Первая часть. Безумие

0
Лидия вышла из здания и, быстро взглянув вокруг, устремилась к метро, глядя под ноги. Опять они. И все смотрят на нее. Что им надо?

В яркий солнечный день площадь была полна: скамейки, постамент, ступеньки вокруг площади – все усыпано людьми. И только фигура сидящего писателя реяла над площадью, возвышаясь над всеми.

Голоса, звон колоколов, шум вокруг, птицы в небе оглушали. Звуки, запахи вторгались, заставляли прислушиваться к себе, к обрывкам фраз, чужим разговорам, выхватывать то, что предназначено ей. Как через строй, прошла мимо колонн и стоящих возле них людей, курящих, пьющих пиво, болтающих. Глаза – вниз, на урны, окурки возле стен, лужицы, чтоб обойти. Решилась. Подняла глаза. И тут же уткнулась в чужие, в упор смотрящие на нее. Больше не рисковала. Ускорив шаг, влетела в метро, за спасительные двери.

Здесь не страшно. Подземный свет приглушен, не так прям и откровенен, как солнечный. Можно отдышаться.


.

1

Лида проснулась ночью. Больше не спалось. Встала, взяла сигареты, пошла на кухню. Подумала. Как хорошо, когда несколько дней отдыха. Праздник на носу, и все успела: и подарки купить, и продукты, и квартиру убрать. Тихо как. Или попробовать? Время что ль такое? Все пишут. Вот детективы недавно читала. Хороший автор. Теплые книжки. Тоже женщина. Может, и ей. Уже и героиня есть. И имя придумала. Все просто. Надо только вспомнить и начать. Наверно, так все и делают? Хоть сейчас. А вдруг получится? Куда еще откладывать?

Встала, пошла в детскую. Ребята спали. Включила компьютер. Оглянулась. Не проснулись? Нет, все тихо. Села. Так и началось. Сначала было трудно. Мотивы мешались. Все казалось важным. Перед глазами вставали картины детства. Никаких приключений. Только то, что хранилось в памяти тридцать лет.

Писалось легко, с удовольствием, будто после долгого сонного дня вернулась домой и заговорила, наконец, своим голосом. Было тихо, темно. Боясь разбудить мальчишек, она не включала свет. Мерцал только монитор, и вокруг него и Лиды возникал больной, тревожный мир ее детства. Но спали дети, это была их комната, и ее тепло окутывало защитным коконом, наполняя детство, рожденное на экране, любовью и уютом.
Если б она знала?


2

Все представления о жизни рушились. Книги, перебивая друг друга, заговорили c ней в полную силу, на разные голоса. В эту какофонию звуков вплетались реплики прохожих, обрывки слов песен, рекламные фразы, и этот нескончаемый диалог длился вечно, не прекращаясь. Ей хотелось залезть в темный угол, заткнуть уши, закрыть глаза, сжаться в комочек и никуда не вылезать. И передохнуть, не отвечать, сделать паузу в диалоге. С кем? Неизвестно. Не вычленить голосов. Сколько их? Кто они? Чего от нее хотят? Она так устала.





3

Этот календарь… Он у них с января. Подарила тетя Таня свекрови. Как будто делал Давид. И шрифт, как он любит. Надо сравнить. Где маленький, прошлогодний? Точно. Такой же. Нет имени. Ни автора, ни дизайнера. Это не похоже на Давида. На страницах – рыба, черепаха, рак, кузнечик, богомол, лягушка, головастик, слон, носорог. И все картинки с колесиками, винтиками, как полуфабрикаты из деталей, страшно знакомых. Детали от часов. У них тоже есть такие. Будто рылись в ее столах, собрали всю мелочь и разложили.

Рыба дважды. А головастик, он для кого, для нее или лягушки? Она рыба. Что там в марте? Полуфабрикат. Где вторая? В августе. Взять лупу. Почему здесь ее год рождения? Совпадение? Или знак? И рыбка уже золотая, на крючке. Пришпорена и готова. К чему? Во что ее превращают? Что будет в августе?



4

И ведь эту игру придумала она сама. Как гадание по книгам. Была вынуждена. Но сама. Бесконечный внутренний диалог. Словно заклинание, игра, начавшись, не могла остановиться. Почему она? С чем это связано? С любовью к книгам? С детством? Слишком много совпадений. Так не бывает.






5

Боже, а как хорошо все начиналось. Ей уже тесно было в собственном доме, где все роли давно известны, а своя тяготит, хоть и не изменишь. И она бросалась на своих от этой безысходности. Спасала только живопись. Как всегда. Но лето кончилось. Время, когда в любой момент, собрав этюдник, можно уйти в поля, овраги, чтоб, наконец, уединиться, помечтать и, установив холст, снять за три часа все накопившееся раздражение, переведя его в восторг перед увиденным, в попытку передать его, в гордость от сделанного. Это был и способ мириться с мужем, тоже художником, в деревне не рисующим, с детьми, когда устаешь от их бесконечных ссор, со свекровью – с жизнью, не дававшей главного, не заполнявшей пустоты.

Здесь, в городе, у нее такой возможности не было: все время на глазах, все время на людях. Нет, писала она, конечно, и дома. Но все труднее было сосредоточиться, хотя за годы она привыкла делать это почти в любом месте. Обычных портретов уже не хватало. Хотелось из лица сделать что-то другое, вечное, как у мастеров, когда не важно, кого рисовал художник, когда возникал тип. Не получалось у нее дома. А хотелось увлечься настолько, чтоб без раздумий, единым порывом, выплеснуть на холст дремлющие силы, почувствовать абсолютную свободу от неумений, сомнений, от неуверенности. Не получалось. Мешали окружающие.

А муж возвращался из мастерской, рассказывал об ученицах, о библиотеке, где они работают, о новой технике, о компьютерах, интернете и играх. Иногда девчонки забегали к ним, и Лида слушала и завидовала: есть же у кого-то такая интересная жизнь. Нет, надо действовать. Купить компьютер, наконец, мальчишкам. Может, и сама через них научится? Но как купить? Ничего не зная ни о ценах, ни о технике? Машиной лучше пока не пользоваться, а то вытрясет последние деньги, и тогда покупки детям не видать. А она обещала. Позвонить, разве, Андрею, деверю мужа? Вроде у него есть приятель, торгующий техникой, и, может, так будет дешевле. Ну не обманет же он родственников друга. Да и разбирается, конечно. Мальчишки, хоть и ходили в кружок, мало что знали. А с компьютером под рукой, глядишь, и сами научатся. Ведь не дураки же. Толковые ребята.

Наконец, компьютер был куплен. Монитор не совсем такой, как хотелось, но нужного на складе не было. Лида заплатила остаток, забыв, что этот монитор стоит дешевле. Мальчишки сразу засели играть, а она боялась подступиться: еще что-нибудь испортишь.



6

А дальше все вдруг пошло как по маслу. Уже до этого она получила день в мастерской, сказав, что больше так не может. Муж согласился, вспомнив, как давали выходные друг другу, по Споку, когда старший был маленьким. В мастерской она, может, и не будет ничего делать, но ей это нужно. Дашка предложила научить ее компьютеру, когда она не знала, как к этому подступиться. Мелькнула мысль, не пойти ли к ним работать, и как-то все само собой устроилось. Наступили счастливые дни. Ей нравилась дорога на работу, девчонки в отделе, начальник и компьютер. Все приносило радость и покой, устроенность и удовлетворенность. Она была здесь на месте, и ей было страшно интересно. Люди, добрые и живые, а их так не хватало, окружали ее, вызывая ответную любовь.


7

Понемножку получалось и с компьютером. Сперва пугалась. Особенно надписей. Чуть нажмешь не там – выскакивают, как черт из табакерки. И по-английски. С ее немецким. Словарь что ль завести? Специальный. Только для работы. Девчонок теребить не хотелось. Все записывала в тетрадь. П о порядку: как делать, на что нажимать.. Ее приятель когда-то учился по книжке. Но заглянула… Непонятно и много. Чтоб файл открыть, страниц пять читать надо. Бросила. Стала своим способом, с помощью тетрадки. Покажут – запишет. Всю последовательность. Потом – не спрашивает, только смотрит в тетрадь. Постепенно привыкла. Тетрадь стала не нужна. В душе гордилась – сижу перед экраном. Машина увлекала как игрушка. Казалось, что раздвигаются горизонты. Что открывается мир. Решила списаться с приятельницей мужа. Та ответила. Из Италии. И началось. Ниточка за ниточкой. Книги, интернет, письма, рассказы…Все похоже. Все, как везде. Варвар и компьютер. Графоман и слово. Только вот ударит по кому?





8

Рассказы лились как музыка, складывались, получались. Муж хвалил, ребята одобряли. Особенно младший.
А этот перепутан. Как лото, как пазлы. Непонятно о чем. Думай, как сложить. Или складывай, как хочешь.






9

Как это началось? Она писала рассказы, читала мужу – ему нравилось. Как он стал мужем? Не хочется вспоминать. Живя без любви, она во всем винила себя, подстраиваясь под него. Нужен был дом с «ее» атмосферой и интересный собеседник. В этом смысле все было идеально. Но в остальном…И жили долго, и много общего: вкусы, интересы… И даже гордилась, как много он знает. О чем ни спросишь. И все было честно. Все обсудили, когда еще оставалась собой. Тогда это было важно. Долгие ночные разговоры. Нужна ли только честность, когда мир создают двое? Кругом реклама: «Люби».

Год своей жизни, когда ушла от матери, поняв, что превращается в монстра, казалось, вылечил навсегда. Наполнил уверенностью. После той встречи, когда поняла, что может быть любима, хоть не получилось. Все книги, фильмы. Любовь бывает только раз. И надеяться не на что.

Такой разрыв. Не знала, куда деться от стыда, от собственной грязи. Захотелось стать лучше, чище. И получилось. А тут защита. Дом, атмосфера. Всегда мечтала иметь такой. Не устояла. Но став защитой, дом стал клеткой, уничтожающей ее. И гордости не осталось от всех уступок, от вечной вины, от всепрощения. И ведь не видела. Считала, все нормально. И общие интересы. А грубость, равнодушие? Ей казалось, что все можно исправить, улучшить, переделать. Если очень этого хочешь. Как с матерью. Объяснишь, что говорит глупости – перестанет быть больной. Опять не получилось.

