Ампутация души ч. 3

АМПУТАЦИЯ ДУШИ
роман
Часть третья
Глава I
В ЛОГОВЕ БОГЕМЫ
 Очнулся Деснин ночью. Темнота. Ни зги не видно. На какое-то мгновение луна выглянула из-за туч. Осмотревшись, Деснин понял, что лежит на каком-то неведомом перекрестке. Он поднялся на ноги и никак не мог решить, в какую сторону идти. И надо ли вообще идти. Левое плечо жутко саднило. Деснин пощупал пальцем. Крови было мало, да и рана – явно не пулевая. Скорее всего, Аббат засадил в него капсулу с какой-то гадостью. "Легко отделался, - думал Деснин, вспоминая речь Аббата. – А ведь он и впрямь того. Неужто все это возможно?" Деснин чувствовал, что Аббат снова использует его. Но как? И зачем? Мысли буквально скрипели в воспалённом мозгу. "Хм, вендетта, - усмехнулся про себя Деснин. - Что это за вендетта, когда я ничего не знаю. А если и узнаю, тогда что?"
- Тогда прости, - послышался сзади знакомый голос. Деснин резко обернулся. Перед ним, излучая какой-то странный, неестественный свет, стоял… Никодим.
- Веришь ли ты мне? Веруешь ли ты вообще? – грозно спросил светящийся старец.
- Верил, веровал, а теперь и не знаю… Насмотрелся, - отвечал Деснин.
- Плохо, Коля, плохо. Первое, что скажу тебе: Самое страшное – обрести веру, а потом потерять. Настоящая любовь может породить страшную ненависть, а настоящая вера – страшное безверие. И второе скажу тебе: Не только сатана, но и Бог – также искуситель. Он испытывает человека, чтобы открыть сокровенную сущность его сердца. Никто не достигнет царствия небесного, кто не прошел через искушения. Сам Христос искушался дьяволом. Тебя же лишь мир искушает. А вот третье, что скажу тебе: Однажды ты простил себе – прости и другому, тому, кто меня убил. В смерти его не найдешь ты себе душевного спокойствия, ибо оно лишь в прощении. А убьешь, не простишь – значит, все зря.
- Не могу, я…
- А ты через не могу, ведь преодоление себя и есть главная добродетель. Кому нужна твоя месть? Мне? – Нет. Она тебе нужна, для себя убить хочешь. Но знай, что наивысшее наслаждение дает не месть, а отказ от мести. Не будь побежден злом. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь, кто может и душу и тело погубить. Себя бойся.
- Но…
- Однажды ты уже ошибся, но тогда убил по незнанию, а теперь…
- Знаю, знаю, что надо простить, - перебил Деснин. – Но как сделать это?
- Простишь с Божьей помощью, - отвечал Никодим. – А Он поможет, ты только доверься ему. Главное – не вера в Бога, а вера Богу.
Видение исчезло и вновь наступила тьма. Душу терзали сомнения. “Господи! - взмолился Деснин. – Дай знак, последний знак!”.
Луна озарила перекресток. Перед Десниным было четыре дороги. Но лишь на одну из них легла тень.
Он брёл по дороге всю ночь до рассвета, не встретив ни единого огонька на пути. Голова гудела, и всякая мысль причиняла боль. Лишь с рассветом появились первые машины. К обеду автостопом с тремя пересадками Деснин добрался до Москвы. Один из водителей оказался особо сердобольным. Не вдаваясь в расспросы, помог обработать рану и даже подарил старую джинсовку.
Москва все так же неприветливо встретила чужака. Ото всех этих витрин и бандюков, иномарок и нищих, хотел Деснин побыстрее юркнуть в поезд, и туда, домой, к Юльке. Но, когда уже стоял у кассы, стал ощупывать карманы подаренной куртки – все ли преложил – и наткнулся на письмо Андрея. Хотел выбросить, но тут всплыли последние слова Аббата: "Подумай, откуда я узнал о твоем визите". А ведь он говорил этому Андрею, что ищет Мокрого. Да и Аббат намекал на одумавшегося грешника. Ерунда. Не может такого быть. Но ведь кто-то его сдал Аббату… Тем временем очередь подошла. "Ну же, - поторопила Деснина кассирша, - не задерживайте. Вам куда?" Деснин молча отошел от окошка. "Что я делаю? – думал он. – Ведь я же решил". Но словно кто-то другой толкал его в бок. Глянув на конверт, он отправился по указанному там адресу. Это оказалось совсем рядом – несколько остановок на автобусе.
Еще на вокзале к Деснину прицепилась баба, облаченная в огромную пачку сигарет, и нудно стала предлагать продукцию. Чтобы отвязаться, Деснин купил пачку сигарет и, как сотый клиент, получил в подарок фирменную майку в фирменном же пакете. Майка оказалась весьма кстати, надо было только найти место, где переодеться. Пока же, перекинув пакет через плечо, Деснин стоял в автобусной толчее и вдруг почувствовал, что по пакету будто что-то скребется. Резко обернувшись, он схватил руку с заточенной рублевой монетой. Воришка, шкет лет одиннадцати, дико вращал глазами, но закричать не смел.
- Деньги здесь, - спокойно произнес Деснин, указывая на грудной карман.
- Знаю, не тупой, - отозвался шкет, пытаясь высвободить руку. – Я тренируюсь.
- Туда захотел? – указал Деснин на свои неотросшие волосы. Взял монету и выкинул ее в открытое окно. Шкет проследил за монетой взглядом и пробормотал: "У меня еще есть". В подтвержденье этому он резко чиркнул Деснина по запястью другой заточкой. Тот ослабил хватку, шкет наконец-то вырвался и юркнул в толпу. Деснину ничего не оставалось, кроме как приложить рану к губам.
Дома Андрея он не застал, лишь с большим трудом выведал у консьержки рабочий телефон того. На том конце Андрея позвали не сразу, только когда Деснин попросил передать, что звонит он насчет Никодима, Андрей взял трубку.
- Никодим все-таки был убит, - без лишних слов перешел Деснин к делу и, так и не дождавшись ответа, предложил:
- Базар есть. Надо бы встретиться.
- У меня сейчас ни секунды. Давай часика через три в арт-клубе "Аван-ПостМ". Это прямо у "Павелецкой" – найдешь. Там вся московская богема тусуется. Скажешь, что от Андрея Леонидыча – тебя впустят без проблем. Там и подождешь, о`кей?
 С виду "АртПостМ" ничем не отличался от обыкновенного ночного клуба. Из-за дверей пробивалась громкая музыка, у входа скучал охранник, который сперва недружелюбно покосился на Деснина, но, едва услышав имя, Андрей Леонидыч, впустил в заведение. От стойки бара тут же отделился некий весьма странно одетый субъект с оранжевыми волосами и козлиной бородкой.
- Вы, ведь, от Андрея Леонидыча? – спросил субъект, подходя к Деснину. Тот кивнул. – Он просил вас занять до его прихода. Только вот имени вашего не назвал.
- Николай, - представился Деснин.
- О-очень приятно, - потряс субъект руку Деснина. – А я искусствовед, кандидат наук Феликс Ж. Можно просто Ж. Сегодня у нас очень насыщенная культурная программа: сначала выставка актуального искусства "Художник и пустота", а потом шоу трансвеститов. О, зрелище еще то. Суперперфоманс. Разве вы о нас не слышали? Да о нас весь мир узнал, когда мы устроили грандиозное шоу с рубкой икон. Впрочем, это давняя история и православная тема уже не актуальна. Мы Его зарубили, гы-гы-гы! Все это начнется минут через пятнадцать, а пока не желаете ли выпить? У нас превосходная текила, настоящая, мексиканская. С этими, знаете, червячками.
Искусствовед еще что-то рассказывал, но Деснин слушал вполуха. Он с омерзением рассматривал обещанного червяка на дне стакана. Затем залпом выпил содержимое. Ж завел разговор о вкусовых качествах текилы, но тут всех, кто находился в баре, пригласили пройти в галерею.
- Я - ведущий шоу, которое сейчас предстоит, идемте, не пожалеете, - увлек Ж Деснина за собой.
В галерее уже тусовался народ, переходя от картины к картине. Новый знакомый Деснина вскочил на небольшую импровизированную сцену в центре галереи и закричал в микрофон:
- Добрый вечер, добрый вечер, добрый вечер, дорогие друзья! И так, мы начинаем наш перфоманс! Не могу обойтись без небольшой речи. Всем известно, что все уже давно написано, жизнь бессмысленна, героев нет, мы не знаем, что с нами будет. Не так ли? Все кончилось. Бобок близок. Так давайте признаем, что мы всего лишь насекомые и, заголившись, приплясывая пойдем к обрыву!
Произнося эту речь, Ж сорвал с себя пиджак, одетый на голое тело, бросил его в толпу и подошел к краю сцены. Комично балансируя на краю импровизированной пропасти, Ж вызвал хохот и аплодисменты.
- Кругом лишь хаос, разложение и тлен, а мы лишь способствуем его распространению. Да, мы – эстетствующая падаль! Кто против?
На сцене появился некий детина, подошел к Ж и пнул его по зад так, что тот свалился со сцены и, уже лежа на полу, заканчивал свой монолог:
- И единственное, чего мы заслуживаем – хорошего пинка!
Публика одобрительно гудела. Ж не спеша поднялся и раскланялся.
- А сейчас, - вновь закричал он, - следуя нашей традиции, мы представляем самые свежие произведения наших авторов. Прошу внимания - вот они, - указал он на совершенно голую стену. Публика недовольно забурчала. Кто-то выкрикнул: "Плагиат! Это уже было!" Ж засуетился, изображая смятение, но тут к нему подошел детина, который недавно отвешивал пинка, и что-то шепнул на ухо.
- Прошу прощения, - снова закричал Ж. – картины несколько не доработаны. Не хватило самого главного – гвоздей, чтобы повесить их на стену. Но выход найден. Прошу внимания.
На сцену вынесли почти двухметровую картину. В рамке вместо холста была зажата простыня, на которой при ближайшем рассмотрении можно было заметить желтоватые пятна.
- Инсталляция называется "Оргазм". Всем известный мастер закончил ее только вчера. Вернее кончил, но как гениально, гы-гы-гы! Ведь все гениальное просто, не правда ли? Думаю, что этот шедевр со всем его концептуальным смыслом займет достойное место в нашей галерее.
На сцене появилось следующее произведение, представляющее собой множество мазков размером с палец.
- Вашему вниманию картина "В массы", - объявил Ж. Заметив, что сотрудник галереи, вынесший шедевр, морщится и воротит нос, ведущий прокричал: - Что, любезнейший, воняет? Естественно, ведь писана картина свежим говнецом! Но какой огромный подтекст! Это же символ: народные массы – каловые массы. Кроме того, тема говна – самая актуальная тема современного искусства. Чтобы быть художником, каждый должен причаститься говном.
Следующей на сцене появилась какая-то красно-бурая мазня.
- А теперь известная феминистка представляет итог гендерных технологий, - кричал Ж. - "Этюд в багровых тонах". Картина написана менструальными выделениями самой художницы. Для тех, кто не понял, поясню сюжет: современная Юдифь отсекает член наглому Олоферну.
Гендерная картина была особенно тепло принята публикой. Раздались аплодисменты.
- Ну что, хватит для затравки? На второе мы приготовили кое-что поинтереснее, - интриговал публику Ж. - Внимание! Интерактивное искусство. Несколько полотен будет создано прямо на ваших глазах. Я бы попросил вынести на сцену чистый холст. Ага, сюда, да. Но сначала я задам вам вопрос: Что является орудием производства художника? Кисть? Ха-ха! Это не актуально. Все внимание сюда.
На сцене появилось нечто среднего рода в узких джинсах. Повиляло перед публикой задом и принялось стягивать штаны. Деснин, наблюдавший все эти сцены стоя в стороне, уже совсем ничего не понимал.
- Это чего такое? Он чего делает? – спросил он, подойдя к спрыгнувшему со сцены Ж.
- Справляет, так сказать, художественную нужду, - тут же отозвался тот.
- Чего?
- Ну, художественно испражняется. Извини, - Ж вновь заскочил на сцену и подбежал к художнику
- Как назовете шедевр? – сунул он тому микрофон.
