Последняя война

Я знаю, что будет война,
Потускнеют умы, разобьются сердца,
И девочка с пулей во лбу
Будет звонко смеяться над трупом отца,
Собаки сорвутся с цепей
И оставят хозяев по горло в крови,
Возьми, уходя, свои лучшие песни,
А все остальные порви…

А. Васильев


Над Столицей разгоралась вечерняя заря. Ветер был пропитан запахом гари и вонючих выбросов из проломленной плоти заводов. Но не было ничего прекраснее этого заката, впервые за последние недели проклюнувшего сквозь завесу пыли, копоти и дыма, накрывшую город. Я смотрел на солнце и не мог ему простить каменного безразличия к рухнувшему миру и его погибающим осколкам.

Это началось месяца три назад, в июне. Вначале, как водится, никто не верил. Но когда первые ракеты достали до окраин Столицы, пришло время делать выбор. Сценарий был уже неоднократно обкатан. Правительство было заменено Альянсом на марионеток руками лояльных граждан, коих нашлось немало. Президент молчал. Вооружённые Силы раскололись не в пользу старого режима. Теперь в Столице не оставалось частей регулярной армии. Очаги сопротивления полыхали большей частью на востоке страны, всё больше забиваемые в непроходимую и безжизненную глубь материка высадившемся на восточном побережье десантом и лояльными Альянсу частями Вооружённых Сил. Столица была зажата тисками танковых клиньев и накрыта переплетённой сеткой маршрутов тактической авиации. Уже сутки они ждали. Никто не знал, чего: то ли подхода сил Альянса, то ли просто приказа. Город можно было брать голыми руками.

Докурив, я спустился в метро, которое стало в последнее время прибежищем тех, кто не желал смиряться. Пнув ногой дверь с надписью «Нет выхода», я очутился на пустой конечной станции. Горели только лампы аварийного освещения, выхватывая размытыми пятнами света пыль и обломки, хрустевшие под ногами. Спрыгнув на пути, я включил фонарик и углубился в тоннель.
Вдалеке слышалась песня.

Звоном набатным гремят якоря,
Листья, как флаги, ложатся под ноги мне.
Осень сгорает в кострах сентября,
Изнемогая от жалости к Родине.

Я улыбнулся, вспомнив глаза Майора, когда он нашёл наверху старую раздолбанную гитару. Где-то в тоннеле послышался стук, и что-то громко ухнуло, заглушив на мгновение все звуки.

Нам
Не осталось уже ничего,
Что здесь можно бы было любить,
Ты права, нам пора уходить,
Но как бешено бьётся…

В чёрные рёбра железных ворот
Гордое сердце, разбитое надвое.
Осень берёт свой последний аккорд,
Эхом врываясь в глухое парадное.

Завтра всё набело смоют дожди,
Всё, что приснилось и что не исполнилось...
Выстрелом в спину кончается жизнь –
И начинается вечная молодость…

Когда я добрался до комнаты, там уже было тихо. Очень далеко что-то гремело, сотрясая звуком тьму подземных сооружений. За импровизированным столом сидел Майор и курил, глядя на лежащую в углу девушку. Её взгляд рассеяно скользил по неровностям потолка. Я подошёл к ней и осторожно поцеловал в ухо. Она решила остаться со мной, не смотря на очевидную обречённость. Теперь я постоянно упрекал себя за то, что не посадил её насильно в последний поезд, бежавший из Столицы на восток. Через знакомых удалось даже достать билет и пробраться на вокзал, но всё было без толку. Теперь в городе было введено чрезвычайное положение, и никакой транспорт не ходил.

Я поставил рядом с Майором пакет, в котором лежало то, что мне удалось достать наверху, облазив несколько окрестных ларьков, после чего сел напротив. Майор перевёл взгляд на меня:
– Они войдут в город этой ночью. Самое позднее – на рассвете.
– Откуда информация?
Майор затушил сигарету в консервной банке.
– Это не имеет значения, но данные проверенные.
– Что ж, тем лучше. Что думаешь делать?
Из соседней комнаты технического помещения прозвучал отборный мат и что-то звякнуло. Майор поморщился. Там уже третий день пили два офицера.
– Не знаю. Как и не знал всё последнее время. Ясно одно: к ним я не попаду.
– Да. Выхода всё равно нет.
Майор вздохнул:
– Нам остаётся только ждать. Или уходить. Ты понимаешь, о чём я. Здесь пока относительно безопасно и ещё есть несколько часов. Время для подведения итогов.
Из подсобки донеслось пьяное пение.