Но ведь все было честно. Неужели из-за рассказов? Глаза открылись. Развод? Осталось только выяснить, она ли этого хочет или что-то помимо нее. Или кто-то, считая, что так лучше.

Теперь хоть караул кричи. И прокричала. Как варвар перед компьютером, ошалев от безграничных возможностей новой игрушки, как начинающий писатель, не знающий реальной силы слова, которое может каждое пророчески повернуться против него, как человек, в восторге от себя прокричавший: «Это я, господи!» и и вот Он – Его взор, любопытный, оценивающий, вопрошающий. А что предъявить? Нечего. Катастрофа! Судорожные движения. Попытки обмануть, оправдаться, скрыть... Пытаться что-то делать, с напрягом, несвободно, под пристальным взглядом, кричать: «Я могу!». Тщетно…Страшно…Плохо… . И опять – освобождаться, упрямо доказывая свое: «Я могу, господи…».








10

…Можно, конечно, пока не разъезжаться c мужем. Найти вторую работу, долларов на двести, чтобы было триста, как они привыкли. Надо поговорить с начальником – вдруг поможет.

Подул ветер, хлопнула форточка, вздыбилась занавеска, слетел со шкафа бордюр – и по руке. Рука с царапиной задела лист, и Лида уставилась на слова. Боже, и здесь… Опять она сделала не то. А занавеска дыбилась, форточка хлопала. Лида стояла перед ними, трясясь, не в силах оторваться от странички: « Триста – это ничего. Вот триста одна – это уже проституция». Не может быть. Ведь он дал страничку еще раньше. Он написал ее давно. Она дважды читала: раз на работе, еще до его отъезда, второй здесь, недавно, и все никак не могла понять, почему триста измен – это можно, а триста одна – проституция. Не мог он знать. Писал о своем. . «Легкий ветерок из форточки», – так написала она о книге. И здесь совпало. Чего хочет от нее этот ветерок? Что не то? «Можно не разъезжаться?» Что творится со временем? Неужели все написанное предназначено каждому, для единственного раза, когда он сможет прочесть это как письмо, обращенное лично к нему, когда бы это ни было?


11

Пытаясь разобраться в себе и в том, что происходит, она обрастала книгами, не дочитанными и читанными вперемежку, и везде были ответы, намеки, указания. Она узнавала себя в каждой фразе, уже перестав удивляться, когда они были написаны: сто лет назад или пять. Есть ответ – и хорошо. И новая тропинка к следующему. И опять, как в зеркале, сначала она – потом ответ. И новая тропинка.

Нужные книги появлялись, как по заказу, лезли под руку, хотя не искала. Фразы собирались из них и складывались в диалог с ней. Диалог с фактами из ее жизни. Сначала она еще помнила, чья – откуда, потом перестала обращать на это внимание. А следовало бы. Чтоб разобраться. Но были книги, целиком обращенные к ней. И их она знала.

Что это? Книги – заклинания, книги – зеркала? Где-то она уже читала об этом. У какого-то фантаста. То есть не про книги. Про зеркала, отражения. Он что, тоже пережил это? Вечный склероз. Не вспомнить автора.






12

Нервы не выдерживали. Не было сил проходить сквозь строй, идти туда, где столько людей, и она свернула, пошла в другую сторону. Не рискнула идти домой привычной дорогой.

Проскользнуть в безлюдье не удавалось. Только устремлялась в увиденный просвет – тут же кучковались группки. И фразы догоняли, хлеща все больнее. «Укрощение строптивой», «Навстречу бурному ветру» – кому это? Ей? Или они о своем? Она сворачивала в маленькие пустые переулки, но те сразу наполнялись. «Ату ее, ату…» – слышалось там, где, может, ничего и не было. Но опять глаза в упор, как будто знакомые лица и голоса. Она боялась взглянуть вокруг. Реклама вопила и добивала ее. «Грандиозный эксперимент»…из каких-то там тысяч людей… Это что, только из-за нее?

Не было сил возвращаться в реальность. И машины, машины, кругом машины. Чуть поравняешься, шум мотора и резкий рывок вперед. Свернешь в переулок, мчатся с бешеной скоростью вслед, пролетая с ревом и скрежетом мимо.

Карнавал. Как безумный карнавал, втянувший в свой вихрь ее, ненужную, лишнюю, не приглашенную. Марионетку. Ее дергают за ниточки, добиваясь чего-то, уже в разные стороны, заморочив совсем. Она хочет выбраться, мечется средь масок и ролей, упрямо делая вид, что все в порядке, независимо пробираясь вперед, отказываясь поверить… Во что? Ее мысли – бред. Такого просто не может быть.



13

Проснулась, вышла на кухню. Ребята ушли в школу. Стало совсем плохо. В доме бардак. Она механически, заставляя себя, стала убираться. Ее видят, ну и пусть. Плевать. Включила музыку. Радио нельзя – там слова. И все про нее. Только кассеты. Иностранные. С музыкой веселее. Незаметно втянулась. Бытовые мелочи отвлекали. Убрать разбросанные вещи, вытереть пыль, потом мыть, пылесосить. Погладить, приготовить, купить, разложить. Чтоб потом все нашли, когда придут из школы. На работу не спешила. Еще было время. Тут, дома, в тишине, в заботах – спасенье: от себя, от бреда, от жизни. Набиралась сил, чтоб упрямо выйти наружу. В ванной мылась, не включая света. Иллюзия только для себя: избавиться от чувства, что за ней наблюдают, не получалось. Все время твердила: я не больна.




14

В голове шумело. В ушах стоял звон. Этот звон как китайская пытка. Песни слушать нельзя – либо хвалят, либо бьют. Телевизор смотреть – тоже. Принцип кнута и пряника. Пряник приманит, и по нервам – хрясть! Хлыстом. Не захочешь никакого пряника.

Зачем она сунулась туда? Кто ее просил? Публичный сайт не для таких. Великий писатель, как муж говорит. Вот и схлопотала. Что теперь делать? Страх и болезнь. Только писать. А как же другие? Неужели также? Весь этот ужас… . Или можно легче?

Помощь только в книгах, но там же и кнут. Зачем кнут? Чтоб думала? Писала? Стоит чуть успокоиться, подумать, что-то понять – снова кнут. Зачем? Чтоб не останавливалась? Или есть другие причины?
А так хотелось тишины и покоя..


15

Начальник уехал в воскресенье, на месяц, за границу. Она еще надеялась с ним поговорить, посоветоваться, но не случилось. Почему он сказал: « Прости меня»? И явно не к месту. Словно знал, что с ней будет. Но при чем здесь он сам? И эта странная статья в Интернете. Его статья. О боге, который есть. Где-то там, кажется, в Индии. Или в Австралии. И он его видел. Или это шарада? Очередная? Как у Гессе. В «Игре в бисер». Чтоб совсем сбить с толку. Или чего-то добиться. Что-то у него иногда вырывалось. Какие-то намеки. Как будто он знал, что с ней. Или он не ведал, что говорил? Как другие. Но видела же она однажды, как он так же, как она, воспринял слова, будто не она их сказала. Сразу отошел и задумался. Когда они проскакивают, такие слова, через других? Когда начинаешь умничать?


16

Эта книга. Начала в третий раз. Первый раз почти дочитала. Еще по-старому. Не относя к себе. Но уже чувствовала. Бросила от страха.

Попробовала снова. Книга притягивала как магнит. Она не жалела. Объясняла и хлестала. Все про нее. И чем дальше, тем больше совпадений. Как воронка, боясь испугать, книга втягивала постепенно. Намеками, фактами. Затащила поглубже, чтоб не вырвалась. Бросить невозможно, не оторвешься. Кажется, вот-вот будет все понятно… . Но нет. Хр-р-ясть. Не зарывайся.


17

Может, надо быть благодарной? Все свершилось, во что и верить не могла. Никогда не думала, что сможет так чувствовать, так понимать. И голос любви, постоянный, зовущий, ласковый. И силы, и свобода, которые появились в живописи. И масса идей. Всегда ведь об этом мечтала. И все же. Какое тяжелое счастье. Как дурман. Как неволя. Как будто не ее это все: идеи, силы, свобода. Она только проводник. И чем тут гордиться? Тем, что толкают в спину, настойчиво заставляя стать лучше? Или не лучше, а просто выполнить чью-то волю? Что с ней происходит?

Никогда не верила. Ну не то, чтобы совсем. Когда надо – просила. Не задумываясь, когда было страшно. На всякий случай, не признаваясь себе. За себя не просила, за мальчишек. У кого просила? Сейчас и не скажешь. У какой-то силы. Но называла – как все. Иногда играла. Когда падали чашки. Все, мол, поняла, больше не буду. Но ведь просила. Теперь – плати. Чей это голос, или их много? Нет, не реальный. Книги и песни. Слова.

18

Соловьи как взбесились. Звуки, запахи. Словно из детства. Сны как по заказу, не ее, чьему-то, но для нее. Песни объясняют, подсказывают, книги и передачи читают мысли и отвечают на невысказанные вслух вопросы. Отвечают сразу, стоит лишь подумать.

И этот ведущий. Что он хочет сказать? О чем предупредить, от чего предостеречь? Что ее видят? И это не мистика, не болезнь, это люди, которые чего-то хотят? Или не люди? Что о ней все знают? Но что можно сделать, даже если это так? Ведь нет фактов, нет доказательств. Или по-другому: смотрят – будь достойна? А, может, здесь, как в книге: «…детям свойственно сердиться на родителей за лишнюю опеку. Но еще больше детям свойственно видеть надзор там, где его нет и не было».

Все неощутимо, все ускользает из рук.



19


Кто он, этот ведущий? Почему она чувствует себя по отношению к нему, как варвар к миссионеру? Или к тому голосу, который в нем слышит? Что она с ним спорила? В тетрадке. Во всем он прав. Прав! Оправдать хотелось. Себя, свою жизнь.

Почему она думала, что он Ричард Бах? Чехарда со временем? Или это болезнь? Ласковый голос. Разве он из прошлого? Этот голос утешал деликатно, ласково, любовно? Кто он? Кто ей отвечал на реплики в непосланных записках? Друг, которого нет рядом. Он так себя назвал. В книгах и текстах. Легкий ветерок из форточки – из ее письма. Потом и это обернулось против. Ветром по занавеске.

