Плат

- Ну, вот слушай.
- Слушаю-с.
- Я тебя полюбила.
- Покорно Вас благодарю.
- Может быть, ты и не стоишь; да и конечно не стоишь.
- Лучше бы уж Вы не любили, мне бы покойней было!
- Нет, это я так, к слову, чтобы ты больше чувствовал. А я тебя люблю, люблю и хочу доказать.
- Доказывайте.
- Миленький мой, хорошенький! Так бы вот и съела тебя!

Конечно, он в изрядной обиде. Однако где-то, глубоко в мятущейся душе, тешит себя надеждой, что любим. Но... если и любим, то что же? Всякому ли хочется быть безделицей в чужих руках? Да и гордость...

А всё ж, любим, иль нет? Неведомо. Полноте, не может такого быть. А вдруг? И он, согретый надеждой, робко придвигается к ней. Стремится обнять. Любимая!

- Только ты не подвигайся, а сиди смирно!
- При таких Ваших словах смирно сидеть невозможно-с.

Бессильно опали руки, поникли в кручине-печали плечи. Как же так? Отчего? Как можно?

- Нет, нет, отодвинься.

Отодвигается. Тяжкий вздох его слышится уже с другого края скамьи. А круг них тихим шелестом падают и падают спелые яблоки.

- Вот так! Как бы я расцеловала тебя, мой миленький.

Вновь вознёсся надеждами. Оторопь. Смятение. Ужели любим?

- Кто же Вам мешает-с? Сделайте Ваше одолжение!
- Нет, этого нельзя. Вот видишь, что я тебя люблю, вот я и доказала.
- Только на словах-с, - с горестным вздохом разочарования ответствует он. В бессильном отчаянии отворачивается.
- Да, на словах. А то как же еще? Ну, теперь ты мне говори такие же слова!
- Нет, уж я другие-с.
- Ну, какие хочешь, только хорошие, приятные; я и глаза зажмурю.
- Да трахни ты её, тормоз, хера сопли жуёшь!

Он вздрагивает испуганной птицей. Смешался. Наважденье рассеялось. Беспомощно оглядывается в зал. Смутили, сгубили игру... Бьющая через рампу агрессия партера захлестнула, подавила, размазала. Нет Любви, будто и не было никогда.

- Уж не знаю, приятны ли они будут - только от всей души.
- Ну, говори, говори, я дожидаюсь.
- Не только любви, а никакого чувства...
- Аллё! Ну ты чо в натуре мне вчехляешь? Я, бля, как бы театр смотрю в натуре. Отвянь. Перезвоню потом. Чмоки!
- ... настоящего и никакой жалости в Вас нет-с.

Она растерянно смотрит в зал, сбитая с толку бесцеремонным звонком мобильника. Дрожат обиженно губы. Зачем она здесь? Отчего так всё плохо? Берёт себя в руки:

- Так разве это у меня не любовь, что же это такое?
- Не, ну ты поглянь на эту ставрюгу! Дура или обкурилась? Да с твоей харей чо выгинаться-то! Уй, ё, я сама бы за такого пацана на лапшу настрогала бы конкретно!
- Баловство одно, только свой каприз тешите. Одна у Вас природа с Амосом Панфилычем, вот что я замечаю.
- Точно! Мужик, да разложи ты её, скамейки мало? Чо очкуешь?
- Конечно, одна, коли он мой отец.
- И одно у Вас удовольствие: издеваться над людьми и тиранить. Вы воображаете, что в Вас существует любовь, а совсем напротив. Года подошли, пришло такое время, что уж пора Вам любовные слова говорить, вот Вы и избираете кого посмирнее, чтоб он сидел да слушал Ваши изъяснения. А прикажет...
- Точно! Года, блин! Калоша старая, ну чо выгинается, а?
- ... вам бабушка замуж идти, и всей этой любви конец, и обрадуетесь Вы первому встречному. А мучаете Вы человека так, от скуки, чтоб...
- Ну я прям не могу, уписиться просто! Димон, а у твово мобилы сколько мозгов?
- 10 мегов. Полифония, TFT и MP3-плеер.
- Десять метров? Круто! И GPRS, и WAP без балды?
- ... покуда, до жениха, у вас даром время не шло. И сиди-то он смирно, и не подвигайся близко, и никакой ему ласки, все это Вы бережете суженому-ряженому, какому-то неизвестному. Обрящет Вам тятенька где-нибудь в трактире, шут его знает...
- А то! Фотка на полтора мегапикселя, радио и голосовой набор.
- А полифонию покажь!

Грузный мужчина интеллигентной наружности, сидевший в восьмом ряду, привстал, и, подавшись впёред, вырвал из рук Димона с седьмого ряда разголосившийся хрипловатой "Муркой" мобильник. Зловредно покрутил в руках. Димон тупо смотрит на опустевшую ладошку. Его подружка, школьница пятнадцати лет, вскакивает, разворачивается, руки с двухсантиметровыми фиолетовыми коготками хищно вцепляются в спинку кресла. Поликсена вопросительно смотрит на захлебнувшегося текстом Платона, Платон, забывший, что он тут делает – на мужика.