- Никак. Названия больше не актуальны. Актуален вот – запах свежей мочи.
- Вот это по-нашему! Не правда ли?
Публика одобрительно зашумела.
- А сейчас так сказать другой ракурс, снова кричал Ж. - Чем художник может держать орудие своего производства? Я имею в виду кисть. Да-да-да! Правильно: руками, ногами и даже зубами. Но это еже банально, это не актуально. Прямо на ваших глазах шедевр будет создан другим местом.
На сцену вышел солидный с виду мужчина во фраке. Раскланялся, но когда он как бы невзначай повернулся к публике спиной и задрал лацканы фрака, обнаружился голый зад – в брюках была прорезана дыра. Ко всему прочему, задница оказалась обильно смазанной свежей ядовито-фиолетовой краской. Важно подойдя к чистому холсту, художник приложился к нему задницей. Отойдя от картины и полюбовавшись отпечатком, художник подошел к Ж и объявил в микрофон название творения: "Полушария головного мозга". Зал восторженно приветствовал свежий шедевр.
Ж не давал публике расслабиться и все нагнетал:
- Все, что вы видели – только разминка. Вот она, встречайте! Девушка, которая рисует… впрочем, сейчас вы сами все увидите.
На сцену вышла длинноногая девица с длинным шиньоном и устроила небольшой стриптиз. Довольно быстро освободившись от одежды, он взяла чистый холст и, немного потанцевав с ним, положила на пол. Затем, все также пританцовывая, подхватила палитру с уже смешанными красками и кисточку с довольно массивной ручкой, присела над холстом и вставила кисточку во влагалище. Это было неожиданно даже для собравшейся публики. Все уставились на сцену. Поначалу "художница" пыталась что-то изобразить на холсте, но движения ее становились все больше размашистыми, а под конец кисть проста выпала.
- Картина называется "Возбуждение", - прокричал Ж, демонстрируя публике то, что получилось. – Она не оконченная, но сами понимаете почему.
Публика бросилась рассматривать картину поближе, а Ж подошел к Деснину и зашептал на ухо, почему-то перейдя на ты:
- Не желаешь этой вставить вместо кисточки кое-что другое? С виду ты вроде натурал. Ха, представляешь, как она у нее развита? Если что – вон там комнатка.
Затем, глянув на часы, Ж пробормотал под нос: "Черт, должны бы уже подъехать. Неужели сорвалось?"
- Дамы и господа, - закричал он в микрофон. – Прошу не расходиться. Наш перфоманс подходит к кульминации и самое главное - впереди. О, что это будет за сюрприз! Но терпение, терпение.
- Ну, так дать ключ от комнатки? – обратился Ж к Деснину. – Постой…
Ж бросился к человеку, входившему в галерею с завернутым в ткань квадратным предметом в руках.
- Это он? – накинулся Ж на человека. – Точно он? Ну Андрей Леоныдыч, ну дает! Вот сюда ставьте, да, так. Эй, вы там, к черту музыку! В сей торжественный момент я требую полной тишины. И так, дамы и господа, кульминационный момент представления. Гвоздь программы! Только на пару часов, за очень большие деньги нам удалось заполучить для нашего шоу жемчужину, нет – бриллиант, вершину всего искусства, - с этими словами Ж сдернул ткань с установленного посреди сцены предмета.
- "Черный ква-адра-а-ат"! – прокричал он, словно объявляя имя победившего боксера.
Публика слегка отпрянула от неожиданности. В полной тишине все уставились на черноту в белой рамке.
- "Черный квадрат" – вот икона нового безбожного времени. Пустота, дыра, ничто, - гулко звучали слова Ж. - Свое начало (или свой конец?) постмодернизм исчисляет с этого непревзойденного шедевра Малевича. "Я зарезал искусство, уложил в гроб и запечатал черным квадратом", - сказал его создатель. Когда речь заходит об этом конечном (или конченом?) продукте всего искусства, у меня невольно наворачивается слеза от величия этого замысла (Ж сделал вид, что смахнул слезу). Что значит глупая мазня Рафаэля и Леонардо, в сравнении со всепоглощающей пустотой "Черного квадрата"? Это – абсолютное ничто, отрицающее даже самое себя. И я готов встать на колени перед этой иконой.
Ж и в самом деле бухнулся на пол, подполз на коленях вплотную к картине и благоговейно приложился к ее раме.
- Да здравствует тьма и мерзость запустения! Аминь, - провозгласил Ж. – Пустота – высшая степень свободы. Ничто не мешает, ничего не держит – лети в пропасть, лети…
Так, припархивая, Ж в полной тишине покинул сцену.
Глава II
ВЕРНЫЕ РАСКЛАДЫ
 Проходя мимо Деснина, Ж подхватил того за локоть и потащил в бар.
- Ну как тебе шоу? – спросил он, залпом осушив двойной виски.
- Я одного не пойму: они что, все идиоты?
- Да ты что! Самая продвинутая публика. Придвинутей не бывает.
- Да? Тогда, если честно – отстой. То есть не само шоу, тут ты выделывался еще как, а сами картины, - Деснин так же выпил. – Я и другие посмотрел, которые висят… Может в этом что-то и есть, но одного нет точно – души.
- Чего?! Души?! Ну ты даешь! Ты разуй глаза: кругом только тлен разложения, воняющие трупы. И, как там у Достоевского… Нравственная вонь гниющей души.
- Может, я не то сказал. Не знаю. Не души, так вдохновения, что ли.
- Вдохновения?! Тут такое дело: как всех этих художников может полюбить муза, когда они все педерасты? Гы-гы-гы! И вообще, раньше, чтобы стать художником, сначала нужно было стать личностью. А сейчас у нас общечеловеческие ценности, то есть полное обезличивание, а значит, художником может стать каждый. Равные возможности – главный принцип демократии, сечешь? То есть и Леонардо, и тот, кто сцал на холст – все равны.
Публика из галереи постепенно перемещалась в бар.
- И что, у вас тут всегда только сцат? А куда вы потом все это дерьмо выкидываете?
- Выкидываем? Да ты что! После трансвеститов будет аукцион – сам увидишь, за какие бабки уходит каждая такая штучка. Мы скоро и в Третьяковку просочимся и в Эрмитаж. И, уверяю тебя, народ будет ломиться на наших художников, а не на то старье, что там висит до сих пор. Тут главное я – критик. Пару статеек об этом говне, и оно станет конфеткой. Пару эфиров о последних достижениях человечества в области искусства – и рейтинг обеспечен. Музыкальный рынок, так же как и книжный, мы прибрали давно. Как втюхать изобразительное искусство – с этим тоже проблем не возникнет. Искусство в массы. Каловые. Гы-гы-гы!
С такими деньгами, какие вкладывает Андрей Леонидыч, впарить можно еще и не то. Самое сложное было заполучить телевидение, а все остальное – дело техники.
- А ты и вправду этот самый, искусствовед?
- Конечно, я даже кандидат наук. Постой, я тебе сейчас книгу свою подпишу. Манифест актуального искусства.
Пока Ж отсутствовал, Деснин наблюдал, как на сцене выделывалась группа довольно корявых баб. Только приглядевшись, он понял, что это мужики.
- Петухи, - с удивлением констатировал Деснин, выпив еще виски.
- Они самые, - подтвердил вернувшийся Ж.
- На зоне таких…
- Так и здесь: шоу – это для клиентов. Они присматриваются, выбирают, а потом… ну, в общем, то же что и на зоне. Но это так, разминка. Скоро будут настоящие трансвеститы. Вот, держи, книга моя, - Ж протянул Деснину рулон туалетной бумаги.
Деснин с изумлением вертел рулон в руках.
- Вот так, - поправил его Ж. – Вот тут название.
Деснин заметил невзрачные буковки: "Феликс Ж. Философия говна".
- Очень удобно, - комментировал Ж. – Почитал – подтерся, почитал – подтерся. Это экспериментальный выпуск – всего сотня экземпляров. Весьма сложно печатать текст на рулоне, да еще на такой бумаге. Но ничего, мы освоим технологию, тем более что и заказ уже есть. На "Апостола". Ну как у первопечатника нашего, Ивана… как его, а, вылетело.
Ж снова опрокинул стакан с виски. Зазвонил мобильник.
- Да, Андрей Леонидыч, здесь. Передаю. Что? Шумно? Устроим. Тебя, - протянул Ж трубку Деснину. – Вот ключ от той самой комнатки. Здесь шумно, а разговор, видать, серьезный.
- Извини, подъехать не могу, - сходу начал Андрей. – Но у меня есть двадцать минут. Давай, выкладывай, что знаешь.
Выслушав краткий рассказ Деснина, Андрей задумчиво произнес:
- Да, такое только Аббату могло прийти в голову. Короче так. Ты заварил эту канитель с самопальным расследованием. Теперь я беру все на себя.
- Ага – пойдешь к Аббату и спросишь, - Деснину что-то не нравилось в ответе Андрея.
- Нет. Это невозможно. Но если я по своим каналам найду заказчика, Аббат, я думаю, возражать не будет. А сатанисты… Это вполне возможно. Он был праведником и … в общем, это версия.
- И ты тоже все на сатанистов валишь. А вот у меня такой вопросик: Зачем ты меня сдал Аббату?
- Я?!
- А кто же еще?
- Нда. Уж не намекнул ли тебе на это сам Аббат?
- Не важно.
- Значит, точно намекнул… Постой, постой. Уж не думаешь ли ты, что это я заказал Никодима?
Деснин промолчал в ответ.
- Ладно. Ты меня как нашел? По письму. Так ведь? Я что, похож на идиота, чтобы писать человеку, которого вскоре собираюсь заказать? Да и что за бред, в конце концов! Зачем мне это?
- Ну, мало ли что ты в свое время рассказал о себе Никодиму. Я вот о себе все выложил, подчистую. А теперь тебе ни к чему, чтобы кто-то еще знал твое прошлое.
- Хм! Снова узнаю Аббата. А теперь слушай сюда. Во-первых, я до сих пор не знаю даже, как тебя зовут – ты же ни разу не представился. А во-вторых, ты имени Аббата не упоминал, спрашивал только о каком-то Мокром. А о нем я не слышал, и уж понятия не имел, что он связан с Аббатом. Так что сдал тебя кто-то другой.
- А теперь ты слушай. Не так важно, кто меня сдал, важно, что я ни разу при тебе не поминал Аббата. Ты первый назвал это имя.
- Думаешь, что поймал, да? Я знаком с Аббатом. В свое время он мне очень помог. Да и сейчас помогает. Посоветовал вот вложится в шоу-бизнес. Я также в курсе некоторых его дел, поэтому и узнал его по твоему рассказу о секте. Но… Черт возьми! Эти грязные намеки начинают меня раздражать! Короче так: бросай свою самодеятельность и не путайся под ногами. Я сам все выясню. Это теперь мое личное дело, понял?
В трубке послышались гудки. Деснин остался недоволен разговором. Вроде бы все логично, и возмущался Андрей вполне натурально, но… Деснин глянул на часы, подаренные Вованом. А ведь, кроме Андрея, только Вован знал, что он ищет Мокрого…
Деснин закурил сигарету, затем еще одну. Музыка за дверью комнатки, где он сидел, смолкла. Должно быть, начался аукцион, о котором говорил Ж. Деснин нервно вертел в руках мобильник, и, наконец, набрал номер Вована.
- Ты меня зачем Аббату сдал? – сходу начал Деснин.
- А, Колян, ну как ты? Живой?
- Живой, как видишь. А ты не ожидал?
- Да ты чего базаришь, а? Кому я тебя сдал? Причем здесь Аббат?
- Но ведь на Мокрого навел меня ты.
- Ну я, а что?
- А то, что он на Аббата работал.
- Вона как… Я ж ведь тебе говорил, не суйся туда. А, если б знал на кого этот Мокрый работает, ствол бы тебе точно не дал – у меня еще все дома, чтобы с Аббатом связываться.
- Значит, не ты? Но кто же тогда меня сдал? И зачем?
- Ну ты прям как детский сад. Совсем что ли на зоне мозги отсохли? Прикинь: ты начал капать, то, се. А от Аббата никто живым не уходит…
- И что?
