Off-line

Осень прошлого,.. позапрошлого года. Сентябрь. Одиннадцать вечера. Я купил в квадратном скворечнике кофе и вежливо самоустранился с пешеходной трассы к низкому серому заборчику из гнутых пустых труб. Бижутерия для города-помойки, хорошего города-помойки. Автовокзал обитал в южной части города, а здесь все - от фигурной мостовой плитки до банкоматов - появляется позднее, с опозданием на неделю или полгода: поэтому под ногами лежал старый и мягкий асфальт. Лежал, блестел, влажный от втоптанного за день дождя, отражал красные бока автоматов колы, “новогодний” нервный тик светофоров, широкими полосами - свет фар и отпечатки колес. Вечер получался не слишком интерактивный: почти не толкали и не пинали, не хлюпало в ботинках, не сыпало сверху моросью. Только пятнистые листья осыпались: я пристроился со своим кофе как раз под рядком тополей. Тополиный город-помойка, производящий летом вату для убийства аллергиков. Говорят, что тополя после стрессов меняют пол, и никакого тебе пуха. Мои соседи были как раз из этих, дезориентированных меньшинств: на них уже опробовали все, что можно. Наверное, потому листья под ногами и были такие странные: пятнистые, но очень светлые. На асфальте - болоте из черной ртути, в узорчатых следах, они смотрелись просто супер. Как если бы где-то сверху догорала очередная александрийская библиотека, роняя на идущих мимо паутинки-пленочки пепла, еще не забывшего, что он был страницей. Несгоревшие до конца книги вполне можно читать, только страницы - одна за одной - не переворачиваются, а рассыпаются такими вот тополиными листочками.
Кофе горячий, но чересчур слабый. Я обернул пластиковый стаканчик вытянутым рукавом свитера и держал так, пока пальцы не привыкли. Совсем не холодно - на кой черт я напялил осеннюю куртку? Но завтра, уже завтра, говорят, начнется простая осень, как и запланировано: она съест определенное количество угля и хлеба, поиграется чуть с витринами - ну, и все, наверное.
Университет еще отпыхивался от абитуры: поди ж ты, столько сожрать в один присест. Видеть не мог эту пошлость, растянутую на весь фасад (как маска у грабителя-налетчика): “Здесь твое будущее!”. Но, в любом случае, занятия еще не начались, и я не имел ни малейшего представления, когда таки сбудется. Кто-нибудь через неделю, две, три, позвонит домой, спросит, какого черта я на парах не сплю. Так информация просочится и ко мне. Оставались неподчищенными летние долги в виде “временной” подработки, соседского кота (этого подчистишь, кажется) и чаек: чаек над рекой и чайки над мусоркой возле моего дома, одной единственной, верной нашим отбросам. Были планы смотаться чуть севернее, были - чуть восточнее. Короче, как-то я еще не прилип к земле. Жизнь текла. Как лопнувшие трубы, или не закрывающийся до конца кран, вот точно так же - и она. Скорее уж протекала, что ли.
И тут, посреди больных тополей и ворон, летающих исключительно на уровне шестых этажей, не выше (можно на них сверху плевать), появляется новость: я приеду, ты ведь встретишь, правда? Ну, правда. А куда я денусь? Вечер, одиннадцать десять: я встречаю.
