Сад желаний, роман. Глава 3. Оплата посмертно

ГЛАВА 3
ОПЛАТА ПОСМЕРТНО

Наступила пятница. Вечером Серега зашёл к Стерхову напомнить: завтра едем в Кооперативный. А Рустам и сам ждал этого с нетерпением. В течение последней недели он постоянно вспоминал Марину. Вспоминал её лицо, тело, ямку под правой грудью. Думал о том, как хорошо ему было с ней в ту вторую ночь. И к тому же, продолжали портиться у него отношения с Наташей. За неделю три раза встречались они, и каждый раз всё было хуже, чем в предыдущий. В четверг уже отказалась она придти в общежитие. А в пятницу, хоть у неё и был выходной, вообще не захотела встречаться. Видимо, клонился к закату их роман.
Крутов же трепетал и томился в предвкушении очередной попытки. Договорились выйти в два часа, больно долго до Кооперативного добираться. Посидели, попили чайку. Рустам лёг спать в хорошем настроении, предвкушая приятные волнения следующего дня.

 ЁЁЁЁ

Он должен был стать шаманом племени. И стал им. Но после этого чуть не погиб. Когда умер главный шаман Трабентаур, его покровитель и учитель, ему наследовал Тнапишти. Но началась великая засуха. К обычному сроку не выпали дожди. Трава не взошла, и нечем было кормить скот. Берири - конкурент и враг, возбудил против него племя и совет вождей. Убить его всё же не решились. Убить шамана – на это не хватило смелости ни у кого, даже у злобного Берири. Его изгнали. Его, и его жену Джуду, и молодую жену Кейсе, и трёх его сыновей с жёнами.
Всё это вспоминалось ему сейчас, в момент напряжённого ожидания. Его немногочисленное семейство находилось на плоту. Животные, заранее намеченные для спасения, находились здесь же со связанными ногами. Не было только Кейсе. Она умерла недавно при родах, так и не разрешившись от бремени.
Тнапишти в который раз осматривал плот. Джуду и дети выглядели напуганными. Они никак не могли смириться с мыслью, что им снова придётся покинуть земную твердь и куда-то плыть. И ещё они не могли поверить, что плот - огромное скопище брёвен, вязанок тростника и бурдюков из шкур буйвола - сможет держаться на воде, тем более с таким грузом, какой набрал Тнапишти.
Они и в первый раз страшно боялись. Тогда он делал всё впопыхах. За ними по пятам шли посланные Берири убийцы. Тнапишти чувствовал их в двух днях пути. Чувствовал и почти загнал свою семью в надежде оторваться и запутать следы. Наконец они вышли к какой-то большой реке и пошли вдоль неё. Догонявшие немного отстали, но продолжали идти по их следу. Берири тоже был сильным шаманом и даже на таком расстоянии мог руководить преследователями. На очередном привале доведённый до отчаяния Тнапишти приказал жене и детям бить в тамтамы. Это было опасно: преследователи могли услышать их. Но иначе он не смог бы воссоединиться с Великим Оирши и попросить у него совета. Нужно было ещё зажечь костёр, но тогда бы их точно заметили. Он долго танцевал под барабанный бой, пока наконец все члены его задрожали, голова запрокинулась к небу, и Великий Оирши вселился в него. И раскрылись глаза его, и просветлел разум. И божественные силы наполнили тело. Он узнал, как спастись самому, и уберечь своё семейство.

Солнце второе упало на землю Лаланды,
И задрожала земля, обезумев от боли.
С громом разверзлись источники бездны великой,
Всё поглощая в стенающем чреве своём.

Горы тряслись, извергая каменья и пламя,
Кровью земной заливая леса и долины,
Пламя достигло небес, опаляя и звёзды,
Падали звёзды как слёзы горящие вниз.

В бездне развёрстой исчезли озёра и реки.
Лес и долина, пылая, сошли в подземелье.
Люди и звери, и всякие твари погибли.
Всё поглотило сражённое чрево земли.

Суша исчезла, не стало прекрасной Лаланды.
Море сомкнуло над ней небывалые волны.
Волны, которых не видывал мир от рожденья,
С громом сойдясь, во все стороны смерть понесли.


 ЁЁЁЁ

На следующий день после обеда Стерхов тщательно побрился, освежился одеколоном «L’ Orental», распечатал целлофановый пакет с новыми белыми трусами. В этом он был с Быковским солидарен. Белые же носки не любил, потому что они быстро пачкаются. Одев подутюженные выходные серые штаны и голубую рубашку, был готов к тринадцати сорока пяти. Зашёл к Крутову. Серёга отсутствовал. Поздоровавшись с его соседями по комнате: Гаём Подольяном, закончившим в этом году первый курс, и Артуром Зимородком, закончившим ещё только подготовительное отделение, Рустам узнал, что Крутов после работы спал. Пять минут назад вскочил и, как угорелый, побежал в душ. Ясно: проспал Серый. Стерхов сел ждать.
Влажный Крутов появился без пяти.
- Серёга, опоздаем, упустишь счастье своё, – Стерхов протянул ему руку.
Зимородок оживился. Этот жизнерадостный красивый парень из Вильнюса появился в общежитии несколько месяцев назад, поступив на подготовительные курсы. Обаятельный и лёгкий в общении он сразу всем понравился, особенно девушкам. И потянулась их вереница в триста двадцать третью комнату, хоть сети в коридоре расставляй. Настоящий бабник был этот Артур, классический.
Вот и сейчас, прочувствовав тему, залюбопытствовал:
- К девочкам идёте?
- К ним, – улыбнулся Рустам.
- Возьмите меня.
- Давай возьмём его, Серж. В пару тебе.
- Пусть я лучше буду один сверкать, чем на фоне этого красавчика бледнеть, – логично воспротивился Крутов.
- Ну, дело твоё. Это его девочки, – в сторону Зимородка сообщил Стерхов.
- Мои… - напяливая штаны, недовольно бубнил Серёга. – Были бы мои, я бы и тебя с собой не брал.
Артур не огорчился. Ему хватало. Это он так, для поддержания разговора.
В этот момент дверь отворилась пинком ноги, и на пороге возник Иван Козлов – колоритная личность шестого факультета. Иван был вечный студент. Когда Крутов только поступил в МАИ и появился в комнате робким первокурсником, Козлов строго, по отечески, приветил его. К тому времени учился он уже пять лет и перешёл на третий курс. Два раза отчисляли его за несдачу экзаменов по основным предметам, которые ему никак не давались, и два раза он восстанавливался. В Московском авиационном неуспевающим предоставлялась уникальная возможность не быть отчисленными окончательно. В институте существовал ПССО – постоянный студенческий строительный отряд, или «подсос».
Это был последний шанс для студентов, которые заваливали сессию так, что уже не в состоянии были ликвидировать задолженности до начала следующего семестра. Такие писали заявление в ПССО. Деканат рассматривал. Если была хоть какая-то причина горе-студента не исключать: болел, занимался общественной работой, спортсмен и так далее, то оставляли его на год, но не учиться, а работать. МАИ – контора большая, и всякой чёрной работы там полно: дворники, гардеробщики, охранники на проходных, подсобные рабочие в буфетах. Граждане москвичи на такую работу не шли, а вот студенты под страхом отчисления хватались за неё. «Ушёл в «подсос»», - про таких говорили. Подразумевалось, что параллельно с работой студент позанимается по проваленным предметам, поумнеет. И если год без проблем отрабатывал, то восстанавливали. Даже не год получался, а меньше, потому что заваленный семестр приходилось начинать заново.
Иван Козлов два раза в подсос ходил. Ему шли на встречу потому, что был он активистом всяческих общественных направлений. Первый раз в институт поступил, армию уже отслужив, а к таким уважения больше было. Он и в стройотрядах активно участвовал, и в жилсовете общежития заседал, и в комитете комсомола крутился. Но главным его увлечением был клуб самодеятельной песни - КСП.
Движение КСП в конце восьмидесятых переживало свой расцвет. Тысячи студентов, молодых специалистов, старых бородатых романтиков участвовали в частых концертах, собирались на огромные фестивали под открытым небом. Пели песни известных бардов о тумане, тайге, костре, любови и, конечно же, о гитаре. А также свои песни. Многие этим грешили. И каждый первокурсник, заселявшийся в разные годы в триста двадцать третью комнату, а также в соседние, был затянут, вовлечён и какое-то время отдал этому страстному увлечению Ивана. Тут само собой приходилось съездить на Грушинский фестиваль, несколько раз сходить в походы и научиться брать на гитаре три аккорда: ля-минор, ре-минор и ми-мажор. Но самое главное, приходилось слушать пение Козлова. И это было основной причиной того, что долго в КСП никто не выдерживал. Слуха у Ивана не было абсолютно. Пение его было мелодичнее, чем рёв медведя, но не намного. Зато потребность в нём – неодолимая. Он, видимо, и сам чувствовал, что его исполнение слегка несовершенно, поэтому особенно любил петь с кем-нибудь дуэтом: так недостатки скрашивались. С трудом отбились каждый в своё время от такого дуэта Стерхов и Дима Погорелов – талантливый автор-исполнитель, бывший сосед Рустама по комнате.
В общем, многие прошли через КСП, и все покинули его с чувством иронии и лёгкого высокомерия к этому движению. Но каждый год с прибытием молодого пополнения студентов ряды маёвского КСП вновь восстанавливались. Это явление получило в общежитии название «козловщина». Более старшие студенты, глядя, как трепетные первокурсники c Козловым во главе убывают в свой первый поход, гремя котелками и гитарами, говорили: «Ну вот, и их «козловщина» засосала».
Правда, чем дальше, тем труднее становилось Ивану восстанавливать ряды КСП. Романтические настроения среди молодежи неумолимо шли на убыль. Гай Подольян был каэспэшником всего три месяца. А Зимородок, услышав в первый раз пение Ивана, сказал напрямик:
- Козлов, знаешь, как твоя фамилия по-литовски будет? Баранаускас.
В отместку Иван пел Артуру каждый день.
Сегодня Козлов был хмур и неприветлив.
- Здравствуй, Ваня. Что невесел? – обратился к нему Стерхов.
- Да достал этот препод, падла, второй раз уже заваливает.
- Динамика? – вспомнил Рустам самый трудный предмет в восьмом семестре.
- Эргономика!! Коззёл.

