Зазеркалье

Подобно тому, как влюбленный романтик тем смешнее своей неприступной богине, чем искренней и восторженней его слова, так и я понапрасну потратила бы свое вдохновение, описывая свой зазеркальный дом, и по мере описания его истинный образ отдалялся бы все более. Но мне непременно нужно уволочь еще хоть кого-нибудь в свой дивный сон, разделить это волшебное яблоко надвое. Такое уж свойство райского плода: пока он цел, его не существует. Расколи его – и получишь всё.
Был синий вечер, когда я прошла сквозь влажный апрельский сад и незаметно для себя оказалась на пороге церкви, и вошла. Серый кирпичные стены, паркет, запустение, три черные скамьи и трое волшебников: две девушки и юноша. Как я узнала впоследствии, все трое носили имя Нокс. Нокс-Рыжая, Нокс-Умница и Скрипочка-Нокс. Девушки обернулись и посмотрели на меня. Юноша играл на скрипке, ни на что не глядя. Ему определенно ни до чего на свете не было дела. Играл он щегольски. Мне всё казалось, что струн нет, что скрипка и смычок – вещи совершенно бутафорские и мало оправдывающие незримую материю звука. А тревожная мелодия звала и отталкивала, и было в ней много от вздорной детской любви. Но управляла ею не капризная девчонка, а сосредоточенный педант, упорным трудом добившийся ловкости и блеска. Наконец, он встряхнул золотой кудрявой головой, опустил свои чародейские предметы и не без иронии кивнул мне в знак приветствия.
-- Здравствуйте, -- сказала я. И разумеется я была необычайно провинциальна, в своем клетчатом платье до колена, совой в лукошке, съестными припасами в ранце и походными кедами на ногах. Впрочем, моя сова все-таки произвела впечатление. Ее хрестоматийный имидж сыграл мне на руку. Я подошла ближе к Ноксам и теперь могла лучше разглядеть их. Мягкие черты лица рыжей девушки подчеркивала циничная морщинка между носом и уголком рта. Я сразу поняла, что в этой особенности виновата исключительно природа, поскольку все остальное ее существо было воплощением чистоты. Нокс-Умница была черноволоса, носата и носила очки. Ее яркая южная красота искрилась жизнерадостной иронией. Девушки сидели, а Скрипочка-Нокс парил над ними наподобие Амура. Вот сейчас его скрипка превратится в лук, смычок – в стрелу, и кто-то будет ранен. Ничего этого, разумеется, не случилось. Не случилось, потому что явилась я, и живой триптих был дополнен новым измерением – мной. Нокс-Рыжая приветливо заулыбалась, Нокс-Умница вскинула брови и приоткрыла рот, точно готовилась отпустить отменную шуточку, а Скрипочка-Нокс невозмутимо доиграл мелодию, и лишь затем окинул меня оценивающим взглядом. Поначалу этот его взгляд произвел на меня самое трагическое действие: я смутилась. Тут надо пояснить, что смущение не было для меня характерной чертой. Обычно я только делала вид, что смущаюсь, чтобы последующая за этим острота была как можно неожиданней. Этот мой тактический ход снискал мне славу настоящей язвы. Однако тут я смутилась по-настоящему и так сама себе удивилась, что чуть не расплакалась от неожиданности. Ну и метаморфозы! Овидию и не снилось. Я попыталась выйти из церкви, вспомнила, что идти мне собственно некуда, развернулась и громко сказала:
-- Вы так хорошо играли, что мне показалось, будто я сплю. Сыграйте что-нибудь еще, пожалуйста.
Ага, дар речи меня не покинул! Очень хорошо. Девушки широко заулыбались, зааплодировали, и юноша покорился. Мне вдруг пришло в голову, что своим появлением я нарушила их маленький интимный концерт, и обижаться на скрипача не стоит. Следующая мелодия началась тихо и вопросительно. Это был музыкальный диалог. Кто-то робко спрашивал, а кто-то резко обрывал и не соглашался. Я угадала продолжение первой темы. Всё та же капризная любовь. Теперь в игре скрипача было больше чувства. Он уже не просто демонстрировал мастерство, а трепетал над каждой ноткой. Пораженная его страстностью, я продолжала столбом стоять посреди церкви, сверля юношу вопросительно-восхищенным взором: наяву ли это? Он завершил мистерию, его руки разорвали музыку и последнее, что еще звенело в пространстве, были его в точку сжатые губы и суженные, будто от боли, глаза. Волшебницы щелкали пальцами и высекали искры.