- Ты, овца! Тебя папа не научил в театре тихо сидеть? Я на Островского пришёл, или твою "Мурку" слушать?
- Отдайте!
- Мужчина, Вы сошли с ума! Спектакль идет! Отдайте девочке телефон! Вы же интеллигентный человек!
- Да, действительно, мужчина, должны же быть границы!
- Сударь, актеры на сцене ждут!

Взбешённый мужчина из восьмого ряда затравленно оглядывается на шиканье из партера. Распускает галстук. Берёт себя в руки:

- Слышь, гадина! В антракт чтобы со своей кодлой в последний ряд пересела. Порву, тварь! Доступно выразился? И кренделя твоего замочу. А Вам, господа, должно быть стыдно! Вам в душу плюют, а вы – терпите.

Отдал телефон. Сел. Ссутулился. Виновато посмотрел на Платона. Пожал плечами. Чувствовалось, что ему стыдно за свою вспышку. Вполголоса, взявшись руками за голову:

- Полгода хотелось праздника. Ехал за 120 километров... Твари...

Его спутница успокаивающе гладила его по плечу. Нормально. Такое время. Что ж тут поделаешь? Он взял себя в руки. Виновато глядя на Поликсену, приложил руку к сердцу. Будто бы в темноте партера она могла это видеть со сцены.

Увидела. Или почувствовала? Нежно коснулась руки Платона. Очнулся:

- Э-э-э... Обрящет Вам тятенька... где-нибудь в трактире, шут его знает... какого... оглашенного... э-э-э... какого... оглашенного, и Вы сейчас ему на шею, благо дождались своего настоящего.

Но что-то произошло. Понемногу стихли звонки мобильных. Заинтересованная тишина повисла в зале. Школьники, отбывающие культурное мероприятие, заворожено внимали тем двум. Тем, которые на сцене. Тем, которые любят, но не знают, что им с этой любовью делать. Пока не знают. Они слушали, раскрыв рты...


- Пущай терзает. А я ему скажу: терзай меня, ну терзай, а правда все-таки на моей стороне.
- Не за тем я тебя звала.
- Не за тем Вы звали, да за тем я шел. Кабы я Вас не любил, так бы не говорил. А то я Вас люблю и за эту самую глупость погибаю. Все надо мной смеются, издеваются, хозяин из меня шута сделал; мне бы давно бежать надо было; а я все на Вас, на Вашу красоту любовался.

Поликсена подвигается. Она... чуточку ближе к Платону.
- Куда ж Вы подвигаетесь?
- Не твое дело.
- А теперь вот из дому выгнали, а я человек честный, благородный. Да в яму ещё сажают, завтра повезут, должно быть. Прощайте!
- Господи! Да сделай же что-нибудь, парень! – шёпот расстроенной девочки с девятого ряда.
- Не будь потсом! Решайся, братан! – шёпот с шестнадцатого.

Поликсена... Она ещё ближе... Ещё... Почти рядом...

- Вот уж Вы и совсем близко.
- Ах, оставь ты меня! Я так желаю, это мое дело.
- Парень! Парниша... – с шестого.
- Да ведь я живой человек, не истукан каменный.
- Ну! Кто ж каменный? Эх, пацан...
- Да, вот так-то лучше, гораздо благороднее. – Он обнимает Поликсену одной рукой. - Вот как я люблю-то тебя, слышала ты? А от тебя что вижу?

Поликсена ложится к нему на плечо. И вдруг... Звучит волшебная музыка. Он поёт. Она поёт. Дуэт влюблённых. Наверно, мир не знал такой любви. Такой любви, как в этом зале. Здесь. Сейчас. Они слушали, заворожено раскачиваясь вместе с волнующей мелодией. Какой тут рэп... Какой хэви-метл... Они едины в этот момент с теми, которые там, за огнями рампы...

- Вау! Ва-а-а-у!
- Yes!
- Common, everybody!
- Ты сделал это, парень!
- Ты – лучший, Плат!

Аплодисменты взорвали маленький зал, когда Он, допев финал дуэта, нежно обнял Её. Она склонила прелестную головку ему на грудь. Затем посмотрела в глаза. Поцеловала. Вскочили с мест, грохот кресел, энергия прорвавшейся лавы. Топот. Свист. Вопли восторга. Плат! Пла-а-а-т! Ты – супер, Плат! Затоплено всё! Зал потонул в выбросе чистой энергии молодых сердец.

Платон, ты же артист ТЮЗа... Тебе ли не знать, какой зритель самый искренний, самый благодарный? Они... не виноваты. Это такое время. Их просто. Ещё. Никто. Не научил.

Ты молод, Платон. Ты привыкнешь. И ещё поведешь их за собой. К свету. Смотри, как поднял зал Сила Грознов., твой товарищ. Он старше, он знает этих детей. Его ария... Они подпевали припев хором, всем залом. Они пели стоя. Подняв над головой руки. Сцепившись ладонями. Знали бы – они взяли с собой свечи. Как на концерт любимых Би-2. Он понимал. Ждал. Не удивлялся. С мудрой, отческой любовью смотрел в зал. Ведь это – его зритель. Ведь это - для них.

...В Саратовском ТЮЗе давали "Яблочки" Островского...


---------------
В рассказе использованы диалоги спектакля "Наливные яблочки" по пьесе А.Островского "Правда - хорошо, а счастье лучше". (Прим. автора)


Август 2005

05.08.2005