- Да то, что заказчик тебя и сдал, а то вдруг чего накопаешь.
- Да понял я. И у тебя расклад верный получается. Но, если не ты, и не Андрей, тогда я вообще не хрена не врубаюсь.
- А я что говорил? Короче, если здесь Аббат замешан, я – пас. Да и тебе советую. Ну дался тебе этот поп! Концов все одно не найдешь, а жизня – она одна, сечешь? Брось ты все это. У меня вот к тебе настоящее дело есть. Я тут стрелу забил. Ну с этими, кто переход взорвал. Ты бы подвалил, а? Стрелять, чай, не разучился? А то, чую, тихо мы не разбежимся.
- Угу, - пробурчал Деснин. – Ты попозже перезвони, а то я сейчас весь в думках.
- Куда звонить-то? – прокричал Вован, но Деснин уже выключил телефон.
Из задумчивости его вывел заглянувший в комнатку Ж:
- Вы че, мировые проблемы решали? Уже вон и аукцион кончился. Прилично выручили, а ты говоришь говно. Андрей Леонидыч, я так понимаю, не приедет. Жаль, жаль. Сейчас будет фуршет от спонсоров, а он наш главный содержатель. Хотелось бы его видеть. Ну что ж, будем считать, что ты за него. Отказы не принимаются. И не стесняйся – все свои. Идем же.
 Спонсоры изъявили желание для разнообразия устроить общий стол прямо в галерее, чтобы народ не расползался по отдельным закуткам, и всех было видно. Стол был со стандартным покрытием: поросенок, осетрина, несколько плошек икры, куча всевозможных салатиков, вино, водка, коньяк. Внимание Деснина привлекли запеченные куры. Их почему-то было сразу по две на подносе, причем одна возвышалась над другой. Ж, заметив, что гость разглядывает эту странную кулинарную конструкцию, тут же дал пояснения:
- И тут актуальное искусство. Петух во время, так сказать, полового акта. Вернее, два петуха. Эти педерасты даже в кулинарию пролезли. Попробуй – они ничего.
Но после такого объяснения, Деснина как-то отворотило от блюда. Отведав коньяку под кучу дежурных тостов, он захмелел, и все хотел пристроиться к поросенку – аппетитный бок которого не давал покоя. Но вот беда: Деснин не знал, как поступить. Не лезть через весь стол и резать себе кусок. В конце концов, Деснин пристроился к красной икре. Коньяк был хороший, и Деснина совсем развезло. Он подвинул к себе плошку и черпал икру прямо ложкой, как кашу. Однако никто не обращал на это внимания. Только Ж, также совсем захмелевший, усмехнулся:
- Хм, народ. А здесь все только на салатики налегают – у всех несварения от частого пережора.
- А народ с голоду пухнет, - почему-то вспомнил Деснин, увиденное в Васильково.
- А чего нам народ? Пусть хоть весь передохнет. Да и нет народа – быдло одно. Хотя, кто делает это быдло? Мы и делаем.
Ж выпил и закинул руку на плечо Деснину:
- Слушай, Николай, нравишься ты мне. Ты ведь первый, кто прямо сказал, что вот все это (Ж обвел руками галерею) отстой. Я это не забуду. Да, все это - говно. А знаешь почему? О, щас я тебе весь расклад дам. Ты уж, это, меня извини, но я скажу. Понимаешь, мы пожираем культуру, перерабатываем ее, перевариваем. А после переработки сам знаешь, что из организма выходит. А по правде, с тех пор как культура отбросила от себя культ и сделала культ из себя самой, она и есть отброс. Но деградация культуры, скажу я тебе, всего лишь следствие деградации общества. Думаешь, это все просто так появилось? Нет! В основе любого направления искусства всегда лежит та философия, которая на данный момент отражает мировоззрение большинства. Конец тысячелетия, усталость века, загробные настроения. Отсюда и картины такие. Короче, тлен разложения, и нравственная вонь гниющей души. А все эти художники, вся эта эстетствующая падаль, это все и выражает. Прально? – гаркнул Ж в ухо ближайшему соседу.
- Естесственно, - согласился тот, хоть и не слушал о чем речь.
- Во. Искусство – это не развлечение, а сложная работа над собой. А зачем напрягаться, думать? Делай деньги и живи как животное. При капитализме человеком быть вообще необязательно. А потом Бобок – и все, и никаких проблем.
- Это из твоей книги, что ли? – поинтересовался Деснин.
- Хм, из книги. Только я ее давно сжег к черту.
- Зачем? – удивился Деснин. – Ведь правда же.
- Может и правда, но кому эта правда нужна? Да после такой правды я без работы останусь. Нет уж. Лучше восхвалять все это говно, чем сидеть без рубля… Вон, вон, смотри, клиент созрел.
- А че, - кричал один из подвыпивших спонсоров, ковыряя пальцем в зубах, - мы тоже не лыком сделаны. Щас мы вам устроим искусство. Натюрморт, блин.
С этими словами спонсор – бритоголовый жирный мужик – снял со стола поднос с лоснящимся от жира поросенком и поставил его на пол.
- Холст тащите! – орал он. – Вот, вот, тут поставьте, ага. Крепче, крепче держите.
Спонсор прицелился и хлестким ударом щечкой зафутболил поросенком в холст.
- Принимай картину, - орал он. – "Поросенок в собственном соку", писано жиром, гы-гы-гы!
Публика завелась. Кто-то сдернул одну из скатертей – все полетело на пол. "Автор" орал, что это тоже актуальное искусство, но его не слушали – пустились в пляс. Попсовая группа из педерастобразных мальчиков, которая до этого играла какую-то дрянь в живую, отчего звучала отвратительно и портила аппетит, залабала что-то заводное. В отплясывании особо усердствовал непонятно с какого бока присуседившийся представитель администрации, как он сам представился.
- Ну как пирушка? – спустя какое-то время подскочил Ж к Деснину.
- Да ничего. Меня только вот этот пидор смущает.
- Я не пидор, хам! Я артист! Я деятель искусств! – возмутился одутловатый мужик, предлагавший Деснину найти уединенное местечко.
- Нос утри! – приказал ему Ж. – У нас здесь кокаин не приветствуется. Это тебе, Люба, не ночной клуб.
- И что это мы сегодня такие сердитые? – засюсюкала Люба. – Лизни-ка, Феликс, марочку – сразу добрым станешь.
- Будешь? – спросил Ж у Деснина. – У него вообще-то хороший товар. Просто Андрей Леонидович не приветствует распространение в клубе. Для этого других мест хватает… А это-то кто сюда пустил? – обратил внимание Ж на двойника Ленина в кепке и трусах. Деснин приметил его ранее: "Ленин" нудно приставал к каждому и предлагал показать орудие пролетариата всего за сто баксов. Перед теми, кто соглашался заплатить, он снимал штаны и вилял своим членом. Как раз сейчас он махал орудием (должно быть бесплатно) перед классовым врагом – жирным попом в рясе. Тот что-то гундосил и открещивался от орудия вилкой.
- А этот откуда? – удивился Ж. – У, дармоеды.
Он подскочил к "Ленину" и бесцеремонно оттеснил того в сторону. Затем подсел к попу и предложил тому что-нибудь спеть. Тот с готовностью заорал дурным голосом "Многие лета", перекрывая даже попсовый мотив.
- Иди, иди сюда! – звал Ж Деснина, когда поп закончил. – Вот сюда, сядь, угу. – Ж был уже совсем пьян и то и дело икал. – Николай, ты посмотри кругом. Постмодернизм – он же везде, понимаешь. Дьявол – обезьяна Бога, а постмодерн – обезьяна искусства. Пародия, понимаешь, издевательство надо всем. Демократия, толерантность, общечеловеческие ценности, а на деле – одно сплошное уродство, ведь урод – это пародия на нормального человека. Понимаешь, повсюду возведение уродства в ранг достоинства – гомики и лесбиянки, кастраты и дауны. А нормальный человек, без изъяна – ненормальность. Во, в чем она, философия-то теперь.
Ж еще выпил и, шмякнув стопкой о стол, прокричал:
- И всех этих уродов настрогал я!.. При финансовой поддержке Андрея Леонидыча, конечно. Слушай, Николай, а хочешь, мы из тебя художника сделаем? Или музыканта? Нет, лучше писателя – биография у тебя подходящая. Ты не бойся. Писать ничего не надо. Все уже написано – одной харизмы хватит. А? Будешь только ходить по презентациям, премии получать, да хвалить спонсоров. Андрея Леонидыча – в первую очередь. А че? У меня уже статья наклевывается: человек сидел в тюряге десять лет и писал романы.
- Не десять, а шесть, - поправил его Деснин.
- Не, лучше десять. Ты за что сидел-то?
- За убийство.
- О! Самое оно. Писатель-убийца. Да про тебя самого роман можно написать! Пойдет как автобиографический. Нам харизма нужна, понимаешь. А то все эти графоманы – доходяги сплошные. Таких на телик не пускают – нефотогеничны. А ты бы…
Но Деснин уже не слушал. Он был пьян и рассеянно наблюдал, как пиршество постепенно перерастает в оргию, подробности которой мы вынуждены опустить.
Глава III
СТРАХИ СКИПИДАРЫЧА
 Чем все закончилось, Деснин не помнил, так как очнулся уже в поезде.
- Алло, твоя станция, подъезжаем, - трясла его за плечо проводница.
Деснин с трудом присел на полке и пробормотал:
- А как я здесь…
- На такси прямо к поезду подвезли. Сказали высадить здесь.
- Где "здесь"?
- У Васильково. Сам все твердил спьяну. Давай, шевели костями-то. Стоим две минуты.
Деснин ступил на полустанок, пригляделся. Действительно, его ссадили у Васильково - в Печужске. Уже смеркалось, а до самого Васильково было еще топать и топать, причем предстояло пройти через кладбище. Впрочем, это нисколько не пугало Деснина, особенно после того, как он заправился пивом в единственном еще не закрывшемся ларьке.
"Вот ведь, - соображал пьяными мозгами Деснин, шагая по улицам райцентра, отходившего ко сну, - хотел к Юльке ехать, а занесло сюда. Опять этот Скипидарыч пристанет. А что я ему скажу? Мокрый мертв, а до правды я так и не докопался. Все только еще сильнее запуталось. Прав Вован. Не в свое дело я влез. Расскажу, что знаю Скипидарычу – и домой. Все, хватит с меня".
Когда Деснин вышел за пределы города, стемнело окончательно. Поле перед кладбищем он пересек без проблем, но у входа на погост стало вдруг жутковато. Ладно хоть светила полная луна, и в ее тусклом свете было отчетливо видно почти прямую дорожку, усыпанную галькой. Однако когда Деснин прошел уже две трети пути, луна скрылась за облаками. Теперь были видны лишь смутные силуэты крестов. Где-то поблизости промелькнула неясная тень. Почему-то вспомнились слова Скипидарыча о развороченных могилах и прочих загадочных случаях на кладбище. Совсем не по себе стало. Деснин сделал несколько шагов наугад и вдруг почувствовал, что галька под ногами исчезла. Еще пара шагов – и земля стала уходить из-под ног. В следующее мгновение тьма вокруг стала совсем непроницаемой. Еле-еле брезжущий свет и вовсе померк. А еще мгновение спустя Деснин лежал ничком, уткнувшись лицом во что-то липкое. Облизав губы, он понял, что это обыкновенная грязь. Деснин уже собирался вскочить, страшно при этом ругаясь, как вдруг вспомнил, где он находится. Но почему так темно и куда он летел? Неужто прямо в преисподнюю? От этой мысли Деснин содрогнулся, и вкус грязи на губах показался ему каким-то подозрительным, с неким запахом серы. «Что за бред! – одернул сам себя Деснин. – Должно быть, я пролетел в какую-то могилу – только и всего». В пользу того, что он еще жив, говорило и засаднившее раненое плечо. Однако он еще с минуту пролежал не шелохнувшись. «А что вот если перевернусь, а там все та же тьма?» - пришла в голову неприятная мысль. Наконец, он все же рискнул. Слава Богу, над ним было звездное небо, а он находился всего лишь в могиле и никак не глубже. Однако ничего себе «всего лишь». Могила, кладбище, ночь – довольно зловещие обстоятельства. Стараясь отогнать прочь дурные мысли, Деснин стал думать, как бы выбраться из столь неприятного положения. Поднявшись на ноги, он убедился, что могила выкопана на совесть – Деснин только-только дотянулся до ее края. Попытался подпрыгнуть и за что-нибудь зацепиться руками – ничего не вышло. Тогда Деснин решил пропинать в одной из стенок могилы нечто вроде ступенек. Пнул раз, другой, и вдруг почувствовал, что земля осыпается, причем не в одном месте, а сразу вдоль всей могилы. Пнул еще и услышал, как что-то хрустнуло, а нога его в чем-то застряла. В этот момент луна наконец-то вышла из облаков, и Деснин с ужасом понял, в чем застряла нога - в гробу. В нос ударил смрадный запах. Деснин отпрянул и упал, выворачивая вместе с ногой и доску гроба. Слава Богу, в темноте то, что скрывалось за доской, почти не было видно, но воображение дорисовало картину. Хоть и был Деснин неробкого десятка, все же мурашки по спине побежали. Однако на этом кошмар не закончился. Деснин услышал шаги. Он метнулся в угол могилы и замер. Некто приближался. Волосы на голове зашевелились. Вот уже темный силуэт загородил луну. Деснин пригляделся и с ужасом заметил рога на голове.