Майор достал из принесённого мною пакета несколько пачек чипсов и положил их на стол.

– Эти решили сдаваться. Допьют бутылку и пойдут.
Я глянул на дверь соседней комнаты, но промолчал. Периодический еле различимый грохот в северной стороне тоннеля продолжался. Майор открыл пачку чипсов и начал хрустеть ими.
– А поприличнее ничего не было?
Я пожал плечами.
– Зачем это всё надо? – женский голос прозвучал странно и звонко в установившейся на минуту тишине подземелья.
– Почему ты тогда не уехала, чёрт тебя возьми?
– А ты?
– Я не мог, ты же знаешь. Я твой-то билет достал с трудом. Да и на мне уже была их кровь, а они этого не прощают. Но если бы ты спаслась, с тобою спаслась бы надежда. Мне было бы ради чего жить и пытаться прорваться сквозь колючку за Окружной.
– Ты знаешь, что всё это бессмысленно.
– Не важно.
– Но мы бы не увиделись. А теперь мы вместе.
– Вместе что? Умрём?
Она промолчала и отвернулась к стене.

Я достал из пакета захваченную чекушку водки и, сорвав крышку, залпом сделал два огромных глотка. Занюхав рукавом, я передал её Майору. Тот долго разглядывал бутылку и поставил её на стол.
– Значит, это последняя война. Война с самим собой.
Я закурил и посмотрел на него. Из соседней комнаты слышались приглушённые голоса. В тоннеле гремело.
– И как ты собрался с собой воевать?
Вместо ответа Майор медленно встал и начал одеваться.
– Куда ты?
– Собираюсь пригласить с собой хотя бы парочку этих сволочей, - он накинул пальто.
– У тебя-то, – вздохнул я, – хоть оружие есть…
Майор уже стоял возле двери, когда из соседней комнаты вывалились пьяные офицеры. Один из них, долговязый, произнёс:
– Всё бузите тут? Мы уходим. Поживём ещё. Ай-да c нами! Что подыхать в этой вонючей дыре?
Я отвернулся и стал раскрывать чипсы. Майор продолжал застёгивать пальто.
– Девочка! Ну ты-то что тут делаешь? – вступил второй. – Детей тебе р…рожать надо. А?
Пьяная морда потянулась к ней. Я, не вставая со стула, схватил офицера за руку. Второй начал приближаться ко мне. Свободной рукой я нащупал на столе консервный нож. Повисла пауза.
– Отставить! – заорал Майор.
– А ты кто такой? Слушай, а давай его с собой прихватим?
Майор потянулся за пистолетом, но долговязый его опередил. От выстрела в оглушительной тишине со стены осыпалась штукатурка. После этого я отключился, получив удар по затылку.

Майора мы похоронили на пустыре. Копать в полной темноте было трудно: подстанцию взорвали два дня назад, а батарейки в фонарике совсем сдохли. Вдобавок дико болела голова. Я изуродовал себе все руки. Пару раз над нами пролетали патрульные вертолёты.

Постояв над могилой мы пошли наугад по тёмным улицам города. Но через час небо на востоке уже начало сереть, предвещая рассвет. Обнявшись, мы шли по совершенно пустым проспектам и смеялись, ловя ртом прохладные капли дождя. Я подарил ей самый огромный букет уже увядших роз, обчистив через разбитую витрину цветочный ларёк, и она посыпала пряно пахнущими лепестками дорогу и редкие припаркованные машины. Мы целовались, идя на встречу рассвету.

Время для подведения итогов. Пожалуй, тогда, отрешившись от всего, я был впервые в жизни счастлив. Последняя война – это война с самим собой.

Август 2005

/ В рассказе использована песня Александра Щербины «Кронштадт».
Автор благодарит за идею рассказа А.С. /