 ЁЁЁЁ

Из общаги вышли в пятнадцать минут третьего. Рустам всё спешил и подгонял Крутова. Тот был задумчив и вял, видимо переспал. Доехали до метро, зашли на станцию, протиснулись в вагон. В субботу людей не много, нашли место, сели. Крутов прикорнул.
На Динамо вдруг объявили: «Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны». Что за дела? Такого никогда не было. Народ вокруг заволновался. Недоумевая, вышли из вагона. На платформе другое объявление: «По техническим причинам движение между станциями Динамо и Маяковская приостановлено. Просьба воспользоваться наземным транспортом». Какая-то авария, видимо, случилась?
Вышли наверх, а там уже толпа огромная. К остановке не подойти. Минут сорок потеряли, прежде чем штурмом взяли двенадцатый троллейбус. В спрессованном состоянии доехали до Белорусской. Там опять в метро. Теперь к четырём уже не успевали точно.




 ЁЁЁЁ

Марина начала волноваться ещё в пятницу вечером. Уже подзабытое чувство радостного трепета от предстоящей встречи с понравившимся парнем сменялось назойливыми сомнениями. А вдруг не приедет? А вдруг она оказалась девочкой на одну ночь? В субботу с утра чем только ни старалась себя занять, а занималась одним: ждала. Ждала и переживала. Даже удивлялась сама себе. Долго примеряла наряды. Отложила белые брюки и любимую светло розовую майку. В два часа приняла душ. Потом долго и тщательно красилась, меняла причёски.
Путро, ходившая на почту на заказные переговоры со своим Геной, потом ещё куда-то, вернулась в половине четвёртого и обнаружила подругу похожую на только что спущенную на воду дорогую яхту: красивую и устремлённую вдаль. Не обойдясь без нескольких скользких шуток по этому поводу, Инна, на всякий случай, тоже решила привести себя в порядок. К четырём обе были готовы ко всему.
Однако в четыре никто не явился. Не было никого и в половине пятого. Марина под разными предлогами два раза выходила уже на балкон и смотрела вниз: может быть, Рустама не пускает вахтёрша, и он стоит у дверей общежития. Но никто там не стоял. Время шло к пяти, и настроение её неотвратимо ухудшалось. Глядя на подругу, которая уже готова была разреветься, Инна предложила плюнуть на всё и пойти в «Зарю».
Кафе «Заря» было их излюбленным местом проведения досуга, когда водились деньги. Готовили там неплохо, но цены поменьше, чем в ресторанах. Многие официанты и бармен были знакомыми. Располагалось кафе недалеко от станции метро «Проспект Мира». Часы показывали уже десять минут шестого, и Марина, обозлившись на гада Рустама, который оказался таким же болтуном, как и все мужики, согласилась. Оставшись в общежитии, она погрязла бы в обиде и жалости к себе.
Вышли на улицу, пошли к электричке. Пара симпатичных эффектных девушек, явно прогуливающихся ради развлечения, вызывала интерес проходивших мимо парней, знакомых и не знакомых. С разных сторон доносились приветствия и присвистывания. Навязывались провожатые. И тут, при подходе уже к платформе, Марина увидела Рустама. Губы непроизвольно растянулись в улыбке, пальцы нервно сжали ладонь подруги. Не обманул! Приехал!
 
 ЁЁЁЁ

Выйдя из троллейбуса, зашли на Белорусскую, да не на ту, на радиальную. А надо было на кольцевую. Пошагали по переходу. На кольцевой тоже что-то долго не было поезда. Или это Рустаму так показалось потому, что торопились? Добрались до Комсомольской. Здесь, как всегда, толпа. Пока пробрались к Ярославскому вокзалу, ещё минут десять потеряли. Тут опять задержка: ближайшая электричка только через двадцать минут. Крутов напрягся. Стерхов же наоборот, успокоился. Дальше от него ничего не зависело, электричку он раньше не подгонит.
Наконец уселись в вагон, тронулись. Неожиданно Стерхов спросил:
- Серёга, а ты жениться хочешь?
- Хочу, – не раздумывая, ответил Сергей. - Ну не так, чтоб прям сейчас. Но хочу хорошую семью создать, крепкую. У меня ведь отца нет. Ушёл, когда мне ещё года не было. Мать меня сперва одна растила. Потом отчим, один, другой. Второй пил, бил меня. От этого у меня и со зрением не всё в порядке.
- Со зрением у тебя не всё в порядке?
- Да, когда пишу или читаю, очки одеваю. А ты, Руст? – поинтересовался в свою очередь Крутов.
- Нет, пока не хочу. Надеюсь найти такую женщину, чтобы с ней жизнь захотелось прожить.
- Женщину?
- Нет, девушку, – подумав, ответил Рустам. – Для меня важно, чтобы она девочкой была. А тебе?
- А мне, наверное, всё равно. Лишь бы моя была, душа в душу жили бы.
- Понимаю. Ты знаешь, я где-то класса с шестого, когда спать ложился, представлял себе девушку, ну, девочку свою любимую, вымышленную. Как я ей руки целую, в любви объясняюсь, на коленях стою перед ней. Каждую ночь разные любовные ситуации представлял и долго не мог уснуть от восторга. Где-то, наверное, на протяжении трёх лет. Потом это угасло немного, но полностью прошло, только когда первые женщины у меня появились. Но никому, кроме той вымышленной, я в любви не признавался ни разу. Ласковыми словами какими только не называю их, но что люблю – никому такого не говорил. Сидит во мне это – ожидание идеала.
- У меня тоже такое было, только не в шестом классе, а в девятом - десятом. И я по конкретным женщинам бредил, причём старше меня. Мне матушка друга моего - одноклассника очень нравилась. Я тоже разные с ней ситуации представлял. Так, что даже потом стыдно было ему в глаза смотреть.
Электричка набилась людьми, и уже нельзя было говорить, чтобы посторонние не слышали.
- А интересные платформы на этой линии: Лосиноостровская, Лось, – переключился Стерхов.
- Здесь, по-моему, заповедник лосиный.
- Слушай, а что это за речка, где мы прошлый раз купались, я так и не спросил?
- Яуза.
Дальше ехали молча. Оба погрузились в воспоминания о своей доинститутской жизни. Серёге вспомнилось, как с тем самым одноклассником, будучи ещё совсем пацанами, они стырили с автобазы, что находилась недалеко от их двора, тяжеленный аккумулятор, разобрали его и, расплавив свинцовые пластины на костре, отливали в глиняных формах кастеты в виде якорей. Увлеклись, задержались допоздна. За другом пришла мать, отругала и забрала их обоих с пустыря. Тогда он её и заприметил.
Стерхов же вспоминал, как он, действительно, по полночи грезил о своей девчонке. И в какой-то момент превратилась она из вымышленной в реальную девочку, в которую он безнадёжно влюбился с тех пор, как увидел в пионерском лагере. А в седьмом классе она перевелась в их школу. Он мечтал о ней, а на улице была весна, апрель или май – уже совсем тёплое время в Ташкенте. Окно было открыто, а за ним, по краям их двора, строили сразу два новых дома. Строили в три смены, не останавливаясь и по ночам. Горели прожекторы, рабочие перекрикивались. И было всё это очень романтично.
К Перловской подъехали в двадцать минут шестого. Выбрались из вагона и быстрым шагом, обгоняя толпу, направились в сторону общежитий. Тут Крутов затеребил Стерхова за руку:
- Вон они.
И Рустам увидел Марину, улыбающуюся так, что даже язык высунула. У самого сердце заколотилось часто. Подошли, остановились друг против друга. Повисла пауза. Рустам не видел Инну, а Марина не заметила Крутова. Наконец он обнял её за плечи и поцеловал в губы, аккуратно чтобы не вымазаться в помаде. И ещё раз. И ещё. А Марина закрыла глаза, и всё её естество говорило: «Я твоя».

