Сад желаний, роман. Глава 9. Десять женщин Рустама Стерхова

ГЛАВА 9
ДЕСЯТЬ ЖЕНЩИН РУСТАМА СТЕРХОВА

Пробыв десять дней дома, Рустам самолётом вернулся в Москву. В столице уже была осень. Особенно это чувствовалось после ташкентского тепла и солнца. Моросил несильный сентябрьский дождь. Ветер нёс прохладу и заставлял ёжиться. Начался листопад. Прилетевший дневным рейсом Стерхов добрался до общаги под вечер. Кефир и Левчук были на месте. Поздоровавшись и обменявшись положенными весёлыми фразами, Рустам вытащил привёзённые гостинцы: маленькую дыньку и банку персикового варенья. Левчук, с трудом отлепив зад от кровати, пошёл за водой для чая.

 ЁЁЁЁ

На следующий день, в среду, Рустам вышел на работу. Серёга Крутов, к которому он зашёл ещё накануне, был этому несказанно рад. И Стерхов понял, почему. С началом учебного года количество мусора с студгородке выросло на порядок. К тому же, стали опадать листья. Управляться на трёх участках, да ещё учась, Серёге было, конечно, невозможно.
Отработав кое-как (отвык уже), Рустам привёл себя в порядок. Оделся стильно, в самое лучшее. Новые серые туфли, которые ему родители подарили, классно сочетались с импортными серыми штанами. Красивая голубая рубашка, чёрная кожаная куртка. Сам на себя в зеркало загляделся. Марина будет довольна. Захватил с собой гостинцы: вторую дыньку и несколько груш, которые специально выбрал для Марины на базаре в Ташкенте.
Проделав длинный путь, Стерхов прибыл в Кооперативный институт заблаговременно. Разузнав, где главный корпус, и где в нём вывешено расписание, он нашёл в нём группу Марины и узнал, какая у группы последняя пара: «Управление качеством продукции», аудитория 205. Номер аудитории не совпадал с тем, который был записан в записной книжке со слов Марины: 315. Что делать? Рустам прошёл на второй этаж, к двести пятой аудитории, открыл дверь и заглянул. Аудитория была большая, в ней находились, как минимум, три группы. Стерхов попытался разглядеть среди студентов Марину, но преподаватель из-за кафедры гаркнул: «Закройте дверь». «Подожду здесь, раз в расписании так написано. Может быть Марина меня увидела». – подумал Стерхов, и стал дожидаться окончания пары.
Прозвенел звонок, через десять секунд из аудитории повалил народ. Марина не выходила. Рустам, дождавшись, когда поток студентов уменьшится, зашёл вовнутрь. Цветкова отсутствовала. Он поинтересовался, здесь ли занималась нужная ему группа. На удивление, никто точно не знал, но выяснилось, что лекция была вовсе не по «Управлению качеством продукции». Стерхов поспешил на третий этаж, в триста пятнадцатую. Там уже было пусто: все ушли. Только две девушки стояли неподалёку от аудитории, о чём-то разговаривая.
- Извините, - обратился к ним Рустам, – мне нужна Марина Цветкова, вы не подскажете, она была здесь?
- А она уже ушла, наверное, – ответила одна из девушек.
- Они в деканат собирались зайти, – уточнила другая.
- А где деканат?
- На четвёртом этаже.
- Спасибо, – поблагодарил Стерхов, и помчался на четвёртый этаж.
Деканат он нашёл довольно быстро, но Марины не было и там. Он прошёл по коридору, постоял минут десять рядом с дверью деканата, но Цветкова не появилась. Настроение его сильно ухудшилось. Стоило ехать в такую даль, чтобы так обломилось. Не могла подождать лишние две минуты. Ещё эту дурацкую дыню пёр. Рустам вышел из здания института и уныло зашагал к платформе. «Пропади оно всё пропадом», - думал он.
Сев на «Соколе» в шестой трамвай, Стерхов обнаружил там Леночку Захарову из Пищевого института. Познакомился он с ней на свадьбе у Бориса Лебедева. Тогда она оказалась с Севой Быковским, а Рустаму досталась Надя Снежинская - тоже подруга невесты. Со Снежинской тогда у Стерхова начал завязываться роман, который окончился ничем. Сева Леночкой овладел, но только единожды, через два года после знакомства и при весьма забавных обстоятельствах. Рустаму Лена нравилась, и от досады на Марину, он стал с Захаровой флиртовать. Завёл легкую беседу с изобилием удачных шуток, не характерных для него, но почему-то рождавшихся в тот момент легко. С последней их встречи Рустам возмужал, стал лучше одеваться и у него появилась интересная причёска. И Лена им заинтересовалась. Стерхов это уловил и стал развивать успех. При выходе из трамвая он галантно подал Леночке руку, пошёл провожать до общежития. По дороге скормил ей почти все груши. Хотел даже отдать дыньку, но зажал в последний момент. Лена щебетала и смеялась. Ей было приятно внимание Рустама, но в гости она его не пригласила, как он ни намекал. И от свидания отказалась. Расстроенный ещё больше, Стерхов отправился к себе общагу.
На входе, на всякий случай заглянув в почтовый ящик, он с удивлением обнаружил там письмо от Марины. Недоброе предчувствие кольнуло душу. Положив конверт в карман, он поднялся в комнату. Хотел сперва переодеться и сходить в душ, но лежавшее в кармане письмо жгло грудь. Сняв куртку и присев на стул, он распечатал конверт и, под любопытным взглядом Кефира, принялся читать.
Рустамка здравствуй мой любимый!
Ты, наверное, очень удивился когда увидел моё письмо. Ты уж извини, но мне так не хватает тебя. Ты так надолго уехал. Я даже от скуки лежу в больнице, чтобы время быстрее пролетело. Лежу в институте Склифософского. Подробности потом, а то мне ещё нельзя волноваться. Но ничего страшного, всё обошлось благополучно. Со вчерашнего дня я уже хожу, сегодня приезжала мама, ей кто-то сообщил, узнала бы кто, надавала бы, но факт тот, что не из больницы, потому что скорая меня забирала с шарикоподшипника и адрес был написан тот. Ну да ладно.
В нашем «общем заведении» я была неделю тому назад, мне сказали, что у тебя хорошие анализы! А я так и не успела сдать контрольный анализ, т. к. отдыхаю теперь здесь. Но я вчера позвонила туда и предупредила почему меня не было на приёме и мне сказали ничего страшного, после больницы приеду и сдам контрольный анализ. Надеюсь у меня всё хорошо?! Надеюсь и у тебя теперь всё нормально, а то у меня всё ещё дурные мысли. Отдохнул хорошо? А орешки привёз или забыл? Умничка!
Котик, я так хочу к тебе, я даже сама удивляюсь.
Я тебе купила носочки красные и белые в крапушку, чтобы по ночам ты не мёрз один, а то сейчас ещё не топят, но уже холодно. Не то, что у вас дома.
Рустам, если в понедельник ты приедешь позвони по телефону 928-40-04 и спроси выписали меня или нет (я в 57 палате). Если не выписали, то если х о ч е ш ь, можешь придти с 5 до 7.00 вечера (или с 11.00 до 2 дня). Институт находится на Колхозной (недалеко от проспекта Мира и Кировской). 7 отделение 5 этаж. Но всё-таки я буду проситься, чтобы выписали, а то я уже неделю здесь, может и выпишут. А то на улицу не выпускают, радио и ТV нет, даже зеркал нет. Я уже своё лицо не видела неделю, но говорят, что я розовенькая как поросёночек. (В начале строчки была нарисована маленькая поросячья мордочка с косичкой) Вот такая вот, наверное! Ну, а если выпишут, то как договорились, встретимся в среду, в институте. Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ БУДУ ЖДАТЬ! Ты мне сегодня снился и у меня с утра начались «санитарные дни», правда раньше немного, но ничего, главное что начались!!!! В аккурат к твоему приезду.
Сегодня может Путро приедет, спрошу как насчёт квартиры. Неделю тому назад ещё не было ничего у них, они в общаге пока были.
Да, я прочитала уже 2 книги: Пётр Павленко «Счастье» и Василия Золотова «Море без чаек». Вот, как и обещала! А самое главное – я тебе не изменила, даже и в мыслях не было. Только кольца у меня теперь нет, приедешь теперь тебе новое покупать (шучу!) Ну всё, я на этом закругляюсь, письмо пожалуйста порви, чтобы не валялось на тумбочке и не увидел никто, ладно?! Целую крепко – крепко, очень даже крепко.
Твоя Марина.