Затем произошло нечто странное, нечто совершенно не вписывающееся даже в сказочную логику. Этот необычайный источник вдохновенной музыки подошел ко мне, поцеловал мою руку и сказал: «Спасибо. Мне завидуют даже мои учителя, и ни от кого я еще не слышал слов искреннего восхищения. Ей-богу». Удивлению моему не было предела. Волшебницы изображали непричастность. Мне вдруг показалось, что скрипач меня разыгрывает. Ну, не бывает ведь такого! Родители, небось, молятся на золотого мальчика. Так я ему и сказала. «Увы, -- отвечал он, -- они ничего не понимают в музыке. Уже сам факт моего знакомства со скрипкой вызывает у них родительскую гордость». «Вынуждена вас огорчить: я тоже не смыслю в музыке ничего». Да, простодушие мое не знает предела. Ничего глупее я сказать не могла. Зря вы, мол товарищ, на меня понадеялись, я счастлива уж тем, что отличаю скрипку от несмазанной двери. Но скрипач легко простил мне мою тупость, недоверчиво покачав головой, и, видимо, остался совершенно убежден, что нашел во мне истинного ценителя. Ладно, решила я, у гениев своя логика. Так началось Зазеркалье.
И я поймала Зазеркалье за хвост. О, моя милая привычка делать всё по-своему! Если не знаешь, что делать, ищи нетривиальный ход. Вот как, к примеру, себя вести после такой обезоруживающей благодарности? Правильно, спеть песню, чтобы отстоять свою позицию, доказав, что у нас и слуха-то нету. И я спела ему нежную плаксивую песенку, почти шепотом, но она эхом отозвалась в церкви. И вдруг оказалось, что я вполне способна воспроизвести мелодию. И что спела я ее, потому что прозой обращаться к гению смешно и жалко. И я уже немножко влюблена в скрипача. И надо намекнуть на это, потому что самая мерзкая наука, возведенная нами в культ, – это показное равнодушие. Волшебницы оценили мою искренность. Я была им интересна. Наш разнородный квартет замкнулся в круг взаимной сосредоточенности и дружелюбия.
За стенами церкви была ночь. Мне, наконец, открылась тайна освещения: огромные свечи стояли на полу. Было холодно. «Пора домой», -- сказала Нокс-Умница и затушила свечи. В ее руке вспыхнул электрический фонарь. Меня повели домой.
Мы шли вслед за лучом фонаря по разбитым плиткам и мокрой траве, с пасторальной грацией перепрыгивали лужу и с искренним трагизмом не долетали до берега другой. Дом оказался малюткой-деревней. Девушки жили в одном доме, юноша – в другом. Но сегодня они не расставались. Видимо, общая трапеза также была посвящена моему прибытию. Я вдруг начала понимать, что меня здесь ждали. Ждали не с досужим интересом, не с лукавой гордостью спаянного коллектива, не с вежливым радушием-равнодушием. Ждали, как новую личность. Так, наверное, ангелы встречали каждое созданное богом творение. Впрочем, здесь я, как всегда, романтизирую. Возможно, и ангелы грешили снисходительностью первозданных существ. Ну, кто их знает?
Нас приняло простое добродушное семейство. За столом Ноксы представились. На этот раз мне была продемонстрирована милейшая застенчивость. Они смеялись над тем, что всех их зовут одинаково, что их полные имена по старинке длинны и пафосны, что их прозвища инфантильны. И вот Умница задала мне сакраментальный вопрос.
-- А чем вы балуетесь? Какое занятие вас сюда привело?
-- Литература, -- призналась я с явной неуверенностью в своей к ней причастности.
-- Что ж вы пишите?
-- Прозу и стихи.
-- О чем?
-- О себе. Это единственный предмет, который я мало-мальски изучила. Изучила ровно настолько, чтобы дилетантски с ним заигрывать.
-- Откуда столько самобичевания? – удивился Скрипочка.
-- Это часть игры,-- ответила я, оседлав свой любимый конек, -- Знаете, что получится, если вывернуть литературу наизнанку?
-- Что?
-- Самолюбование. Игра с зеркальцами. Зазеркалье. И оно-то вновь плавно перетечет в литературу. Поэтому ее на самом деле нельзя вывернуть наизнанку. У нее лишь одна поверхность. Как у ленты Мёбиуса.