ЁЁЁЁ

- Я уже думала, ты не придёшь, - нежно жаловалась Марина, положив голову ему на плечё.
Электричка мерно отстукивала обратно на Москву. Крутов остался на Перловской, вернее углубился в студгородок, разузнав предварительно, где находится нужный ему корпус. Инна сидела рядом. Втроём ехали в «Зарю». Рустам, закинув руку, обнял подругу, стал целовать в губы. Марина жадно отвечала. По их телам разлилась сладостная дрожь. Сидящие напротив Путро и бабка с лукошком отвернулись в разные стороны. Издалека глазели.
- Значит, если бы на пять минут опоздали мы, я бы тебя и не увидел больше? – пригасив наконец возбуждение, спросил Рустам.
- Да вы на полтора часа опоздали.
- Не виноватые мы, сегодня всё было против. Может, это судьба нас испытывала?
- А ведь и правда могли не встретиться, – девушка погладила его руку. - Не опаздывай больше, ладно.

 ЁЁЁЁ

В «Заре» было людно, шумно и дымно. Три места для них нашлись, - помог знакомый официант. Заказали шампанского, бутылку белого, немного поесть. Шампанское Рустам очень не любил открывать в кампаниях. На памятной свадьбе Бориса Лебедева он окатил человек десять, открывая тёплую бутылку. Так, что потом даже в тарелках у некоторых плескалось. Но сейчас обошлось, очень старался. Разлил, выпили за встречу. Перекусили, ещё выпили. Пригласил Марину танцевать.
Тихая хорошая музыка лилась из динамиков. Прекрасно, что не пела кабаковая группа. Шампанское начало ударять в голову. В танце обнялись, прижались друг к другу. Хорошо, боже, как хорошо! Рустам замечал заинтересованные взгляды мужчин в сторону своей подруги, и это ему льстило. И очень приятно было, что Марина неподдельно ему рада.
Музыка закончилась, Марина потянула его к столику. Но вдруг, на их пути возникла женщина лет тридцати – тридцати пяти. Чернявая и на лицо довольно симпатичная, но фигурой пузатенькая и не совсем трезвая.
- Разрешите пригласить Вашего кавалера?
Вновь зазвучала медленная музыка.
- Пожалуйста, – улыбнулась Цветкова, отпуская его руку.
Кавалер с новой дамой проследовал опять на танцевальное место.
- Венера, – представилась дама, обвив его шею руками.
- Рустам.
- Татарин?
- Нет.
- А кто?
- Какая разница? Разве Рустам – татарское имя? – Стерхов не любил отвечать на вопросы о своей национальности.
- Нет, – подумав, пропела Венера. – А я татарка. И мне нравятся такие тёмненькие тоже.
Сделали несколько оборотов. Стерхов уверенно вёл.
- Хорошо танцуешь, – сообщила Венера.
- Бальными танцами когда-то занимался, – похвастался Рустам.
- О, вальс …
- Танго, фокстрот, самба, румба, джайв.
- Джайв? Это как?
- Джайв – это сложно. А вообще могу показать несколько танцевальных элементов, если хотите.
- Давай.
- Начнём с простого. Ножки вместе, правой рукой отталкиваетесь от моей левой и делаете полный оборот. Поехали!
Венера не успела опомниться, как Рустам уверенным движением крутанул её, с трудом поймав в конце оборота потерявшее равновесие тело.
- Ух! – только и произнесла его партнёрша.
- И ещё раз.
Женщина сделала оборот уже увереннее.
- И в другую сторону.
Опять потеря равновесия и отчаянные усилия Рустама.
На них уже обратили внимание. Цветкова и Путро смотрели во все глаза, и ещё какой-то мужчина за вторым от входа столиком.
- Здорово, только это надо делать на трезвую голову, – запыхалась Венера.
Танец закончился. Не зная, куда вести даму, как положено по танцевальному этикету, Рустам вытянулся и кивнул головой – благодарность за танец. Венера неумело присела.
Вернулся за свой столик, а женщина проследовала к тому мужчине, который о них глаза обмозолил.
- Да ты, оказывается, танцор, – с лёгкой ревностью произнесла Марина.
- Да, победитель международных соревнований. – Стерхов потянулся губами к её щеке. Марина великодушно разрешила.
- А меня так не кружил.
- Хочешь?
- Хочу.
- Ты для этого ещё мало выпила.
- А эта женщина много выпила?
- Достаточно.
- Тогда наливай.
Бутылка шампанского уже стояла пустая. Рустам разлил по бокалам вино. Звякнули, выпили. Инна всё смотрела куда-то в сторону, кого-то искала. Потом повернулась к Стерхову.
- Ну развлекай нас, Рустамчик.
- Развлечь, говорите, – Рустам обвёл глазами зал. – Сейчас.
 За одним из столиков он, ещё танцуя, заметил, что пели, аккомпанируя на гитаре. Сейчас гитара стояла там без дела. Встал, подошёл к компании. Поздоровался.
- Ребята, одолжите гитару на полчасика. Дамы мои скучают, просят развеселить.
Он указал на Цветкову и Путро. Дамы скучали.
- Держи, – огромный мужик, видимо хозяин инструмента, передал ему гитару в волосатом кулаке. – Смотри: унесёшь - земля круглая, – побуравил он Стерхова пьяными глазами.
- Не беспокойся, земляк, через полчаса принесу в целости.
Рустам вернулся к своему столику.
- О, да ты ещё и певец, – Марина заинтересовалась.
Инна продолжала кого-то высматривать.
- Ну что, подпевать будете?
- Подпивать будем, – сострила Инна. – А репертуар какой?
Рустам осваивал гитару со школьных лет, как и большинство его друзей - самостоятельно. Довольно неплохо умел он исполнять некоторые популярные песни. Часто аккомпанировал и пел с разного рода кампаниями у костров, на школьных огоньках, на студенческих пьянках и лупоглазым девицам. Сам любил тихие мелодичные песни Окуджавы, Машины Времени, Воскресенья. Но знал, что сейчас лучше всего начать с чего-то задушевного, но не очень печального. Начал с «Извозчика» Розенбаума.