Боже! Что опять с ней случилось? Какая беда её постигла на этот раз? Сильнейшая тревога овладела Рустамом. Сердце сжалось от жалости. Номер телефона! Кажется, в письме был номер? Он вперился глазами в тетрадный лист. Ага, вот: 928-40-04.
- Что пишут? – поинтересовался Кефир.
- Да так, ничего, – ответил Стерхов, спеша к автомату.
По дороге его догнала успокаивающая мысль. Если она написала, значит с ней всё в порядке, она жива, и ничего страшного. Дойдя до телефонов – автоматов и выждав, когда один из них освободится, Рустам, волнуясь, набрал номер.
- Седьмое отделение, – ответил деловитый женский голос.
- Здравствуйте. Можно позвать к телефону Цветкову Марину из … - Рустам заглянул в письмо, - пятьдесят седьмой палаты?
В трубке повисла пауза.
- Выписалась.
- Давно?
- Позавчера.
- Спасибо. Извините, – сказал Рустам. – А что у неё было?
Но в трубке уже были телефонные гудки.
«Выписали. Хорошо. Значит, ничего страшного. Но, наверно, поэтому не пришла», – думал он, возвращаясь обратно в комнату. Однако какая-то неявная мысль засела в голове и не давала расслабиться. Что-то из письма.
- Рустик, привет! – прокричали около самого уха.
Поглощённый своими мыслями, Стерхов шёл по общежитию ничего не замечая вокруг себя, и чуть не наступил на ногу Борису Лебедеву.
- Привет, Боря! Давно не виделись.
- Рад тебя видеть. Как дела?
- Дела нормально, – отделался общей фразой Стерхов. – Ты как?
- Я хорошо.
- Чем занимался летом?
- Работал.
- В этом кооперативе? По американским горкам?
- Да.
- Ну и как успехи?
- Нормально. Главным инженером стал, – спокойно ответил Лебедев.
- Шутишь?
- Нет, в натуре.
- Слушай, классно, молодец, – позавидовал Рустам. – Меня возьмёшь на работу?
- Приходи, – улыбнулся Борис. – А ты дворником всё трудишься? Что-то тебя не видно?
- Да я вчера только приехал из Ташкента. Домой ездил. А так - работаю.
- Ну, а летом чем занимался?
- Любовью, – ответил Стерхов, и улыбка сошла с его губ.
- Понятно, – одобрительно произнёс Борис, не заметив изменений в настроении друга. – С кем-нибудь из наших?
- Нет, издалека.
- Кто такая?
- Из кооперативного… института.
- Что за институт?
- Работников торговли готовит. Товароведов.
- Слушай, ты девчонок своих по специальностям выбираешь? То повар у тебя, то врач. Теперь товаровед.
- Да и у тебя – работник пищевой промышленности.
Ребята посмеялись.
- Как диплом? Приступил уже? – поинтересовался Стерхов.
- Да какой там диплом. Даже на кафедре не появлялся ещё.
- Молодец, не отстаёшь от меня.
- Я вообще не знаю, как буду писать. С утра до вечера на работе.
- Ну ладно, Борис, пойду отдыхать. Не теряйся, заходи.
- Ты сам заглядывай. Вместе с подругой. Как её зовут-то?
- Марина. Ладно, Ольге привет.
Друзья крепко пожали друг другу руки и расстались. Рустам поднялся в комнату. Там Левчук с Кефиром пили чай с привезённым им вареньем. Стерхов прилёг на кровать, вытащил маринино письмо и стал перечитывать. Вот оно: «А самое главное – я тебе не изменила, даже и в мыслях не было. Только кольца у меня теперь нет…» Неужели опять..?