Только дописала. Вышла на балкон. Уткнулась в книгу. И это не Бах. Все то же: «…здесь нет телефона, дядя… . Но ты был прав». Опять. И ведь не придерешься, не объяснишь, но так – на каждом шагу.


Вернулась на кухню записать и об этом, пока не забыла. Чтоб думать потом. Ушла печатать. Там младший, нашел свою зубную пластинку, потерянную навсегда: «Ее здесь не было. Она откуда-то упала». И ведь не надеялись уже найти. Это что? Опять знак? Знак, пока не начнешь разбираться. На все есть реальные причины. Старший помог найти. Валялась за диваном. А младший со своим воображением… Но почему сейчас?



20

« …На меня напал жор чтения. Нужные книги сами лезут под руку. Читаю взахлеб. Я уже даже не глотаю, а втягиваю с хлюпаньем, и книги – бум, падают куда-то внутрь, и там оседают на дне души. Между чтением хожу на работу, что-то покупаю, готовлю, что-то убираю. Хорошо, что есть необходимые обязанности, а то так и растворилась бы в этом чтении. Нашла на полке потрясающую книгу М.Анчарова «Записки странствующего энтузиаста». Художественная литература о художественном творчестве. Тот случай, когда нужное слово в нужное время. Нет ни одной строчки, которая оставила бы равнодушной или заставила скучать. С которой была бы не согласна. Идеальные для меня язык и содержание. Из тех книг, что не навязывают собственного мнения, не тянут к идеалу, не поучают, а просто собственным примером говорят: «То, что с тобой происходит – нормально, это было и с другими»,– и помогают выжить своим светлым отношением к людям. Поразительно, что написана она двадцать лет назад. Остается загадкой одно: неужели все художники идут настолько одним путем рассуждений. Даже литературные ассоциации, даже образы – те же. Ты писала об идеях, которые носятся в воздухе. Они что же там, двадцать лет? У меня такое впечатление, что они уже не носятся: им негде. Настолько насыщен ими воздух. Они уже из-за его отсутствия просто барабанят тебя по лбу, и от них некуда деться…».

Когда она писала это письмо? О книгах. О том, что растворялась в них и говорила их языком. Но задерживалась только в тех, где комфортно. Еще до рассказов. Неужели уже тогда все начиналось? А она радовалась обострению чувств, думала: вот теперь все прочитаю, все, что не понимала.




21


Книги, которые сами лезут под руку, выбор их случаен или нет? Или ответы везде? Надо только задать вопрос?

А тот ведущий? Он о своем, а она так слышит, так видит, так переводит? Как ей хочется. Все, что на экране, по радио, в текстах – любых. Вот и сейчас. Почему она читает, как ее тезка – героиня Дали. Заглянула в книгу и тут же ответ: «Знаю, это волнующее эмоциональное состояние одно из свойств разума». Кто с ней говорит? Ведь не автор. Или он тоже? Другой язык, иносказательный? Может, он давно существует? Или это только ее игра? Нет, было и это в книгах. Было точно. После пустых слов (не могла их понять), автор издевался над ней, читающей: здесь-то зачем смысл искать?

Слова ожили и обернулись против: «Отвечай за каждое. Не болтай».

И сирены из окна. Как в ее записках. Означают – что-то забыла. Сама написала. Что не так на этот раз? Да, конечно. С мужем надо расходиться. Иначе не поймет. И нечего торговаться.




22


Кот стал словно человек. Все чувствует, все понимает. Оборачивается на имя. Стоит задуматься – орет, мяучет, зовет. Если она не выходит – сразу к ванной. Открывай, мол, кран, воды попить, нечего дурака валять. А когда ей плохо – валится на спинку, подставляет брюшко, кувыркается. То ли отвлекает, то ли развлекает.


***

Получила в булочной рекламную бутылку. Вторую. Бесплатно. К той, что купила. Это с ее-то везением. Поощрение?


***

Рылась на шкафу в поисках портрета сына. Тяжело, пыльно. «Ладно, обойдусь», – и ушла на кухню. В коридоре – грохот. Прибежала – портрет на полу. «Спасибо – то, что надо».



***

Даже песни. Бедная голова. На любую мысль – ответом песня. Не всегда понятно – не все слова она помнит. Но не спрятаться никуда.


***
Быстро двигалась по переходу. Сзади голос. В спину плеткой слова:
« Что она видела, кроме унитазов?» Сжалась, вздрогнула. Обернулась. Мимо прошли две женщины, продолжая говорить друг с другом. О своем.


***
Маятник на часах – на батарейке. Уж давно стоит, не качается. Вдруг пошел. Утром – опять стоит.
Наручные часы словно взбесились. Ходят, как им нравится. Показывают немыслимое время. Одела запасные – та же история.



Проснулась. Запах духов. Нежных. Словно кто-то здесь побывал. У нее таких нет. Галлюцинации?

***

Бросилась к Замятину (как скрыться?). Потом взяла Картасара. Этот просто убил. Отложила. В Кафку заглянуть не рискнула. Прочитала у Набокова : «Вот так бы по старинке начать когда-нибудь толстую штуку»,- подумалось мельком с беспечной иронией – совершенно, впрочем, излишнею, потому что кто-то внутри него, за него, помимо него, все это уже принял, записал и припрятал».
И тут! Единственная радость – теперь можно прочитать и понять то, что раньше не получалось. Пользуйся случаем.


***

И все время – краны, краны за окном. Поворачивают в ее сторону. Что за стройка, откуда взялась? Вроде раньше не замечала. На одном – «Liebherr». Любимый начальник? Хозяин? Господин? Кто такой?


***
Говорила со свекровью на кухне. В разговоре прозвучало имя Надя. Вспомнила, что забыла сходить к Наде узнать насчет машины. Совпадения?

***
У метро решила купить мороженое мальчишкам. Пока шла, чуть не забыла. В переходе валяется. Вспомнила. Даже ее склероз под контролем.

***
Там же, в переходе, навстречу – пьяный, под руку с трезвым приятелем, еле сдерживающим его. В голове – тревога. Шатается во все стороны.. Взять левее, чтоб не задел. «Не бойтесь, девушка, я сам Вас боюсь». И улыбка во весь рот. Это-то что значит? Такие слова? Сумничал. Пьяные часто так делают. Но настроение поднялось.



23

Если это способ, почему такой жестокий? Ведь это насилие. Или так только с ней? Ужас, страх, боль, болезнь. Правда, под присмотром. Чтоб без суицида. Но сама. Не пройдешь – твои проблемы. Может, бывает иначе: проще, естественней, легче? Пушкин до поры творил свободный, легкий. А потом словно наполнился глубиной. Может, он видел Серафима из «Пророка», не выдумал? В глубине себя. …А Ницше? Не рассчитал последствий? Эффекта воздействия? Того, что книга живет сама? Потому что каждый видит в тексте свое отражение?…
Гоголь – страшная смерть. Так и страдал до конца, раздираемый сомнениями: что его толкнуло к слову – бог или нет. Кажется, склонялся к последнему. Сжег – но слово назад не взять. Все замолить хотел. …Булгаков. Показал последствия. Что будет с автором. Убедительно. Что будет с миром? Открытый вопрос. Вариант? Или иносказание?
Это что? Ответственность за сказанное слово? За свет, который внутри? За созданный словом мир, который не убить? Он – пророчество или творение? Кто в ответе? Может, и фантасты ничего не придумывают? Просто иначе объясняют, пытаясь понять. Или они видят иное… Или боятся последствий сказанного слова. Отзовется? Потому что все написанное когда-либо – быль? И только объяснения разные? А как же ошибки, заблуждения? Неужели нельзя исправить? Расхлебывают остальные? Здесь и сейчас? Как же быть?!

24

Сил больше не было. Надо поговорить. Хоть с кем-то. С мужем не получится. Позвонила Коле. Он как чувствовал, как знал. Что ей нужно? Поговорить? Приезжай. Купил вина. Поставил. Разлил. Сидела и мялась. Как сказать?

Начала про книжки, передачи, радио, песни. Что все про нее. Что кто-то наблюдает. Постоянно. И она это чувствует. Смотреть телик не может, радио включать боится. С книгами – то же. А без них – как? Спросил про книги. Какие? Назвала. Про передачи. Рассказала, как смогла. Слушал сочувственно, с пониманием. Говорил о повышенной восприимчивости художников, творческих людей. Предлагал куда-то уехать, на время, отдохнуть. Куда? Мальчишки дома. Да и не любит она ездить одна, просто так, без дела, без живописи. А груз такой – не потащишь в чужой город. Да и что там делать сейчас, когда и снег не везде сошел. Как представила эту бесприютность. И одна. Не хочу.

Разговор ничего не дал. Хотя рада была рассказать. Все-таки передышка, реальность. А чего она ждала от него? Ей казалось, что он что-то знает, потому и пошла. Может, дело предлагал с поездкой? Говорить, объяснять не может? То ли сама должна понять, то ли есть другие причины, то ли просто жалко ее, больную.

Провожая, дал газету. Свою. Принесла домой, читать не стала, бросила на стол. Через пару дней, скользнув глазами, замерла на открытой странице. Задохнулась, схватила, бросилась на кухню, села в кресло. Все то же. Все про нее. И как зло, как метко. Отхлестал, живого места не оставив. Больше не звонила. Боялась. А газета вышла аж недели две назад.

Позвонил позднее. Через месяц? Не вспомнить. Как она? Пока справляется. Рецидивы были? (Постоянно). Говорить не стала, не поможет. Кажется, у него свои проблемы. Он сказал, что если что-то происходит с ними: с нею, с ним, с другими – значит, для чего-то это нужно. И опять тон сочувственный, снисходительный, как с больным, неразумным ребенком, который то ли лечится сам и не так, то ли спешит там, где не надо. Откуда эта уверенность, что он все знает, если причины только внутри нее? Или он прошел через это? Или все же болезнь?

25

Значит, это случилось. Материно наследство. Паранойя? Шизофрения? И взгляд, наверно, как у Гамлета Врубеля, косенький, хитренький, смотрит в сторону с улыбочкой: знаю, знаю – не обманете. И люди кругом, чужие, знакомые, даже родные, дети, словно играют роли, словно читают чужие тексты и ждут: как воспримет, что будет делать? А, может, это не бред? Гипноз? Но кому это надо? Зачем? Не велика она птица, чтоб тратить на нее силы и время. Но столько совпадений! Так не бывает.