-- Докажите.
-- Чтобы написать достоверно, надо превращаться во все, что пишешь, но избираешь ты лишь то, что тебе интересно, то, что способен увидеть, что и так является частью твоего мира, раз ты это понимаешь. Таким образом, описывая мир, мы на самом деле описываем свои зрительно-психические возможности, и лишь описав свои возможности, мы сможем хоть что-то поведать о мире.
-- Значит, вы ощущаете себя неотъемлемой часть мира, его орудием?
-- Нет, -- честно призналась я, -- но хотела бы ощущать. Впрочем, тогда бы я стала над миром. Иначе говоря, влезла бы на Парнас.
-- А откуда у вас сова? – спросила Рыжая Нокс.
-- А сова – мой литературный прием. Благодаря ей я чувствую себя частью литературы.
-- Интересно вы так говорите, -- сказала хозяйка дома. Глаза ее весело блестели. Она, разумеется, не понимала, о чем я толкую. Здесь писателю полагается сотворить объемистую тираду: мол, очень хорошо, что хозяйка ничего не понимает, что не нужно ей этой интеллигентской мути, что надо быть ближе к природе и побольше молчать, тогда мол, понимание вещей снизойдет само собой. Однако я оставлю за собой наркотическое пристрастие к метафизическим разглагольствованиям. Такое уж я существо. Иначе жить не умею. Зато, к примеру, не завистлива. Разве что иногда чуть-чуть к какому-нибудь необыкновенному таланту. Но талант не живет без труда. А завидовать труженику глупо: или сам трудись или, по крайней мере, не мешай.
Знаете ли, кто такие волшебники? Они единственные человеческие создания, достойные восхищения. Всего-навсего потому, что сами способны восхищаться. Это не дань моде и не попытка представить себя кем-то, кем не являешься. И не бутафорская замена таланта. И не щенячий восторг перед чужими деньгами. Это такой огонь в крови. Он светится и освещает всё вокруг. Освещает – значит придает явные очертания. И неважно, что эти очертания иногда -- не более, чем голограмма. Важно, что волшебники все равно – волшебники. Возможно, я не вполне верно употребляю термин. Но другого пока что не придумали.
Очевидно, мое понимание вещей устроило волшебников. Возможно, они были согласны со мной, возможно, им нравилось, что у меня есть хоть какое-то понимание вещей, возможно, они слушали вполуха и им стыдно было в этом признаться. Вслед за мной заговорила Умница.
-- А я вот люблю мужчин. Нет, склонности к нимфомании у меня нет. Я их вообще люблю. Теоретически. Есть женщины, которые мужчин ненавидят. Есть те, кто их боится. Кто-то коллекционирует. Кто-то стремится во что бы то ни стало обратить на себя их внимание. Кто-то презирает. А я люблю и изучаю. Мне нравится, что многие из них всю жизнь -- как дети. Мне нравится, что они не признаются в своих слабостях. Мне нравится, что они любят драться. Но нравятся и те, кто больше любит музыку, чем свару. Мужчины не похожи на нас, но кое в чем чуть-чуть похожи. К примеру, в том, что любят новые вещи и украшения.
Последняя фраза была брошена не зря. Хозяин дома весело покряхтел. В прихожей стояли его новенькие модные туфли, купленные в столице: они нарочно красовались на самом видном месте. Однако, я догадалась, что речь была не о туфлях. Речь шла скорее о шейном платке Нокса-Скрипочки. Беспутном, фиглярском платке с явной аллюзией на причуды Серебряного века. «Украшение». Оно, конечно, совсем не вязалось с деревенским антуражем. Девушки были одеты куда небрежней. Платок был повязан неспроста. С какой-то совершенно определенной целью. Быть может, по мнению Скрипочки, он идейно дополнял маленький концерт в церкви. Мне же опять пришла в голову мысль, что меня ждали. Уж слишком эпатажным был аксессуар. Совсем не вязался с контекстом. «Ну, и пожалуйста, -- подумала я, -- выпендривайтесь, как хотите. Дело ведь не во мне. Просто, люди без выпендривания чахнут. Это факт» Между тем, Нокс-Умница продолжила речь.