Сказать, что неожиданность - это мало. Лучше уж совсем рта не раскрывать. Вроде как я ее знал: пару раз сталкивались по учебе и работе. Пусть мы - последние животные и первые люди, но вагант вагантом так и останется. Не мы так придумали, так получается. Вот и пересеклись с ней. Говорили за все встречи часа три, наверное. Приятно пообщались. Не легко, но - по делу. Когда молчать было противно, возвращались на круги своя: так ты сейчас над какой темой?.. Из серии: вкусно, спасибо, но больше не хочется. Завязалась, правда, переписка. Сначала - на растопку пускать стыдно. А потом побежало-поехало. Письма только свистели от ящика к ящику. Она умела сказать, вернее, написать такую дрянь, что даже мне снова хотелось жить. Хотя бы для того, чтобы впоследствии сказать ей что-нибудь и того похлеще. Чтобы жить захотелось уже ей. В этом - неумении тихо радоваться дарованному свыше - мы оказались едины. Потом началось настоящее безумие. И виноват в этом оказался я: слушай, а ведь мы похожи. Она задумалась. Зеленый с синим покажутся близняшками, только если их окружить оранжевыми жилетками железнодорожных работников - наша ситуация, честное слово. Если мы похожи, значит, похожи: разговор с самим собой. Или с богом, или еще с какой-нибудь фигней, но первое - тихо сам с собою - все-таки вернее. Помню, как-то в разгар народных гуляний я проснулся с тремя четкими желаниями, одно из которых, надо заметить - наиболее членораздельно артикулированное, - состояло в полете вниз головой из окна моей комнаты. Закончился день жутко интересно: я заснул под утро, в обнимку с пустой бутылкой и сотовым, на котором красовался очередной недонабранный тост. Если верить ей, она вырубилась, соответственно, на пару часов раньше. Не важно: в любом случае пил, как бы, один человек.
Нехороший пунктик: подобное стало нормой. Вроде как пора лечиться, но - черт побери - это очччень удобно: носить своего бога, совесть, здравый смысл и далее по списку - в кармане, в виде скомканного тетрадного листа или набора кнопок на сотовом. Характерно: мы почти не говорили, все - текстовками. Развести две реальности и забыть, чтобы все правила и нормы, все роли и знаки препинания - за пределами экрана размером меньше спичечного коробка. Потому и лечиться не спешили: ребят, это другая игра, там не лечатся, потому что - не болеют.
Себе тоже, как и всему миру, - врешь, но иначе. Это своя, теплая и дышащая неправда, которая лепится годами и заменяет под конец истлевшую опорно-двигательную систему. Обычно о ней тактично умалчивают, а здесь, у нас - свершилось - можно вынести скелеты из шкафов на ясно солнышко, просушить, всяких паразитов от них отодрать, мох и плесень тряпочкой стереть. Катарсис, нектар и амброзия в одном флаконе, такое просветление даже Будде не грезилось. И вот те на: она приезжает. Все смешалось в доме Облонских. И это, поверьте, еще мягко сказано, ибо, о чем подумал кролик, так никто и не узнал: кролик был ОЧЕНЬ воспитанным.
Она сильно изменилась за год-полтора, что мы не виделись. Правда, если учесть, что я никогда особо на нее внимания не обращал, может, и не изменилась вовсе. Волосы совсем коротко обстригла, это точно: рыжие легкие пряди перьями торчали во все стороны. Если бы это была не Леся, можно было бы сказать: стильно, а так - не было там прически. Просто волосы, спутавшиеся во время поездки, ветром растрепанные, наверняка, руками (была у нее такая привычка: не давать им покоя). Синяя-синяя-синяя и рыжая-рыжая-рыжая: две цветных пятна разведенной гуаши, и по воде прожилками друг в друга; на стыке - странного оттенка морские волны. Кроссовки, джинсы, курточка легкая: удобно, наверное. И спортивная сумка наперевес. Это спасло ситуацию: пока голова думает (тормоз-тормоз), руки делают.
- Привет.
- Привет. Давай помогу, тяжело ведь, наверное, - сумка перекочевала ко мне (воздуха там явно было больше, чем вещей, но не возвращать же обратно: типа, передумал, сама дотащишь). Я автоматически стал погонщиком каравана, поэтому на очереди встала задача постепенной эвакуации. Я вывел Лесю к тому самому заборчику, где простоял последние полчаса. В соседней урне еще должен был валяться пластиковый стаканчик с моими отпечатками пальцев.
Очень светлое лицо, неправильное и светлое, как у самодельной куклы. Она все мялась. Чем-то все же похожи.
- Давай сначала сядем где-нибудь. Я не устала, не с чего, просто сразу уж обговорить некоторые моменты.
Пока вскидывал обратно на плечо ее сумку, искал взглядом место следующей остановки, думал, что будь на моем месте обычный монитор - старший брат привычного подсвеченного телефонного окошка - она бы давно уже висела у меня на шее и трещала без умолку. И вся загвоздка только в тотальном неверии: не верь глазам своим, рукам своим и далее, до полного счастья.