 ЁЁЁЁ

На следующий день Стерхов после работы зашёл на кафедру. Была уже середина сентября, две недели, как началась преддипломная практика, а он ещё ни разу не появился в институте. Рустам ожидал нагоняя и каких-нибудь санкций от своего куратора - доцента Столешникова. Однако по его реакции понял, что ни возиться с ним, давая какие-либо задания, ни даже видеть его каждый день, доцент желанием не горит. Более того, Стерхов почувствовал, что получить от него вводные или советы по поводу диплома будет трудно. «Выбирайте тему и пишите», - всё, что услышал Рустам от апатичного куратора.
С одной стороны хорошо: сколько свободного времени. С другой – как же диплом писать? Где брать материал? Впрочем, до защиты ещё далеко – пять месяцев. Пока не было повода для беспокойства.
С кафедры Рустам отправился в библиотеку присмотреть материал и сделать первые прикидки по поводу темы диплома. Всё это время у него из головы не выходила Марина и её письмо. Поэтому в библиотеке он долго не высидел. Нужно было срочно её разыскать. Но как? Телефона общежития Шарикоподшипникового завода у него не было. Придётся ехать к ней в институт и искать там. А если она не учится, лежит больная? Значит искать через подруг, через Путро.
Однако всё решилось проще. Вернувшись в общежитие, Рустам обнаружил там Марину, закрывающую на ключ дверь его комнаты. Рядом стоял Крутов и что-то напряжённо ей внушал.
- О, Рустам! Хорошо, что ты появился. Я её пытаюсь удержать, а она хочет уйти и ключ мне оставить.
- Здравствуй, красавица.
Рустам попытался Марину поцеловать, но она нервно отпрянула. Всё ясно: сейчас будут разборки. Видимо, вчера они разминулись. Цветкова закрыла дверь и протянула ему ключ. В двери торчала записка. Стерхов взял ключ, взял записку, открыл снова дверь, и жестом пригласил Марину зайти.
- Спасибо, Серж. Дальше мы сами разберёмся.
Марина зашла в комнату. Весь вид её выражал обиду и непрощение. Стерхов прочитал записку: «Рустам, извини, что надоедаю тебе. Я вернула твои вещи, они лежат на кровати. А всё-таки не надо было обещать что приедешь, я ждала».
На кровати, действительно, лежал свитер, который он дал Марине на случай, если бы ей пришлось ехать на картошку, и ещё что-то из мелочей.
- Ну и что, думаешь, я не приезжал?
Марина подняла на него вопросительный взгляд. Рустам полез в сумку, висящую у него на плече, извлёк оттуда билет на электричку и протянул Цветковой.
- Я-то приезжал, а вот ты где была?
- Я тебя ждала… - начала рассказывать Марина, ещё не веря, что он её не обманывает.
- Плохо ждала. Пять минут даже подождать не могла. Ушла в деканат.
Она в недоумении смотрела на него, не понимая, как они могли не встретиться, если он действительно приезжал. Рустам рассказал историю про путаницу с номерами аудиторий. Марина отругала его за то, что стоял не у той, номер которой назвала ему она. Стерхов в ответ опять стал ругать её, что не могла подождать и пяти минут, и тут вспомнил про вчерашнее её письмо.
- Стой, - прервал он ссору, – что с тобой случилось?
Он взял он её за плечи и заглянул в глаза.
- Не надо, не хочу сейчас говорить, – Марина обхватила руками его шею. – Ты правда приезжал?
- Правда. И я так соскучился.
- Любимый мой! Мне так без тебя было плохо…
Горечь обиды и ссоры мгновенно испарилась. Они застыли в долгом поцелуе.
- У меня всё плохо. И жить опять негде.
- Как негде? А на Шарике?
- Светка, та девчонка, которая мне место сдала, возвращается. Не заладилось у неё с её москвичом.
- Вот так так. Как же ты будешь, лапушка моя?
Рустам растерялся. Груз этой проклятой нерешённой проблемы опять наваливался на них. И Стерхов был беспомощен.
- Не знаю, миленький. Не знаю, родненький. Знаю только одно – как только ты приехал, всё у меня будет хорошо.
- Слушай, а давай ты сегодня никуда не поедешь. Останешься здесь.
- А как же твои соседи?
- Попробую расселить. Хотя сейчас это будет гораздо труднее.
- А давай останусь. Мне теперь уже всё равно, где ночевать. Я теперь бомжиха.
- Ты почему без колготок? Холодно ведь уже, мерзнешь.
- Нет у меня. Порвались все. Ты же не даришь своей любовнице колготки.
Слово любовница задело Рустама. Было в нём что-то постыдное, незаконное.
- Почему любовница? Зачем так говоришь?
- А кто? Не жена же.
«Действительно, кто?» - задумался Стерхов и с тех пор не переставал думать об этом…