26


Это могло быть что угодно. Гипноз, невроз, безумие, эмоциональное и психическое воздействие вполне конкретных людей с вполне определенными целями. Или мистика? Или кокаин? Но ведь она не курит травку. Неужели его можно подсыпать так, что не заметишь? Или телепатия? Или все вместе? Все ли варианты?

Вопрос в другом: насколько помогает такое состояние ее желаниям, ее устремлениям. И этот голос, возникающий из книг, из текстов. Он всегда выполняет, что обещал. Да, она похудела, как хотела. Еще бы! Не похудеешь тут на грани с бредом. И писать стала лучше. И масса идей. И глаза на многое открылись. Вроде, он хочет ей добра. Или это голоса. Кто говорит с ней? Неужели сам … Нет. Это страшно.
Тексты, слова… Фактов нет, одни домыслы, ее домыслы. По ним ничего не понять.
 «Есть способ. Я его придумаю».

Вышла к лифту. На полу обрывок. Этикетка от бутылки с водой. Сверху крупным шрифтом: «Быстрое и правильное решение…». Сразу отвела глаза. Тянуло. Заставила себя не смотреть. Мало ли, что там еще. Лучше не знать. Хватит и этого.

27

Обещания. Везде. Пустые. Будут длиться, пока она не станет полагаться только на себя. Так написано в той книжке, которая хлестала, а автор смеялся, что она видит иносказания там, где их нет. Смеялся и предостерегал: ничему не верь. Только дело поможет. Если сможешь себя заставить.

Почему болезнь вернулась? Двадцать лет назад чуть не свихнулась. На почве любви. Только живопись помогла. Но ведь не свихнулась. А сейчас?

Почему она теперь видит во всех книгах признаки собственной болезни. Про музыку даже не стала писать: настолько все точно было в той книжке, словно наблюдали за ней и написали про нее. А потом среди сюжета, к которому автор обращался только из традиционной необходимости, даже не скрывая этого, вдруг – обращение прямо к ней. Слова «ты можешь» – как толчок, как заклинание. Действенное заклинание. Волшебные слова. Все предвидят. Даже результат воздействия. Программа, заложенная автором, чтобы побудить ее к действию? Заставить измениться?
И так заразительна, что сразу сочинился ответ:

Его слова – твои слова.
Ты можешь – свет в тебе.
Отбрось сомненья, шелуху безверья.
Нырни, очистись, возродись для счастья.
Ты можешь – свет в тебе.

Свет и свобода, чистота и ясность души, внутреннее равновесие – как добиться этого всего?
Если даже это – невроз.

28


Лида сидела в комнате свекрови. Вспоминала разговор с мужем о стихах Коли. Что стала их понимать. В ответ – возмущение, недовольство. Как можно менять мнение?! Это беспринципность! Объяснила – как в детстве книжки. Сначала не понимаешь – потом дорастаешь. Он спросил: «Это из-за рассказов?» Наверно. Что-то случилось. Не сдержался: опять твоя шизофрения! Возмутилась: «Какие проблемы! Надоест, отдашь в психушку – и все дела!»

Но это тогда. Сейчас было плохо. Опять депрессия. Она не прекращалась, лишь меняла форму: то возбуждение, то упадок. Одна большая затянувшаяся депрессия навалилась подушкой ласкового убийцы. Как у Фрая. Только у него смешно.

Сонно. Легла на диван свекрови, не разбирая. Укрылась с головой пледом. Чтоб ото всех: от взглядов, от болезни. Заснула.

Странный, чудной сон. Начальник, который уехал. А ей так нужно было посоветоваться, поговорить. Все не решалась. И вот она там, за границей. Начальник почему-то на корабле, а тот – у причала. Она его видит. Как в детективе. Черно-белом. С разными кадрами: то четкими, то расплывающимися в тумане. Он за столом. Там же, на палубе. В тумане. Возле мелькнула какая-то женщина. Он не говорит, но чувствуется, все знает. Что с ней происходит. Она: почему? Единственное, что важно. Он многозначительно молчит. Опять ей самой отвечать. За него. Но в воздухе – в этой туманной сырости – согласие. С любым ее объяснением.

Проснулась. Конец ухватила. И эту туманную серость. И облегчение. Конечно! Безумие – в детектив. Способ избавиться. Будешь писать – все поймешь.

Вскочила. Схватила лист. Надо записать! Все, что с ней было. По порядку и без. Планом. Название тут же. Как в рассказах. Еще до начала. «Безумие». Он экстрасенс. Целитель. Преподаватель йоги. Поэтому она надеялась, что объяснит. Словно он не мог не знать ее мысли. И эта его статья. О боге. Она думала: то, что с ней происходит, это его его воздействие. Но ведь объяснения не было во сне. Или она просто не помнит? Был только способ избавиться. Но почему? Почему это с ней? Ладно. Пока хватит и этого. И облегчение, наконец. Или опять обман? Как уже было. Стоит лишь успокоиться. Неважно. Важнее развязка. Что же придумать?

Что за женщина мелькнула возле него во сне? Она красива. Допустим, подруга – актриса. И надо сыграть роль безумной. Возможно ль безумие вызвать? Сумеет ли экстрасенс? Чтоб наблюдать за безумной для воплощения роли? Попутно сценарий развить. (Прекрати немедленно рифмовать!). Но зачем ее сводить с ума? Из-за бытовых подробностей, необходимых для воплощения роли.

Ведь у нее наследственность. Она – идеальный вариант для наблюдения. Ладно. Пока хватит.


-Значит, мысль, что сознательно сводят с ума, все же появилась уже тогда, хоть и во сне и в такой странной форме. Малыш, твоя работа?

***


Начала как дневник. Чтобы разобраться. Но ведь решила писать детектив. Пора переделать. Открыла книгу. «Первая версия была плодотворней». Ну, куда тут денешься?


29

Написала первый кусок. Решила прерваться. Стала убирать в комнате мальчишек. Ничего не выбрасывать. Ребята запретили. Подняла вкладыш в чипсы. Что написано? Теперь все читала. Очень мелко. Взяла лупу: «Любому даст сдачи». На обороте – «расти».




30

Чужие взгляды. Стыд и страх. Пряталась, боялась, старалась не замечать. Но ничего конкретного. Только ощущения. Можно ли чувствовать взгляды? Или это паранойя? И невозможно ничего проверить. Долго боялась.

Играла как актриса, демонстрируя себя. А песни одобряли и ругались, книги хлопали и свистели, реклама любовалась и смеялась. Телефонные звонки отвлекали, старались привести в чувство, заставить не кривляться. А она злилась, думала – все всё знают, поэтому и звонят. «Начхать на всех. Чем хуже – тем лучше. Буду жить, как хочу, несмотря на насмешки». Думала так дома, в своей комнате, одна.

А счет все рос, требования повышались. Стало не до игр. Мозги работали со скрежетом, с трудом проворачивая шестеренки. (Опять шестеренки?) Некогда оглядываться на других, разобраться бы с собой, со своей жизнью. Кто наблюдает, стало неважно. Своих проблем хватало. А реклама, словно наблюдая неотступно, ехидно издевалась: «Игрушечных проблем не бывает».


31

Младший сын воспитывал постоянно. И всегда попадал в десятку. В последнее время. Стоило ей где-то прочитать, что она делала не так, в тот же день он говорил о том же. Совпадения?

Почему она решила, что он играет роль? Потому что по секрету от всех смотрел передачу. Просил не мешать. Она даже подумала в своем бреду, не воздействие ли какое на него через телевизор. Что за передача, не сказал. Он стесняется, это его право. Право делать то, что считает нужным, если не мешает другим. Могут же быть у него свои тайны. Он любит говорить красивыми словами, книжными фразами. Всегда любил. Ему нравится их про-из-но-сить. Мальчик умничал, как и она в разговоре с начальником. Появились такие слова. Не его. Но к ней. А она испугалась. Не узнала его. Стала допрашивать. Он заплакал, объясняя. Не мог понять, что ее тревожит? Не дали поумничать, не оценили? Или почувствовал фальшь и неловкость? Говорил не свои слова? Не свои слова всегда чьи-то. Как она раньше этого не замечала? За что-то ему было обидно. Так кто же ее воспитывал?

Успокоился сам, она не смогла: «Опять я стала Фрекен Бок из Мэри Поппинс».

32

Все бы ничего было с мужем. Но она все время ждет, когда он уйдет: на работу, в гости, на шахматы. С ним жизнь останавливается, умирает. Ни квартиру прибрать, ни детей воспитывать. Только грубость и ругань: отстань. Не скучает, не ждет, когда он уезжает. Почти. Беспокоится иногда, но больше по долгу. Как избавиться от 17-летней привычки уступать, отдавать, отходить в сторону, терпеть. Главное – не трогать, молчать, не раздражать, не будить в нем зверя, успокаивать, одобрять. И ведь рисует такие портреты: чуткие, деликатные, восторженные.

Так хотелось нежности. Заботы. Бескорыстной. С ним не получалось. Не там искала? Или не так? За любое добро приходилось платить. Выпрашивать и платить. Как ему это удавалось? Даже в мелочах. Обещаний не сдерживал никогда. От всего старался отстраниться. Перестала просить. Верить тоже.




33

Как хорошо было в сказках. Он и она. Две половинки. Душа в душу. Жили долго и счастливо и умерли в один день. Наивно, прямо, чисто. И без второго смысла, не паясничая. Бывает ли так в жизни? Наверно, бывает. Для тех, кто в это верит.

34

Опять было плохо. Поговорила с мужем. Решилась, наконец. Сказала, что чувствует взгляды, что словно голая на площади, что так было у матери. Он ответил. Это не паранойя. Так бывает со всеми. От страха перед жизнью, перед людьми. С ним тоже. Приводил примеры. Все не то. Она об ужасе, что под присмотром, что открыта. Другое не пугает. Как выяснить, кому открыта? Уж в этом-то она не сомневалась. И почему? Как спрятаться? Как укрыться? Но прямо не скажешь. «Опять твоя шизофрения» – и разговору конец. А он увлекся. Долго говорил о своих страхах. Это не то. Другое.




35


Это сейчас она способна думать, замечать, собирать. А тогда – пять месяцев назад… . Хорошо, что не склонна к суициду. Да еще есть мальчишки. Успокаивала себя: никому не помешает ее тихая шизофрения. Окружающим она не опасна.

