Разговор о конце света

Конец света. Разве только самый убогий пьяница не внёс своей лепты в обсуждение этого вопроса. Да и как может не волновать человека тема смерти? Смерти не отдельного человеческого организма, а всего макроорганизма. Тут есть о чём поспорить: для кого-то смерть – чёрная дыра, пропасть, дна которой невозможно достичь брошенному вниз человеческому телу; для кого-то это дверь в новое бытие, выход из узкой и мрачной пещеры к свету нескончаемого дня. Хотя приходится помнить и другие варианты: опять же глубокая пропасть, но уже со зловонным и мерзким окончанием; или опять же свет, но нестерпимое излучение вечного огня. Тема общего конца обсуждалась, наверное, во все времена. По крайней мере, апостол Павел уже в свое время должен был сделать печальное предостережение: не надейтесь встретить Домовладыку, ранее него в дом попытаются пробиться грабители и обманщики. Получается, чтобы принять хозяина, надо выкинуть с порога хотя бы одного вора. Такое удивительное предостережение сделал апостол Фессалоникийским христианам. И тема радостной встречи Христа выпала из повести о последних временах, оставив место описанию грядущего злодея и разбойника. Так уж устроены христиане третьего тысячелетия.
Появился в последнее время тип людей, которые переполняются радостью и просто ликуют от одного предчувствия страшных бед, надвигающихся на нашу отдельно взятую страну или на весь мир в целом. Захлебываясь от восторга, рассказывают они всем, кому нужно рассказывать и кому не нужно, о будущих мучениях, которые ожидают нас, их грешных современников, работающих с ними в одном институте или на одном предприятии, живущих на одной улице, просто попавших в сферу их пристального внимания. Себя они как-то выделяют из общей толпы, сами порой того не замечая. Не то, чтобы об этом не надо говорить, очень надо, но .. надо всё-таки любить людей, хоть немного… Хотя Христос заповедал нам много…
Часто они надеются перенести тяжелое время с использованием технических ухищрений в виде уединённых убежищ, разумеется, оборудованных всем необходимым. Следят они так сказать за последним словом техники. Наверное, они предполагают вооружиться или уже вооружились, чтобы обороняться от падших и грешных людей, которые по своим грехам устремятся к их убежищам с мольбами или требованиями о куске хлеба или стакане воды. Бедные! Знать бы где упадешь… Многие из самых страстных ожидателей страшных бед так до них и не дожили и давно уже покоятся в земле. Спаси их, Господи. Хочется надеяться, что в последние минуты успели они подумать и о своей душе. Иначе им точно не избежать бед.
Этот разговор я услышал в одной православной конторе, куда я попал самыми неведомыми и неисповедимыми путями несколько лет назад. Как не хотелось мне ставить рядом два этих слова «православная» и «контора», но избежать этого не удалось. Наше время знаменательно тем, что появились подобные понятия. Православие, ещё совсем недавно прочно запертое в церковной ограде, вырвалось на свободу и… стало обрастать некоторой бюрократией. Появились свои институты, фирмы, компании. Впрочем, эти организации имеют более мягкие названия, благозвучные для уха верующего человека, но весьма смахивают на обыкновенные конторы. Во-первых, в них работают за деньги, пусть и маленькие. Во-вторых, эти заведения частенько заполнены людьми, к православной вере прямого отношения не имеющими. Это парадокс. Но человека с жизненным опытом этим не удивишь. Как во всякой уважающей себя конторе чаще всего там работают люди, изначально по образованию прямого отношения к роду деятельности этой организации не имевшие. Таков неписаный закон, неведомо кем и когда в нашей стране установленный. Советское время, затем перестройка, затем перестройка перестройки отучили удивляться. Если заглянуть в прошлое, то невольно вспомнишь, что научные заведения были забиты людьми, менее всего склонными к науке, творчеством занимались те, к кому никак нельзя применить этого гордого слова, а улицы подметали философы, пытаясь на дворницкой службе обзавестись мудростью. Перестройка, углубившая и расширившая всё отрицательное и ложное, оставила нетронутым этот парадокс советского времени.
