанными землистыми лицами, в мятых серых пиджаках и пыльных туфлях, обрывки бумаги и картона на рельсах и бурых влажных шпалах, запах мокрого угля, кисло-приторный запах, назойливый запах промокших телогреек на толстых плечах стрелочниц, пустые металлические тележки на подвозных путях, на поручнях тележек даже красная краска не кажется яркой, всё приглушенно и недоговорено; они выходили с лёгкими рюкзаками, всем хотелось спать, между собой почти не разговаривали, у Кирилла болела голова и глаза закрывались, ночь он не спал, всё надеялся, что Оля пройдёт мимо, что она тоже не спит и думает о нем, и достаточно ей сделать только шаг, да что там шаг, достаточно ей пошевелиться, заворочаться, вздохнуть, показывая, что она не спит – а он слушал, он-то слушал всю ночь, вздрагивая и напрягаясь от каждого шороха и движения – нет, не в её купе, и он бы сам встал, он бы пришёл к ней и всё сказал, он бы просто взглянул на нее, всего лишь взглянул, все расходились по домам, Оля вышла с подругами, это был последний шанс, Кирилл взглянул из-под припухших век – если бы она вышла одна, я пошёл бы её провожать, она не смотрела на него и он, ссутулившись, пошел вдоль серого перрона и затем по рельсам к выходу, они гулко звучали, как когда-то камешки под ногами, уже – в прошлом, он оглянулся, Оли не было, все разошлись, неужели всё это будет – когда-то – подумал Кирилл, он уже был над самой трещиной, – неужели я тоже становлюсь сейчас – когда-то – для остальных? когда-то – для них и никогда – для себя? как же я увижу Олю, как же я успею попросить прощение за прошлую – тоже когда-то бывшую – трусость, как же я увижу долину, речку, жару; серые перроны и гулкие рельсы, камни, поющие под ногами и белые горы, приклеенные к полому льняному небу, вонзённые в него, неужели же уже никогда я не буду падать в колодец от чьих-либо взглядов и не услышу за окнами автобусика пыльную желтую тишину, и не почувствую под сонной щекой нежную Олину грудь, не услышу её смеха и не испытаю даже страх от того, что могу быть рядом с ней и грусти от невозможности быть рядом, его ноги соскользнули в холодную чёрную пустоту, есть ещё шанс, есть ещё случайность, можно уцепиться за край, попробовать застрять в расщелине, переброситься на ту сторону, он взглянул вверх и увидел свой путь, длинную борозду в снегу, по которой съезжал, борозда шла до льда, а затем след исчезал, был только лёд, холодный белый лёд, неровный и скользкий, он увидел Олины глаза и заполненную солнцем долину с белой поющей рекой, серебристым пенистым тюлем, большими задумчивыми валунами, деревянным загоном и детыми, танцующими на бурой траве, нет, на вытоптанной земле, да – он увидел их мать, глядящую на него доверчиво и надёжно, и белый густой айран, а не лёд, белый айран и белые лепестки рододендронов, и снова чёрные Олины глаза, и ощутил покой, безмятежность, слабость, он вспомнил, как он называл
т о чувство в долине, он понял, что не должен умереть, и от этого его тело стало легким и свободным, почти счастливым, нет, просто счастливым, это он тоже запомнил навсегда, пустота наполненного мира вошла в грудь и сердце, будто он забыл о мрачном и сыром колодце и холодной длинной трещине, огибающей язык ледника, хитрой и безмолвной, и ему стало хорошо, он взглянул в небо и гулкие пустотелые рельсы запели под ногами уходящих колёс странные красивые слова аннапурна, гашербрум, нангапарбат.

23 февраля – 29 мая 1986