-- Мужчины, которые уделяют внешнему виду слишком много внимания, редко бывают интересны. Даже если обладают недурным вкусом. Что резко отличает их от женщин. Хороший вкус, как правило, только подчеркивает наши дарования. Зато, нередко довольно интересными субъектами оказываются те мужчины, чья одежда безвкусна принципиально. К примеру, любитель гривуазного футуризма может запросто оказаться превосходным скрипачом.
Наконец-то ситуация начала проясняться. Скрипочка не зря мне пожаловался на отсутствие искренней похвалы. Последние, на кого он мог надеяться, то есть волшебницы, – упражнялись на нем в красноречии. Дети города скучали в деревне как могли. Но школа для волшебников в городских условиях была совершенно не мыслима. Это понимали все. И развлекались. Безусловно, они восхищались Скрипочкой. Их насмешки были своеобразным логовом, где восхищению хорошо пряталось, а значит, и привольно жилось. Вслед за Умницей слова взяла Рыжая Нокс – огненная чистота с циничной трещинкой между носом и краешком рта.
-- Очень люблю фотографировать, -- сказала она, -- Лучшего позера, чем Скрипочка, мне встречалось.
Кратко, но гадко. Чтобы уязвить Нокса ей потребовалось всего-ничего. Скрипач взглянул на меня болезненно.
-- О, сударь, -- помпезно обратилась я, -- да вы, как я погляжу, являете собой центральный объект здешних бесед. Милые дамы, Скрипочка должно быть глубоко запал в ваши сердца.
-- Глубоко, -- призналась Умница, -- даже слишком. Мы долго копались в глубинах наших сердец, но так и не обнаружили его.
-- Наверно, зарылся в грунт, -- предположила Рыжая.
Фантазия подвела меня. Я решительно не могла найти слов для защиты несчастного. Скрипач уныло доедал ужин. Весь его вид говорил: а. болтайте, что хотите, последнее мое утешение – это еда. Волшебницы завершали трапезу с отменным аппетитом. Временами они причавкивали и кривлялись. Хозяева взирали на них родительски. Видимо, девушки нравились им своей веселостью. Бледный, унылый гений внушал им уважение, но они не понимали его. Это были простые люди. Молодость в их глазах не имела права на грусть.
Скрипочка совсем не походил на человека, не умеющего ответить на остроту. Должно быть, он не отвечал принципиально. Да. Это было верно. Ведь Рыжая была совсем еще дитя. Какая-то сверхъестественная непосредственность освещала ее слова и жесты. Умница в свою очередь виделась мне тайной добрячкой. Это такие люди, которые вовсе не умеют делать зла, но тщательно скрывают это неумение, чтобы не дать повода злоупотребить собой. Ее яркая южная красота обладала очарованием опасности. Но я сама южанка, поэтому умею отличать настоящую опасность юга от мнимой. Мне не нравилось молчание и я решила возобновить беседу.
-- Заброшенная церковь – это странно. Я думала, здешние жители очень набожны.
-- Мы строим новую церковь. В соседнем большом селе будет новая красивая церковь.
-- А по мне и эта не плоха. Почему бы не привести ее в должный вид?
-- Денег нет.
Я с трудом понимала ситуацию, при которой есть деньги на постройку новой большой церкви, но нет на ремонт вполне приличной старой. Впрочем, если бы церковь была действующей, в ней бы не разрешили играть на скрипке.
-- А кто из вас живет в этом доме? – спросила я у волшебников.
-- У нас – девушки, -- ответила хозяйка, -- Скрипочка – у соседей слева, а вы можете обосноваться у соседей справа. Вообще, у нас привольно.
-- А где помещается преподавательский состав?
-- У директора здесь свой дом. Остальные учителя – кто где. Кто – в соседнем селе. Кто – из города приезжает.
-- А я-то думала у вас тут академгородок и замкнутая идиллия.
-- Отнюдь, -- отвечал мне Скрипочка, -- каждый живет по-своему и у каждого свои тараканы в голове. Однако надо признать, что здесь всё-таки существует своеобразная атмосфера. Уж не знаю, как ее назвать, но думаю та, которую вы искали. Конечно, обычной школьной суеты с ее интригами, любимчиками-нелюбимчиками здесь нет. Наверно, именно поэтому школа – как бы волшебная.
Я долго соображала, почему он употребил выражение «как бы», пока не поняла: исконные обитатели деревни не посвящены в тайну школы. Ее специфика рисуется им как-то иначе.