 ЁЁЁЁ

Как-то прошлой весной Стерхов и Быковский схлестнулись в споре о том, какие женщины более страстные: азиатки или европейки. Быковский утверждал, что чем чернее, тем страстнее, а Стерхов - на правах азиата - что разницы нету. Спор задался. Как обычно, вскоре перешли на личности. Сева стал подкалывать Стерхова, что тот хоть родом из Ташкента, наверное, ни одной азиатки не пробовал. В ответ Рустам разразился тирадой, что Сева хоть и слывёт ловеласом, но фактически это ничем не подтверждается. Так, одни понты. Дело было в пятьсот третьей. Присутствовали Щеглов и Лебедев.
- У тебя хоть десять баб-то было? – задал Стерхов уничижающий вопрос.
Быковский счёл ниже своего достоинства ответить напрямую и бросил контрнасмешку:
- Вот у тебя-то и двух не было, это точно.
- Нет, ну ты уходишь от ответа, – настаивал Рустам.
- В натуре, Сева, огласи общее количество, – заинтересовался и Щеглов.
Быковский взял паузу для подсчёта, и выдал:
- Ну, не меньше двадцати пяти.
- Ой, ой, ой. Насмешил, – Рустам сделал мину. – Чем докажешь?
- Чем это можно доказать?
- Я вот за каждую свою могу доказать.
- Каким это образом?
- Могу.
- Ну и я могу. Фотографии там, письма. Свидетели.
- Это какие это свидетели? - взорвались смехом присутствующие. – Которые свечку держали, что ли?
- А у тебя сколько было? – обратился Щеглов к Стерхову, почёсывая босую ступню.
Рустам без раздумья выдал цифру десять. Ему тоже не поверили.
Закончилось тем, что постановили принять у Стерхова и Быковского экзамен на предмет количества женщин. Двумя днями: один день Быковский рассказывает, другой – Стерхов. Экзаменационная комиссия: Щеглов, Лебедев, Зимородок. Каждый экзаменуемый должен рассказать как минимум о десяти своих женщинах. Комиссия большинством голосует по каждой. Если кого не пропускает, значит экзаменуемый должен представить другую. Разрешается для подтверждения слов представлять вещественные доказательства: фотографии, письма, магнитофонные записи, а так же, вызывать свидетелей. Проигравший накрывает поляну. Поскольку под рукой, в общаге, вещественных доказательств не было, экзамен решили перенести на осень. Испытуемых обязали за лето съездить домой и сформировать доказательную базу.
Посмеялись и разошлись. Так бы дело и осталось анекдотом, если бы не Зимородок, до которого дошло, что его зачислили в экзаменационную комиссию по такому интересному предмету. И он стал нагнетать. При каждом удобном случае напоминал Севе и Рустаму о предстоящем осенью экзамене. Возбудил интерес у половины общежития. Так что отступать было нельзя. И Стерхов готовился. Когда ездил домой, собрал всё, что хоть как-то могло ему помочь. Но всё же надеялся, что история забудется. Десяти женщин у него не было. И даже правдоподобных историй насочинять было трудно.
Но как только Зимородок увидел Рустама, вернувшегося из Ташкента, первым делом сообщил, что назавтра назначается экзамен. Платный (рубь пятьдесят тут же были взяты), совмёщённый с распитием спиртных напитков. Для повышения экспертного уровня в комиссию включены женщины. Самоотводы не принимаются, уважительные причины тоже. Вот так.
И на следующий день экзамен, действительно, состоялся.