А по улице плыл запах теплого, печеного, немножко острого. Небо хмурилось, но, еще быстрее, - темнело. И уже не важно, что у тебя над головой: темно. Только темно. Мы нашли какую-то забегаловку. Там даже стульев не было, только высокие одноногие инвалиды-столы, растворимый кофе и старинные салаты под целлофаном. Пахло листьями и отсыревшей одеждой. Кажется, обернись, - и увидишь, что все застил пар, исходящий от людей, их вещей и кружек. Многие курили. Внутри было относительно тихо. В смысле, никаких песен, никакой музыки, все топталось на пороге: распахнутся двери, накатит, снова схлынет. Мы пристроились с краю, у самого окна, за которым скользил город, поэтому друг на друга можно было не смотреть. Скорее уж наоборот: шея устанет постоянно головой вертеть. В этом болоте одежда моментально потемнела, как будто ее только-только выжали, выбравшись из-под пресса дождя. Шерсть свитера тут же впилась в локти и принялась их обгладывать.
Леся первая проснулась:
- Получается так, что я просто поговорить приехала. Правда, надо.
Я кивнул, предоставив ей выбираться самой. И она выбиралась. Сначала (ни фига себе начало) - за столиком кафе, потом - по пути ко мне домой, но это уже было с ночи на утро.
[Помню: поставила мысленно рядом с тобой три плюса. Дурацкая привычка: никто и никогда уже не объяснит мне, что они значили. Я не помню. Ты сказал, что мы похожи. Пошутил? Если нет, - помоги. Мне на какое-то время очень нужен живой человек.]
Резвенько топали по чавкающей грязи, не видя, куда ставим ноги. Заметно похолодало, короче, - скорость нам сбавлять не хотелось: можно было совершенно спокойно замерзнуть до какой-нибудь банальной пневмонии. Леся сразу начала с шуток: так уж получилось, поэтому обойдемся, по крайней мере, без траура. Обошлись. Кроме того, всегда остается общее поле деятельности: мы оба отрисовщики. Так или иначе, но карандаш в руках, он многое со временем меняет. Набор шуток и пакеты специнформации здесь не при чем. Просто у обоих есть свои пункты, которые вдруг перестают восприниматься даже самим собой как полный идиотизм. Всего лишь характерная, оригинальная черта.
Леся ненадолго приехала, потому и высыпала на меня все сразу, ворохом. Бывает, доходит челочек до точки, до ручки; вот и она - дошла, добрела. Пока слушал ее, много о чем успел подумать. Многое вымел и руки после вымыл: слишком, даже для меня. А так…
- Ты кем мечтала стать в детстве: певицей, балериной, пиратом, феей?
Глазами захлопала, не помнит. Я себя помню: никем, мне было по фигу, о чем там толкуют над моей макушкой в метре над землей. Классу к десятому, чтобы уж отвязались, придумал себе две заморочки: либо бродягой, либо звездочетом, и никаких гвоздей. Но это - опять и снова - всего лишь ответ на общественный запрос. В свое время я всего-навсего упорно и тупо выполнял все данные обещания: аттестаты, медали, сыновняя почтительность, которая могла бы вышибить слезу даже у Конфуция. Но мы возвращаемся, всегда возвращаемся: к тому, что с шестого этажа прыгать легче, чем с первого; к тому, с чего и начинали. Все перебесились, а тебе теперь этим жить.
[Так бывает всегда и со всем и - со всеми: мода, волны - черт его знает. Называй, как нравится. В том-то и прикол, чтобы каждый раз звать новым именем. Начинка пиццы, музыка, клей, размер ячеек на женских чулках - от этого зависит очень многое… Если сегодня - среднее арифметическое… Стоп. Не “если”. Просто: чтобы подойти к человеку, не убив его и себя, попросить прикурить - не важно: из седой древности мы вытягиваем догнивающие руки сдохших предков. Помнишь, как это делается? Код получен, доставлен и распечатан. Результат - милая улыбка в ответ. Не ты придумал. Не ты спросил, не тебе ответили: хочется выть. Если масштабнее, то: хочется жить, но жить не позволяют, ты должен жить, но жить НЕ ХОЧЕШЬ.]