Значит, это ее личная болезнь и никакого воздействия не было. Но было же несколько фактов, что ее заметили и она под присмотром, то ли как больная, то ли по другим причинам. Тот телефонный звонок, о котором она вспоминала. Она слышала явственно, хотя голос коверкал слова. И странный разговор с однокурсником, после общей встречи весной, когда она виделась с ним, чтоб забрать фотоаппарат, который забыла. Какое-то дикое объяснение, как он оказался у него. Да и весь разговор. Вопрос-то ее был простой: где он работает? А ответ туманный: какой-то замок во Франции, куда он имеет доступ, чтобы доставлять редкое вино сюда высоким чиновникам, не имеющим этого доступа. И имена называл. Известные. И суммы. Полный бред.

Рассказ о его жизни – тоже неконкретный. Мол, как хорошо устроить свою жизнь так, чтобы делать то, что хочешь и ни от кого не зависеть. А что делает-то, кроме того, что бегает по лесу, так и осталось непонятно. И бесконечные вопросы к ней: чем занимается, почему живет так, как живет, не хочет ли поменять. И даже не хочет или не хочет, а будет или не будет. Чем уж ей так нравятся сотрудницы, лучше, мол, дома жить. Настойчивые вопросы, даже слишком. Как будто не для себя. И какие-то таинственные фразы, намеки, недоговоренности. Два конспиратора, блин…

Ну, возможно, она слишком много внимания придает этому разговору. Хотя он, действительно, был диким. Даже тогда, больная, она это чувствовала, просто не было сил бороться. Поэтому просто стояла, слушала и старательно отвечала, как ученица на уроке. С ощущением, что она отвечает не ему, а через него кому-то. Как ее начальник – своему австралийскому богу, которого слышал внутри себя.
Все ждала от кого-то помощи, наивная...




36

Ходила к соседке узнать, как продать машину. В разговоре паузы– телефонные звонки. «Я обленилась. Это надо регулярно… .Тогда будет результат…» – болтала соседка о лечении. А Лидия все слышала по-своему, все переводила на себя. Да. Действительно, обленилась: дня два уж не писала. Мелкие проблемы. Болячки мальчишек. И машину надо поскорей продать. А как? Узнала как – ушла.

А ночью на балконе опять все то же. В голове навязчивый мотив: «Две звезды, два светлых облачка…». А на небе два облачка, как две фары, сходятся-расходятся. Кто наводит? В листве – мигающие огни. Начнешь вглядываться – огни разгораются. И каждый вечер, стоит ей выйти, когда бы это ни случилось – черная машина совершает ритуал: выезжает из-за угла, словно ждет там, поворачивает к помойке, где гаражи, потом – за нее, исчезает среди зелени. Будто все сговорились.

37


Проснулась, как толкнули. В голове фраза. Надо записать – потом забудется. Ушла на кухню, взяв тетрадку. Лучше думается вот так, случайно. Кажется, она опять может думать.

38

Ей снилась она, страшно похорошевшая, даже в каком-то наряде почти принцессы. Гордо расхаживала в магазине, куда зашла купить колбасы, потом вернулась домой в ожидании встречи с неким любимым. Просыпаясь, зацепила краем сознания странную фразу, как будто параллельно шел авторский монолог:
«Пожалуй, действительно что-то происходило, поскольку мир забыл в этот день проявить внимание к непотревоженным судьбам. Лида кубарем скатилась вниз со второго этажа и помчалась на улицу…».
Покатала ее в голове, подумала – пригодится, и кубарем скатилась с дивана. Тетрадь и ручка – на кухне. Некогда. Схватила карандаш и единственный чистый лист на столе – распечатанное письмо из двух строк. Пока не забыла.
Похоже, его замысел менялся.
« Ну, не наигрался, » – подумала Лида, но, отметила, что, надо отдать ему должное, писалось легко и с удовольствием. Значит, можно про него. Вот, паршивец, ведь запрещал все время. Хочет стать героем?
Стоп. Почему она так решила? Сна она не помнит. Только кусочек и фразу. Но было чувство, что он разрешил, что ему понравилась фантастика. Ладно, потом, нет времени…
Так. Что она не успела включить в текст? Сказку о судьбе, рассказ об игре, сон с матерью. Не писала про ночи долгих, тягостных размышлений, когда, наконец, смогла посмотреть на себя со стороны, когда рыдала, сидя в кресле на кухне, принимая решение. Или думала, что смогла? Почти вынужденно. Под чьим-то давлением. Может, все морок, болезнь?
Ну, вот, опять отвлеклась.
Отмахнувшись от сомнений, она быстро писала, чтоб успеть побольше, пока в настроении, пока играется, пока ему интересно.
Почему он изменился? Что было вчера? Она писала в мастерской картину с клоуном. Ощущение пристальных, преследующих, давящих, неприязненных глаз. Рисовала вопреки. Разрисовалась. Потом взяла Макса Фрая. Еще стоя, открыла книгу. Глаза привычно побежали по строчкам. Но пугающего эффекта не было. Голоса героев ехидно и любовно переругивались друг с другом, не трогая ее, как и положено героям любой книги. Она облегченно вздохнула и села. Домой не хотелось. Она втянулась, не заметив,… т.е. нет…. отметив, что втянулась, она целиком погрузилась в книгу, иногда, на всякий случай, вслушиваясь. Нет, все нормально, ее оставили в покое. Когда на часах стало одиннадцать, Лида поняла, что мучившее ее весь день чувство чьих-то глаз испарилось, исчезло. Ей легко и весело. Снято заклятие, как в книжке Фрая. Возбуждение от легкости. И покоя. Хоть на время.
Что было дальше? Надо успеть побольше и подумать, как переделать. А в душе ликовала: «Передумал, передумал, разрешил! Неужели так понравился Фрай?»
Жанр опять менялся, и надо было подстроиться, пока ему не надоело, и как можно больше сделать. А ее уже так тяготил этот дневниковый стиль, такой вымученный, ненастоящий, а, главное, какой-то мрачный, как будто на душе все затягивалось липкой паутиной и пропадал свет.
Почему она не включила сны? Было рано? Боялась проговориться? Слишком очевидно?
Надо же. Любит фантастику. Решил поиграть и в это. Ну, прям, как малыш.
Она вспомнила, как вернувшись домой из мастерской, уселась на кухне с книжкой, и герои, болтая друг с другом, постепенно втянули ее в свой разговор. Но поскольку общий тон был добродушный, она не возражала. Настроение было хорошим. Съездила в мастерскую не зря: клоун получался.
Чем он им так не понравился? Ее клоун? Из-за парения в воздухе? Или цвета? Быстро превратили его в своей книжке в гадкого колдуна и уничтожили.
(Щ-щас, прям, помчалась закрашивать. Столько сил и трудов затратила на этот эффект).
А они болтали, понося ее позу (забралась в кресло с ногами), поминали о туалете, стоило ей о нем подумать, впадали в спячку, как только она чувствовала, что хочет спать. Даже плед не забыли клетчатый, что брала у свекрови, если не хотелось разбирать диван. («Ну, хороши! Ладно, хоть открыто не хамят»).
Голоса крепли, превращались в прежние, но теперь они играли, а не требовали, не заставляли. Тут же объяснили, что они и раньше были такими, что нельзя подчиняться догмам, что она не так их поняла.
(«Как же. Не так поняла. Не послушаешь вас, сразу или эскалатор – стоп: и взбирайся наверх, а всего-то подумала на другую работу устроиться. Или свет вырубаете, уж не помню, в связи с чем. В общем, недовольны»).
Что же было перед сном? Она сидела, спокойная, размышляя, как замучило ее собственное безумие, что пора возвращаться в реальность, перечислить и перебрать все факты, отделить реальные от вымысла. И пришла к выводу, что их нет – реальных фактов. Наконец, себе призналась, что безумна и вряд ли это благо. Денег на психиатра нет. Да и не пойдет она к чужому человеку. Не доверяет. Помнит мать. Надо уехать отдохнуть. На дачу. Может, там этого не будет? Да и дневник превращается в то, что она ненавидит – в беспросветную наваливающуюся тьму. Нет. От тьмы надо подальше. Ушла спать.