 ЁЁЁЁ

Члены комиссии: Артур Зимородок, Славик Лебедев, Игорь Щеглов, экзаменуемые Стерхов и Быковский, а также приглашённые Крутов, Феликс Шерин, Барабанщиков и очередная подруга Зимородка Инга – миловидная высокая блондинка с нарушенным прикусом, расселись вокруг стола в пятьсот третьей комнате. Присутствовали также несколько бутылок сухого вина. Выпили.
- Сева, начинай.
- Ну, короче, считаем: Камастра, Петрова, Любаша моя и Цыпочка, – Быковский загибал пальцы. – Эти на виду были, этих обсуждать, надеюсь, не надо. Это уже четыре.
- Почему это, не надо? – возмутился Стерхов. – Нет уж, давай каждую доказывай.
Быковский высокомерно ухмыльнулся.
- Успокойтесь, юноша, очевидное не доказывают…
- Постой, Сева, – перебил его Артур, – это твоим соседям, может, очевидно, а мы-то всего не знаем. Пусть они засвидетельствуют.
- С описанием, – потребовал Рустам. – А, к стати, почему бы не спросить у самой Камастры? Может, ты порочишь её честное имя.
- Камастру я подтверждаю, – вступил в разговор Славик. – При мне было раз.
- Как это? – изумилась Инга.
- Ну было… – кивнул Славик, закрыв глаза.
- Рассказывай, – потребовал Крутов.
- Ну, спать ей было негде, родственники к ним чьи-то понаехали. Пришла к нам.
- И где спала?
- На кровати Игорька.
- А Сева при чём?
- Так Игорька не было.
- А Сева воспользовался, так?
- Ну да.
- Ладно, – допустил Зимородок. - А кто эта Цыпочка?
- О, Цыпочка! – развёл Сева руками. – Вы разве не знаете про Цыпочку?
- Все внимание.
- Это была серьёзная любовь.
Сева привстал и, поискав между книг, стоящих на полке, вытащил фотографию девушки. Рустам помнил эту фотографию. Она появилась над кроватью Быковского после очередных каникул года полтора назад. Сева, вернувшись из своего Коврова, был на тогда подъёме, просто на крыльях летал. Объявил, что наконец нашёл свою единственную и неповторимую, и что скоро женится. В глазах его горели огоньки счастья, а разговаривать с ним стало невозможно: любая тема через минуту съезжала на Катеньку - так звали его возлюбленную. Рустам Севе завидовал. Фотографию, видно, делал профессионал: ракурс, цвет, момент - всё было идеально. Катя выглядела просто красавицей. В лице её читались достоинство, ум и доброта. И целомудрие, которого так жаждал и искал Стерхов в девушках. «Надо же, как повезло», – думал он, и казалось, что Сева награждён не по заслугам.
Однако счастье Быковского длилось недолго, всего месяца три. Потом Катя прислала ему письмо о том, что нашла другого и даёт ему отставку. После этого Сева перевернул её фотографию вниз головой, прозвал Катю Цыпочкой и отмечал поминки по любви на девятый и сороковой дни. Рустам, конечно, не сомневался, что между Севой и Катей была близость, но положение соперника вынуждало его оспаривать этот факт.
- Ну и что, Цыпочка. Доказывай, – заявил он Севе.
Быковский снова пошарил между книгами, извлёк конверт, вытащил из него письмо и протянул Стерхову. Тут же за его плечом выросли головы Крутова и Барабанщикова. Барабанщиков захрюкал.
- Да, верю, – сдался Рустам, пробежав письмо глазами, и передал его Артуру. Зимородок только ухмыльнулся, изучив содержание письма, а Инга вытянула губы в трубочку и покачала головой.
- Хорошо, – сказал Зимородок, – кто, ты говоришь, у тебя там ещё?
- Любаша. Любовь моя.
- Это с которой ты сейчас ходишь?
- Она.
- Что скажете, свидетели? – обратился Артур к Щеглову и Лебедеву.
- Жениться собирается, – сообщил Игорь.
- Подтверждаем, – добавил Славик.
- Так, трое. Ещё кого-то называл.
- Петрова.
- Это которая? – уточнил Стерхов. – Мумий Тролль, что ли?
Лена Петрова, с которой Быковский гулял одно время, действительно, была похожа на героев популярных мультфильмов.
- Рассказывай.
- Вызываю свидетеля Щеглова, – перевёл стрелки Сева.
Игорёк смешно рассказал, как однажды он спал, утомлённый учёбой, у себя в комнате, когда пришли Сева с Мумий Троллем. Видимо, невтерпёж им было, поэтому, выключив свет, они тут же стали лобызаться, чем разбудили Игоря, который, однако, вида не подал. На улице было ещё не так темно, и в комнате многое можно было разглядеть. Щеглова распирало любопытство. До ужаса хотелось понаблюдать за процессом. Но дело осложнялось тем, что Игорь лежал спиной к сно… к Севе и Лене.
Изображая смену позы во сне, он повернулся на другой бок и замер, не спеша открывать глаза.
- Слышу, перестали возиться. Чувствую, на меня смотрят, – повествовал Щеглов. - Продолжаю изображать сон. Когда снова в ритм вошли, открываю потихоньку левый глаз и сталкиваюсь взглядом с Мумий Троллем. Она вскакивает, юбку одёргивает…
- Всё обломил нам, гад. На самом интересном месте…
- Ты бы хоть лицом к стене её повернул, или под одеяло залезли.
- Но я ему потом отомстил, – злорадно ухмыльнулся Сева.
- Ладно, зачитывается, – резюмировал Зимородок. – Итого четыре. Давайте теперь Руста послушаем.
Несколько пар глаз, горящих любопытством, сфокусировались на Стерхове. Рустам начал также, как Быковский.
- Мне четверых тоже можно легко засчитать: Марина, Татьяна, Наташа, Надька Снежинская.
- Снежинскую ты не трахнул, – отрезал Сева.
- Тебе откуда знать? – огрызнулся Стерхов, а сам уже понял, что совершил ошибку, соврав про Надьку. Вылетело из головы, что она из хорошо знакомой Быковскому и Щеглову компании пищевичек, с которыми знакомились, и которых пытались завалить в одно время и в одном месте, а именно в сквере перед общежитием Пищей в день свадьбы Бориса Лебедева, вернее ночью, после того, как свадьба отшумела.
- Тебе тогда, как мне и Игорьку обломилось.
- Тогда да, но позже…
- А позже только и было разговоров, как у вас не срослось.
- Да, но до этого я с ней гулял.
- Что-то не помнится.
- Оно и понятно. Я тебе отчитываться не обязан. И вообще, я всё делаю тихо, не афиширую.
- Так, - вмешался объективный Зимородок, - Марину и Наташу мы подтверждаем. Да, Серёга? Видели, слышали.
- Опять видели? – тихонько удивилась Инга.
- Татьяна - это полненькая, плотненькая такая, да? Видел, но ничего сказать не могу. Ты как, Серж?
- Подтверждаю. На последнее первое мая она с ним ночевать осталась.
- Ни о чём не говорит, – выразил недоверие Сева. – Полно было случаев, и у меня тоже, что оставаясь вдвоём в комнате, ничего не получалось. Да вот, хотя бы Барабанщиков, далеко ходить не надо.
- Один раз могло не получиться. Но зачем бы она ко мне каждые выходные приезжала? Десять раз не получилось, так она в одиннадцатый припёрлась?
- Логично, – оценил Артур. – Засчитываем? Что касается этой Снежинской, у народа есть сомнения. Чем докажешь?
- Славик, - обратился Рустам к всегда лояльному Лебедеву, - помнишь, в Ленинград уезжали? Надька пришла меня провожать?
- Пришла, – подтвердил Славик.
- В глазах блеск был?
- Возможно, – не противоречил Лебедев.
- Ольга говорила в поезде, что я Снежинской нравлюсь?
- Кажется, говорила.
- Снежинская – давалка? – обратился Стерхов уже к Быковскому и Щеглову.
- Без сомнения, – подтвердил Быковский. – Но тебе она не дала. Я это знаю точно, у Захаровой спрашивал.
Лена Захарова – лучшая подруга Нади Снежинской. От Лены Быковский своего добился, правда не сразу и не просто. И она, действительно, могла рассказать, что у Стерхова с Надькой так ничего и не было. Но Рустам ещё некоторое время сопротивлялся, пока, наконец, большинством голосов комиссия Снежинскую ему не засчитала.
Тут в разговор вмешалась Инга.
- Ребята, вы так обсуждаете своих женщин, как будто, я не знаю, это одежда. Снял одну, одел другую, – обиделась она за слабую половину человечества. - Ни уважения, ни восторга, ни романтики.
- Как перчатки меняют, – согласился Зимородок с серьёзным видом.
- Вот романтическая история, – ввернул Стерхов.
- Так, так, – заинтересовался Артур.
Инга улыбнулась Стерхову, как бы стимулируя исправится.
Рустам завёл руку за спину и извлёк принесённую папку, хранимую до поры от глаз товарищей.
- Доказательный материал, – догадался Славик.
Развязав неторопливо бантик, Стерхов папку раскрыл. В ней показались фотографии и коробка с магнитофонной лентой.
- Хорошо подготовился, – прошептал Крутов.
Быковский ухмыльнулся. Пошарив в папке, Рустам извлёк цветную фотографию 10х15 и протянул Инге.
- Иссык-Куль – 86, – прочитала Инга надпись в правом верхнем углу.
На фотографии были запечатлены Стерхов и некая девушка, стоящие, держась за руки, на песчаном морском берегу. Девушка была красива, но не современной развязной красотой фотомодели. Она скорее напоминала молодую красавицу -крестьянку из поэмы Некрасова или с картины Васильева: высокая, полногрудая и полнобёдрая, но в то же время стройная и статная, с длинной, ниже пояса, толстой косой. На ней было платье цвета ясного летнего неба. Стерхов тоже был хорош: яркий пляжный костюм, эффектное соломенное сомбреро. Чистым мечтательным взором оба устремились вдаль, куда-то вслед заходящему солнцу.
- Класс, – оценила Игна.
Зимородок кивнул.
- Она же девочка ещё, – без труда определил Быковский, забежавший со своей стороны стола за спину Инге, чтобы рассмотреть фотографию, которую та никак не отдавала.
- Да, пожалуй, – согласился Артур. – Смотри, какой детский взгляд.
Инга наконец, насмотревшись, передала фото Славику. Лебедев, видевший фотографию раньше, быстро передал её дальше - Крутову и Щеглову.
- Рассказывай, – пригласил Зимородок.
- Море, солнце, цветочные аллеи. Она была прелестное дитя, – начал Стерхов, мечтательно закатив глаза. – Я посвятил ей песню.
И, сорвавшись с места, он схватил висевшую на стене гитару, картинно тронул струны и пропел припев сочинённой когда-то песни.