- Авдотья, ты? – послышался вдруг знакомый голос.
- Скипидарыч! Слава Богу! – прокричал Деснин. – А я уж думал черт какой с рогами идет.
- Ту кто? – удивленно спросила тень.
- Деснин я.
- Коля?
- Да я, я! Чего у тебя на башке-то – напугал.
- На башке? Ничего. Разве вот ружье из-за спины торчит.
Тут только Деснин заметил, что "рог" и в самом деле один.
- Ну, это, вытаскивай меня отсюда, что ли, - попросил он.
- Держи, - протянул Скипидарыч ремень от ружья.
- Ну, здорово, Скипидарыч. Чего это ты с ружьем по кладбищу бродишь? – первое, что спросил Деснин, оказавшись на поверхности.
- А как же без ружья-то? Без ружья никак, - пробормотал Скипидарыч. Казалось, что он был еще пьянее Деснина. – Хорошо, что это ты оказался, а не…
- А не кто?
Скипидарыч не ответил и молча повел гостя в свою избушку.
- Тьфу ты, чёрт! Во гады, а! Опять свет вырубили, - ворчал он, тщетно щелкая бесполезным выключателем. - Где-то у меня свечка была. Щас найду. Чего стоишь? Присаживайся. Вообще-то не видно не хрена. Ну щас, щас. А, вот она.
Скипидарыч зажёг свечу и поставил её на стол. Деснин доковылял до табуретки и бухнулся на неё. Только в неясном свете свечи он присмотрелся к Скипидарычу. Тот был весь какой-то взъерошенный, и чего-то не доставало в его облике.
- А где борода? – наконец спросил Деснин.
- А, - махнул рукой Скипидарыч. Затем провел рукой по гладкому подбородку. – Сбрил. На спор. Вот – за пузырь.
Скипидарыч небрежно подхватил со стола бутылку, вскрыл и, выплеснув из стакана прямо на пол остатки чая, налил туда водки.
- Пей, - предложил он Деснину. Тот не возражал.
Скипидарыч также выпил, занюхав куском чёрствого хлеба. Сидели молча. Деснину было странно, что Скипидарыч тут же не накинулся с расспросами, да и не поздоровался даже толком.
- А что ты за Авдотью посреди ночи на кладбище искал, - наконец спросил Деснин.
- Да есть у нас тут одна бабка. Все могилу себе копает возле мужниной. Ей уж и председатель говорил, мол, не положено так, даже до милиции дело дошло, а она всё одно - придёт на следующий день и опять копает. А как кто отговаривать начнёт, она: "Помру я скоро, а хоронить меня некому. Вы уж схороните меня, родимые. У меня и гробочек готовенький стоит. Я уж и спать-то в ём прямо ложуся. Платьице новое с обувкой на ночь одену - и ложуся. Вот, могилку докопаю - вам токо донесть до неё меня останется, да землицей засыпать. Я бы и сама это сделала, да ведь мёртвой буду. А вы уж сделайте это-то хоть, будьте добры. Не дайте моим косточкам по дороге валяться!" Так вот и ковыряется уж вторую неделю.
- Да уж, такую яму нарыла – я бы сам и не вылез, - посетовал Деснин.
- Ну так она с лестницей ходит. А я, как услышал, что кто-то возится, так и подумал: Авдотья совсем трюхнулась, по ночам копать стала.
- А чего ж ты на нее со стволом?
- Да не на нее. Я ж тебе говорил, что странные вещи на кладбище происходят. Я с чего и пью, потому что боюсь.
Скипидарыч налил себе еще, выпил, и продолжал:
- Может, конечно, и хулиганы – молодежь вон каждые выходные с дискотеки городской пьяная в стельку возвращается. Может цветметчики вандалят, а может чего и похуже. А только стал я замечать, что некоторые могилы разрыты, правда, сверху дерном выложены. А все равно заметно. У одной такой я нашел вот это, - в трясущейся руке Скипидарыча появилась небольшая звезда.
- И что это?
- Пентаграмма – знак дьявола, - сказал Скипидарыч, подозрительно озираясь по сторонам.
- Ты в запое-то давно? – усмехнулся Деснин. – Какой дьявол, ты чего несешь?
- Смейся, смейся. А я знаю, чего говорю. Глянь-ка сюда, - Скипидарыч отодвинул занавеску на окне. Деснин выглянул на улицу. В свете луны были едва различимы очертания домов, над которыми возвышалась церковь.
- Ну и что? - спросил он, не приметив ничего особенного.
- Ничего не замечаешь?
- Да нет.
Тогда Скипидарыч сам выглянул в окно и, очевидно также ничего не приметив, сказал:
- Странно... Надо подождать немного.
- Чего ждать-то?
- Увидишь. А пока, давай-ка ещё по одной.
- Знаешь, - говорил Скипидарыч, занюхивая водку рукавом, - церковью сейчас столько всякой нечисти пользуется, как с одной стороны, так и с другой. И всех принимают, обслуживают. Стоят вон на Пасху по ящику правители наши со свечками, иуды. И как это только Бог терпит? А может и не терпит? – Скипидарыч заговорщицки прищурился. - Может церковь-то сейчас и не дом божий? Может, в ней сейчас дьявол поселился?
Последние слова несколько протрезвили Деснина:
- Ты думай, чего болтаешь-то. Вроде и выпил немного - а уже чего плетёшь.
Скипидарыч налил себе ещё и выпил. Сидели, крили, молча.
- Вот не стало Никодима, - наконец вздохнул Деснин, - и я как слепой котенок тыкаюсь во все стороны, ищу… Ведь я ж не того, кто Никодима убил, ищу – я того, кто глаза мне выколол найти хочу!
- А вот мир, Коля, глаза-то тебе и сковырнул, - назидательно проговорил Скипидарыч. Затем вздохнул, - Эх, кабы только мир – это еще ничего. Блаженны познавшие ад на земле, оно конечно, но… Я вот одного боюсь. Все мы на Христа грешим, уверяем себя, что ошибся он со временем пришествия царствия небесного. А вдруг не ошибся? Вдруг оно давно наступило, как он и обещал, ведь не мог же Бог ошибаться! А коли наступило царствие небесное, то, стало быть, все праведники – Там, а мы – грешники все здесь, в аду получается. Соответственно, кто у власти, кто хорошо живет – тот наибольший грешник: им в аду хорошо, как чертям. А у кого ничего нет – тот, стало быть, меньший грешник. У того только Бог и есть. Христос неслучайно вовсе нищим был, когда явился на землю. А ведь кому, как не Богу лучше знать, кем быть?
- Опять ты за свое, - перебил его Деснин.
- А знаешь, чего Гете говорил? – словно не слышал его Скипидарыч, - “Христианство было политической революцией, ошибочно сделавшейся революцией моральной. Единственный способ сохранения христианства – сделать его вновь социальным. Задача, поставленная Богом – совершенство человеческого общества”. Но, черт с ним, с революциями, меня лишь один вопрос волнует: Сын человеческий пришед, найдет ли веру на земле?
- Не найдет, - коротко сказал Деснин.
На сей раз Скипидарыч ничего не ответил. Он неподвижным взглядом уставился в темноту за окном.
- Ну-ка, Коля, глянь-ка.
Деснин выглянул в окно. Всё та же темнота. Всё те же неясные очертания домов, церковь, возвышающаяся над ними. Только на сей раз окна церкви были освещены изнутри едва приметным светом.
- Видишь? - взволнованно спросил Скипидарыч. - И это уже не в первый раз. Кто-то там бывает по ночам.
- И что?
- А ты знаешь, что Никодимовый череп-то не нашли?
Деснин уже совсем ничего не понимал.
- Может, конечно, во время пожара какое бревно упало и раздробило на кусочки, а может... спёрли его.
- Да зачем? – спросил Деснин, а сам подумал: "Совсем дед тронулся".
- В это-то и вопрос: зачем? А свет в церкви ночью - это что?
- Чего-то ты меня, Скипидарыч, совсем запутал.
- Да я и сам толком ни черта понять не могу. Только, сдаётся мне, всё это неспроста.
- Ты думаешь, что этот свет в церкви как-то связан со смертью Никодима?
- Вполне может быть.
- Скипидарыч, не темни. Скажи лучше сразу.
- Не буду я тебе ничего говорить, а то скажешь, что я совсем сбрендил. Хотя догадка у меня одна есть... Знаешь чего? Завтра, после вечерни, схоронись в церкви где-нибудь. Может сдастся, всё своими глазами увидишь. Только, если моя догадка верна, то… Я бы и сам давно проверил, но боюсь жуть. Вторые сутки не сплю. Это хорошо, что ты вернулся. Я тебя специально не расспрашивал ни о чем. Завтра все на свежую голову расскажешь, ладно? А то у меня сейчас соображаловка не работает. Спать давай.
Глава IV
ВСЕ УСЛОЖНЯЕТСЯ
 С утра, вернее будет сказать уже ближе к обеду, так как проснулись поздно, Скипидарыч мерил шагами свою хибару и переваривал то, что рассказал Деснин о своей поездке. Попутно он готовил на завтрак, как сам заявил, "антипохмельную похлебку".
- Церковь порочна… бред все это, бред! – постучал Скипидарыч пустой кастрюлей себе по голове.
- Скипидарыч, ты чего? – удивился Деснин.
- Да это я насчет архиепископа думаю. Попы в таких случаях заявляют, дескать, церковь держится вопреки своим служителям. Вот, едрень фень, самоуничижение-то! Да любят еще такую байку рассказывать: Некогда один человек задумал креститься, но прежде захотел узнать, как живут архипастыри, владыки Церкви. Его предостерегали: ”Не пытайся делать это. Ты соблазнишься и смутишься тем, что увидишь, и никогда не примешь крещения”. Но тот все же поехал в столицу по своим делам и проник в архиерейский дворец. Он многое там увидел, о многом размышлял и, вернувшись, сказал: “Я готов креститься”. Все удивились, потому что знали, каким недостойным человеком был архиерей того города. “Что ж, ответил человек, - я убедился, что епископский сан носят люди недостойные, такие, из-за которых, по человеческому рассуждению, Церковь давно должна была погибнуть. Но она стоит. Теперь я верю, что в ней действуют высшие силы и укрепляется она самим Богом”. Но тебе я лапшу на уши вешать не буду, потому что байка эта - наглое самооправдание. Доврались. Не стоит больше церковь. А то еще заявят: Православная церковь порочна не сама по себе, а вследствие порочности всей современной жизни, которая не может не сказаться и на церковной. Ложь все это. Просто признать не хотят и покаяться не могут, а других еще призывают. Народ не слепой. Знаешь, чего говорят? Попы служат Богу, а верят ли в Него сами? Не веруют, нет, христопродавцы окаянные. Эх, всю надежду ты во мне убил, Коля, когда рассказал, что у них там твориться. Просто оборотни в рясах!
