Глава 1. Полынья

Глава 1

Со мной всегда было что-то не так. Я поняла это еще ребенком. Страшное знание пряталось и таилось где-то внутри меня, так глубоко, что я сама частенько забывала о нем. Забывала сознательно, потому что мне хотелось быть как все, быть обычной, быть нормальной. Беззаботной, как все дети, которые четко знают границу между добром и злом, но не ведают, что границы этой нет. Я чувствовала, что отличаюсь от них, это пугало меня, безотчетно заставляя прятать то темное и страшное, что уже тогда просыпалось без спроса и занимало все пространство моего тела. Тогда мне нравилось тайком мучить кошку – нашу кошку, редкостную сволочь, белую с серым хвостом, бесконечно беременную и так же бесконечно недоверчивую. Она не любила меня, а я - ее. И я ей за это мстила. А за что еще, кроме этого – не знаю до сих пор. Ощущение собственной власти и ее животный страх давал мне то, что я теперь могу назвать уверенно счастьем. Помню, однажды я настолько ее замучила, что она опорожнила желудок прямо на ковер в гостиной. Убирая за ней вонючее дерьмо я не испытывала раскаяния, или жалости к ней, я была уверена, что она сделала это нарочно, чтобы отомстить мне. Ее противодействие моей воле разжигало мою решимость подчинить ее еще больше.
Боль дает власть, и власть эта должна быть непререкаемой. И ее требуется все больше и больше. А абсолютную власть можно получить только отняв жизнь. Тогда я еще этого не знала. И лучше бы не узнала никогда.
Все что я понимала из происходящего со мной – нужно тщательно скрывать от всех свои наклонности. Хорошим девочкам проще жить. Их все любят.
Первая выстраданная мораль моего детства – если тебя не любят – это не твоя вина, а тяжкий грех того, чьей любви ты искал так искренне и безнадежно. Не ответить на любовь – самый страшный грех, потому как любовь посылается нам Богом. Как может человек отвергать божий дар?! За это его следует наказать.
Вы наверное, не понимаете, к чему я только что рассказывала о кошке? Это была единственная кошка, которая меня не любила, вообще же со всеми остальными кошками у меня полное взаимопонимание, я их обожаю, а они меня. Нет ничего в мире лучше, чем мурлыкающая толстая сонная кошка, обвернувшая себя хвостом, под вашим боком. И нет ничего хуже, чем неласковая кошка – потому что ее предназначение – приносить удовольствие человеку, и никакое иное.
Мысли у меня немного путаются, да так и должно быть у нормального человека, когда он рассказывает о себе нечто по-настоящему важное, нечто сокровенное. А уж я-то, поверьте, совершенно нормальна. К этому выводу я пришла, потому что уверена, что все, что я сделала, я сделала правильно. Хотя кому-то это может показаться странным. Но я уж вам сразу призналась, что со мной всегда было что-то не так.
В первый раз я убила в 13 лет. Хотя это получилось случайно, я думаю, настолько случайно может убить только ребенок. У меня и в мыслях ничего плохого не было, когда я позвала соседского мальчика, в которого была влюблена до безумия, покататься на коньках по молодому прозрачно-зеленоватому льду нашего пруда. Ну, может, мысли-то нехорошие и были, но на них я имела полное право, потому что очень уж он со мной плохо обращался. Я влюбилась в первый раз в жизни. До сих пор хорошо помню его смуглое лицо, его внимательный и насмешливый взгляд темно-карих, как густая заварка, глаз, хулиганские замашки и запах табака от его одежды. А вот почему влюбилась именно в него, не помню. Наверное, просто пришло время. Мир изменился, так сильно, как он никогда не менялся для меня больше. У меня начала расти грудь, да так быстро, что даже испугалась, что она станет к 18 годам похожа на пару трехлитровых банок. Мое тело превратилось в фигуру. А сама я из девочки в девушку. И никто мне не спросил, хочу ли я этого! Точно так же никто не спросил меня, хочу ли я влюбится. Все это превращение ничуть не напоминало мне волшебство, скорее какое-то извращенное изнасилование. Я совершенно тогда утратила над собой контроль, и мою влюбленность трудно было не заметить, зато смеяться над ней - так легко. Когда я пришла в то ясное морозное утро начала декабря к его дому, он гонял с мальчишками в хоккей и, увидев меня, покраснел как рак. Зачем ты таскаешься за мной, уродина, кричал он. Мальчишки хохотали. До этого мне и в голову не приходило, что я не красива. Вот ведь как странно устроены люди – мы верим другим больше чем себе. Конечно, я убежала на лед вся в слезах. Ненависть заменила мне кровь, в голове звенело, пальцы были ледяными. Я скользила и скользила круг за кругом по льду и удивлялась, что