День такой хороший,
И старушки крошат
Хлебный мякиш сизым голубям…

Любой маёвец, или пищевичка при маёвце, сразу подхватили бы. Эти молчали. Не знали слов. Хотя, вроде, нравилось. Отработал «Извозчика», начал «Заходите к нам на огонёк». Тут, вроде, стали немного подпевать. Закончил. Разлил ещё вина. Выпили. И только приготовился исполнить «Гоп стоп» того же Баума, как подошла опять Венера.
- Девочки, я украду вашего парня.
Ну что ты будешь делать! Девочки отдали его опять.
- Не надо меня крутить, – начала Венера, повиснув на шее у Стерхова. – Ты мне лучше скажи, я тебе нравлюсь?
Она была уже совсем пьяная, и Рустаму вспомнилась сцена из «Семнадцати мгновений весны».
- Очень, - не стал он раздражать даму.
- А мой говорит, что я старая стала и толстая.
- Нет, ну что Вы, нет.
Живот женщины тёрся о его лобок.
- Давай поцелуемся.
Это уже совсем ни к чему. Рустам был не настолько пьян, чтобы валить женщину на глазах её мужа и своей новой подруги. Эту мысль в более вежливой форме он ей и высказал.
- А они вон тоже… – язвительно заметила Венера.
Действительно, её муж, не будь дураком, танцевал уже с Мариной.
- Раз такое дело, давайте целоваться. Только не здесь, – нашёлся Рустам. А лучше приходите завтра в семь вечера на Пушкинскую площадь, к памятнику. Я Вас там буду ждать.
Венера вскинула на него глаза, пытаясь понять, шутит он или нет.
- А если приду?
На несколько секунд Стерхов и сам задумался, а не закрутить ли? Но потом представил, что назавтра, протрезвев, она или забудет всё, или не решится. Да и ему зачем это надо, когда начинается новый роман, и вроде хорошо начинается. Мелькнула мысль: а не приколоться ли, назначив свидание. А самому не придти. Но не стал этого делать. Ответил так.
- Приходите, конечно. Я буду ждать. Пароль – три зелёных свистка.
Зависнув на пять секунд, женщина наконец сообразила:
- А ты стервец.
Она сделала несколько пьяных движений головой.
К счастью музыка закончилась, и Рустам поспешил отвести Венеру к её столику и усадить. На обратном пути пересёкся глазами с мужем.
А пока танцевали, волосатый мужик забрал свою гитару.
- Ну что, ещё бутылочку шампанского, и домой?

 ЁЁЁЁ

Проводили Путро до Ярославского вокзала и посадили в электричку. А Марину Рустам уговорил - к нему в общежитие. Доехали до «Войковской», там пешком до общаги - двадцать минут. Шли по трамвайному мосту, часто останавливались и целовались. Вечер был – ну что за прелесть! Полная луна, лёгкий – лёгкий ветерок, наполненный ароматами невидимых цветов. Звуки медленно плыли в тягучем воздухе. Светящийся трамвай - родная шестёрка - догнал их на мосту, и надо же, остановился на спуске, чтобы забрать их, хотя остановки там не было. Как романтично!
Стерхов был уверен, что комната его свободна. Кефир с Левчуком должны были уехать домой в Дубну, так как суббота. За то, как провести на ночь в общежитие подругу, Стерхов почти не волновался.
Ещё год назад сделать это было трудно. Два года назад об этом нельзя было и подумать. Через вахту чужой мог пройти, только оставив свой паспорт. В помощь строгой вахтёрше каждый вечер дежурила пара студентов от военной кафедры, что-то типа народных дружинников. Тогда ещё можно было заставить народ выполнять общественные поручения. У каждого общежитийца – пропуск. И не прокрадёшься без него. Порядок бдели строго. Но буквально на глазах этот порядок сперва ослаб – исчезли студенты. Затем ещё просел - были забыты пропуска, вахтёрши стали не такими требовательными. А потом окончательно рухнул: перестали спрашивать кто, куда и зачем идёт. А часто на вахте и вообще никого не было. Свои и чужие, с девочками и без, пьяные и очень пьяные теперь спокойно барражировали по общежитию. Это заканчивала своё позорное шествие по стране перестройка. Признаки разложения общества стали заметны уже явно, в том числе и в их общежитии.
Но в тот момент Рустаму это было на руку. Вахтерша была на месте, но с ней Рустам имел хорошие отношения, поскольку работал дворником, а она любила таких положительных мальчиков, которые без дела не болтаются.
- Здравствуйте, Зинаида Степановна! – вежливо поздоровался Рустам, расплывшись в улыбке.
- Здравствуй, Рустам, – добродушно кивнула бабка, и больше – ни слова. Только глаза прищурила.
Поднялись на третий этаж. Марина с интересом осматривалась.
- Страшненько тут у вас.
- Да, ремонт не делали лет двадцать.
Рустам стал открывать ключом дверь, а она открыта. Что за дела? Батюшки! И Левчук здесь, и Крутов здесь, и даже Димыч Погорелов. Сидят, пьют чай с батоном. Как всегда, интересно беседуют.
- Привет, светлая компания!
Стерхов прошёлся по рукам. На Крутове задержался.
- А Вы почему здесь, молодой человек?
- Да я уж сегодня два раза рассказывал, – кисло ответил тот, – тебе не буду.
Так, у Серёги ещё одна холостая ходка.
- Как дела? Тебя что, выгнали? – это Погорелову.
- Да нет, моя на практику уехала, а с матерью её я не хочу один оставаться. Перекантуюсь, пока не вернётся.
- Ясно. А это Марина, познакомьтесь, – Цветкова как скромная стояла в двери. – Мариша, это Дима, это Женя, а это Крутов.
Рустам погладил Серёгу по ёжику.
- Очень приятно, – стандартная фраза.
- И нам тоже очень, очень приятно. Очень - с, – Левчук привстал и длинно вытянул шею.
Марина улыбнулась, но не смутилась. Рустам пододвинул ей единственный свободный стул, сам сел на кровать.
- Так, значит, вы здесь обжираетесь?
На столе неаккуратной россыпью - только хлебные крошки. Стерхов нагло отломил большую часть куска, зажатого в руке Левчука, и отправил в рот.
- Ты, Руст! – возмутился Женька.
- Ничего не знаю, пользуетесь моим кофейником, платите дань.
Потянулся к куску Крутова. Тот проворно отдёрнул руку. Тогда Рустам взял его стакан и отпил половину чая.
- О, да у вас и чай с сахаром. Жируете.
- У вас всегда такой богатый стол? – полюбопытствовала Марина.
- Нет, обычно ещё богаче. Ха – ха – ха, – заржали парни.
- Кушать хочешь, маленький? – догадался Стерхов.
- Не отказалась бы, – Цветкова с сомнением окинула взглядом совершенно пустой стол.
- Тогда я сейчас свожу тебя в прелестное заведение. Пошли.
Они поднялись и вышли из комнаты.
- Мы куда?
- В буфет. Женский туалет, кстати, этажом ниже, в конце коридора. Иди, если хочешь, я тебя буду ждать на первом этаже, – не дожидаясь вопроса, проявил заботу Рустам.
Марина ушла, а Стерхов метнулся назад в комнату.
- Мужики, ну что вы насыпались сегодня ни с того, ни с сего!?
- Да мы уже обсуждаем, куда переселяться.
- Во, Диман, Женька, будьте людьми. Серёга, у тебя в комнате, по-моему, одно место свободно. Козлов, вроде, хотел к своей мадам сегодня идти? Дим, давай туда. Женёк, а ты попробуй в триста двадцать шестую. Хочешь, я схожу, договорюсь?
- Да ладно, вали отсюда, сам найду, куда приткнуться. Вообще-то, навешать бы тебе хорошенько, - Левчук поднёс кулак к носу Рустама. – Сволочь ты.
Нервничал Женька, злился на Стерхова за Татьяну. Была она его первой женщиной, а Рустам так нагло отбил её с полпинка. А ведь для него она – одна из многих. Вот сегодня - наглядный пример - привёл новую. Но Левчук не злой и не агрессивный совершенно. И со Стерховым их связывала трёхлетняя дружба и симпатия. Переживал внутри.
До Рустама дошёл порыв друга, когда он уже спускался по лестнице. Но не виноват он был в данном случае. Вернее, виноват в том, что не погнал Татьяну, саму залёгшую к нему в постель. Но пальцем ведь не пошевельнул, чтобы её туда затащить. Прости, Женёк, но на таких женщин не надо западать.
Марина уже ждала его внизу. Прошли мимо вахты в другое крыло общежития, в буфет. По дороге Стерхов показал девушке, где душ.
На деревянных дверях буфета красовалось объявление:
«Требуются помощники буфетчика. Смены: с 7.00 до11.00, с 17.00 до 21.00. Оплата посменно». Слово «посменно» было аккуратно исправлено на «посмертно», что, в общем-то, имело под собой основания, поскольку работа была связана с голодными студентами. В буфете ждал сюрприз. За стойкой стоял новый буфетчик – мужчина среднего возраста. И довольно энергичный. Ура! Неужели нет больше Милены?
Милена - старая буфетчица - до ужаса обрыдла всей общаге. Была она в прошлом якобы актриса, теперь на пенсии. Возможно, отсюда её утончённая истерично-неврастеничная натура. Готовила плохо. Коронное блюдо – шайба с жиром, так прозвали студенты жареную колбасу в исполнении Милены. Обслуживала ещё хуже, а главное - очень медленно. По полчаса могла стоять и болтать с кем-нибудь, когда томилась и нервничала очередь. Но стоило проявить недовольство – и ты ей вечный враг. Всё, можешь больше не приходить, будет тебя игнорировать. Закажешь яичницу и умрёшь от голода в ожидании. Зато если кто подлизался к ней, сделал один – два комплимента, допустим, по поводу её артистизма при нарезании хлеба, - всю жизнь будет проходить без очереди. Правда, плата – каждый раз обязательное сюсюканье с этой старой коровой.
Поэтому так обрадовался Рустам новому буфетчику. Чистый белый халат, вместо счёт – калькулятор. Очередь двигал быстро.
- Тебе чего взять?
Марина обвела глазами стойку. В наличии были нехитрые закуски: яйцо под майонезом, бутерброды с сыром и колбасой. Выпечка: пирожки с мясом, марципаны, ватрушки, сочники. Напитки: чай, кофе, сок яблочный, сок томатный. Из горячего предлагались яичница и сосиски с горошком. Шайб с жиром не было. Взяли сосиски, по яйцу с майонезом, сок. Рустам взял ещё сочник.
Поев, вернулись. В комнате Женька собирал постель для перехода к соседям. Остальные уже ретировались.
- Я в душ схожу, есть у тебя полотенце? – Марина быстро осваивалась, не стесняясь Левчука.
У Рустама было даже чистое полотенце.
- Может быть пойти у кого-нибудь из девчонок халат взять?
- Ты такой заботливый, котик. Возьми, если можешь.
Рустам вышел из комнаты, потоптался минут пять на лестничной площадке. Затем вошёл обратно, быстро и бесшумно залез в шифоньер. Марина в это время беседовала о чём-то с Левчуком. Шифоньер, стоящий дверями к входу и расширенный по бокам полками и антресолями, сколоченными в своё время самими ребятами, отделял основную часть комнаты от входа, образуя что-то вроде прихожей. Из комнаты не было видно, как Рустам залез на свою полку и извлёк оттуда пакет, в котором хранились халат и тапочки Татьяны. Ими она пользовалась, когда приезжала. Вытащив из пакета, Стерхов протянул вещи Марине. Левчук удивлённо вскинул брови – не ожидал, что Рустам так быстро договорится с кем-то насчёт халата. Он и понятия не имел, что его бывшая подруга живёт здесь по выходным. Однако пора было Женьке уходить: Марина вот-вот начнёт переодеваться. Без комплексов девушка.
- Прокуренный, – констатировала Марина насчёт халата, но без претензий.
Левчук вышел. Девушка расстегнула босоножки, сидя на краю кровати, стянула с себя майку, привстала - брюки. Стерхов смотрел, как она раздевается, и дыхание его учащалось. Повернувшись к нему спиной, Марина стала вешать вещи на спинку стула. Он пододвинул ногой другой стул, присел на него и с придыханием стал целовать её спину пониже лопаток, и ещё ниже, где уже начинались мягкие формы округлостей. Прислонился к ним щекой, нежно обнял. Марину окатило сладкое чувство неги. Она выпрямилась и закрыла глаза. Смаковала момент. Красивые ладони с длинными ухоженными ногтями упали на руки Рустама, обвивающие её бёдра. Так бы вечно стояла, и ничего от жизни больше не надо.
Всё испортил Погорелов. Без стука - в свою же ведь комнату - зашёл за зубной щёткой и полотенцем. Накинув быстро халат, Марина ушла.
- Мойся подольше, – успел выкрикнуть ей вслед Рустам. – Я тоже в душ пойду, чтобы не пришла раньше.