Скипидарыч снял пробу с похлебки и продолжал:
- Эх, страшное дело они сделали. Не с того начинать надо было. Отвернется от них народ, да так, что обратно уж и не воротишь. А, впрочем, церковь не есть вера. Бог, он, не в бревнах, а в ребрах. Но… Вон некоторые и в церковь ходят и то и се – а толку-то никакого. Грешат себе втихомолку, а Богу на исповеди врут. А те, кто не грешит, то лишь только оттого, что случая не представлялось. Уж лучше б и не крестились вовсе, чем крестившись без веры, обманывать себя, людей и Бога. К чему молитва на устах, если сердце и жизнь не соответствуют ей? На показ молящиеся осуждены будут. А как же не напоказ, если не верит никто? Кто Меня ищет, тот уже владеет мною. Никто не ищет! Оскуднела верою душа…
- А может прав Аббат? – Деснину показалось, что Скипидарыч говорит о том же, что он уже слышал в секте. - И никакой души нет… И Бога нет.
- Нет, не прав! – неожиданно вспылил Скипидарыч. - Бог существует уже по той простой причине, что такому злобному животному как человек сама идея Бога никогда бы не пришла в голову. Нет, тут что-то другое. Может, и вправду твоего Аббата кто-то опередил? В Апокалипсисе сказано: "Знаю дела твои: ни холоден и не горяч; о, если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, то изблюю тебя из уст Моих". Это как раз про этих самых естественных клонов. Тогда многое проясняется. Народ зомбируют, привить стараются не человеческий и даже не животный инстинкт чувства собственности. А собственность, между прочим, есть кража. Еще Иоанн Златоуст сказал. Если деньги – все, что вам нужно, то это все, что вы получите. И ничего больше. Капитал выедает душу. Но сказано: какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Богатство – только одно из средств к счастливой жизни, а они превратили его в единственную цель существования, внушили, что, если очень постараться, можно достигнуть правдами и неправдами земного рая роскоши и суетных наслаждений, превратить сердце в камень, а тело изнурить преходящими благами. А небесный рай, рай со Христом, никому не нужен. Все хотят еще здесь урвать. Думают: зачем быть хорошим, когда кругом все так плохо? Когда кругом убийцы, воры, богохульники, мафиози всякие. Нет. Единственный способ выжить в таком мире – стать плохим. Иначе он тебя сожрет.
- Все! – не выдержал Деснин. – Хватит выступать. Жрать давай. У тебя вон все выкипает.
- Да, заболтался я, - признался Скипидарыч, разливая похлебку по мискам. – А вот ты пока ешь, я тебе еще притчу расскажу о Втором пришествии.
Деснин посмотрел на своего мучителя умоляющим взглядом.
- Не, она такая… легкая. Представь, что я – телевизор, а ты передо мной ешь. Вот, значит… Послал как-то Бог архангела Гавриила возвестить о скором своём пришествии на Землю. Архангел как с небес спустился, так и пошёл прямо в церковь. Подходит к попу и говорит: "Так, мол, и так: послал меня Бог известить о скором своём пришествии". А поп его выругал и вытолкал из церкви, крича при этом, что тому самое место в психушке. Ну архангел и пошёл прямиком в психбольницу. Приходит и говорит: "Так, мол, и так: я - архангел Гавриил, послан Богом". А там все обрадовались и говорят: "Вот и ладненько. Подселим мы тебя прямо к Сатане в восьмую палату, а то он там один всё скучает". Привели архангела в палату. Он смотрит, а перед ним и впрямь сам Сатана сидит. Подивились они встрече такой, и Сатана рассказал архангелу свою историю о том, как пришёл он на Землю и заявил, что он есть Антихрист. Ну его сразу в психушку и доставили. Долго архангел с Сатаной думали и гадали, что же делать. А пока думали - глядь, а к ним самого Господа Бога ведут со связанными назад рукавами смирительной рубашки. Подошёл к нему Сатана и говорит: "Вот ведь, до чего люди распустились. Ни в Бога, ни в чёрта не верят. Пора бы их проучить как следует - устроить, суды, казни и прочее". А Бог и говорит: "Я наказание похлеще придумал - никогда больше и смотреть не буду на этих людишек. Пусть без меня перегрызутся как собаки!" Плюнул, топнул ногой и вознёсся на Небо, прихватив и архангела с собой. А Сатана и рад. Вышел из психушки, заплатил сполна всем, кто помог ему разыграть весь спектакль этот, и стал править миром.
- Злой ты, Скипидарыч, сказал Деснин, откладывая ложку. - Все не как Никодим говоришь, словно Аббату вторишь… А может… может это ты его и спалил?
- Я? - совсем растерялся Скипидарыч и чуть не выронил из рук кастрюлю с похлебкой. - Да я Никодима… Эх ты…
- Ну ладно, стой. Станешь тут с тобой подозрительным. Всю плешь переел со своими разговорами. И как у тебя в башке столько понамешано? И как ты вообще с такой башкой живешь?
- Так вот я и пью, чтоб не думать, потому как знания умножают скорбь. А насчет подозрений… Смотри, что у нас имеется.
Скипидарыч закурил и принялся ходить из угла в угол, о чём-то соображая. Наконец, он остановился и, непонятно к кому обращаясь, проговорил:
- Значит, это всё же заказное убийство.
- Так ты ж мне сам об этом сказал, - искренне удивился Деснин.
- Не говорил я этого. Предполагал только, - Скипидарыч выпустил клуб дыма. - И куда это только мир катится? Попов грохать стали. Да каких попов!..
- Скипидарыч! – одернул его Деснин, боясь, что он снова уклониться от темы.
- И так, что у нас имеется на сегодняшний день? – Скипидарыч вновь выпустил клуб дыма. В этот момент он чем-то походил на Холмса, только окарикатуренного. – Первое: версия следака – сатанисты. На грани фантастики, хотя…
Скипидарыч подошел к окну, и некоторое время задумчиво глядел на церковь.
- Второе, - наконец продолжал он, - этот самый Григорий с ведома или без ведома архиепископа. Зачем? Кто их знает, может, чтоб потом канонизировать. Нет, тоже на грани фантастики, хотя современная церковь…
- Скипидарыч! – вновь одернул его Деснин.
- И есть еще третье, - Скипидарыч выдержал небольшую паузу. – Я уже говорил, что ты не единственный, кого Никодим привел к покаянию. Исповедовались ему многие, подобные тебе. А сейчас, может кто-то из них стал крупной шишкой, может, куда-то очень высоко метит. Насмотрелся кругом, забыл Никодима, разуверился даже в том, что кто-то еще может свято хранить тайну исповеди, вот и …
- Вот и Аббат на это намекал, - оборвал Деснин. – Но, я пробил эту тему. Андрей, письмо которого ты мне подсунул – не мог. Он сам сейчас подключился, по своим каналам.
- Даже так? – Скипидарыч был слегка удивлен. – Но это еще ничего не значит. Ты проверил только Андрея, а он не один такой. Да и соврал, может быть. Есть и еще версия. Я ведь на пожаре не только Мокрого видел… Хм, нездешний он – я сразу приметил. А недавно снова видел его – с Пафнутием о чем-то говорили. Я его и рассмотрел. Такой, длинный, со шнобелем, чернявый, странный. Во всем черном и шрам на щеке, узкий такой…
- На левой? – перебил Деснин.
- Вроде да. А ты откуда знаешь?
- Да я, кажись, с этим черным сюда на поезде ехал. Про себя рассказывал, про… Никодима. А может, он тоже с Аббатом как-то связан? Тоже все про души говорил.
- Вот! Если не Андрей, то кто тебя сдал Аббату?
- Кто сдал, тот и заказчик. Мне это еще Вован говорил.
- Вот, еще и Вован…
- Тихо! – вспомнил Деснин. – Аббат говорил, что Мокрый тоже видел, как из церкви выходили люди.
- Вот! Вот! – чуть не подпрыгнул Скипидарыч.
- Что "вот"? Совсем все запуталось.
- Ничего не запуталось. А свет в церкви ночью – это что?
- Что?
- Вот ты и сходи. Все равно терять нечего.
- Темнишь ты чего-то, Скипидарыч. Ну ладно, уговорил – схожу.
*****
 С первого взгляда за прошедшие шесть лет в церкви ничего не изменилось. Все так же с вышины купола глядел строгий лик Вседержителя. Ему предстояли сонмы святых и бесплотных сил. По стенам разворачивались картины библейских и церковных событий, а на западной стене в огромной многоплановой композиции находилась фреска Страшного Суда.
Всё было так, как раньше. Но, где-то в глубине души, Деснин чувствовал, что чего-то не хватает. Сама атмосфера была иная. И было в ней что-то зловещее.
Деснин взглянул на иконостас. Лики с икон все также чинно и благолепно смотрели, но Деснина не покидало ощущение, что за ними есть что-то еще. Вот Николай Угодник. Деснин подошёл поближе. На боковой поверхности иконы должны остаться зазубрины, сделанные его ножом шесть лет назад, когда он пытался ее отодрать. Деснин провел рукой по краю иконы, но, к удивлению своему, зазубрин не обнаружил. И от этого стало совсем как-то не по себе.
В этот раз, так же как и шесть лет назад, Деснин схоронился за прилавком свечной лавочки, что находилась в закутке при выходе из притвора. Распластавшись на холодном полу, он думал: "Чего я надеюсь увидеть? На что же намекал Скипидарыч? Должно быть, очередной бред нес. А, как бы там ни было - делать всё равно нечего. Полежим - увидим".
Обстановка располагала к размышлению, и на Деснина вдруг нахлынули бурным потоком воспоминания шестилетней давности.
 Вот так же, распластавшись за этой же свечной лавочкой шесть лет назад, лежал он и ждал, когда наступит глубокая ночь. За день до этого, он уже приходил в храм и заранее наметил себе две иконы, показавшиеся ему наиболее ценными.
В тот раз Деснин впал в лёгкую дрёму. Сквозь неё он слышал, как кто-то обошёл храм кругом, и заскрипели закрываемые церковные ворота. Затем - полная тишина и тьма непроглядная, Деснин окончательно успокоился и заснул. Проснулся ближе к полуночи и прислушался. Ничего подозрительного, лишь какие-то неясные шорохи - очевидно церковные мыши приступили к своей ночной жизни.
Деснин выбрался из своего укрытия и слегка размялся. Глаза уже привыкли к темноте. Он достал нож и подошёл к Николаю Угоднику, что висел слева от царских врат иконостаса. Затем провёл рукой по краям доски - зазор между нею и иконостасом был невелик, как раз, чтобы просунуть туда лезвие ножа. Действуя ножом как фомкой, Деснин потянул доску на себя.
Крякнуло старое дерево. "Пошла, - обрадовался Деснин. - Теперь и руками оторвёшь". Тут полная луна заглянула в окно верхнего яруса, и стало совсем светло. Николай Угодник с презрением смотрел на вора. Деснин застыл, уставившись на икону. Вдруг заскрипели церковные ворота...
Деснин мотнул головой, словно стряхивая воспоминания. Прислушался. Ворота скрипели не в его сознании, а наяву.
В следующий момент мимо свечной лавочки прошли двое.
- Да погоди ты, - послышался мужской голос. - Дай свечи зажечь.
Раздалось характерное чирканье зажигалки. Вскоре церковь озарилась тусклым светом.
- Знаешь, - послышался женский голос, - свечи - это так клёво. Класс! А ты ехать не хотел.
Деснин осторожно выглянул из-за прилавка. В центре зала, боком к нему, стоял некто, с жиденькой бородкой и длинными волосами. "Неужто Пафнутий?" - удивился Деснин. Вместо рясы, предполагаемый поп был одет во всё джинсовое. Рядом с ним стояла длинная, густо накрашенная девка в мини.
"Шлюха, - сразу же определил Деснин. - И жаба к тому же. Хотя ноги, вообще-то, ничего".
Специфический запах перегара, которым тащило от обоих, распространялся на всю церковь.
- Слушай, - заговорила девка, - догнаться бы пора, а то у меня чего-то башка трещит.
- Где я тебе сейчас возьму? - огрызнулся поп. - Нечего было уезжать.