-- Ты говоришь -- нет школьной суеты, -- мне надоел церемониал и решила обратиться на ты, -- но ведь школ без суеты не бывает. Или здесь царит возвышенная отчужденность от мирского?
-- Нет, -- скрипач весело помотал головой, ему было радостно отвергнуть мои пугающие догадки, -- под возвышенной отчужденностью ты понимаешь равнодушие, сухость общения, но этого тоже нет. Просто люди здесь собрались из любви к своему делу. Лишних здесь нет. Как ты здесь оказалась, также и другие. Не иначе.
-- А как же отсутствие «искреннего восхищения» и «зависть учителей», на которую ты посетовал еще в церкви?
-- Музыке меня учили не здесь. Всё вышесказанное относится к моей городской жизни. А к язвам волшебниц я привык. Почему-то умные девушки всегда такие. Глупые, впрочем, тоже, только они проще выражаются.
Слово «волшебницы» он употребил запросто. Для хозяев оно звучало как комплемент. Я же мысленно заменила его другим – «соученицы».
-- Ты говорил, здесь все со своими тараканами в голове.
-- Только не говори, что ты другая. Я разочаруюсь.
Сказав это, Нокс очаровательно улыбнулся, и я его полюбила.
Свободных домов в деревеньке не оказалось. Скрипочка повел меня к своим хозяевам и отдал свою комнату, сам же расположился на чердаке, благо крыша не протекала, и окно там было с двойным стеклом. Хотя, ему, конечно, понадобилось второе одеяло и четыре мышеловки.
Я раскладывала вещи и пела свои песенки. Все, какие могла вспомнить.
Зэн играет на кларнете в темной комнате седой.
Пыль и сумрак. Кто-то жил здесь. Кто-то говорил с тобой…
А также:
Ваш призрак вложен аккуратно в фотографию,
Вы так пронзительно печальны и юны…
После этого:
За стеклом скользили зыбко
Две мерцающие рыбки…
И, конечно:
Сумрак, город, грозди
Матовых огней,
Призрачные звезды
Блещут всё сильней…
Затем:
О, синий вечер с чердака
Сквозь влажную листву,
О, синий взгляд издалека
Внезапно на сову…
Не обошлось без:
Город прозрачный дрожит от дождя,
Стрелами землю пронзает вода…
Разумеется:
Каолиновой фигуркой
Создал бог твою прабабку…
И под конец самое пафосное:
Бона динь, Сказэнская Романция,
Бона динь, Город Роз…
Однако оказалось, что я еще способна на:
Я белый шелковый цветок
Купила на последний грош…
Но сон восторжествовал – голос мой смолк, тело послушно прильнуло к постели. Так бы мне и спалось, сладко и безмятежно, если бы посреди ночи…
Посреди ночи окно распахнулось. Кто-то деловито влез в комнату, закрыл окно, и распространяя влагу и аромат дождя, забрался в мою кровать. Сообразив, что вор в кровать не полезет, я не стала скромничать и выкинула из моего лежбища незваного гостя. Гость топнул нагой и полез обратно. Не вытерпев такой наглости, я выскочила из постели и включила свет. Посреди комнаты стояла Нокс-Умница. Отойдя от шока неожиданной встречи, Умница философически захихикала.
-- Я, разумеется, не могла знать…
-- И давно вы встречаетесь? – оборвав ее, спросила я. Похоже, меня терзала ревность.
-- Нет. Сегодня в первый раз. Мне пришло в голову немного повеселиться.
-- Найди лестницу и полезай на чердак, -- холодно посоветовала я.
-- Если хочешь, полезем вместе, -- задорно предложила Умница.
-- Тогда уж давай заодно директора прихватим. Вдруг ему тоже скучно.
Моя шутка не произвела эффекта.
-- Директору не скучно. Он такие глюки себе материализует! Ты бы видела! От Афродиты до Марлен Дитрих.
-- Ага, -- рационально отвечала я, -- Теперь мне, по крайней мере, известно, чем вы тут занимаетесь. Завтра же я вас покину.
-- Не надо, -- жалостливо заныла Нокс, -- Это всё мелочи. Издержки производства. Неужели ты думаешь, я собиралась кого-то соблазнить. Так и предполагалось, что меня выкинут, а я еще повоюю. И, кстати, о директоре: он внушает нам всякие образы исключительно из эстетико-воспитательных соображений.