он не плавился. И чуть было сама не угодила в полынью, покрытую тонким обманным льдом. Остановилась я скорее инстинктивно. Испугалась и повернула к берегу. Но доехать не успела – прямо навстречу мне на новеньких коньках мчался виновник моих слез. Он схватил меня за воротник куртки, стал трясти и кричать, что я должна прекратить звонить ему и молчать в трубку, и слать письма, и торчать под окнами его дома. Как будто я делала это нарочно! Как будто я могла остановиться! Дурак! Неблагодарный идиот! И когда, пятью минутами спустя, оставив мне на память разбитую губу, он улетел на коньках по льду навсегда из моей жизни, я ничуть не жалела. Он, ослепленный юной яростью, провалился в ту полынью. А я просто спокойно смотрела, как он барахтается в снежной жиже, ломает лед, тщетно пытаясь добраться до толстого пласта, кричит и теряет силы. Я сразу поняла, что это ему кара небесная за то, что он отверг любовь. Я подошла близко-близко к полынье, а потом легла на лед и поползла, глядя прямо в его умоляющие глаза. Я чувствовала свою силу, власть и его страх - совсем как с нашей кошкой, только в тысячу, в миллион раз острее. Он уже сильно ослабел, и голос его звучал все тише – коньки тянули ко дну, а ледяная вода быстро отнимала силы. Лежа на животе на тонком льду, который трещал подо мной так, что у самой от страха холодело под ложечкой, я ползла все ближе и ближе к нему, меня словно влекла невидимая сила. Он тянул ко мне трясущуюся от страха и холода руку. Глаза его умоляли, молили меня и его еще недавно такие насмешливые губы. Я резко выбросила вперед правую руку и на мгновение наши кончики наших пальцев соприкоснулись – его ледяные и мои горячие. Знаете, это было первое сильное эротическое ощущение в моей жизни – такое интимное, такое важное и осмысленное прикосновение. Еще бы, ведь оно было последним в его жизни, потому что я ползла рискуя жизнью вовсе не для того, чтобы спасти его – хотя в первый момент и сама не знала, для чего это делаю. Так вот, когда наши пальцы соприкоснулись, и время превратилось в тягучую прозрачную каплю, я, глядя ему прямо в огромные от ужаса глаза, сказала – “Тебя съедят рыбы, потому что у тебя нет сердца”. И убрала протянутую руку. Глупо, скажете, - так может поступить только избалованный ребенок? Это так по-детски? Что есть, то есть. Но вы поймите, что мне было всего 13 лет, я и была еще ребенком. Так что меня можно простить. Это потом я продумала ритуал и финальную фразу, когда у меня появилась своя жизненная философия и принципы. Гораздо позже. Так, о чем это я? Он очень быстро ушел под воду, но умер не сразу. Во всяком случае, когда течение потащило его под прозрачный лед, и он оказался прямо подо мной, лицом к лицу, он был еще жив и смотрел мне прямо в глаза. Его темные волосы развевались, лицо было бледным и прекрасным, и даже почти спокойным, как будто он принял неизбежность своей смерти и осознал свою вину. Нас разделяло всего-то сантиметров 15 полупрозрачной поверхности. Наши позы совпали странным образом: мы лежали как две морских звезды, как два близнеца - отражения друг друга, нога к ноге и ладонь к ладони. И в этот момент я так любила его! Глядя в его глаза, я прижала сквозь лед свои губы к его рту и поцеловала. А потом заплакала, потому что простила ему все. Из его рта отделился пузырь воздуха, лицо исказила страшная гримаса, он заколотил из последних сил ладонью по льду, и течение унесло его прочь. А я все плакала и плакала. Из носа у меня хлынула алая кровь, запятнав лед. Я чувствовала себя такой слабой и такой сильной одновременно, такой несчастной и такой счастливой, что ничего не могла понять. Только что в моей жизни произошло нечто важное, может быть самое важное, важнее месяц назад начавшейся менструации, гораздо важнее. Эта кровь тоже была символом новой взрослой жизни. Но эта кровь была еще и знаком.
Потом была чехарда, его долго искали в соседних полыньях какими-то крючьями, словно грешника в водах реки смерти. Достали его почему-то голым, только коньки с него не смогла сорвать вода. Отчетливо помню белые рваные дыры в его боку от багра. Все решили, что я героически пыталась его спасти, и что у меня шок. Мне даже не пришлось отвечать на вопросы – кровь из носа не могли остановить три часа, так что меня совсем не стали трогать. Поступок свой я и сама считала героическим – все же не каждый может постоять за свою любовь. Но все же я чувствовала вину и ужас, потому что отрицать самой себе, что я не такая как все, было уже невозможно. Поэтому я долго больше никого не убивала - до 27 лет. Пока на мою душу не снизошел мир.