- Ладно жаться. У тебя где-то здесь должен быть кагор.
- Ну есть, но он для причащения. И вообще, хватит меня сегодня доставать. Какой дурак вспомнил про траву! Я им что, шестерка? И так рискую.
Пафнутий подошел к одной из икон, снял ее, просунул руку и извлек из тайника небольшой пакетик.
- Все, канаем, - сказа он, поставив икону наместо, но девка вцепилась в его рукав:
- Нет, нет. Блин! Ты не въезжаешь. Здесь так классно. Тащи свой кагор. Догонимся хоть разок кровью-то Христовой.
- Слушай, блудодейка окаянная! Не богохульствуй! Это же, всё-таки, дом Господень, - поп попытался перейти на проповеднический тон, но это, в связи с изрядным опьянением, у него плохо получилось.
Тем временем девка подошла к аналою и развела руками так, как будто бы раскрывала некую книгу. Перелистнув несколько несуществующих страниц, она ткнула пальцем в одну из них и, передразнивая интонацию попа, прочитала:
- Заповедь новую даю вам: объеби ближнего своего. Аминь, - захлопнув воображаемую книгу, она захохотала.
В этот момент появился исчезавший на некоторое время из поля зрения, поп. В руке у него была бутылка. Девка вырвала эту бутылку и жадно принялась пить прямо из горла. Затем, передав бутылку попу, уже совсем пьяным голосом, проговорила:
- А где этот ваш бог? Чего-то не вижу. А может, он сбежал отсюда, а? Из дома-то своего?
Поп, сделав пару глотков, совсем захмелел и, усевшись прямо на пол, ответил:
- Может и сбежал.
- А тогда, кому же ты служишь тут?
- А вот этому, - поп вытащил из кармана несколько долларовых купюр. - Маленькие зелёненькие божики. У Бога хоть сколько проси, а хрен его знает - даст, не даст. А эти - всё что угодно дадут, в любой момент. Они всё могут, не то что Бог. А Бог...
Поп начал медленно крениться набок.
- Ну-ну. Не отрубаться, - схватила его за рукав девка.
Поп уселся поудобнее. Порывшись в карманах, он достал пачку сигарет и закурил. В данный момент он сидел лицом к Деснину. Что-то знакомое показалось тому в обличие попа. "Ё-моё, так это ж, - Деснин прикинул, что если убрать бородку и волосы, - так это ж... Серёга".
С этим самым Серёгой (Деснин никак не мог припомнить кликухи) он как-то пересекался на зоне. Только тогда тот не был попом, а был обыкновенным вором, причём с уже не первой ходкой. "Недаром его Скипидарыч всё уркой называет, - думал Деснин. - вот, оказывается в чем дело".
 Тем временем, девка подошла к царским вратам. Поп, поднявшись, поплёлся за ней. Они вместе вошли в алтарь. Теперь, из-за иконостаса, Деснин не мог их видеть.
- А ты знаешь, - послышался из алтаря голос попа, - что в алтарь бабам входить нельзя?
- Меня всё то, что нельзя, так возбуждает, - ответила девка, и тут послышался какой-то грохот.
- Да ты чего?! Совсем охренела?! - чуть ли не кричал поп.
- Ну Серенький, ну один разочек давай попробуем. Ну, где он там у тебя? У-у. Вот он. А чего такой вялый? Ну, ничего, сейчас согреется. Вот так...
"Интересно, что они там делают?" - подумал Деснин. Но вскоре, по звукам, которые доносились из алтаря, он понял что.
Предоргазменные всхлипы гулко разносились по всей церкви. Эти всхлипы пощёчинами отлетали от щёк святых, а те смиренно подставляли то левую, то правую щёку...
"Ну Скипидарыч, ну казёл! А! - думал Деснин, выбегая через приоткрытые ворота церкви. - Догадка у него есть! Страшно ему, нечистая сила, подозрительные типы. Тьфу!"
Глава V
БЕСЫ ХОДЯТ ПО ДЕРЕВНЕ
 На улице стояла тишина. Лишь где-то вдалеке кто-то громко и безутешно блевал. Деснин интуитивно пошёл на этот звук, и вскоре передним предстал скорчившийся Скипидарыч. "Пусть закончит, "- решил Деснин.
- Коль, это ты? - Скипидарыч закончил и стоял теперь, уставившись на Деснина. - А я тут это. Желудок у меня надорван. Воспринимает только экологически чистый продукт. А сейчас такую дрянь делать стали, да еще, гады, "Машеньку" добавляют, чтобы совсем крышу срывало.
Глаза Деснина сверкнули нехорошим огнём. Он ухватил Скипидарыча за грудки и заорал на того:
- Череп, говоришь, свет в церкви! Догадка у него есть! Поиздеваться надо мной решил, да? Да я тебя...
- Не убивай, Коля! Не бери грех на душу! - взмолился Скипидарыч. – И так сплошное смертоубийство кругом происходит. Коля, Бесы ходят по деревне!
Последнюю фразу Скипидарыч произнес так уверенно, что Деснин слегка опешил и отпустил его.
- Опять гонишь? Какие бесы? Я вон в церкви уже…
- А самые что ни есть натуральные, - Скипидарыч был серьезен как никогда. – Я вот за милицией пошел – кабель срезали, не дозвониться.
- А менты еще зачем?
- Так говорят же тебе… А. Черт с милицией – все равно уже поздно. Идем, идем, - позвал Скипидарыч, - щас сам все увидишь. Тут такое творится!
Всю дорогу Скипидарыч не умолкал, рассказывая предысторию события.
- Никодимова была еще идея: когда деревня уходила в запой, все деньги несли бабке Лизавете на сохранение. Единственная трезвенница была. Зато подруга ее бывшая, Глафира, наоборот, бизнесом занялась на старости лет – гнала самогон. Помню, когда покупал, провожала таким взглядом, словно говорила: Пей, родимый на здоровье, чтоб ты сдох. Вот. А вчера все с Ромки началось. Пацан только с армии пришел – и давай бухать, все деревню с панталыку сбил. Вот и я из-за него бороду сбрил. В общем, сегодня к вечеру все деньги пробухали. Пока ты в церкви был, поперлись они сперва к Глафире, а та в долг самогон-то не дает. А толпа-то приличная собралась, да все пьяные в умат. Вот и повел их бес к Лизавете, а та говорит: сами требовали, чтобы денег, когда пьяные, вам ни за что не давать. Не знаю, чего уж у них там вышло – каждый по-своему рассказывает, а убили Лизавету. Плохо так убили – серпом горло перерезали. Но денег не нашли. А я знаю почему – хитро прятала, в книгах, а в комнате, где книжный шкаф был, лампочку срезала. Нда, а эти-то, вкусивши кровушки, пошли к Глафире. Та опять заартачилась, дура – без денег не дам. Не знала, что он с Лизаветой сделали. Вот и дом ее.
Во всех окнах горел свет. У забора толпились немногочисленные селяне. Ловко растолкав их, Скипидарыч вновь позвал Деснина:
- Идем, идем.
Тот, так и не успевший сообразить, зачем он это делает, последовал за Скипидарычем. У вывороченной калитки он о что-то споткнулся. Пригляделся – дохлая собака с вывалившимся языком. Должно быть, просто задушили. В самой избе царил жуткий кавардак. По центру единственной жилой комнаты ничком лежало тело хозяйки. Почти напополам расколотый череп, вытекшие мозги и прямо в этой бурой массе топор. Должно быть, хозяйку убили не с первого удара, и раненая она еще металась по избе – все комната была забрызгана кровью, даже иконостас в углу. Но не в этом была самая жуть. Дорвавшиеся до самогона (а было их человек двенадцать) валялись тут же. Видимо, пили косорыловку и падали, прямо в свежую кровь убитой самогонщицы. Так и спали в обнимку с бутылками, кто храпел, а кто икал. А над всем этим стоял жуткий смрад из перегара и паров пролитого и смешавшегося с кровью самогона.
Из кухни выскочила какая-то баба с перекошенным лицом и накинулась на Скипидарыча:
- Ну, где милиция-то?!
- Щас, щас… Ко мне вот тут гость, - засуетился тот и шмыгнул вон из избы.
- Трезвой? – нюхнула баба Деснина. – Тогда на кухню идем – нечего тут глазеть.
Деснин присел на табурет у печки, закурил. Баба села за стол и уставилась в одну точку.
- А Ромка-то с литрой убег, - проговорила баба, когда Деснин прикуривал уже третью сигарету. – И куда бес понес?
- Бес? – спросил Деснин.
- А кто же, как ни бес их водил? Лизавета, когда ее серпом, говорят, их видела, кричала: бесы в вас, спасти пыталась. Вот бесы и озверели. Да и Глафира тоже про бесов кричала, пока ее топором рубили… И за что нам это?
Баба вновь впала в прострацию. Деснин еще немного посидел и, не дожидаясь, пока нагрянет милиция. Вышел из избы.
- Повесился! – разбудил его с утра вопль Скипидарыча.
- Че? – не понял спросонья Деснин.
- Ромка повесился, ну из армии который пришел. Там, вчера у Глафиры, все полегли, он один на ногах остался. За него-то бес и ухватился. Понес Ромка самогон Юльке, подруге своей, напоить, а вместо этого изнасильничал и задушил. Или наоборот – не знаю уж. А как с утра протрезвел – так и в петлю залез. В записке так и написал: бес покою не дает, требует повеситься.
- Допился, - буркнул Деснин, с трудом вспоминая вчерашние события.
- Не-ет! – взвизгнул Скипидарыч. – Не в том дело. В каждом из нас живет демон, и наша ненависть – его пища. А столько ненависти кругом, что всеобщее беснование творится. Бесы – они повсюду! Вон ящик включишь – одни бесьи рожи скалятся. Та уверенность в безнаказанности, с которой нынешние бесы совершают неслыханные преступления на глазах у всего мира, невольно вселяет веру в сверхъестественность их существования. Вон, вон. Ты приемник-то послушай, что творят.
Деснин, чтобы заткнуть Скипидарыча, который опять начинал выступать, потянулся к приемнику и включил погромче. Передавали новости. Последнее сообщение заставило Деснина прислушаться: "Вчера вечером на окраине Москвы произошла крупная разборка между двумя преступными группировками. В перестрелке погибли не менее двух десятков вооруженных бандитов. Ведется следствие, однако уже сейчас известно, что конфликт вспыхнул из-за недавнего взрыва в подземном переходе московского метрополитена".
- Вован, - выдохнул Деснин.
- Чего? – не понял Скипидарыч.
- Я должен был там быть… ****ь, и что у вас здесь за херня твориться?!
- Вот, а я тебе о чем, а?
Скипидарыч вновь принялся рассуждать, но Деснин не слушал его. Он силился вспомнить, что же произошло вчера. Башка ужасно трещала, должно быть от того пойла, которое притащил ночью Скипидарыч "для снятия стресса". "Двойное убийство, – наконец промелькнуло в мозгу. – Но было еще что-то…" И тут Деснин вспомнил сцену в церкви. Прежняя злость на Скипидарыча вновь забурлила. Деснин уже почти рванулся, чтобы придушить этого гнусного провокатора, но сдержался. Скипидарыч наконец-то замолчал и сидел на табуретке, уставившись в красный угол.
Деснин проследил за его взглядом, и поразился. Нет, не на иконы – они были довольно заурядной работы и особой ценности не представляли – поразило Деснина то, что рядом с иконами стояло красное знамя. Странно было видеть этот символ коммунизма в таком месте. Лишь при более внимательном рассмотрении, Деснин заметил, что серп и молот старательно замазаны красной краской, а на древко, вместо тех же серпа и молота был приделан металлический крест.