Мы договорились, что она перестанет, наконец, сходить с ума и воспользуется неизбывным гостеприимством моего семейства. В конце-то концов, у нее даже спальник с собой был, поэтому - какие к черту вопросы. Так и брели, до самых моих родных окраин, до старого пятиэтажного дома, выстроенного, по легендам нашего двора, пленными немцами. А, стало быть, “на крови и костях”, но - на совесть. Я открыл дверь, подбрасывая в руках тяжелую связку ключей и вылавливая каждый раз в темноте нужную мне отмычку. Тихо, чтобы не перебудить всю квартиру, добрались до моей комнаты, расстелили спальники и умерли на пару часов. В пять меня разбудил будильник в наручных часах (дурацкая привычка вставать раньше всего человечества: к войне нужно готовиться заранее). Леся не проснулась, хотя что-то долго пыталась произнести во сне. Я все равно не понял.
[Все - на после - завтра. Этот облом длится пару-тройку вечностей. Но все заканчивается, даже вечность. Эта истина родилась в холодном зале с высоченным потолком, где у нас проходила физкультура: круг за кругом, круг за кругом, пока внутри набирает силу мерзостное кисловатое тление. Все заканчивается - еще круг - даже вечность - круг - много вечностей - круги. Тебя обошли всего на несколько тысячелетий (не надо цепляться по мелочам). Это минус. Но - теплое одеяло нужно всем: за последующие столетия в ходе упорного самолюбования основные положения менялись не раз. Не первый - не последний. Это плюс.]
На полуавтомате добрел до кухни, сел за стол и так, абсолютно не шевелясь, еще минут десять просыпался. Со вчерашнего вечера в раковине громоздилась небольшая стопка пластиковых упаковок из-под китайской лапши, и сейчас эта дрянь прямо-таки разваливалась. Вся мойка шуршала: десятки тараканьих усов и лапок. Дело привычное, но тоскливое и - чего уж там - не самое приятное. Они почти не изменились чуть не с мелового периода, только консолидировались и сплотили ряды. Универсальные организмы в бронехитине. Я совсем забылся (что поделаешь: лето, разъезды, дома набегами), поставил локти на стол. Видимо, специально искушал судьбу, - дождался: когда мне удалось сбросить с себя достойного представителя вида, сна как не бывало. Полезное соседство.
Я поставил кипятиться чайник и уселся на табуретку, предусмотрительно поставленную ровно посреди крохотной кухоньки. Смешно: видите ли, при первой же попытке вскрытия, тело страшно обиделось и отказалось решать мои проблемы: эх, тяжко-то как. Что мне у нее завтра, то есть сегодня, спросить: помнит ли вообще, о чем накануне говорила? Хам, варвар, вандал! Зато правда. Я улыбнулся (тихо сам с собою): если сумею скроить приличное лицо, можно попробовать говорить в стиле наших дурных писем. Реальных проблем нет, тараканы в штанины никогда не заползают, а кипяток образуется сам, при соответствующем разгоне услужливой воды, прямо из-под крана… Ну, придумали уютный мирок, а девчонке захотелось, чтобы он был главным. Если не единственным. Не хило, честное слово: извиняет только то, что она там в своем спальнике никакусенькая, вусмерть.
Или вот тоже (выключая газ и заводя кофе): слушай, да, прикольно вчера посидели-поугорали! Да ты че? А скоро занятия. А послезавтра на работу. А сейчас завернем ненадолго, каких-нибудь полуфабрикатов надыбаем, а то в животе уже урчит… Достало.
[Есть слова, - простые, - за произнесение которых человека назовут сумасшедшим.
Странно и смешно: это - я, это - снова я, мои сны, что-то светлое и теплое. И все остальное: жизнь, день за днем. И это уже не я.
Есть система координат, построенная на средних арифметических, чтобы каждый понимал всякого. Если все одновременно сделают шаг вправо, нам будет легче доказать, что мир в этот момент качнулся влево. А если я засмотрелась на небо и не успела сделать этот шаг?]