 ЁЁЁЁ

В ту ночь троим не спалось. Только Гай Подольян дрых, как всегда, беспокойным сном лунатика.
В жизнь Димы Погорелова ворвалась опять тревога, и мерзкие черви сомнений зашевелились в ранимой душе. Последнее время благодаря Ане он почувствовал себя намного увереннее и комфортнее. Четыре последних месяца, с тех пор, как бросил опостылевший институт и переселился к ней, вообще прожил счастливо. А теперь, когда она уехала, всё вдруг предстало в прежнем сером цвете. Как будто извлекли из него жёсткий поддерживающий стержень: обмяк и скукожился. Это было тем более неприятно и опасно, что склонен он впадать в долгие глубокие депрессии, из которых не в состоянии выбраться самостоятельно.
Какими разными бывают люди. Какой пёстрый клубок характеров мы видим в каждом большом деле, в каждом месте, где проистекает общая жизнь многих людей, соединённых чем – либо. У этого клубка цельное плотное ядро, более рыхлая, но всё же единая оболочка. И ещё всегда торчат из него кто вверх, кто вниз отдельные индивиды.
Дмитрий Погорелов торчал далеко в сторону из многоликой массы маёвских студентов, в основе своей здоровых и бодрых, средних интеллектуалов, где-то эстетов, чаще лентяев, любящих хорошую шутку, грызущих по мере сил гранит технических наук. Дмитрий Погорелов - талант. Не всем явный, пока не видный, но знающими его близко, не оспоряемый. Он поэт, бард. Он сплетает свои стихи со своими же мелодиями и поёт их. Приехал Дима когда-то из провинциальной Костромы и поступил в Московский Авиационный, сам толком не зная, почему именно сюда. Тогда ещё так выпукло не обозначился его бардовский талант. А если бы и обозначился, что с того? Куда поступать с ним? Никто бы и не подсказал.
Это теперь он, повзрослевший, потративший напрасно пять ценнейших лет, созрел наконец до этого решения: бросать авиационный, и поступать в литературный. Ну какой он инженер? От одного слова этого тошнит. И никогда он не мог две аккуратных линии на ватмане провести толщиной в один миллиметр, как, видите ли, требует ГОСТ. Не лезут ему в голову эти дурацкие формулы, эти станки и металлы.
Зато лезут из головы прекрасные стихи и песни, которые год от года всё лучше. И уже он становится потихоньку известен в бардовских кругах, уже даёт концерты. На последний маёвский конкурс КСП его пригласили как почётного гостя. Записывался на главной студии каэспэшников Москвы. Всё больше затягивает его жизнь артиста. И как она ему нравится. Встречи с такими же, как он, людьми искусства: бардами, поэтами, художниками. Тусовки на квартирах, концерты в маленьких залах. Постоянно вовлекают его в разные интересные события. То на ипподром затянут, то в яхтклуб. В Питер ездили, в Кижи.
Всё больше мешал Авиационный. С одной стороны, потрачено уже пять лет на него, до получения высшего образования осталось полтора года. Лишний год взялся оттого, что на четвёртом курсе впал в депрессию из-за одной девчонки. Да так, что перестал учиться, ходить в институт и вообще вставать с кровати. Только в столовую пацаны чуть не на руках выносили, вообще двигаться не хотелось. Потом Стерхов его матери телеграммой сообщил, она приехала и забрала сына в Кострому. Там в психушке пришлось два месяца лечиться. Сессию пропустил, и пришлось взять академический отпуск. С другой же стороны, зачем тратить ещё эти полтора года, когда уже точно знает, что не будет работать по этой специальности и дня? Аня это решение поддержала.
Анюта, которая появилась в его жизни полгода назад, сразу стала ему советчиком и опорой. И сейчас он обдумывал, не стала ли она его музой. Вообще, это была неожиданная удача в его жизни. Некрасивый, непрезентабельный, маленького роста, рыжий Дима Погорелов никогда не имел успеха у девушек. Да и сам, если влюблялся, сильно потом страдал, как в упомянутой истории. Одет был всегда в одно и кое-как: мешковатые штаны, грязный серый свитер. Зимой носил чёрную искусственную шубу тоже грязную и клочковатую. На ногах имел такого же вида кроссовки, или сапоги – дутики. Уныловато-грустное выражение лица, крючковатый нос, глаза на выкате, над ними худосочные рыжие ресницы. Когда о чём-то задумывался, непроизвольно начинал ковырять в носу.
Но вот выпало счастье и ему. Полюбила ли его Аня за талант, за тонкую и хрупкую, как осенний лист, душу, или просто пожалела - не было между ними такого объяснения. Но сразу после того концерта в Строгановском училище, где их познакомили, взяла она его под своё тёплое женственное крыло, такого неприкаянного. А он приник к ней всё равно, что к матери. Студентка третьего курса Строгановки училась она на реставратора. Хорошо рисовала. Многие из её работ Диме нравились. Живо интересовалась творческими людьми, ходила постоянно на концерты, творческие встречи и вечера. Нельзя было назвать её красавицей, да и фигурой полноватая и несколько несуразная. Носила поэтому балахонистые платья и накидки. Зато интеллигентная, начитанная, хороший собеседник. При этом энергичная. И вообще, приятная. Даже жлоб Стерхов одобрил.
В судьбе Димы Аня сразу стала принимать живое участие. Во-первых, перетянула его жить к себе домой. На счастье Погорелова оказалось, что живут Аня с матерью вдвоём в трёхкомнатной квартире. Мать, хоть и не особо радовалась, но, похоже, и не возражала: Аня в семье доминировала. Когда Дима поселился в их квартире, не было у них с Анютой ещё интимной близости. Она просто предложила ему жильё, видя какие невыносимые для него условия в маёвском общежитии. Затем стала помогать с организацией концертов. Подключала своих друзей, знакомых, знакомых знакомых, которых у неё оказалось в большом количестве. Поддержала его решение оставить авиацию и пойти по предначертанному свыше жизненному пути. Ну и наконец поработала над внешним видом своего друга. Как-то, после месячного отсутствия, появился Погорелов в чистых наглаженных брюках, в новой кожаной куртке (где взял?). На лице медной чеканкой красовалась мужественная бородка. Парни офигели. Водили Диму по комнатам показывать. А ему было приятно.
Приведя своего избранника в относительный порядок, Аня, легла с ним в постель. После двух месяцев проживания в одной квартире. А он только – только успел к этому морально подготовиться.
Но теперь Анюта уехала на практику в Ярославль: реставрировать там какие-то фрески в древних церквях. Дима решил с её матерью один не оставаться, хотя Аня уговаривала. Как-то неловко. Проводив её и посадив на поезд, приехал в общагу, откуда он не был изгнан, так как не был всё ещё официально исключён из института. Пока общался с парнями за жизнь, мысли не так лезли в голову. А когда выключили свет, и темнота погрузила его в одиночество, стал давить пресс сомнений.
Ну хорошо, бросил он Авиационный. Но теперь же поступать в Литературный. Через месяц экзамены, к которым он готовится спустя рукава. Поступит, нет ли? А если поступит - вновь пять лет студенческую лямку тянуть? И потом кем он станет? Поэтом? Выдадут диплом, а в нём: получил квалификацию - поэт. Специальность номер такая-то. Смешно. А жить на что? Сейчас-то мать помогает. Но она ещё не знает, что он МАИ бросил. Он ей специально не сообщает, пока в Литературный не поступил. Но как узнает, что скажет? И как он сможет ещё пять лет на шее у неё сидеть? Тем более что у него, как будто, уже семья. Значит выход один – работать. Вон и Стерхов, и Крутов работают же. А если учиться и работать, то на главное – на творчество - время где взять? Зарабатывать выступлениями? Фигушки ими заработаешь. Он концертах в десяти уже участвовал, два сольных дал. Но все они были бесплатные, для удовлетворения творческого «я». И аудиторию сам себе собирал, с помощью друзей. Нужно сначала имя сделать, чтобы этим жить.