- Это я недавно поставил, - кивнул на знамя Скипидарыч. – Удивляешься? А нечему удивляться-то. Неспроста оно здесь стоит. Покуда была советская власть, не любил я коммуняк, честное слово. И за то, что церкви рушили, и за атеизм их государственный с материализмом. Но все познается в сравнении. Что значат коммунистический материализм и атеизм в сравнении с капиталистическим?.. Вот и понял я, что это – не просто красная тряпка – это хоругвь была, как и положено красная, только без лика Спасителя. Без него последнее войско Христово, само не зная, что оно таковым является, боролось с сатаной капитала. Маркс, хоть и не люблю я его, но иногда прямо в точку бил: Человечество всегда зависело от экономики. Коммунизм есть освобождение человека от экономики, подчинение ее ему. То бишь коммунизм есть победа над дьяволом капитала. Когда мы этот коммунизм строили, перескочить хотели через царство Антихриста, да не вышло. Россия была последней преградой на пути господства сатаны, то есть всемирной капитализации. Потому что русская идея – борьба с сатаной капитала. Но вот и Россия пала. Царство сатаны настало. Ну а все беды России за 70 лет противостояния капитализму – козни сатаны, у которого она стояла словно кость поперек горла. Только оттого, что скинули со знамени Спасителя и повержены мы теперь Антихристом. Эх, кабы со Христом были, так мы бы им еще всем показали! Не вышло… Да и не только в этом дело. Запад влекут наши богатства, а чтобы добраться до них нужно, если не убить, то растлить, обездушить наш народ. План Даллеса в действии. Ты знаешь, что…
- Э, э! И так хреново, ты еще тут со своей философией. Заткнись, а! – не выдержал больше Деснин. – Ты лучше скажи, чем меня вчера напоил, гад?
- Так это, Глафире-то уже ни к чему, вот я и взял полторашку стресс снять.
- Это то самое пойло? Понятно, почему у всех крышу сорвало. У меня у самого не на месте.
- Так на курином помете настояно, чтобы совсем уж… А с утра средство только одно – клин клином. Только вот в райцентр идти придется: у нас все точки позакрывали после вчерашнего, и не допросишься. А у меня тоже башка-то не на месте, надо бы…
- А, - махнул рукой Деснин. - Алканоид ты, Скипидарыч. Ну да хрен с тобой, идём.
 Деревня словно вымерла после вчерашнего побоища и выглядела теперь довольно мрачно. Даже "разбирателей" не было видно и слышно.
- Вот ты меня алканоидом назвал, - заговорил Скипидарыч, - А Никодим меня и таким принял. И не пил я при нем. Почти. Так, иногда. А сейчас все под откос. Стой, - хлопнул он себя по лбу. – А ведь сегодня именины у Никодима-то… были бы. Давай зайдем к нему.
Лампадку на могиле все же задуло. Деснин присел, снял стекло, чиркнул зажигалкой, да так и остался сидеть на корточках, глядя на огонек.
- Я ведь его, Никодима-то, ещё с детства помню, заговорил Скипидарыч. - Он ведь нездешний. Пришёл откуда-то. Тогда как раз очередную безбожную пятилетку провозгласили. Попа местного да дьячка в лагеря отправили – так они там и сгинули. Храм тоже взорвать хотели. Вот как раз тогда, говорят, Никодим и пришёл. Ни разрушить, ни разграбить не дал, смог как-то повлиять. Даже службы потихоньку возобновил - это тогда-то! И странно - никто его не трогал. Было в нём что-то такое... Словами не передашь. Ну ты и сам знаешь… Хм, тогда, когда церковь под запретом была - выжил как-то, а сейчас... Окаянный тридцать седьмой и то менее страшен. На нынешних не повлияешь, будь хоть трижды святой. Видать, что-то внутри у всех совсем повредилось. Ампутировали душу, как твой Аббат говорит – не на что просто влиять. Ведь когда еще Никодим жив был, грабанули церковь-то. Восемнадцатого века храм. Две мировые войны простоял, большевиков пережил, а тут… Тогда-то Никодим совсем и поник, стал на себя не похож. Э-эх, - вздохнул Скипидарыч.
- А я ведь тоже грабить лез, - вдруг вырвалось у Деснина.
- Чего? – не понял Скипидарыч.
- Ладно, - поднялся Деснин. – Идем, потом все расскажу.
- Видел бы Никодим, что теперь твориться, - говорил по пути Скипидарыч.
- Особенно в церкви.
- А что там? – осторожно спросил Скипидарыч, благоразумно отступив на пару шагов – он помнил вчерашнюю реакцию Деснина.
- Да дался ты мне, - горько усмехнулся Деснин, заметив отступление. – Казел ты, Скипидарыч, вот и все. А в церкви…
Деснин вкратце рассказал увиденное вчера. Скипидарыч, выслушав, произнес:
- Н-да. Я всегда знал, что этот Пафнутий далеко не соответствует руду своей деятельности. Но чтоб до такого дойти… Неблагочестивый священник - все равно что больной врач. А впрочем, чего его особо винить, как говориться, каков приход - таков и поп. Вертеп разврата кругом. Совсем ничего святого не осталось. Вовсе не за этим, Коля, я тебя в церковь посылал.
- Да уж я так и понял. А за чем же?
- Я тебе говорил: скажу - за психа меня считать будешь. Это надо своими глазами увидеть.
- Темнишь ты, Скипидарыч, ну да хрен с тобой. Не хочешь говорить, как хочешь. Но со смертью Никодима это хоть как-то связанно?
- Мне так кажется.
- Ну ладно, уговорил, схожу я ещё разок в церковь.
- Во, прально. А то назавтра отпевания начнутся. Они вряд ли появятся.
- Да кто "они"?
Скипидарыч не ответил. Дальше шли молча, лишь проходя мимо могилы, в которую накануне угодил Деснин, Скипидарыч обмолвился:
- Может, это знак тебе какой? Да, дела. Теперь еще четыре копать. Монстр, пожирающий человеков. Не спроста все это, ох не спроста. Четыре трупа и всеобщее беснование. Кто-то так выделывается, словно соревнуется…
Глава VI
ЖИЗНЕННАЯ СИЛА
 Забегаловка оказалась довольно грязной и неухоженной. Тусклый свет. Пол, выложенный плиткой с каким-то дурацким рисунком. Плохо прокрашенные стены. Неубранные столики. Деснин для начала взял по двести грамм и какой-то салат.
- Во, день только начался, а они уже пьют, - походя заметила буфетчица, немолодая уже, грузная баба.
- Молчи, женщина, - ответил на это Скипидарыч. Затем, дурашливо вывернувшись, прошипел ей прямо в лицо:
- Полюбите нас грязненькими, а чистенькими нас любой полюбит.
Буфетчица вся сконцентрировалась, пытаясь проникнуть в суть данной фразы.
Очевидно, сделать этого она так и не смогла, потому что, ответив типичным в таких случаях "Сам казёл!", гордо повернулась и ушла.
- Во, видал, что значит классика? - прокомментировал данный уход Скипидарыч.
По всей видимости, Скипидарыча здесь хорошо знали, так как завсегдатаи забегаловки одобрительным гулом приветствовали его выходку. Однако вскоре другой мужик бомжеватого вида и неопределенного возраста, весь в бороде, привлек всеобщее внимание. Он стоял за одиноким столиком и готовился употребить пиво. Вдруг к нему подскочил один из подвыпивших парней и попытался отобрать кружку.
- Руки прочь от народного достояния! – прогремел на всю забегаловку бомжеватый. Парень опешил от такого окрика и ретировался.
- Подонки! – продолжал возмущаться бомжеватый, ни к кому конкретно не обращаясь и потягивая пиво. – На девяносто процентов – одни дебилы кругом. Семьдесят лет большевики делали идиотами, а теперь дерьмократы добивают. Ведь у этих сволочей программа есть на уничтожение России. Я ж предупреждал Николашку-то, царя – не поверили. Эх, все спасение наше в Боге.
На этом бомжеватый допил пиво, икнул и был таков.
- Во! – тут же сунулся Скипидарыч, уже успевший опрокинуть свои двести грамм. – Не я один такой.
- И ты, что ли, Николашку предупреждал? – подколол его кто-то.
- Не, я помоложе буду, - тут же нашелся Скипидарыч. – Не об том я, а об, так сказать, общеполитической ситуации в стране.
- А, так вон у нас здесь уже есть один вумный, в очках. В местные депутаты лезет. Эй, кандидат! – окликнули уже разомлевшего интеллигента лет под сорок. – Мы вот его все пытаем, чтоб объяснил без всякой своей экономики, почему все так хреново, почему руки опускаются, и делать ничего не хочется? Где задор?
- У, это серьезно. И как его сюда занесло? – удивился Скипидарыч, бесцеремонно разглядывая кандидата.
- Так он, это, от оппозиции, то есть без бабок совсем, - пояснили мужички. – Говорит, что зашел снять стресс перед выборами…
- Но и тут нарвался на дебаты, - проговорил, наконец, сам кандидат.
- Ну так и где задор? А? – продолжал допрос Скипидарыч. Кандидат хлебнул пивца и уверенно начал. Казалось, что у него есть ответы на все вопросы:
- Все очень просто, - пассионарность в русском народе резко упала.
- Чего-чего? – мужики словно ничего и не ожидали, кроме как услышать очередное непонятное словечко.
- Ну, жизненная сила, что ли, азарт, вдохновение, в общем, стимула нет, - Кандидат, как мог, пытался объяснить термин.
- А-а. И с чего ж это она вдруг упала?
Кандидат на секунду задумался.
- Упала она оттого, что веры нас всех лишили. Не в Бога, нет, веры вообще, в себя веры. Вот, - Кандидат полез в карман и достал мятую бумажку. Я в своей программе из Достоевского привожу, послушайте. "Экономика с начала веков исполняла должность лишь второстепенную и служебную. Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающей и господствующей, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания смерти". Вот еще, - Кандидат, чувствуя, что теряет инициативу, читал не отрываясь, стараясь не смотреть на мужичков, - "У каждого народа своя особая вера. Свое понятие о добре и зле. Если ее нет, нет и народа. Общечеловеческие ценности стирают грань между добром и злом и означают смерть народностей. Если великий народ не верует, что в нем одном истина, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своей истиной, то он тот час перестает быть великим народом, а становится этнографическим материалом. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью в человечестве. Кто теряет веру в свою исключительность, тот уже не народ".
Кандидат выдохнул и робко посмотрел на присутствующих. Достоевский впечатления не произвел.
- Ну ты загнул, - наконец произнес кто-то. – Тут и на трезвую голову не разберешь. Да и этот твой Достоевский, он когда жил, а мы тебя про сейчас спрашиваем.
- Сейчас? – под действием алкоголя Кандидат начинал заводиться. - А сейчас наши дерьмократы уверяют, что нет в нас, русских, ничего особенного, что мы как все, даже хуже. Не понимают они русскую душу. Не понимают, что, говоря так, лишая веры в исключительность, убивают народ, лишают его жизненной силы. Понятно ли чего? – неуверенно спросил Кандидат, чувствуя, что бесплатная агитация накрывается медным тазом.
- Понятно-то, понятно. Да только уж больно мудрено ты со своим Достоевским говоришь, - отозвался Скипидарыч. - Проще надо, когда с народом общаешься. И лучше на каком-нибудь жизненном примере.
- Да какой же тут может быть жизненный пример? Это ж ведь Достоевский, философия, - возмутился кандидат.
- Э, всю философию можно так объяснить, чтобы любой дурак понял. Вот у Дарьи петух был…
- Помилуйте, причем здесь петух? – недоумевал кандидат.
- А ты не мешай, умная голова, слушай стариковскую сказку-то.
Скипидарыч сделал паузу, словно собираясь с мыслями.
- Вопрос, я мыслю, надо так выставить. Вот сидите вы здесь, - обвел Скипидарыч взглядом присутствующих, - водкой заливаетесь, отчего? И в глазах блеска не видно, и вообще, будто пришибленные…
- Ладно, не дави мозоль, - одернули из публики. – Обещал сказку, так давай, рожай, что ли.
Скипидарыч только этого и ждал.
- А ты сперва налей, - тут же обратился он к нетерпеливому слушателю, - а то в горле что-то пересохло.
Скипидарычу плеснули, он выпил, крякнул и начал так.
- Сказки это вам по ящику в новостях сказывают. А я вам о натуральных событиях толкую, да так, чтоб с начинкой. Учу вас, дурачков, чтоб в мозгах ваших пьяных хоть чего-то зацепилось.
- Ну ты, за дурака ответишь, - послышались угрозы.
- Не тронь. Он дед умный, только спился слегка. Ну давай уж, начинай.
