Как жалок человек без праведной руки

…«он» искал кого-то, что-то, но не знал кого и что… Щемящая тоска серой тучей обволакивала сердце и иногда выстреливала в него молнией, молнией осознания болезненного положения, положения бессилия и страдания разума. Он шел туда, где вырастали громадные, не в обхват, старые дерева.
Старый лес поражал своим величием, величием его молчания, тихой и гнетущей мудростью. Мысль о том, что «он» так ничтожен пред этими «великанами», странным наваждением то приходила, то исчезала. И когда эта мысль уходила, «он» представлял себя одним из этих трехсотлетних дерев. Ему думалось, что все его существо так сильно исполнено мудростью теперь. «Он» иногда вставал на месте как вкопанный и считал себя деревом, подражая ему: также поскрипывал и также качался из стороны в сторону от дуновения весеннего теплого ветра. В лесу этот ветер был особенно нежен и аккуратен. Его шепот также был наполнен вековой мудростью. Все здесь было так величественно и прекрасно, так забвенно и вечно…
Постояв немного времени «он» начал ужасно злиться. Злоба выливалась из него, как вода выливается из переполненного сосуда. «Он» весь сгорал от презрения ко всему, что было там, в другой, старой жизни. («он» уже разделил свою жизнь, на жизнь до этого леса и после него, и жизнь после, была такой вечной и такой длинной по сравнению с прошлой, что казалось, та старая жизнь была лишь рождением, мгновением, прелюдией к этой новой, в этом лесу)
Холодок легкой дрожью, как в зеркале, отражался в его теле. А тем временем в своих мыслях «он» уже вознес себя до небес и видел кроны тех самых великих «мудрецов» такими маленькими, что теперь испытывал к этим «великанам» не прежнее уважение и преклонение, а лишь жалось. Его страдающе-жалеющий взгляд опускался под ноги, в землю, где гнилые листья вызывали в нем те самые мысли о его, почти, превосходстве над исполинами.
«Он» приложил свою величественную (как он уже считал), исполненную благости божества ладонь, к стволу громадной сосны. Ему казалось, что дерево, после его прикосновения, словно задышало, засуетилось, затрепещало. «Он» живо себе представил, как «он» на месте этой сосны был бы рад прикосновению божества. Как он бы благоухал, как радость переполняла бы его громадное тело, и все его существо словно сходило бы с ума от наслажденья.
«Он» долго ходил по лесу и, просто, то прикладывал ладонь к сильному стволу, то обнимал дерево (и как он считал, удостаивал своими объятьями лишь «избранных»). Чувствуя тепло души высокого исполина «он» улыбался. Но мерзкие чувства усталости и голода стали переходить в презрение к тому, что «он» делал. «Он» вдруг остановился и весь его помутненный рассудок стал виден на лице его.
- Что же я делаю? Зачем? И как это я додумался – говорил он – неужели я, я – он даже крикнул – я, великий разум, познавший секрет бытия, хожу и обнимаю эти презренные палки, растущие из земли? Нет, не может быть, как низок был я в своем познании, раз дошел до такого. Но теперь я вижу, я понимаю… у-у-у… мерзкие щепки бренного мира, да как смели вы не внушить мне того, что вы не достойны таких почестей? Я – великий ум. Я, я – великое божество, способное создать и убить, повергнуть в прах одной лишь мыслью. Я тот, кто обуздал саму вечность и теперь она целует мои ноги… Все, вы все, все недостойны ни малейшей мысли моей о вашем жалком существе…
Порывы гнева вызывали в нем такую ненависть ко всему вокруг, что «он» бросился к огромному суку, видимо недавно отломившемуся от дерева, и стал отдирать еще висевшую на некоторых волокнах древесины «дубинку». «Он» отламывал с таким гневом, с такой яростью, что его злость в таких же размерах передавалась скрежету, который испускал изо всех сил державшийся сук. Скрежет распугивал лесных обитателей своими яростными вскриками.
Ветвь дерева была слишком огромной, чтобы ее отломить одному человеку. Но в таком состоянии, в каком находился «он», человек ничего не понимает, не понимая даже того, что он делает.
«Он» отбежал в сторону, схватил маленькую палку и изо всех сил стал лупить по скрипящему суку. С каждым (надо сказать частым) ударом, «он» чувствовал, как силы покидают его, но все же продолжал свое бешеное вероломство.
Тяжелая одышка и слабость в ногах слились в одно состояние и «он» рухнул на спину в мокрую листву, под тот самый, столь ненавистный ему, сук. Лежал, но хотел снова схватить свою палку и снова лупить по ветви, но уже не мог. «Он» не мог даже пошевелиться.

Утром двое дровосеков застали ужасную картину в слякотном лесу – у огромного дуба лежал человек с крепко сжатой палкой в руке, но головы его не было видно под огромной ветвью…
- Эко подфартило – сказал один – молодой.
- Да… - с ужасом на лице выдохнул другой – старик.
Он обдумал что-то и сказал:
- Не надо его трогать… Лес хочет его забрать…
- Чего? Чего буробишь деда?
Но дед больше ничего не сказал и пошел прочь.