И хотя цель именно такая, достижима ли она? Его песни не для массовой аудитории. Не для этого быдла, что хавает Ласковый Май да Мираж. Им богема больше интересуется. Что уж тут поделаешь, не получается у него писать для среднестатистического слушателя. Вернее, получается (есть у него, к примеру, песенка «Золотая молодёжь»), но противно. Вот даже и здесь, в маёвской общаге, где уровень интеллектуального и эстетического народа развития повыше, чем во многих других местах, его ведь не так часто просят спеть. А если и просят, то какого-нибудь Розенбаума, или Макаревича. Только Стерхов, хоть и жлоб, в полной мере ценит его талант, потому что сам не без способностей и пытается песни писать. Наполненный этими тяжёлыми мыслями, Погорелов не мог уснуть.
Крутов не спал потому, что выспался днём, перед тем, как поехал со Стерховым в Кооперативный. Он лежал с открытыми глазами, а в голову лезли мысли о том, что и сегодня ему обломилось. Приехал, а его никто не ждал, дверь закрыта, никого нет. Или потому, что опоздал? Или вообще, адрес не тот дали? Сколько же ещё нужно приложить усилий, чтобы трахнуть кого-нибудь?
Артур Зимородок только что явился с очередной весёлой гулянки. Пока шёл, наслаждался тёплым летним вечером, чудесными запахами, испускаемыми в темноте какими-то цветущими кустами. На каждом углу - целующиеся парочки, а при подходе к студгородку МАИ – их вдвое больше. Он был ещё слишком возбуждён, чтобы сразу уснуть. Да и встал сегодня поздно.
Из-за гипсо-картонной стены, не слишком хорошо скрывающей звуки, доносились аханья и стоны. Потом низкое мужское бубнение и раскованный девичий смех. Потом – опять стоны.
- Когда уже они угомонятся? – не выдержал Погорелов.
- Я время засёк. Час двадцать он её уже молотит, – с одобрением ответил Зимородок.
- На его месте сейчас должен быть я. Стерхов, гад, у меня её отбил. Зря я его с собой взял, – подключился Крутов, критикуя друга в шутку.
- Он и у Женьки подругу отбил. Свинья!
Погорелов Стерхова недолюбливал. Считал его высокомерным и эгоистичным. К тому же, почти все три года проживания в одной комнате, Рустам бесконечно придирался к Диме за что, якобы, безалаберный, что в комнате от него беспорядок, а убираться его не заставишь. И часто скандалили они из-за форточки, или окна, которые Стерхов всё время открывал, чтобы комната проветривалась. А Дима не терпел, когда откуда-нибудь поддувало.
- Да ладно, эта Татьяна – такая б-ща, – заступился за Рустама Серёга. – Она сама его грязно домогалась. Я свидетелем был.
- А эта – тоже такая?
- Эта - нет. Рустам её во вторую ночь только совратил.
- Надо же, стойкая, – съязвил Дима. – Я вон свою три месяца обхаживал, – вздумал он похвастаться.
- Ну, это тебе баранка, – усмехнулся в темноте Зимородок. Рустамка молодец, времени зря не теряет. И вы не теряйте, парни. Может так случиться, что завтра вас уже не будет в живых.
- Сплюнь, Артур, – Крутов звонко сплюнул в темноте и три раза постучал по столу.
«Ничего себе, весельчак мысли выдаёт», - подумал Погорелов. Он не знал толком об Артуре, так как появился Зимородок в общежитии незадолго до того, как Дима съехал.
Артур имел право сказать такое в этой волшебной благоухающей ночи. В свои двадцать два он имел страшный опыт хождения под смертью. Отслужил почти два года в Афгане, под Гератом, в 12-м гвардейском полку. 22 месяца на войне. Боевых операций десятки прошёл. Попадал в засады, под миномётные обстрелы духов и под артиллерийские обстрелы своих. В одном бою был контужен, в другом ранен, не считая царапин. За участие в захвате крупного душманского каравана с оружием, медикаментами и наркотиками, шедшего в Герат из Ирана, был награждён Орденом Красной Звезды.
И как часто лезла в голову ему эта мысль. Выстукивала поверх головы автоматными очередями, скрипела песком на зубах, когда лежал с АКСом, вжавшись в афганские скалы. Обсуждалась за чарсом (гашиш) и брагой с пацанами. Что вот они тут могут погибнуть в любой момент, а что они видели в этой жизни, что знают? Хорошо, если кто хоть пробовал женщину. А многие и девчонку-то за руку не держали. Кто-то за пределы деревни своей почти не выезжал. Погибнешь – и прервётся живая нить, что тянется от прадеда, деда твоего и отца - к тебе. Вместо будущего, вместо потомков – пустота. Иной раз в такие моменты так хотелось сына своего, в будущем рождённого, на руках подержать. И от осознания того, что может и не доведется, плакал даже.
Поэтому клятву дал себе: если живой останется, каким бы ни вернулся с этой войны калекой, жить на полную катушку. Ни одной юбки не пропустить. Получить высшее образование и непременно в Москве, в одном из лучших ВУЗов, по какой-нибудь интересной специальности. Увидеть всё, что есть интересного в столице, но не только в ней. Много путешествовать, достигая самых окраин. Заниматься спортом.
Жениться лет в двадцать шесть - семь на самой красивой девушке, и любить её до беспамятства. И ребятишек чтобы у них было не меньше четырёх. Само собой – карьеру сделать прочную. Заниматься в жизни делом, чтоб нравилось. И никогда, никогда не позволять себе унывать, или там срываться, впадать депрессию. И друзей чтоб побольше.
Надо сказать, пункты своей программы Артур выполнял последовательно. Тем более, что судьба пощадила. Вернулся не калекой, а вполне здоровым мужчиной. Только левая рука в локте, куда пуля попала, не до конца сгибалась, да головные боли иногда мучили. Но это - ерунда. Начал со слабого пола. Благо, внешность и весёлый характер позволяли без труда завоёвывать женские сердца. Со вторым пунктом было сложнее. Выбрал направление – космонавтика, и институт, где по нему готовят – Московский Авиационный. Но, поскольку, в школе был нерадивым учеником, да и армия выветрила остатки знаний, с первого раза не поступил. Но записался на подготовительные курсы. Как афганцу пошли ему на встречу и поселили в общежитие. Теперь курсы закончились, через месяц экзамены. Конечно сдаст и поступит.
Но за учёбой про другие пункты не забывал. От Стерхова узнал, что не так далеко, в Тушино есть не то ипподром, не то конная секция, и что можно за небольшую плату кататься там на лошадях. Стал ходить. Понравилось, пристрастился. Музеи многие посетил уже, концерты разные.
Труднее всего было не вспоминать о том, что было в Афгане. Всплывали в памяти постоянно самые чёрные моменты. Мучили по ночам кошмары. Горящие трупы солдат среди развороченных «Уралов». Друг его – азербайджанец Вагиф Гусейнов без лица, но ещё живой. Засады, в которые несколько раз попадал, когда со всех сторон лупили по ним духи. И леденящий страх в моменты затишья перед атакой.