39

С реальностью – не разобраться. Попробовать с остальным?
Что он любит – этот голос, этот взрослый малыш? Хотя вроде голосов несколько, и есть женские. Но ее, наверно, один. Тот, что заботится. (Вот. И сразу фейерверк– только вышла на балкон, подумала. Значит, правильно).
Как-то его называл Лукьяненко? Кажется, форнит. Дух вдохновенья из пишущей машинки. Прозвищем, придуманным Кингом. Не читала. Хотя мальчишки говорят, что не страшно. Все равно, не решилась. Значит, форнит? Но ведь она пишет в тетрадке на кухне. Или все так пишут? Начинала, правда, на компьютере. Боясь школьных стереотипов.
А малыш уже сердится, говорит, что у него нет имени. Через Фрая.
Так все-таки, что любит? ( Ты же сам мурлычешь мотивчик: «Входи и разбирайся, что к чему». Вот и разбираюсь).
Во-первых, чтоб писала, как он хочет, сразу, где угодно. Лучше под рукой чтоб было что-то, хоть салфетка, хоть листочки, хоть тетрадь. (Прекрати говорить дурными стихами. Я не люблю так).
Почему-то больше любит диктовать ночью, но если она хватает, что попало и мчится писать сразу, под горячую руку, может наговаривать в любое время. (Дался им этот клоун. Один? Тогда не говори разными голосами. Как в книжке? Твои проблемы. Я все равно оставлю клоуна, не жди, он мне нравится.).
А, да. Надо делать, только когда нравится.. (Снова моим склерозом управляешь?). …когда хочешь очень сильно, не можешь удержаться, когда зуд и вся увлечена. (Вот поэтому и оставлю клоуна.).
И еще. Надо обязательно выныривать в реальность, отдыхать, встречаться, развлекаться, с удовольствием общаться. Лучше – с теми, кого любишь. Остальных, наверно, надо исключить. (Я помню про развод. Не торопи. И прекрати дурачиться, упрямец.)
Очень любит, когда она записывает сны. Те, что помнит. Сразу начинает диктовать, разворачивает их, говорит, как использовать. Вообще, озорник, конечно, как дети. Как Питер Пэн. Или только у нее такой?
А, да. Про детей. (Опять?) Считает, что им надо все разрешать и делать то, что просят. Объяснять, как Мэри Поппинс. Не превращаться во Фрекен Бок. Стараться, хотя бы. Не хотелось ей идти в булочную, когда младший просил, за сырками, – сидела на балконе. Стал толкать. Вместе с табуретом. Как ветер. Пока не почувствовала, пока не сдалась. Поняла – рассмеялась: «Ладно, ладно, схожу». То ли сыну, то ли ему. И пошла.
Не любит, когда кричат, бранятся. Но это, наверно, только с ней, судя по стихам Коли. Т.е. любит крепкие словечки за их живость, но когда их произносят, наслаждаясь произношением, когда играют, безобидно.
Мужа сразу стал обзывать чудовищем. Не любит грубость и насилие.
Объяснил, что безумие временно. Через Фрая. Пока не научится. Для обострения мысли, для ясности и полноты восприятия. Пройдет безумие – ослабнет все остальное. Потом обнадежил, что может кое-что и останется. Не от болезни.
Когда не уверена в себе – куча комплиментов. Чтоб придать уверенность. И что хороша, что умна, талантлива, тактична. Через Баха. Все видит, все замечает. Приводит примеры. Конкретные. Те, что случились именно с ней. Используя именно ее слова. Как ему удается сделать это через чужие книги?
Стоит задрать нос – тут же ставит на место. Начинает издеваться. Иногда теми же словами, которыми хвалил. Через книги, песни, интернет.
Любит раздавать обещания. Пустые. Особенно вначале. Правда, главные выполняет. Пока. Но лучше вообще не слушать. Все выключить. Если больно. Кроме книг. И попробовать разобраться. Как сумеешь.
Когда не веришь или идешь против воли – «Не зли меня» (реклама).
Основное средство воздействия – совпадения. А там – как знаешь. Домыслы – значит, домыслы. Не хочешь – не верь.
Отучает от вредных привычек. Старается, по крайней мере. Если можешь отвыкнуть. Не любит безоговорочного слепого подчинения. Поэтому не настаивает, если не можешь. Но напоминает. Периодически. Демонстрирует свое «фи». Издевается. Через книги. Но считает, что когда-то должна выполнить все обещания. Поэтому, если не можешь – лучше не давать. Думать сначала. Потому что все равно заставит выполнить.
Для воздействия использует все: телепередачи, радио, книги, рекламу во всех видах, даже обертки, даже этикетки, все звуки, все слова. Сирены, пение соловья, фейерверки, звонки знакомых, вопросы прохожих, слова родных. Следит за душевным равновесием. Если чувствует, что уплываешь в бездну – посылает любое из этих средств. Чаще – прохожих с вопросами. Иногда – звонки знакомых и родни.
Кажется, не понимает, что можно свихнуться до суицида. Или его это не волнует?
Особое отношение к книгам, текстам. Близкие книги заражают, подсказывают новые идеи, показывают, что было с другими, учат, что лучше.
Главное оружие воздействия – совпадения. Слушай голос судьбы. Наверно, поэтому у него нет имени. Рок, судьба, форнит, Бог, душа, внутреннее Я, искренность, интуиция, трансцендентность, инопланетяне, высший разум, Дед Мороз... Все, что угодно. Неважно, как назвать. Просто разные выводы. Потому что разные цели. Каждый решает сам. Лишь бы излучал свет. Как в любви – свет, тепло и радость. Пробуждал желание отдавать. Бескорыстную заботу. Стремленье стать лучше.
Медитация, самоанализ, исповедь, сочинительство, творчество – вещи тоже одного порядка. Просто разные языки. Потому что разные цели.
Кажется, все-таки магия – только в словах. Хотя с изображением пока неясно. Мало информации – трудно разобраться. Но что-то должно быть.
Никогда не раскрывает весь замысел. Дал по башке – пиши трагедию. Показал пряник – меняй... Когда начала дневник, чтоб разобраться в болезни, почти богом стал. Только ради достоверности? Или намек: у каждого своя палитра – ищи?
А тут раз – и фантастика. А, может, не хочет, чтоб на дачу ехала? Кстати, почему фантастика? А, из-за него…Что он еще выкинет, никому неизвестно!
А детективом что ж – от безумия лечил? Точно, лечил. Чтоб слишком не погружалась. А потом даже не стал развивать мотив. И долго ждал. Запретил один раз.
И ведь манил. Любовью. Невиданной, как у принцессы. Как в сказках. Как в «Алых парусах». Купилась. Легко. Паршивец, все-таки.
И еще. Надо обрабатывать текст сразу. Забудешь – не вернешь в свежем, живом виде. Он как котенок: скачет туда – сюда, любит – не любит. ( Ты что, вылез из клавиатуры? Теперь будешь болтаться под ногами? По всей квартире? Как кот, ходить за мной хвостом? Дуй-ка назад.).
Но он ли все это любит? Или она сама?
Стоп. Она любит пирожки, чебуреки, пиццу и котлеты. Он – нет. С чегой-то она… А, было в книжке…Когда она решила сделать пиццу...(Не тебе готовила, мальчишкам. Говорила же: не смотри. Ребятам нравится. Ишь ты, гадость. Ты же бесплотный). ... Кажется, он любит рис и рыбу... Почему решила?... Фокусное восприятие. Или взгляд. Направленный. На здании «Ударника» – реклама ресторана. Почему он, а не она? Но рис-то она точно не любит.

40

– Не могу я писать, как в той книжке. Ты же видел, что получилось. Сразу эта…изо всех щелей…липкая паутина… . Еле вырвалась из мастерской. Ну, не верю я в бога. Даже из уважения к автору. Хороший человек, он и пишет как святой. Для меня это иначе. И во многом фальшь. По крайней мере, сейчас. Слишком много атрибутов, запретов, догм. И тьма. Ты же сам учил не врать и стараться видеть свет и радость. Я не вижу. Может быть, пока. Да знаю, что плохо говорю. Пытаюсь объяснить, как умею…
– … .

41

Прочитала у Фрая: «…любопытные Небеса». Сразу представилась картинка. Раздвигая облака, подглядывают в щелочку между ними:
–Ну-ка, ну-ка.
–Что там? Что там?
–Подвинься, не видно.
–А ты не толкайся.
–Что там, картинка?
–Смотри, и рассказ…
Суматоха, шум, возятся, пихаются, как дети. А ведь взрослые дядьки.





42

Когда это началось? Когда она решила, что все файлы с ее компьютера скачали. И начальник говорил, что есть утечка. Или совпадение? Опять? А потом передачи по телику. И все ей. Похвалы, издевки, смех. Клоунесса. Как у Тулуз-Лотрека. И типаж похож. И садится так же. А еще книги, тексты. И только один ласковый голос: «…я произношу эти слова мягко, даже с нежностью и любовью. За мягкими тонами нет затаенного гнева. Эти тона искренни. Я не обвиняю тебя, не упрекаю, не придираюсь, а лишь пытаюсь достичь понимания и прекратить боль». Как легкий ветерок из форточки. Он и помог. Успокаивал и учил. Утешал, когда было больно. Невмоготу.

Единственный автор. Ричард Бах.

43


– Что тяну? Когда началось? Не могу собраться с духом. В общем, слушай. Некий текст я поместила на публичном сайте в интернете. Реакция была агрессивной. Пугающей. Я извинилась и поместила там следующий. Текст-объяснение. Я так думала. А потом появились вы: голоса, совпадения… Сначала только из книг. Потом – отовсюду. Из слов. Или началась болезнь…



44

Телевизор больше не смотрела. Радио не слушала. Только на работе. Не объяснять же, почему выключает, – засмеют. В лучшем случае.

Как голая на площади. Даже в ванной, даже в постели. А потом – сплетни, замечания, издевки и насмешки. Везде. В разговорах сотрудниц, в анекдотах в курилке. В книгах. (Даже это не насторожило). Чтобы знала. Нам видно. Не спрячешься. Ей казалось, что все о ней знают всё. Про себя сердилась на сотрудниц. Не могла понять, что за игра. Спросить не решалась. О совпадениях тогда не думала: слишком все попадало в десятку. Ни одной лишней темы. И все – по свежим следам.

Открыта всем ветрам. И солнцу. Тому самому. Про него она писала пять минут назад в своей папке, после рассказа о ведущем, на дискете после того, как увидела в своей электронной почте высказывание о том, что и на солнце бывают пятна: «Что-то это солнышко во все окошки лезет, даже когда его не просят». А потом опять открыла почту – посмотреть. Сбоку календарь. Увидела, застыла. Что-то вроде: «Если есть фонтан – заткни его. Фонтан тоже должен отдохнуть». Пять минут назад здесь было: «Даже на солнце можно увидеть пятна». И она ответила дискетой. Странную игру затеял с ней Яндекс? Словно тоже неотступно наблюдает. Почему? Или это только совпадения?

Перестала писать на компьютере письма, боясь чужих глаз. Не могла себя заставить быть от них свободной. Иногда решалась – потом было муторно: никак не избавиться от ощущения, что все, что она пишет – читают.

Почему она подумала, что ее видят? В том же тексте, ласковом, было: видят в ванной. Больше не могла, решила: если больна – это ее заморочки, никто не увидит, если нет – пусть знают те, кто смотрит. Захватила в ванную листочек, закрылась, намочила, прилепила к кафелю. И карандашом на нем, крупно: «Отвернитесь». Стала мыться. А в ушах навязчивый мотивчик: «Мы уж не дети давно, чего нам стесняться…».

(Хорошо тебе, невидимому. Можешь не стесняться. А про себя я сама решу). Больше не включала свет для душа.


45
Пришла на работу – расплакалась. Подошла Лена, обняла, стала утешать: «Лидочка, мы все тебя любим. Что ты все молчишь? Все в себе…». Сунула салфетку, забрала в курилку. Слушала, задавала вопросы… .Предложила сходить к врачу. Дала адрес, отправила на запись: «Сюда не возвращайся, иди домой – что-нибудь придумаем».

46

Почему так страшны взгляды людей? Чужих людей. Не кого-то всемогущего, а именно людей. Боязнь насмешек, издевок, острот? Или так действует насилие, нарушение границ частного пространства? Подозрение, что это происходит. Ну, дурные привычки. Что-то можно исправить: убирать чаще, с детьми быть мягче. Что они увидят? Скрывать-то, в общем, нечего. Или не ждет она от людей ничего хорошего? Может, потому, что не ждет?

