За пятой заповедью

ЗА ПЯТОЙ ЗАПОВЕДЬЮ

Поздним, сумеречным вечером я сидел на даче и слушал гудение длинных, носатых комаров. В саду кропил дождь, в углу тускло мерцал телевизор.
- Сыграем? – открыл он дверь, на мгновенье пустив темноту. Подмышкой у него были шахматы, и я стал шарить за спиной выключатель.
Он совсем не изменился, и теперь мы выглядели ровесниками, у обоих серебрились виски, оба несли, как горб, свой возраст.
 - Можно? – взял он лежавшую у меня на коленях книгу. – Антонио Менегетти “Психология лидера”. - Пробежав глазами страницу, собрал на лбу морщины – Любопытно… Матери показывал?
Я покачал головой.
 - А жене?
 - Она давно не читает…
Он вздохнул.
 - А мне дашь?
 - Бери…
Он сунул книгу за пазуху, машинально проведя ладонью по щеке. Я посмотрел на его щетину и вспомнил, как он неожиданно молодел, сбривая ее.
 - Папа, а зачем ты женился? – вырвалось у меня. – Вы с матерью такие разные…
Он нахмурился.
 - Жен не выбирают…
И аккуратно переставил коня.
 - А как у вас без меня?
 - Мы редко созваниваемся…
За стенкой ровно тикали часы, бивший из окна свет выхватывал шатавшиеся в саду кусты.
Не отрываясь от доски, он достал сигареты.
 - Раньше ты лучше играл…
 - Теперь не с кем…
 - А с сыном?
Я отмахнулся:
 - Мы и разговариваем-то мало…
Он опять вздохнул.
 - Да-а, странная у тебя жизнь…
Свет ложился на доску лиловыми пятнами, путая клетки, на которых грудились черно-белые фигуры. Отец покосился на руку и, быстро перевернув, размазал кровяного комара.
 - Однако, мясистый… По-прежнему житья не дают?..
Я вспомнил, как, шагая по лесу, он отгонял кружившую мошкару, а я, не поспевая за ним, тер ладонями зареванные глаза.
 - Да ты не обижайся, - прочитал он мои мысли, – я из тебя мужика хотел сделать, слюнтяю на свете не жить…
И, подняв руку, сжал кулак. Возле носа у него залегли складки, такие же, как у меня, и мне подумалось, что с годами больше понимаешь родителей. Или не понимаешь вовсе.
 - Ну что ты, папа, в нашем возрасте уже не обижаются… - Я натянуто улыбнулся. - А помнишь, как я пальцы отморозил – кукиш не мог сложить? А как в платяной шкаф спрятался? Там нафталином пахнет, старыми пиджаками, а ты никак не поймешь, куда я делся… Топчешься посреди комнаты, мне в щелочку хорошо видно… - Я отвернулся. – Иногда мне кажется, ты до сих пор меня ищешь…
Он закурил, наполняя комнату дымом, запах которого пробуждал во мне память.
 - Глупо получилось, мне тогда было, как тебе сейчас… И тоже все гадал, как жить, а жить оставалось – с ноготь…
 - Тебе грех жаловаться… Это мы, как кроты, а твоей жизни на пятерых… Одно то, что воевал…
 - Ну, воевал, и что толку? Думаешь, война ума добавляет?
Он сухо закашлялся.
 - А сына учить надо…
 - Чему меня учили? - пожал я плечами. - Так это сегодня лишнее…
 - Вот-вот, – неожиданно поддержал он, - отцовская наука высыхает, как молоко на бумаге…
По крыше скребли тяжелые ветки. Будто кошки на душе.
 - А знаешь, папа, бывают времена, когда стыдно жить…
Он хрипло рассмеялся.
 - Времена всегда одинаковые, и каждому стыдно за свое…
Отец ссутулился, точно заныли старые шрамы, метившие его судьбу. А передо мной проплыли сцены из “Архипелага ГУЛАГ”.
 - Да я и не сравниваю, Ваше поколение много хлебнуло…
Я запнулся. Так говорила мать, добавляя - “напрасно ”.
 - Не напрасно, - возразил он, опять прочитав мои мысли, - человек стерпит любое “как”, если знает “зачем”…
 - Нет, папа, это Ницше стерпит… А человеку “зачем” не нужно… Посмотри вокруг… - Я развел руками. – Может, и прав сын – нет души у человека…
Он еще больше ссутулился, прожигая взглядом, стал говорить медленно, растягивая слова:
 - Ты слишком рано постарел… - Он хлопнул по груди. – И тут никакая “Психология” не поможет… Кто не любит, у того все чужие… Я вот тоже теперь себя спрашиваю – любил меня кто? А я? Были, конечно, привязанности, семьей обзавелся, но это все не то… А значит, не правильно прожил, как думаешь?
Я промолчал.
 - Нужно любить, сынок… И надо верить… Верить, что когда-нибудь придет Господь и установит на земле царство, о котором смутно догадываемся…
 - Уже не догадываемся, - передразнил я, со злостью ткнув в телевизор. – Вот наш бог…
Дождь застучал сильнее, словно швейная машинка пришивала небо к земле.
Он уже собирал шахматы.
 - Ты приходи, папа, один я остался…
Вместо ответа заскрипели половицы, хлопнула дверь.
 - А у тебя не по-детски темно…
Вздрогнув, я открыл глаза. Поглаживая синевшую на подбородке щетину, на веранду тяжелой походкой спустился заспанный сын, и я вдруг подумал, что по утрам он бреет не только щеки, но и короткую, сильную шею до самой груди.
 - В темноте хорошо думается…
 - И о чем же? – оскалился он.
 - О том, что когда-нибудь ты будешь старше меня…
 - Прикольная мысль… - безразлично зевнул он, показывая крепкие зубы. – А по какому поводу траур?
 - Иди спать… - глухо ответил я и отвернулся в темноту, чтобы он не увидел выступившие слезы.

Август 2005 г.