Описываемый случай представляет скорее исключение из общего правила. В тот счастливый момент, когда утих очередной порыв суеты и можно было дожидаться следующего одному из участников разговора попалось под руку некое печатное издание из числа православных боевых листков. Надо отметить, что православная литература делится на три вида: первая, самая значительная часть, состоит из замечательных произведений, увы, как правило, относящих ко временам, сильно от нас удалённым. Эти произведения служат своего рода эталонами, сегодня, конечно же, уже не достижимыми. Это Библия, жития святых, творения святых отцов. Вторая часть состоит из произведений современных. Это создания, в общем, неплохие, но они являются бесконечным отображением богатства православной мысли, заключённого в части первой. Всё, относящееся ко второй части, казалось бы, ставит своей целью не сказать ничего не только нового, но и относящегося к современной жизни. Такую литературу можно прочитать один, два раза, ну, три… А после возникает естественный вопрос: а не лучше перейти полностью к части первой? Скучная литература печатается, как правило, в официальных органах. Цель этого жанра – сказать что-то православное на заданную тему и никого не обидеть. Наконец, часть третья, к которой собственно и относился описываемый журнальчик, – это издания, которые ведут непрерывную войну. Православие представляется его авторам именно в военном аспекте. Кажется, что если всё случилось бы мирно и тихо на духовном поприще, как это было в советское время, так эти авторы сами бы чего-нибудь устроили. Бедный неофит, открыв такое издание, чувствует сначала, что его бросили в леденящий холод каземата, но скоро выясняется, что сделано это только затем, чтобы через минуту невероятным для нынешнего века способом перекинуть на чердак, под крышу, раскалённую солнцем Африки. Но так как трое наших собеседников, как было уже сказано, представляли собой исключение в среде православного чиновничества, то, значит, они имели некоторый духовный опыт. И ужасы последних времён, которые так ярко живописал упоминаемый журнальчик, ни повергли их, ни в холод, ни в жар. Наоборот, всё это расположило их к размышлению.
Самый молодой из них, Володя, после некоторой паузы, вызванной осмыслением прочитанного, сказал: «Лет пять назад я очень серьёзно всё это воспринимал и со дня на день ждал неотвратимых событий. Даже и ни за какое дело браться бы не решился». Могу от себя добавить, что таким-то молодым и умным как раз и надо браться… Володя кончил исторический факультет МГУ и был не самым плохим студентом, а ныне он многодетный отец не очень многочисленной православной семьи с тремя детьми, вынуждающей его работать сразу в трех или четырех подобных конторах. «Да и зачем браться, – продолжал он, – если завтра уже катаклизмы, кровь, убийства? Страшные беды, во время которых большинство погибнет? Но сейчас я понял, что не всё так просто, как представляется некоторым. Пять лет прошло, а мы живём, и надо, наконец, что-то делать. Хотя бы точно на хлеб зарабатывать, потому что есть-то уж точно захочется».
«Да уж точно, не всё так просто», – отметил Николай – человек уже, что называется, немолодой. – Ведь одному Богу известно, как воплотится сказанное им. Ведь даже умереть можно по-разному: страшной внезапной смертью, медленно в мучениях, а можно тихо и спокойно отойти к Богу. А по форме всё равно – смерть». « И всё это открыто только Богу», – продолжил Василий Павлович, человек, убелённый сединами и совсем уж умудрённый жизненным опытом. А наше дело тихонько, до времени, заниматься, своим делом которое нам поручено». И шумно поставил свою большую, с отбитым краем и трещиной посередине, кружку на казённую мебель. «Вот радость у нас чайку попить. Малость, кажется, а если сравнить с теми временами, то чаёк нам невероятным богатством покажется», – философски заметил Володя и тут же вскочил, тряхнув слегка своей кучерявой головой. – А что же чаёк-то не пить, хоть и завтра конец. Трапеза-то и в монастыре на каждый день полагается. Кроме, конечно, Великой Пятницы и первых дней Великого поста. Значит, хоть и завтра конец, а сегодня всё надо, как полагается, делать и чаёк – наш русский напиток – попивать».
«А мне ещё до перестройки сокровенно полушёпотом сообщали, что вот уже конец грядёт и при этом намекалось, что уже, мол, и заботиться ни о чём не надо. Доживать, так сказать, следует. Вот уже 20 лет и доживаю. Собирались мы небольшим кружком и, конечно же, без лишней огласки, тайно. Я тогда в «ящике» работал, могли бы… Иной раз побаивались чего-то, а напрасно, очевидно, разваливающейся советской власти уже не до нас, интеллигентов было. Собирались, обменивались литературой, учились быть настоящими христианами. Сейчас уже почти все из нашего секретного, тысячу раз ксерокопированного, издано. В храм потихоньку приучались ходить. Хорошее время было», – продолжил Володину тему Николай – человек уже лысый, умный и знавший, как он полагал нынешнюю церковную ситуацию
«Двадцать лет!» – с усмешкой воскликнул Василий Павлович. В этом возгласе отразилось и снисхождение к возрасту говорившего, и какие-то воспоминания, согревающие душу ветерана православия.