«А вот помню: лето было,
Согревало теплом твоих глаз,
Неумелым касанием губ,
Плыло морем твоих волос.
Как детей нас с тобой любило,
На холодных волнах качало,
По утрам, как и мы, вдыхало
Запах тающих роз».

- Спой дальше, - попросила Инга.
- А почему волны холодные? – не дал удовлетворить просьбу Барабанщиков, до этого не подававший голоса.
- Так ведь это же не Чёрное море, а высокогорное озеро Иссык-Куль.
- Там, наверное, девушки красивые? – игриво спросила Игна.
- Да уж, красотки, – ответил Стерхов, вспоминая, почему-то, не приезжих отдыхающих, среди которых он, действительно, находил немало симпатичных, а плосколицых узкоглазых киргизок, проносившихся время от времени мимо ворот пансионата на неосёдланных лошадях.
- Ну так она же девочка, – настаивал Сева, внимательно рассматривая фотографию.
- Да, – согласился Стерхов, – была.
- Ха, ха! Чем докажешь?
И тут Рустам, готовый к такому повороту, достал из папки вторую фотографию. На ней он был запечатлён всё с той же иссык-кульской незнакомкой, но уже в Москве, на ВДНХ, на фоне фонтана с золотыми статуями.
- А что это она так окоровела? – спросил грубый Быковский, бросив взгляд на фотографию.
- На хлебе была.
- Где?
- Ну, на уборку зерна их отправляли. Как на картошку. Там откормили на свежем воздухе.
- А где она живёт-то? – поинтересовался Зимородок.
- В Горьком.
- А, я думал там, у вас где-то в Азии. Действительно, располнела.
- Ну и ни о чём не говорит, – настаивал Сева.
- Как же, она специально ко мне приехала из Горького. Вот ты бы, Инга, стала приезжать к парню за тридевять земель, если бы была к нему равнодушна?
- Нет бы, не стала.
- А если бы приехала, чем бы вы занялись?
- Ну, это вопрос интересный, – смутилась Инга.
- Ну вот ты приехала к Артуру… - не унимался Рустам.
- Ладно, Стерхов, гони конкретные доказательства, – перебил его Быковский.
- Погоди, Сева, он правильно вопрос ставит. Если уж она приехала, значит что-то было.
- Может она проездом была, с поезда на поезд.
- Заодно забежала на ВДНХ. Ладно, смотрите.
И Рустам достал третью, главную фотографию, где девушка была запечатлена одна, сидящая на его кровати в триста двадцать второй комнате и заплетающая косу. Вид у неё был несколько растрёпанный, а в кадре виднелся незаправленный край постели.
- Взгляд изменился, – констатировал Зимородок.
- Да, конкретно, – подтвердил Барабанщиков.
- Что скажешь? – обратился Артур к своей подруге.
- Я думаю, что да.
- Вы, господа?
- Я согласен, – ответил Славик.
Щеглов тоже противоречить не стал.
- Четыре – четыре, – подытожил Зимородок.
Стерхов удовлетворённо задрал нос. После этого разошлись на перекур.
Второй тайм начался с выступления Быковского. Он с ходу потребовал засчитать ему Леночку Захарову. Для Стерхова это был удар по самолюбию. Лена – подруга Нади Снежинской, которую Рустаму не засчитали. Стерхов знал, что той памятной ночью, когда они целовались до синих губ: он – со Снежинской, а Быковской - с Захаровой, Сева так и не соблазнил свою подругу, как Стерхов ничего не успел сделать с Надей. Рустам после этого какое-то время с Надей гулял, но разладилось у них, когда к нему приехала из Горького иссык-кульская красавица Татьяна. Встретились все вместе только через шесть месяцев, на праздновании Нового года в общежитии МАИ. Но и тогда у обоих ничего не получилось. Снежинская была обижена на Рустама. Лена же не отдалась Быковскому скорее всего потому, что в комнате после праздника спали, вернее делали вид, что спят, ещё три человека. Сева атаковал всю ночь. Они шептались и пыхтели, пока Леночка не сбежала в шесть часов утра. После этого они отношения не поддерживали. Овладел же Сева Захаровой, по его словам, при следующих обстоятельствах.
Однажды, ни с того ни с сего, ему передали от Лены записку, в которой она сообщала, что очень хочет его видеть и приглашала вечером придти к ней в общежитие. Удивлённый Сева обсудил записку с друзьями. Все единодушно сошлись на том, что это приглашение к сексу. Что явилось причиной столь откровенного призыва, так и осталось загадкой. Одев свои фирменные белые трусы и носки, Быковский отправился на свидание. К его удивлению, комната, где проживала Лена, не была свободна. Все соседки - на месте, и не собирались даже на ночь никуда уходить. Это Севу озадачило, но не так, чтобы уж очень. Посидев за сухим вином, легли спать. На этот раз всё состоялось. Однако утром произошёл конфуз. Нежданно - негаданно нагрянула старшая сестра Захаровой, - приехала с родины без предупреждения. Лена страшно испугалась. Дома, в семье, наверно, не могли и подумать, что Леночка не так целомудренна, как положено быть их дочери и сестре.
Благо, дверь была предусмотрительно закрыта на замок от вахтёрши. Быковского извлекли из постели и поместили … в шкаф. А куда же ещё? Туда же швырнули и его шмотки. Сестру впустили и через пять минут, заговорив, увлекли на кухню ставить чайник.
- Так быстро я даже в армии не одевался, – рассказывал Сева. – А сам думаю, чего это я? Не ко мне же сестра приехала. Но выскользнуть успел.
- Ой, Сева, ой натянуто, блин! – воскликнул Рустам как только Быковский закончил рассказ. – Любовник в шкафу. Придумал бы что-нибудь пооригинальней.
- В натуре, Сева, – поддержал его Зимородок, – как-то сомнительно.
- А мне тоже приходилось в шкафу прятаться, – вступил в разговор Крутов. – только от комендантши.
- А чего это она, правда, так тебя захотела, что даже при всех? – продолжал сомневаться Артур.
- Не знаю, может мужика давно не было. Гормональный выброс?..
- Ну ты у неё не поинтересовался, что ли?
- Поинтересовался. Сказала, что соскучилась.
- Ой, неубедительно, – продолжал нагнетать Стерхов.
- Может такое быть? – обратился Зимородок к Инге.