Здесь, на гражданке полно идиотов, которые часто пристают с расспросами: что там, да как было, расскажи. Сколько духов замочил? Одна преподавательница в Москве уже, в институте учудила. Артур тогда на первое занятие костюм одел, а на пиджаке - орденская планка. Она увидела, и ехидным таким голосом спрашивает:
- Что это у Вас?
- Награда, – отвечает Артур.
- Медаль «За спасение утопающих»?
- Нет, Орден Красной Звезды.
Замялась немного.
- В Афганистане служили?
- Да.
Потом, после занятий подсела к нему, и говорит:
- Вы не расскажете, как там всё было? Мне это интересно.
Толи бестактность свою хотела загладить, толи познакомиться поближе. Фигуристая такая женщина лет сорока. А он не любил лишний раз вспоминать, тем более рассказывать. Поэтому ответил:
- Извините, мне надо идти заниматься. Вы столько заданий дали, боюсь не успеть.
Она, кажется, обиделась, глупая баба.
 А ещё часто он слышал разное обидное про афганцев. Что мол, непонятно кого защищали они в той войне. Только зря страну в крови утопили. Он и сам знал, что зря, и это было всего больней. Они-то - простые солдаты - не виноваты ведь. Они такие же жертвы, как жители этой несчастной страны. Но кому об этом кричать? Кто хочет об этом слышать?
А недавно вообще потрясло его выступление академика Сахарова на съезде народных депутатов. В растормошённой за последние годы стране этот съезд вызывал огромный интерес у народа. У студентов, как наиболее активной его части – тем более. В триста шестнадцатой был чёрно-белый телевизор, ребята в прокате взяли. Так полная комната к ним набивалась посмотреть очередное заседание. В это время как раз сессия шла, каждая минута для студентов не то, что золотая – платиновая. Но бросали всё, когда это сборище начинали показывать.
В тот раз и Артур пришёл взглянуть, что это за съезд такой, что все на него сбегаются. Огромный зал в телевизоре, полно народа. Оператор, как всегда, выхватывает мужиков да тёток в экзотических национальных головных уборах. Все возбуждённые, суетятся, рвутся к микрофону. Довольный Горбачёв распоряжается: кому слово дать, кому не дать. Взбирается на трибуну этот старый пень Сахаров и начинает гнать байду про преступное нахождение оккупационных советских войск в Афганистане. У Артура рот открылся: такое звучит с правительственной трибуны!? А тот дальше: что якобы, советские лётчики в Афганистане расстреливали своих солдат, попавших в окружение, чтобы те не могли сдаться в плен. Зимородок сидел и не знал, что делать. Тут зал стал хлопать, чтобы не дать Сахарову говорить. Горбачёв встрял, что-то лопочет.
Встал Артур, вышел из комнаты. Заметался по коридору. Бешенство овладело им, душило. Лётчики ему несколько раз в Афгане жизнь спасали – эвакуировали на вертушках из окружений, рискуя собой. Был бы АКС, пошёл бы туда, где заседают эти депутаты хреновы, и всадил в этого академика весь рожок. А в кровавой духоте, которая прихлынула к голове, к лицу, тоненьким пунктиром мозг сигналы посылал: «Нельзя! Возьми себя в руки. Успокойся. Сколько ребят – афганцев себя погубили, давая волю таким эмоциям. Не срывайся».
Зашёл к себе в комнату и изо всех сил саданул кулаком в стену. Гипс стены промялся, а из лопнувшей на суставах кожи кровь закапала на пол. Гай со страха от стола, где спокойно сидел, занимался, аж к дверям отскочил. Два дня ещё потом успокоиться не мог: ходил, желваками играл. И страшно чарса хотелось курнуть, чего он боялся больше всего.
Очень трудно было это желание побороть. За два почти года употребления этого зелья наркоманом стал. В этом он отчёт себе отдавал. В отличие от многих товарищей, которые, вернувшись в Союз, стали рыскать в поисках наркотиков, чем можно чарс заменить, он твёрдо решил с этим делом напрочь завязать. Ещё в Афгане увидел, как ломаются парни. Когда тот караван захватили, за который ему орден дали, там чего только не было. В том числе лекарства всякие. А среди них - целлофановые пакетики с белым порошком. Пока офицеры сообразили, что к чему, солдаты успели несколько пакетов заныкать. А это опиум был, как потом поняли. Ну и разошёлся он по роте. Стали им косяки забивать. А был ещё у них чилим. Парнишка один - токарь из ремроты выточил на станке. Лаком покрыли - лучше, чем настоящий. Вот особый шик был из него курнуть. Артур попробовал пару раз. Уносит классно, конечно. Расслабон такой, эйфория. И чувство единства, когда в компании куришь. И ничего не страшно.
Но потом как будто что-то переключилось в нём. Понял, что если так дальше пойдёт – снаркоманится конкретно. Опиум больше не курил. Чарс, чтобы не выглядеть белой вороной, покуривал до конца службы. Но слово себе дал, что когда в Союз вернётся, будет себя в железе держать, никогда не станет этим заниматься. А те, кто на опий подсел, когда кончились эти пакеты, очень хреново себя чувствовали. На все операции рвались в надежде ещё раз такой караван накрыть.
А сейчас лежал Артур спокойный и счастливый. Всё у него складывалось хорошо. С войны вернулся живой. В институт скоро поступит, будет учиться. И психику свою удавалось под контролем держать: помогало природное жизнелюбие.
В соседней комнате продолжалась оргия со звуковым сопровождением, и Дима, не выдержав, постучал в стену.
- Да – да, войдите! – прокричал из-за стены Рустам. – Погорелов, не спится тебе?
- Да ладно, не злобствуй, – голос Артура звучал в темноте спокойно. – Ты лучше скажи…
- Уууу! Задену! Отходи! – Гай вдруг вытянул руки, как будто схватившись за руль, и попытался встать с кровати.
Зимородок проворно вскочил и уложил его обратно. Погорелов засмеялся. Он был наслышан, что Гай – настоящий лунатик, но своими глазами увидел это впервые. Подольян на минуту замолк. Дима с интересом наблюдал за ним. Артур с Серёгой уже привыкли, поэтому особо внимания не обращали.
- А если его не останавливать? Уйдёт по карнизу?
- Нет, будет по комнате шарахаться. Хотя кто его знает, может когда и полезет в окно.
- А если разбудить в этот момент?
- Не помнит ничего, ложится и засыпает опять.
- Интеграл не правильный, не па – а ! Идём отсюда, – с напряжением проговорил Гай.
- Вышмат учит. И во сне учёба покоя не даёт, – пожалел Подольяна Крутов.
- Спи, Серёга! – вдруг выпалил Гай, как будто реально участвовал в разговоре.
Парни рассмеялись.
- Сам ты спи, – Крутов, свесившись с верхнего яруса, толкнул Гая в лоб.
- Разбуди его, Серый, а то так и будет болтать, – посоветовал Артур.
- А с ним иногда можно разговаривать. Прикольно получается, – решил развлечься Крутов. – Гай! Завтра экзамен по вышмату, а ты не выучил ничего, – в полный голос произнёс он.
Подольян молчал, но чувствовалось, что он напрягся. С полминуты ждали его реакции.
- Нет, сейчас не расположен к разговору.
Серёга лежал на втором этаже двухъярусной кровати, свесившись вниз. Гай жил на первом. Эту кровать они специально соорудили их двух обычных, чтобы в комнате стало больше свободной площади. Определили сперва на второй этаж Подольяна, как самого молодого. Но он два раза оттуда шарахнулся. Пришлось вверху селиться Крутову.
- А вообще, такие корки мочит. Всё выкладывает, что у него там в голове. Крутов зевнул.
За стенкой, вроде, угомонились. Стихали и голоса на улице. Летняя ночь завела колыбельную в исполнении сверчков. Сон потихоньку накатывал на Диму, и он уже сладко приник щекой к подушке.
- Ты дошутишься! – произнёс Гай с угрозой в образовавшейся тишине.