«Помню: лежу я за печкой, и мне пять лет. И плачу, плачу, после очередного разговора, услышанного мною. Дед мой был не просто православный, но и любил странников, нищих убогих и бродячих монахов. А не вам, наверное, объяснять, насколько опасно было принимать всяких там, с точки зрения идеологии победившего социализма, кликуш и мракобесов в советское время. И вот я наслушаюсь разговоров, самых тайных и страшных – про конец света, и плачу – мне всего пять лет, и пожить-то не удалось».
Тут уже пришлось усмехнуться Николаю, прекрасно знавшему Василия Павловича по разнообразной православно-патриотической деятельности. Только он усмехнулся незаметно: так чтобы никто этого не заметил. Да, уж если Василию Павловичу пришлось не пожить, то кому? Вот сидит он перед нами: крепкий ладный мужик, несмотря на то, что ему гораздо больше шестидесяти, и в отличие от Николая, все волосы на его голове целы. Такое впечатление, что ни один не упал за всю его жизнь, не поддающуюся никакому описанию ни гусиным пером, ни, тем более, на бездушном компьютере И нет в нём никакого испуга, да и не может быть. Такие ходили в древности за три моря, такие переплывали Берингов пролив задолго до Беринга и бродили себе по Америке, так и хочется сказать «до Колумба», но это будет преувеличением, недостойным православного конторщика. Но всё же, чего только русские люди не делали, и даже в советское время. Мальчик из среднерусской деревни, обреченной на вымирание, а сам обреченный быть водителем ЗИЛа или автобуса в провинциальном городишке, где о троллейбусе поговаривают, но никогда даже для престижа не пустят, прошел по многим странам и даже континентам и чем только не занимался: и картины писал, и реставрировал, позже лил колокола и строил храмы, немного раньше – организовывал концерты Высоцкому, знал Шемякина, да кого только не знал. Создал подпольную партию из двух человек с целью свержения советской власти, сидел в тюрьме за ряд страшных преступлений, из которых выделялось пользование подложными документами, а именно просроченными корочками какого-то академического института, и, конечно, возрождал православие, в самом страшном монархическом виде, создал мощный православный синдикат, который опасно упоминать всуе, и который по русской извечной нашей беспечности, основав, тут же оставил в руках известных людей. Оборудовал конспиративные квартиры, сочинял пароли и ходил на явки, надеялся свергнуть советский строй, что-то перефотографировал и печатал на машинке страшные антисоветские листовки и журналы в количестве пяти экземпляров, ибо на большее его печатная машинка «Ундервуд» была неспособна. Напечатал он и немало черносотенных книжечек, главной мыслью которых была апология самодержавия, и активно добивался прославления в лике святых последнего Императора, чего, конечно же, и добился. А разве он мог не добиться? И всё это вполне естественно, без изломов и неожиданных поворотов, когда присутствие в одном пункте логично предполагает следующий. Словом, этот очарованный странник заслуживает отдельного и очень долгого рассказа, которому даже при последовательном, с точными фактическими данными, изложении всё равно никто не поверит. Потому что такого человека в наше время просто не могло быть. Но вот он сидит передо мною, и я, представляя себя художником, хочу «схватить» его портрет. Поймать тот миг, то выражение, тот взгляд, который выражает его максимальным образом.
А если серьёзно, то стоят по Руси построенные им храмы, звонят отлитые колокола и даже картины, изъятые у него во времена оные, украшают Третьяковскую галерею. Подумать только, что не было бы всей этой истории, если бы маленький Вася слишком бы верил словам калик перехожих, вот уже тысячу лет обещающим конец света в будущем году и так бы и остался за печкой до полного её разрушения вместе с деревней, а заодно и всей Россией. Хорошо, что калики не дают нам расслабляться, но плохо забывать о Боге, Промысел Которого выше нашего понимания, но всегда имеет заботу и попечение именно о нас. И те времена, о которых без устали всегда вещают странники и беглые монахи, тоже непонятным для нас образом вплетены в ту же самую заботу о человеке.
И, быть может, Бог, видя, что в среде русских людей есть ещё неунывающие и способные по примеру своих предков в нужный момент перевалить без одежды и провизии через Альпы или переплыть на лодочке Берингов пролив, оставит нам немного времени на покаяние… И на проповедь… И на благие дела.
Вот о чем я подумал тогда, подслушав невольно этот коротенький разговор, и не теряя времени, повернулся к своему компьютеру, дабы успеть до конца рабочего дня отыскать в интернете новости для газеты, полное название которой я, признаться, уже давно позабыл.