Инга помолчала, взвешивая ситуацию.
- Может, – неуверенно согласилась.
Видно было, что её неуверенность проистекает не из сомнения, а из смущения.
- Что скажете, коллеги? – обратился Артур к другим членам комиссии: Щеглову и Лебедеву.
- Я верю, – отозвался Игорёк. – Сева в тот раз на ночь уходил. Утром красочно описал. Он, обычно, не врёт - слишком прямолинейный для этого.
- Славик.
- Я тоже верю.
- Я сомневаюсь. Но большинством голосов зачитывается, – подытожил Зимородок. – Пять четыре.
- Протестую. Необъективное судейство, – пробубнил Рустам. – Мне Снежинскую не засчитали.
- Ничего не поделаешь. Представляй свою следующую.
Спор длился ещё часа два, с двумя перекурами. У Рустама кончились случаи, которые могли подтвердить присутствующие. Севу же спасало то, что многие похождения он проделывали совместно со Щегловым, и тот всё подтверждал. Но Стерхов брал множеством фотографий, где он был запечатлён с одноклассницами и однокурсницами по ташкентскому Политеху. Ему не верили, требовали рассказов, и он врал с такими подробностями и художественным вымыслом, что каждый раз на его сторону со словами: «Так девушка может себя повести» - вставала Инга. Рустам лепил истории с поразительной лёгкостью, которую сам у себя не ожидал.
Одноклассницу Оленьку Павлову, ту самую девочку, которая была безответно влюблена в него в восьмом классе, он описал своей первой женщиной. В доказательство предоставил магнитофонную запись телефонного разговора, которую они с друзьями-одноклассниками сделали когда-то, экспериментируя с аудиотехникой на весенних каникулах в восьмом классе. Когда во всеуслышанье Оленька, не подозревавшая о том, что разговор записывался, признавалась ему в любви, Стерхову стало стыдно. Он окунулся в события семилетней давности, в свои детские переживания от первого соприкосновения с миром любви. И в который раз ему стало жалко эту наивную девочку так неосторожно проявившую свои чувства к нему. Не дав присутствующим дослушать, со словами: «Не могу без слёз вспоминать» - он выключил магнитофон.
Ему поверили. Жюри уже выносило свои решения не на основе неопровержимых доказательств, а полагаясь на правдоподобность рассказываемого и на те чувства, которые вызывала та или иная история. Быковский тоже рассказал слезоточивую байку о своём романе с некой юной балериной. Балерину ему не зачли. Выяснилось, что Инга сама в прошлом занималась хореографией. И её задели слова Севы, когда он на вопрос: «А почему расстались?» - дал дубовый ответ в своём стиле: «А балерины все трахаются как кошки на гастролях». В результате Инга завалила Севу, учинив ему форменный допрос и разоблачив полное незнание деталей, характерных, по её словам, для всех балерин: как ходила, какой диеты придерживалась, режим репетиций и так далее.
А Стерхов разошёлся. Его несло. Он на ходу выдумал прекрасную историю о том, как в ташкентском Политехе, на первом курсе, на хлопке, куда их загнали аж на два с лишним месяца, у него случился роман со студенткой пятого курса медицинского института, которая была приписана к их бараку в качестве врача. Он так натурально описывал, как они любили друг друга на двухметровой подушке из хлопка, в накопителе хлопкоуборочного комбайна, оставленного на ночь в связи с поломкой недалеко от их барака, что Инга слушала открыв рот.
- Как звали-то? – поинтересовался Быковский.
И Стерхов, забыв за подробностями, что у любовницы должно быть имя, выдал неожиданно:
- Живова Мона.
- Как? – У присутствующих отвисли челюсти.
- Живова Мона. Полька.
Повисла пауза, во время которой Рустам лихорадочно вспоминал, откуда у него в голове взялось это имя. И вспомнил. После шестого класса он был в пионерском лагере и там ему предложила дружбу одна девочка. Внезапно у него в памяти на редкость чётко возник её облик. Небольшого роста с ладной изящной фигуркой, приятная чистыми славянскими чертами, которые всегда так нравились Рустаму. И на редкость откровенные глаза. Да, да, откровенные. Он был напуган этой откровенностью - глупый пацан - когда она подошла к нему и так прямо и сказала:
- Давай дружить.
- Нет, – ответил он.
- Почему? – удивилась она.
Он не знал, что сказать, просто потерялся, и вместо ответа спросил:
- Как тебя зовут?
- Живова Мона. – сказала она.
- Странное имя.
- Польское. Я полька.
«Откуда полька взялась в Ташкенте?» - подумал Рустам запоздало.
- Откуда поляки в Ташкенте? – спросил Зимородок. – Это же не Литва.
- По обмену студентами, – ответил Стерхов. – У нас в Политехе, например, болгары учились. А вот наши маёвцы сейчас в Америку рванули. А американцы на первом факе томятся.
- Ну что, зачтём ему польку?
- Зачтём, зачтём, – Инга всё больше становилась на сторону Рустама.
- Не верю, – сказал Щеглов. – Хоть фотографию бы показал.
- Славик.
- Зачтём.
- Девять - девять, – объявил счёт Артур.
- Мне пора, – забеспокоилась Инга, взглянув на часы. - Уже половина двенадцатого. Метро закроют. Проводишь меня, Артур?
- Конечно, ласточка, – Зимородок чмокнул подругу в щёчку. - Как поступим? Продолжим завтра?
- Предлагаю объявить ничью, – сказал Щеглов. Всё равно, врать можно до бесконечности.
- Я не согласен. Я победю его, – заявил Стерхов, почувствовав своё превосходство в сочинительстве любовных историй.
- Ладушки. Соберёмся следующий раз, – согласился Быковский.
- Дату оставляем открытой, – предложил Артур.
- До свидания, мальчики. Приятно было познакомиться и интересно послушать. И всё же, поромантичнее нужно быть, – сказала Инга напоследок.
На этом спор Рустама и Севы закончился. К нему больше так и не вернулись. Стерхов с Крутовым отправились к себе. По дороге Рустам пронзительно вспоминал Живову Мону, необычную девочку, первую, которая предложила ему: «Давай дружить».