-- Слушай, скажи мне прямо: тебе очень нужно именно к Скрипочке лазить?
-- Могу к тебе…
-- Нет, этого совсем не надо.
-- Я имела в виду, можем по ночам вместе развлекаться.
-- О, Боже!
-- Можем, к примеру, внушить курам директора, что пора улетать на юг. Представляешь, если у них это получится?
-- Бред какой-то, так не бывает.
-- Да я просто так сказала, думала тебя развеселить.
-- Всё равно уеду. Не люблю я гипнотизеров.
-- Не не любишь, а боишься.
-- Нет, ты мне скажи, на черта это надо?
-- Да это мелочи жизни! Развлечение, когда нечем заняться. Можешь вообще на это никакого внимания не обращать.
-- А на уроках вы что делаете: в наперстки играете или на картах гадаете?
-- На географических. Наносим по памяти активные точки земли.
-- Экстрасенсорика?
-- Да!
-- У меня нет сверхъестественных способностей… Кроме одной: дилетантские стихи и наивная проза.
-- Превосходно! Будешь у нас агентом по романтике.
-- Это как?
-- Людям в жизни очень не хватает романтики. Волшебники разрабатывают сложные чувства и нестандартные ситуации, затем новые разработки органично вживляются в народные массы. Лично я хотела бы заниматься именно этим. Если тебе нравится Скрипочка, дружи с ним, но учти: со мной тебе будет веселей.
-- Тогда зачем ты лезла Ноксу в кровать, раз он такой скучный?
-- Да говорю же: шутки ради. И он не скучный. Просто слишком академичный. Он придумывает старые сентиментальные чувства.
-- А ты придумываешь новые?
-- Да.
-- И какие же?
-- Зазеркальные, к примеру. Вот чем тебе нравится Скрипочка?
-- Он вдохновенно играет на скрипке.
-- Вдохновеннее некуда! Замучил нас своими упражнениями. И знает, что всё у него прекрасно и всё равно клянчит: послушайте, оцените, вдруг я в чем-то не идеален.
-- Да разве ж его противно слушать?
-- Приятно. И он жутко этим гордится. Гусь. Ты любишь гусятину?
-- Не знаю…
-- А еще у него маниакальная страсть к шейным платкам. У него их целый чемодан. Я как-то попросила у него платочек – поносить с новым платьем – не дал. Жадюга.
-- Я тоже не люблю, когда мои вещи носят.
-- Он покрывает свои кудри золотой пыльцой. Чтоб блестели. Это нормально?
-- Это артистично.
-- Зачем ему это в деревне? Для кого?
-- Может быть, для тебя? Или тебе больше нравятся всякие немытые гении? Особенно пузатые? А пьяницы тебя вообще в восторг приводят? Да и причем тут вообще зазеркальные чувства?
-- Скрипочка меня из себя выводит. Но я его люблю.
-- Так, ноги в руки – и вон отсюда. Я хочу спать.
-- Я его платонически люблю. Восхищаюсь, на расстоянии.
-- Врать незачем. Сплетничать про твои ночные похождения я не собираюсь. Уйди, пожалуйста.
-- Тогда последний вопрос: ты со мной дружить будешь?
-- Зачем я тебе нужна? Отстань.
-- Я хочу понять, что в тебе есть такого, что Скрипочка на тебя сразу запал?
-- Еще слово, и я тебя убью. Нет мне дела до ваших интриг! Я приехала учиться.
-- Извини, я думала моя последняя реплика тебя заинтересует. Дружи со мной просто так. Мне нравится твоя моральная несгибаемость.
-- И нечего меня завлекать сладкогласыми речами.
-- Ты что от ревности психуешь? Прекрати, тебе стыдно, ты же не дурочка какая-нибудь за нашим Ноксом бегать!
-- А ты, выходит, дурочка?
-- А я из зоологических соображений: я его изучаю, как вид.
-- Отбирая у него шейные платки?
-- Для науки все методы хороши.
-- Ты меня разочаровала, Умница. Я была о тебе лучшего мнения. Если тебе скучно, бегай по лесу, лови бабочек.
-- Нет, бабочек мне жалко. Ну, что, будем дружить?
-- Ладно, только дай поспать.
-- Ура! Пойду расскажу, всем, кто не спит, что у меня новая подружка!!
-- О, боже…