У меня часто в голове сумбур, поэтому лишний час (дурак, не бывает лишнего времени) меня нередко выручает: начинаем из-за такта. Леська тоже (тоже: ха-ха, хе-хе - это я о себе-уроде…) мечтала рисовать; и безумно устала от чужой уютной радости по поводу найденной работы, планов на годы вперед. Все так хорошо, что даже плохо. Я знаю. Но бросать прежние успехи, очертя голову, страшно, поэтому с вопросом она решила обратиться к тому, кто - она была уверена - ответит именно так, как ей хочется. Спасибо, милая-добрая, всю жизнь об этом мечтал.
Существует сухой лед, бывают слепые дожди, вот и с Леськой, наверное, также: чем спокойнее голос и навороченней фразы, чем суше глаза, тем сильнее тянет предложить жилетку: обнять, какой-нибудь монотонной чушью уши залепить. Вернуть на землю: она все сделает, вот только с ума сходить не стоит.
Около шести я кухню покинул: не хотелось встречаться с семьей, растекающейся по своим рабоче-учебным краям и местам. Леська спала, да и на меня кофе в кои-то веки подействовал с точностью до наоборот: подкосил и кинул на спальник (диван мы так и не расправляли: вроде как, если не всем, то - никому, хотя я очень настаивал). Леська и не думала просыпаться, вцепившись во сне - только подумайте - в куклу. Маленькое тряпичное тельце, синие шерстяные хвостики волос, блестящие шуршащие сапожки. Челка. Два вышитых глаза. Нарисованные рот и румянец на абсолютно плоских щеках. Это Галя, Галюник, просто Глюк. Я уже просвещен и знаю, как она появилась: на всем бегу, мимо киоска, а потом - назад, шаг за шагом. И Леська, прилипла к витрине. И это при том, что (как она сама говорила) в детстве возня с готовыми куклами казалась ей насилием над фантазией: слишком конкретно и закончено. Короче, она предпочитала играться с цветными карандашами, колосками и прочими фигурками-знаками. Забавно.
Когда организм понял, что его никуда не гонят и ничего от него не требуют, он вдруг резко передумал спать, конъюнктурщик поганый. Дожидаясь, когда же гостья проснется, я занялся своим любимым делом: начал ее рисовать. Мадонна с куклой. Когда кукла обижается, она запросто может отвернуться, послать вас на все семьдесят три и перестать на время дышать. На что угодно готов спорить, что мадонне нынче хочется того же, да наглости не хватает.
Она проспала без малого чуть не десять часов. За это время я несколько раз послал мир к черту. Первый раз это получилось вроде как случайно: развернутые по максимуму голоса в наушниках пропустили до моего слуха дверной звонок уже на самом излете. Он как раз захлебывался, с трудом справляясь с собой, чтобы уже окончательно заткнуться. Можно было все бросить, добежать до дверей и поймать уходящего где-нибудь на лестничной площадке, но я этого не сделал. Потом, уже с легким сердцем, я проигнорировал пару телефонных звонков и еще одного несостоявшегося гостя.
В полдень вернулась на обед часть семейства. Я отразил это по начавшейся на кухне ссоре (“Ты отравить меня хочешь, да?! Да у нее срок годности - полгода! ПОЛГОДА! А она уже вторую пятилетку планирует… Да тут хина одна, ты…”). Потом, когда все исчезли, я сходил на кухню: весь сыр-бор из-за просроченной быстрорастворимой лапши (опять и снова). По всему полу валялись обрывки тонкой цветной обертки и, собственно, сам сухпаек. Я фигею от своих родичей.
Проснулась Леська. Я даже чем-то накормил ее, и мы пошли на вокзал: билеты там, камера хранения и прочее занудство. А после - уже налегке - по городу. Все это время я вообще не говорил о предыдущей беседе: да забудь ты уже, наконец. Сдалась тебе эта дурь? И она забыла. Ну, вроде бы забыла.