- А вот ведь, что человек, что скотина – разницы никакой, - Скипидарыч вновь сделал паузу, закурил. - Отрядили нас как-то на сенокос в соседний колхоз. Там всё низины, и травы повыросло море, сами местные не справлялись. На постой бригаду нашу определили на сеновале у Дарьи, матери председателя. Здоровенная бабища такая, только вот ближе к старости мужика своего лишилась, но хозяйство все равно, как могла, содержала. Сенокос, он и есть сенокос: день весь вкалываешь, косой так намашешься, что на сеновал приползаешь – язык за спину, лишь бы перекусить по быстрому, да спать. А с первой зорькой опять – коси коса, пока роса. И вот, как назло, был у хозяйки петух. Голосистый такой, заслушаешься. Поет от души, самозабвенно, не для кого-нибудь, и сам, чувствуется, своим пением наслаждается. Голос зычный и сила в нем страшная, бодрящая, словно командует: "Подъем!". Тут уж не до сна – мертвого разбудит. Куры сбегаются, квохчут, а он на них ноль внимания. Орет, заливается во всю глотку, с переливами: ко-ок-каа-рее-оууу! Для себя поет, не для них, сам наслаждается, сам себя распаляет. Только когда выорется полностью, тогда спрыгнет с забора и приступает к своим обязанностям. Да, музыкальный петух был. Но только вот, зараза, орать начинал ровно в три утра. Вся округа с ним поднималась. А у нас-то, у шабашников, понимаешь, самый сон, но он как заорет – и все, хана, сна как не бывало. А повкалывай-ка тут с недосыпа. В общем, достал нас этот петух своим пением – дальше некуда, хоть убивай. Так и хотели поначалу порешить – да рука не поднялась. Прикиньте: матерый, породистый петушище, злой. Плотно сбитый, яркого рыже-красного окраса с пышным черным хвостом и багровым гребнем, голенастый, с огромными красными шпорами. Окрестные петухи его боялись и уважали. Жалко было такую красу губить, грех на душу брать.
Мы уж и хозяйке жаловались. Орет, говорим, сволочь, спать мешает. А она - так что ж, что орет? Для него песня эта, может, важнее всего остального. Без нее он, может, и кур топтать не будет. Пускай орет себе, потерпите.
Хм, потерпите! Дней пять терпели – мочи нет. И вот тогда Васька, механик наш, припомнил старый способ как петуха этого голосистого утихомирить на время. Надо ему, говорит, задницу маслом смазать – враз орать перестанет, потому, как воздух весь, который он через глотку выпускает, через зад начнет выходить. Он механик, ему видней. В общем, сказано – сделано. Раздобыл Васька солидолу – чтоб с гарантией, а то масло обыкновенное, может и не подействует.
Втроем мы, кто помоложе, с сенокоса пораньше смылись, так, чтобы хозяйки дома не было. Петух под окнами расхаживает, расфуфыренный – как такого возьмешь? Хотели зерном в сарай заманить – там бы уж разобрались, но хитер, зараза: зерно склевал, а в сарай не пошел. Так и пришлось за ним чуть не по всей улице гоняться. Уж как он клевался, царапался, крыльями махал. А мы все исцарапанные, в пыли. Пару горшков на заборе побили, да и сам забор чуть не завалили. Ну чисто на тигра охотились. Все же поймали-таки бедного петуха. Один за ноги держит, другой за шею, а у Васьки палец уже наготове – весь в солидоле. Как всадит его во всю длину петуху куда договаривались, у того аж гребень дыбом встал, а мы возьми, да отпусти. Взвился петух, совсем озверел, теперь он гнался за нами до самого сеновала, еле ноги унесли. Потом даже до нужника дойти боялись: такой зверь, клюнет в темечко – хана.
В ту ночь мы втроем спецом ближе к трем проснулись, только с сеновала вышли, глядим, а петух уже на забор взгромоздился. Мы наблюдаем, что же будет. Набрал он воздуху и… вышел весь воздух не горлом, а совсем другим местом, как и предсказывал Васька. Если по науке судить, то все правильно: в глотке преграды всякие, а тут, как говориться, все на мази, пройти воздуху легче. Но петух-то этого не знает, думает, мало ли что. Набрал воздуху еще раз – и снова вышел тот другим местом. Петух в полном недоумении с забора спрыгнул, и помчался к курятнику, думает, может куры его как вдохновят. Подошел вплотную и вновь попробовал заорать, и снова воздух не тем местом вышел, куры так и не проснулись. Зато мы оставшуюся неделю спали спокойно.
Ну а петух в два дня переменился совершенно. Если раньше он гордо и степенно, как хозяин, расхаживал посреди улицы, то теперь жался к забору, весь взъерошенный, грязный, частью даже облысевший. Жалкое зрелище.
Хозяйка к нам с претензией, что, говорит, вы с ним сделали, окаянные? Не жрет ничего, кур не пасет, не топчет, не кукарекает даже. Яйца все пустые, без зародышей, тухнут только под клушами. Да и сам какой-то забитый ходит, даже цыплята и те уважать перестали.
А ведь и вправду, думаем, чего-то мы петуха совсем ухайдакали. Ведь с чего он таким вдруг стал? Попробовал раз, другой, третий – ну не может орать и все тут. И так это, видать, его озаботило, что ни о чем ином и думать не может. Какие на фиг куры, когда голоса нет, главного петушиного достоинства? В общем, хана… Исчезло вдохновение, жизненная сила та самая, полет души, так сказать, духовной ценности лишили мы его, понимаешь. И оборвалось у него что-то внутри. Если нам песня строить и жить помогает, то петуху без нее, видать, совсем жить нельзя. Даже жалко стало его. Мы ж, ведь, думали, хотя бы пару дней нормально поспать, а потом пусть опять орет, но солидол – смазка серьезная, надолго хватает, переборщили.
Через неделю петух совсем захирел. Гребень потускнел, стал бледно-розовый. Хвост выпал, отощал петух, кости одни, вылинял, плешь по всей спине. А кожа синяя, как у магазинных кур - смотреть страшно. И с каждым днем становился все хуже и хуже.
Скипидарыч с силой вдавил окурок в пепельницу.
- Так вот и у человека. Лиши его идеи, смысла, жизненной силы – и все, сгинет человек, захиреет, сломается, как вот этот петух без песни. Э-эх! - махнул рукой Скипидарыч, накатил грамм сто и, не закусывая, продолжал.
- Измельчал народец наш, и вся жизненная сила из него да и вышла. Да, выцвел народ душою, попортился, куцедушие сплошное. Словно стержень вынули, обесхребетили. Как Святогора-богатыря оторвали от земли родной – он и обессилил. Вогнать пытаются в платье с чужого плеча, да только маловат тулупчик-то, басурманы! Лишили идеи, внушили, что без идей лучше жить. А без идеи наш мужик – ничего, нуль без палочки, импотент.
- Ну а петух-то? – оборвал эту тираду кто-то из публики.
- А что петух. Так бы, наверное, и помер с тоски. Но сколько терпеть можно бестолкового совсем? Отрубила ему хозяйка голову, пока окончательно не запаршивел, и попал кур во щи. Эдак и русский народ – всю жизненную силу порастерял. А конец один – сгинем скоро все мы с лица земли.
- Так ведь и я об этом! – оживился вдруг Кандидат, до сей поры слушавший историю про петуха со скептическим выражением лица. - Пропало вдохновение у всего народа. Пусть мы и с православием начудили, и с коммунизмом, но все равно в этом наша особость была. А теперь ни Царствия Небесного, ни светлого будущего. Нудное мещанское существование, эгоизм сплошной. Ни цели нет, ни идеи. И врага даже нет. А жизнь ради денег – это не жизнь, а глупое амебное существование. В человеческом теле, но без человека, одна сплошная рекламная пауза, пустота.
Похоже, подвыпивший кандидат разошелся не на шутку.
- Сказано же, - чуть не кричал он, - не хлебом единым жив человек, а нам пытаются внушить, что ничего кроме этого самого хлеба, в мире и не существует. Философия амеб! У нас отобрали веру в нашу особость, внушили, что мы как все, даже хуже всех, а не какой-то там народ-богоносец. Всю душу вывернули, в грязь втоптали. Где русский дух, где Русью пахнет?! Мертвечина. И ничего святого, ничего не свято!..
- Ну вы загнули, мужики, - недовольно заметил один из пьющих.
- А че, прально, - не согласился с ним другой. - Всю душу извели, суки! Нет, тут одной нищетой все не объяснишь. Здесь что-то похуже.
- Опять ампутация души, - вмешался в разговор доселе молчавший Деснин.
- Во – точный диагноз, - поддержал его Скипидарыч.
Подвыпившая публика расходилась все сильней.
- Песни лишили. Как серпом по яйцам!
- Да, без вдохновения этого самого никуда – ни бабу любить, ни Родину, ни работу.
- Корни все поотрубали, ****и! И ни задора, ни куража – водка одна.
- Безнадега полная, хоть в петлю лезь.
- И-и-и! До чего же измордовали русского человека, скоты! – вовсю визжал пьяный голос.
- Так делать-то чего?! – вдруг прогремел вопрос.
- Жить нужно хотя бы назло правителям и американцам, - тут же нашелся кто-то. - Они нас всех извести хотят, ждут, что вот-вот – и мы лапки кверху, да подыхать будем. Хрена с два! Мы им назло жить будем, потому как народ неистребим.
- Да, это мы пока пьем, в угаре ходим, а как протрезвимся – то ли еще будет.
- Не, тут не американцы. Тут похуже, тут капитализм. Все на деньгах свихнулись. Но если все будут деньги, то кто ж будет делать все остальное?
- Во-во, не деньги надо делать, а дело.
- Ну а ты, дед, ты что скажешь? – пытал Скипидарыча Кандидат.
- Не ищи в селе, а ищи в себе, - как всегда издалека начал тот. Вот ты, во власть лезешь, государством управлять не прочь бы. А зачем это государство нужно?
- Как зачем? – удивился Кандидат. – Чтобы о народе заботится.
- В том-то и ошибка. Государство – это не обслуживающий персонал, и должно заботиться не о народе, а о его величии. А уж великий народ о себе и сам позаботится. Ну а велик народ будет лишь тогда, когда перед ним будут стоять великие цели. Сперва надо, чтобы было к чему приложить силу, тогда и сила возвратится.
- То есть ВВП этот, экономика – всего лишь средства, а их выдают за цель, не будет высшего смысла, и экономики не будет? Чтобы… чтобы пассионарность, жизненная сила вернулась, нужно нечто большее, идея нужна, смысл существования нужен, а уж экономика ко всему этому сама приложиться. Так что ли?
- Так, примерно.
- Но ведь для этого самоидентификация нужна – в ней сила. Понять, в чем же наш менталитет, что мы есть на самом деле. Кто мы? Вот ты кто, а? А ты?! – уже кричал Кандидат, чуть не хватая за грудки стоящих рядом.
Обычное распитие спиртного перерастало в стихийный митинг. В забегаловке стоял гул.
- Так, все! Щас отпускать никому не буду и вообще все повыгоняю, - попыталась остудить страсти буфетчица.
- Эх ты, Верка. – ответили ей. - Мы, может, тут русскую идею обмозговываем.
- Да вы каждый раз чего-то обмозговываете, а на следующий день снова сюда приходите и напиваетесь. А была б у вас настоящая идея, то дело делали бы, а не болтали попусту. Сами вы все питухи безголосые, ну вас, к черту.
- Может и так, - вздохнул Скипидарыч. Э-эх, кто бы мог сказать: "Встань и ходи!", да так, чтоб поверили. Некому сказать…
Скипидарыч допил свое пиво и предложил Деснину:
- Пойдем, что ли, на свежий воздух, пока здесь все утихомирится. Деснин не возражал.
- А вот Никодим мог бы сказать, - вздохнул Скипидарыч, усаживаясь прямо на крыльце. - Да, умел убедить. Особый дар.
Деснин достал сигарету и закурил.
- Коль, ты рассказать обещался, как к Никодиму-то попал, сам ведь он не любил по таким случаям распространяться, - попросил Скипидарыч.
И воспоминания вновь нахлынули на Деснина.