 ЁЁЁЁ

Последнее время в стране чёрт знает что творилось с товарами. Ещё года три назад московские магазины были ими битком забиты. Москва – не какой-нибудь районный центр, и снабжение здесь было налажено по советским меркам отлично. Пусть не в каждом магазине, пусть и отстояв в очереди, но всегда можно было купить дефицитные по всей стране колбасу и сыр, копчёную рыбу и шоколадные конфеты. Пускай были проблемы с хорошей обувью, но куртки, свитера или брюки относительно приличного качества имелись. Да, если нужен был магнитофон высшего класса, то приходилось гоняться за ним по немногочисленным магазинам месяцами. Но более необходимые телевизор, холодильник или утюг (правда, недолго служил) до восемьдесят восьмого года стояли свободно. Плохо было с мебелью - это правда, зато в изобилии ковров, посуды - от фарфоровой до алюминиевой, - часов, тканей.
Конечно, качество оставляло желать лучшего. Гонялись за импортными товарами: чешской обувью, польской мебелью, вьетнамскими ракетками для настольного тенниса. Но, тем не менее, товар был. С голоду не умирали, одевались, обувались и в квартирах не на полу сидели. Можно сказать, что семидесятые – восьмидесятые годы были в этом плане вполне благополучными.
Однако в последнее время что-то сломалось в стране. Товары стали исчезать. Первым, почему-то, пропал сахар. Это было ещё в восемьдесят седьмом. Не стало сахара песка, пирамиды из коробок рафинада перестали громоздиться на прилавках. В течении месяцев двух – трёх его не было. Заговорили, что во всём виноваты самогонщики. Во время антиалкогольной компании они, дескать, повадились гнать сивуху в промышленных масштабах.
Потом сахар появился, но через год, в восемьдесят восьмом снова пропал. Вместе с ним исчезли и дешевые карамельные конфеты. Опять заподозрили самогонщиков, которые якобы теперь приноровились гнать первач карамельный. На этот раз сахар возвращаться не думал. Пришлось властям ввести талоны, которые можно было отоварить на два килограмма в месяц. Это были первые пташки. Людям старшего возраста от них сразу повеяло чем-то послевоенно-голодным. Молодёжь этого не помнила, поэтому просто прикололась.
Но дальше – хуже. Вдруг стали пропадать телевизоры, холодильники, стиральные машины, фотоаппараты. Проредились посудные полки. Такую простую вещь, как сковородку уже не всегда можно было встретить в хозяйственном магазине. Стало хуже с продуктами вообще, не только с сахаром. Отец Стерхова, который помнил Москву по семидесятым, постоянно твердил, что там продуктов завались всяких, а когда приехал в восемьдесят восьмом в командировку, был удивлён, что сыра дают не больше четырёхсот граммов в одни руки. Да и сам Стерхов замечал, что любимое сгущённое молоко, которым когда-то просто украшали витрины, теперь идёт за дефицит.
Но окончательно все почувствовали приближение жестокого экономического кризиса, когда в одночасье не стало мыла, зубной пасты, одеколонов. «Как же так?» – стояли недоумённые студенты у прилавков промтоварного магазина на Волоколамке, где дешевого мыла всегда было сортов двадцать: «А где же всё?» В наличии имелся тройной одеколон и один сорт дорогого, по рублю за штуку, мыла.
Пристыженный недавним замечанием Марины, Стерхов целенаправленно отправился в магазин купить ей колготки. Они были. Но совсем не те, которые Стерхов привык видеть на женщинах. А привык он видеть сплошные, добротные, телесного цвета, государственного производства, стоимостью не больше трёх рублей. Сейчас же повсеместно лежали кооперативные, чёрные, в крупную сетку, за десять рублей. Это была, чёрт побери, одна пятая обычной студенческой стипендии. К тому же, Рустам не понимал, как можно такие носить. Они же не греют совершенно, такая крупная сетка. Да к тому же из них, наверное, пальцы будут вылезать. Но сколько ни ходил он по магазинам, сколько ни заглядывал в отделы женского белья, не мог купить нормальные колготки для своей … любовницы. Если их и выкидывали, то тут же выстраивалась огромная очередь. В такой час простоишь и товар закончится перед носом.
Пришлось разориться: вытащить из кармана пять рублей, к ним прибавить ещё три и пять раз по двадцать копеек. Ах ещё рубль не додал? Извините, вот Вам ещё рубль.
Ели уж делать подарок, то вместе с цветами. Таков был Стерхов в то время. Купил три гвоздики. Принёс и вручил всё Марине. Она обрадовалась: колготки тут же надела и очень была благодарна. И пальчики не вылезают и, между прочим, сексуально. Хотя последнего ей не занимать и без колготок. Она его поцеловала, а он её. После таких знаков внимания очень хороший секс получается.
Рустам последнее время был очень нежен с подругой. Марина рассказала ему, что с ней случилось за время его отсутствия. Она возвращалась с занятий в общежитие шарикоподшипникового института. При подходе к общежитию в тёмном переулке на неё напали двое. Они потребовали снять цепочку и кольцо. Девушка засопротивлялась. «Тогда раздевайся». - предложил один из грабителей. Марина стала кричать. Закончилось тем, что ей брызнули в лицо газом, и она потеряла сознание. Очнулась уже в скорой помощи. Кольца и цепочки не было. Привезли её в Институт Склифосоского, где она и пролежала недёлю с отравлением. Приходил следователь. Сразу предложил в заявлении написать, что никакого ограбления не было. Когда же Марина отказалась, посочувствовал: «Мы теперь тебя затаскаем на допросы и очные ставки, сами же твои домашние потребуют от тебя заявление забрать».
Вот такая история. Рустам долго допытывался, не было ли чего кроме ограбления. Марина клялась, что не было. Даже заплакала от обиды, что не верит. Тогда, он, конечно, смягчился, стал ласкать её, успокаивать. Но подозрение-то осталось. Знал он, как в общежитиях бывает. Пришли мужики к соседкам, случилась пьянка, которая могла закончиться чем угодно. Но нет, гнал эти мысли от себя.