Дольше всего мы сидели в кофейне: не в каком-нибудь банальном cafe, а в самом настоящем, с горчинкой и сладостями - coffeehouse. Они бывают разные. Рыжевато-деревянные, разложенные, обычно, на добротных столах, тяжелых и пахнущих поздним летом, сеном и белым паром. Бывают металлические, как дуги у ножек высоких стульев и столиков - они попрохладнее, здесь богаче выбор и больше теней. А бывают легкие, светлые комнатки, прячущиеся за жалюзи: в них чаще всего картины рисуются прямо на стенах - фрески на бегу (почти - на вынос). Вот именно в такой - маленькой и светлой, как пятна мартовского солнца на столе - мы и осели. Чуть ли не впервые выдалась возможность просто и спокойно поболтать с этим незнакомым человеком - соавтором нашего мирка. (Да нет, - просто подрабатываю пока. Не хочется всерьез и надолго. Хотя, со стороны, так и “надолго” уже… Предпочитаю простой карандаш. А в цвете? Как-то пока нет, не тянет. Может, просто страшно, хотя для себя - бывает, балуюсь… Лето, обычно, занято. Не знаю, черт знает чем: кажется, что и с места не сдвигаешься, а оно из берегов выходит, так много всего в нем нужно утопить…)
Столы были застелены веселыми полосатыми скатертями, только не яркими, а так, словно все узоры - это просто упавшая неизвестно откуда цветная тень. Сдвинь стол, а полосы так и останутся: или на пол лягут, или, что уж совсем непривычно для местных обывателей, в воздухе зависнут. Леська лакомилась горячим шоколадом. Прикольно иногда бывает посмотреть на то, как другие испытывают абсолютно не понятный, а потому недоступный тебе кайф: терпеть не могу шоколад. Леська в очередной раз облизала со всех сторон игрушечную ложечку, словно на ней - последние сладкие капли, хотя до донышка кружки было еще копать и копать.
- Хорошо, все-таки, что приехала: а то совсем уже крышу снесло. По мне, наверное, заметно было.
- Ну, в общем, да: да - хорошо, и да - заметно.
Больше к этой теме не возвращались. Она спохватилась, что рисунки свои привезла и чуть не забыла показать. Поэтому остаток времени, проведенного в кофейне, мы просто устилали стол листами бумаги. Она что-то там лепетала, что обязательно, что никогда не бросит, что это - самое-самое и номер один, просто как-то не сложилось. Ну, ясно-понятно, а куда она, блин на фиг, денется: стопка бумаги была отнюдь не тощей. Хотя, деться, конечно, можно куда угодно. Но об этом она вчера мне могла сказать (а, может, и сказала, просто я не отразил), сегодня - нет. Я льстил себя надеждой, что в этом молчании была и моя заслуга.
Через час я посадил ее на междугородний автобус, подождал, пока эта махина сдвинется с места, и пошел до дома.
Первое письмо от Леськи пришло только через полтора месяца, да и вообще, скорость обращения информации заметно снизилась, но хоть не совсем сошла на нет. Когда я на прощание жал соавтору почти детскую ладошку, то допускал и такой вариант. Через год она поступила параллельно в какой-то колледж, где ее попытались заново научить держать карандаши в руках. Смешно, но так ей удалось легализовать “незаконную” свою деятельность. Уж не знаю, легко ли от нее отстало благодетельствующее окружение, которое всегда желает нам “только самого хорошего”, но Леська, похоже, сама всех послала. И то вперед.

Стоп: скулеж в ранце за спиной заставляет заткнуться даже плеер. Сотовый успокаивается за пару мгновений до изъятия на свет божий: “как думаешь, мне стоит покраситься в фиолетовый или просто рыжий поярче сделать ; ) ?”. mama mia… Задумчиво скребу репу: я и лицо-то ее вспоминаю, только когда среди рисунков вдруг нахожу. “В синий, абсолютно точно: в ЯРКО-синий &^ ) И начинай уже отращивать волосы, венок из одуванчиков - с меня”… “заметано (#^-^#)...”. До связи: “thank you/ one moment please”. И - поехали: How many times is it gonna take//Till someone around you hears what you say//You've tried… Мир опрокидывается под ноги: и означает это только одно: ему, блин, так удобнее |-]