47

К врачу не пошла. Муж сказал, что нужно к другому. А еще лучше – почаще говорить. Вслух. Обо всем. Хотя бы ему. Так легче разбираться. Но и ему она не может рассказать обо всем. Остается одно: думать самой.

Да, проснулась она тогда внезапно. Нет, свои рассказы она написала сама. Точно помнит. Никто не мешал. Все одиннадцать. Семь – до болезни. Остальные – пока не понимала. Один – вопреки. Настроению, безумию, депрессии.
(– Ничего себе – не поняла. Ерунда! При чем тут ты? А сала в шоколаде? Не обрушивался б так сразу – разобралась бы. Убирайся! Будешь лезть – закрою тетрадку.

Да сожгла я, сожгла ту статью. Кстати, где ты был, если не знаешь? И оттуда убрала. Я же обещала. Еще пепел в туалет выносила. А там бабушка. Свекровь. «Что за запах?» На стене туалета картина «Лунь полевой» (дырку прикрывать от бывшего унитаза): на холме сидит птица -сторож. Сверху небольшая надпись: «Берегите этих птиц». Подумала: «Я знаю» ).

Даже здесь – в десятку. А повесила сама три года назад. Надпись про птиц не замечала.

48

Для клоуна хотела посмотреть репродукцию Сезанна. Зашла в книжный. Нужной – нет. Зато есть Тулуз-Лотрек. Тот же цирк. Взяла с полки. Сзади – шушуканье.( «…не то она купила, не то. Надо обменять»). Обернулась. Две дамы беседуют.

Полки ломились и манили. Взгляд остановился на Дали. Чем-то недавно он ее заинтересовал. («Это здесь»). «Тайная жизнь…». Заглянула. Как похоже... («Надо взять»). Кажется, даже послышалось: «Тихо, не спугни». Да, нет. Послышалось. Разумеется, послышалось. Слуховые галлюцинации. Надо привыкать. Оплатила книжки. Возле двери оглянулась. Дамы, роясь в книжках, продолжали беседу. О своем.

Пришла домой – уткнулась в Дали. Все про нее.


***

На работе сканировали книги по культурологии: Ясперс, Гадамер, Рикер.

Последний: «…интерпретация, которую Дильтей связывал с письменно зафиксированными документами, является всего лишь одной из областей значительно более широкой сферы понимания, идущей от одной психической жизни к другой. Герменевтическая проблематика, таким образом, оказывается выведенной из психологии: для конечного существа понимать означает переноситься в другую жизнь…».

Воткнулась – не могла оторваться. Покой, понимание. А главное, покой. Хоть на время. Пусть даже это иллюзия.


***
Пришла на работу. У двери – Дашка:
–Привет. Давай, ты у нас будешь свет?
–Какой свет?
–Электричество.
Оказывается – отключили. Можно возвращаться.
Шла домой. На стройке – новый щит: «Возле электричества работать опасно». На следующий день его не было. Проверяла.
«Замечательно: все шутит мой остряк».

***
Отменилась вся работа, что нравилась, отвлекала от собственных мыслей, тягостных раздумий. Делай карточки для книг. Единственная радость – тексты. Надо их открыть, чтоб скопировать адрес. Глаза сами впивались в строчки. Оказалось – ловушка. Все про нее. И такие гадости. Плюнула. Перестала смотреть. Гадости переползли в заголовки. И не отвертеться: сделай от сих до сих.


***
Эти фары на небе скользят только по облачкам. Небо чистое – их нет. Маленькое облако – краткий пробег. Тает облако – исчезает фара.


***
Монетки, монетки, везде монетки возле дома. Копеечные, пяти-…, десяти-… .В углу, у квартиры – рубль… И рубль – в ботинке, когда собиралась на работу… Он что, издевается? Не могла понять. Почему-то вспомнилось, как в детстве шарила глазами возле телефонных будок, когда не хватало на мороженое. Всегда бесполезно. А тут – россыпь. Начальник положил перед ней пять копеек: «Это тебе за шутку». Болтали… Как раз, когда сканировала текст о грошовых литературных заработках.
Он словно читал ее мысли. Словно все время был в курсе того, что с ней происходит. Но спросить не позволял. Все время исчезал. Как только она решалась.
Забрала у дверей квартиры рубль, который провалялся там неделю. Раз он заработок.


49

И ведь были реальные факты. Ну, положим, музыка в телефоне, когда они вернулись из Загса, неудачно сходив подать на развод, и она подняла трубку по звонку, могла быть случайной. Но как вовремя. И как ехидно. Словно кто-то наблюдавший не смог сдержать радостного злорадства. И позвонил. Где-то она слышала потом этот мотив. И тоже не случайно. Неважно.

Песня в ванной могла звучать из-за стены, хотя лилась из открытой стиральной машины. Как специально. Тогда, в своем бреду, она еще подумала: кто-то арендовал соседнюю квартиру из-за нее. Там часто стучали в последние месяцы.

Но звонок, когда ей было совсем плохо оттого, что она, как клоун на арене, пыжится, старается забыть, а это все никак не кончается.
–Алло.
–Винамнужна.
–Вам кого?
–Винамнужна.
Бросила трубку. Задернула шторы. Так откровенно показывать, что наблюдают, словно нелюди.
Но ведь у духов нет голосов.




50

Ей снилось, что она у себя дома. Он двухэтажный. За городом. Неузнаваемый. Но здесь были ее дети, свекровь, и это был ее дом.

На первом этаже куда-то в сторону – длинный коридор… тонель для машин. Или подземный гараж. Как в фильмах. Она идет по этому коридору с кем-то знакомым. Машины возле стен.

В другом конце появились темные фигуры. Двигаются навстречу. Из темноты. Ну, прямо детектив. Что-то блеснуло.
«Ложись! Стреляют!» – заорал знакомый и сиганул за ближнюю машину. Она упала за другую. Фигуры еще вдалеке, но приближаются, действительно, стреляя. Как в тумане. И это в ее доме!

Дальше не помнит. Но жива. Знакомый куда-то делся. Где-то в доме. Не погиб.

Она у окна на втором этаже. За окном, у дорожки к дому, среди деревьев, сверкают вспышки, мелькают люди. Вроде, те же… Киношники! Этот ведущий! Без разрешения! Все-таки добрался! Ее родные у выхода, смотрят, суетятся, подставляя лица под объективы. Радуются! А она не может их остановить, мечется в полутьме, не успевая. Ведущий – за окном, как шериф, в немыслимой шляпе и диких сапогах. Руководит.

Прекратить! Но как? Он скользит над самой землею, не шевеля ногами, мгновенно оказываясь то здесь, то там. Не успеть. Средь листвы только вспышки, черные тени, серые силуэты, то ближе, то дальше.

Наконец, все стихло. Вся группа, плывя, растворяется в длинной аллее, исчезая в тиши.

Обессиленная и злая, она села на подоконник, спиной к уходящим, достав сигареты, щелкая зажигалкой, успокаивая себя. Прикурить не удавалось, зажигалка не работала. Он возник возле сразу – поднес огонь, взглянул на нее и мгновенно исчез, уплывая за группой, только руку подняв в прощальном приветствии. Она вмиг обмякла («Ну, наглец!»), то ль сердясь, то ли восхищаясь.

Разбудил ее кот.





51

Наверно, есть люди, которые знают, что так бывает. Ну, не первая же она родилась. Все уже было. Интересно, можно ли тут что-нибудь подстроить: усилить, так сказать, эффект, подстраховать? В общем, воздействовать сознательно? Время такое, что возможности не ограничены. Почему ей кажется, что какие-то моменты – дело рук человеческих, а не совпадения? Этот ведущий со своей программой, будто предназначенной ей. Словно смотрит на нее с экрана. И говорит иносказательно. И во всех книгах, которые она читала в последнее время: стресс и изменения начинаются с чувства вины. А она считала себя виноватой.






52

Что, малыш, заскучал? Buhft… Играешь с клавиатурой? Сейчас чего-нибудь придумаем.

Прочитала отрывок из учебника, который сканировала.

«Представьте себе, что вы директор Волшебной школы и к вам поступило такое заявление:
Директору Волшебной школы
от сторожа Удочкина

Служебное заявление
Прошу меня категорически уволить. Я во сне видел козу васильковой масти. А на козе верхом зеленого кота в шахматную клеточку.
Сторож Удочкин.»

Засмеялась: все, как у нее. Даже заявление чуть не подала. Таня удержала. А причины нет. Не писать же: «Прошу меня уволить, потому что я сошла с ума».
Перевернула страничку:
«Сторож пропустил: «Я заснул в рабочее время».

Вот так всегда. Только потянешь за хвостик – а хвостика-то и нет.




53

Шла, довольная, из мастерской. Думала о себе ужасно милые вещи. Проехала машина. На заднем стекле – «Самохвал» (реклама – название фирмы). Заткнулась. Потом возмутилась и стала опять их думать.


54

С этим вполне можно жить. Главное, подобрать соответствующий сток…
–Фи, ну и жаргончик.
–А ты не мешай. Видишь, слова подбираю… . Слушай, значит, там был не ты? В мастерской? Другой голос? Как липкая паутина. Когда я радио включила…Не твой? А потом, вечером, это ты мне помог? Прогнал его. Или вас тут несколько? Шалунов таких? Что молчишь? Любишь Макса Фрая? Теплый, живой, остроумный. Обожаю. Обернуть на себя? Правильно. Надо, как Максу, говорить мне все время комплименты. А то я забуду, что такая замечательная, начну ипохондрить – и все завянут... Ну, вот. Из ванны вынул. Что же мне теперь, и в ванную тетрадку с собой брать? Чтоб все записывать…


55

Сканировала Карен Хорни. Кто их посылает, эти книжки? Что ли, ее шутник? Не там она ищет? Лечение неврозов? Может, он и прав.

Значит, Карен Хорни. Объяснила ей все, что с ней было. Даже «малыша». Правда, сказала, что понимание не излечивает. Но помогает. А все ее «милые вещи» – бред сумасшедшей, неправильная самооценка.

Вопрос в другом: стоит ли лечиться от невроза, если исчезнут эти «милые вещи»?