 ЁЁЁЁ

Рассыпались по кишлаку, врываясь в ветхие глиняные мазанки. Первая комната пуста. Всё перевернули.
- Если хоть один патрон найдём, стрелять на хрен всех, – орет комполка на улице.
Во второй комнате – старик. Встал и загораживает руками вход в следующую.
- Ты ещё чего тут!?
Старлей бьёт его прикладом по лицу, и старик падает на колени. Врываются. Полно женщин и детей. Старик висит на ноге у старлея. Он разворачивается и стреляет старику в голову. Женщины начинают визжать, закрыв лица руками. Старлей лупит в потолок из автомата, но визг только усиливается. Расталкивая орущую ораву, проверяют комнату.
- Ничего. В следующий.
Трое выбегают, он и Антоха остаются. Антон хватает одну из женщин, что помоложе, выволакивает в другую комнату, бросает на пол и начинает насиловать. Чтобы не сопротивлялась, бьёт три раза под дых. Артур стоит в проходе, угрожая автоматом остальным. Вдруг одна из женщин бросается на него, пытаясь пройти. У Артура в руках откуда-то появляется монтировка, и он бьёт женщину в голову острым концом. Она падает. Монтировка торчит у неё из головы. Зачем он так сделал? Можно ведь было из автомата застрелить.
Он выбегает на улицу, а там почему-то вместо своих - духи. Артур наводит на них АКС, нажимает на курок, но автомат не стреляет. Его хватают сзади, заворачивают и связывают руки и подвешивают за них на тополь. От ужаса он онемел: не сопротивляется и не кричит. Рядом также за вывернутые руки вешают Антона. Стягивают с него штаны и трусы, держат за ноги. Пацан лет четырнадцати, подбодряемый толпой духов, отрезает Антону сперва уши, потом нос, затем член с мошонкой. Кровавый фонтан хлещет у Антона между ног. Пацан подходит к Артуру. Зимородок отбивается ногами, бешено кричит и просыпается.
На улице уже светает. Будильник на столе показывает пятый час. Серёга беспокойно смотрит на него со второго этажа. Гай спит, Димы нету. Артур садится на кровати. Его колотит. Отдышавшись, он бёрёт сигареты, зажигалку и, натягивая по дороге джинсовую куртку, в трусах выходит в коридор.
В курилке сидит Погорелов с гитарой, тетрадкой и ручкой. С вопросом смотрит на Зимородка.
- Что, спать я тебе не дал?
- Да вы с Гаем напару…
- Извини, братуха, афганский синдром.
До Димы дошло.
- Спой что-нибудь … душевное, – просит Артур.
Дима отказать не может, хотя, если петь во весь голос, как он привык, проснётся весь этаж. Встаёт, закрывает дверь в курилку, снова садится и поёт одну из ранних своих песен. Не богемную, с полудетской ещё романтикой. Начинает тихим голосом.
С кем пойду я пред алтарь,
С кем напьюсь святой воды?
И кому свои труды
Дам сберечь от беды?

С кем взойду на Эверест,
С кем замёрзну в ледниках,
Но в мозолистых руках
Донесу тяжёлый крест?

Дальше – громче:

С кем взойду на эшафот,
Опираясь на плечо,
И целуя горячо
Перед смертью тёплый рот?

С кем напьюсь и с кем спою
Песню странную свою?
Ведь без песни мне не жить,
А без друга мне не спеть.

Последние два куплета – в полный голос, иначе песня не прозвучит.

Кто ты друг мой, или враг?
Выходи из-за угла,
Из-за пышного стола
Разодетый в модный фрак.

Выходи, да расскажи,
С кем идёшь, и что несёшь,
Что нашёл, и что поешь,
И в какую веришь жизнь?

Зимородку песня нравится. Заслушавшись, он забывает на минуту про свой страшный сон.
- Сам сочинил? – спрашивает Диму, когда тот заканчивает.
- Сам, – ухмыляется Погорелов несколько свысока.
- Классно. Давай ещё что-нибудь.
И зачем-то Дима, чтобы попасть в тему, которая мучает Артура (хотел угодить?) поёт:

Тир. Прищур. Прицел. Мишень.
В парке – медленный «Мишел».
Выстрел! Холод. Тишина.
Словно вновь пришла война.

Дальше громко, забыв про ночь :

И печальный Левитан
Объявил начало бед,
И спускается туман,
И на фронт уходит дед.

Опять тихим голосом.

Заяц, дёрнувшись, упал.
Похвалил меня сосед.
Выстрел грянул и пропал,
А в душе – кровавый след.

И снова во весь голос:

Глохну я от тишины.
Тишина – начало бед.
Страх вины и мрак войны!
Остальное – блажь и бред.

Зимородок, сидевший, обхватив склонённую голову, бросает вдруг руку на струны диминой гитары.
- Не надо, брат! Не пой больше!