56

Пришла с работы. Там ремонт, бардак. Сразу – бардак в голове. Дежурила и читала, пользуясь случаем. Поль Рикер. «Конфликт интерпретаций». Осознание себя через записанное слово. Интерпретация мира. До своей ей еще далеко. С чужими бы разобраться.

Дома легла спать. Заснула. Сон.

Она в кабинете у психоаналитика. Знакомого. Пришла навестить. Сидит в сторонке, пишет свое. У него – пациенты. Девушка. И женщина. Красивая, зрелая. Как будто без проблем. Обе лежат на кушетках вдоль стены.

Лида в сторонке пишет, все больше сливаясь с ними, думая о своем. Обстановка спокойная, не пугающая. Врач ходит вдоль стены, кушеток, то ли слушает, то ли говорит. Тихо. Но в воздухе – диалог. С каждой. Их проблемы. Ее проблемы.

Девушка. Разобралась, успокоилась. Лида – вместе с ней. Девушка уходит. Осталась женщина. Лида уже вовлечена в атмосферу. То ли она пациент, то ли женщина. Но при этом сидит в сторонке, пишет. А в воздухе – понимание. Тепло от влечения женщины к врачу. Но тихо. Он отстранен и слушает. Женщина вроде и не говорит, и говорит. Безмолвно.
О своем мужчине. Но ее чувства к врачу разливаются в воздухе, заполняя пространство и Лиду. Она то сливается с врачом, слушая, понимая, то с женщиной, решающей ее, Лидины, проблемы.

Врач перед ней. Она массирует его затылок, ласкает спину. Ловит себя на этом. Женщина встала, ушла. Успокоенная. Лида продолжает…

Входит негр. Две кушетки вдоль стены уже заняты, третья – свободна. Для негра. Врач ходит вдоль ряда. Тихо. Негр что-то говорит, размахивая руками. Безмолвно. Стоя перед своей кушеткой. Врач возле него и возле Лиды. Одновременно. Но поочередно. Предлагает негру лечь. Без слов. В воздухе разлито понимание. Как-то это связано с той женщиной, что ушла. И тишина.

Проснулась. Покой и понимание. Это про нее и про книжку Рикера. Ее нерешенные проблемы. Чужое вмешательство, если оно есть, – это помощь. Психоанализ, о котором она читала. Не совсем понятно, но – покой. Как-то это связано с тем, что было двадцать лет назад. В зоопарке. Когда она, одинокая, вдруг почувствовала, что любовь – вокруг. Разлита. В ласке зверей к зверятам, матерей – к детям, во внимании стариков друг к другу, в движениях влюбленных, в гомоне и суете голубей и воробьев. Во всем. Разлита. Вокруг. Для нее. Чтобы согревать. Через глаза. Через движения окружающего мира.

Потом она слышала что-то похожее о Фрейде. Так и не собралась прочитать.

Кто послал ей этот сон? Кто-то…Он наблюдает. Не вторгается. Разбирайся. Только любовь, покой, сочувствие, ожидание. Тихое и спокойное. Но ожидание.

Полежала, запоминая, пока сон не ушел совсем. Встала, записала. Хотя бы внешнюю часть. Покой и понимание не передать. Это другой. Не малыш. Или она сама так изменилась?

И жила как во сне. С чувством ясности и понимания. Содержания не вспомнить. Ускользает, растворяется… Пустота. И тогда – ясность в чем, понимание чего? Один фантом.


57

Закрывает глаза. На обороте век – монстры. Наплывают из темноты, из вспышек. По очереди. Под мотивчик «…глаза в глаза» . Приближаясь медленно, как в кино, рассасываются, растворяются, исчезают… Следом – новые… Тоже наплывают. И все разные. Изо всех фильмов. Инопланетяне, вурдалаки, вампиры… Глаза горят желто-зеленым светом, непрестанно меняясь. Блестят в темноте. Может, Гойя не выдумал свой Капричос, а зарисовал, что видел? В глубине себя. Как она.

И так – каждую ночь… Ишь, повадились. «Не буду их рисовать. Ни за что! Не люблю ужастики». Открыла глаза – и все дела.


58

Сны выдавали тексты, но запоминалась только последняя фраза, при пробуждении. Одна из них: «Иногда ей казалось, что все эти присоединения суть изменения одной игры, таинственной и неуловимой».

Другая:

«Проникновение в человека через его сознание – что же в этом хорошего? Роди его. И тогда ты будешь знать его сознание».

Третья:
«…не любил раздавать обещания: cказано – cделано. Сел – и разорвал порочный круг руками».

Что бы это значило? Или опять малыш начеку и дает ей понять, что происходит то, что неощутимо, бездоказательно, но оно происходит? Вторжение в сознание? Но чье?

На следующий день прочитала у Карен Хорни:
«Необходимость преувеличивать часто влечет последствия, которые могут способствовать созданию порочного круга. Это особенно верно для претензий, основанных на беспомощности и страданиях».

58

Кажется, отпустило. Она может читать. Отстраненно. Реагирует на все спокойней. Легче на душе. Правда, телевизора все еще боится. Боится!

Как избежать безумия? Где его истоки? В интуиции, в попытке понять себя или в обретении понимания, когда возникают цели, желание поделится или поучить? Если слово – гипноз, а искреннее слово – сила, как не поддаться влиянию искренних слов, уже имеющих цели? И всегда ли эти цели опасны? От чего это зависит? От попытки автора понять или научить человечество?

Удивительно, начала писать – стала лучше говорить. И даже не лучше, а то, что не рискнула бы, постеснялась. Или решила, что и так все понятно. Можно попытаться договориться с мужем, но как не нарушить ту грань, которая ведет к безумию? Обоих. И как разглядеть в своих собственных словах понимания, пусть искренних, все негативные варианты воздействия? Только диалог, как учил Гадамер? Но ведь невозможно все предусмотреть. Или нужна вера? В другого человека?



59

Объяснилась с мужем. Говорила кусками написанного. Потом слушала его, как голоса, словно с ней говорит не он, а кто-то всемогущий, через него. Кажется, договорились. Пока. Может, это и есть способ? Услышать друг друга? Если иначе не получается?





60

Слова из сна:
« Лидия Ивановна, Сергей Смирнов… Пожалуйста… «Сквозь бесконечность»,… «Детдомовцы покидают окружан»… Попробуйте снизу, бесплатно…».

– Ну, и что это обозначает? Сергей Смирнов – ее бывший ученик, когда она еще работала в школе. До библиотеки. Это понятно. Надо ж, из какой глубины вынырнул. Парень был способный, но при чем здесь он? Был одним из любимцев. И очень добрый. Ну и что? Я ж хотела назвать «Безумие», а не «Сквозь бесконечность».
А второе название что означает? Развивать обе серии? И про детдомовцев, и про Барамбошку? Ну, ладно, буду иметь ввиду...







61

...Значит, опереться не на что. Сознание, анализирующее себя, не имеет точки опоры… Плавающий субъект...


Древний человек протер глаза и вылез наружу. “О, боже!”- ужаснулся он и рванул обратно. А пещеры-то нет. Исчезла. Может, и не было. Что делать? “О, боже!”- рявкнул он что есть мочи. И они свалились. Прям под ноги. Эти слова. Он вскочил на них и поплыл по реке. По реке жизни. Потому что все остальное уплывало из-под ног.


___________________________________________________


-Все-таки он сделал это. Затопил, как грозил.
-Говорят, есть Ковчег. И кто там?
-Ну, известно. Каждой твари по паре.
-Выбираться-то как? Полки падают в воду, только книги плывут. Остальное все тонет.
-Вот и славно. Давай, подгребай их сюда.
-Под тобой уже есть.
-А дорожка? Будем делать из книг.
-А потом как?
-Вот дурак. Создавать новый мир! Ты ж на книгах стоишь. Остальное по ним… нарисуем.

__________________________________________________

–Точка опоры… Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир…
–Перевернул один такой, до сих пор не расхлебаются… Еще какую точку опоры дашь… ненароком.





62

Сон. В нем – готовая книжка. Ее. Но название почему-то другое: «Сквозь бесконечность». Как обыграть, привязать к тексту?
Кажется, придумала...
.........................................
Душа человека как неведомый драгоценный камень с БЕСКОНЕЧНЫМ количеством мерцающих «Я». Огранка каждого из них чревата безумием. Как не повредить?

–Добавь «блин», чтоб поменьше патетики.
–Иди отсюда, всю красоту испортил.

63



–Ну и что будем делать? Cюжет-то не завершен... Ладно, пусть будет две: твоя и моя.



ЕЕ КОНЦОВКА.

Кто на нас смотрит? Кто говорит? Только книги и образы, рожденные ими?

Стремление оживить свое внутреннее «я», свое подсознание, одухотворить, как одухотворяет человек все, что вокруг, чтоб вступить в диалог, – неужели так опасно? И так притягательно, как магнит, как песня сирены, – невозможно отказаться.

Когда желание исполняется и живой хор начинает с тобой говорить, не повернешь назад. Голоса уже рождены. Строй новый мир или сходи с ума.

Там, в глубине тебя, где время исчезает, очень тонкая грань между светом и тьмой. Легко заблудиться. И только свет твоей души, тепло твоей любви помогут открыть нужную дверь и вернуться обратно. Не поддаться порождениям бездны, не поддаться безумию.


***
Кто зеркала? Мы или книги? Кто отражает и отражается? Книги в нас или мы в книгах?

Магия – в слове. Слово превращает текст в письмо, предназначенное тебе. Лично. Если ты получил его, время исчезает. Выбор один: творчество или безумие.



ЕГО КОНЦОВКА

Лидия:

–А о чем мы написали? Я ничего не поняла. Т.е. я-то писала дневник, а ты – что? ...Сама как думаю?... Сейчас… Когда кажется, что что-то поняла, сразу заносит поумничать и поучить - тут-то и начинаются всякие жутики... Правильно? Что молчишь? Опять я должна сама решать: умное ляпнула или глупость сморозила? ...Слушай, давай я уберу свою концовку, а то мне уже стыдно... Очень трудно держать себя за руку, не делать выводов… Я не Сократ…
Стоп. А как же законы жанра… ружья, там, всякие, которые должны стрелять…? ...Действительно, какие законы в бреде безумной? И все-таки, как ты закончишь? Этими вопросами? Моими? Классно! Ну, гений, гений, признаю, свел концы с концами. Значит, так и закончу. ...Да не буду я выяснять, кто ты. Пока.

Конец I части