Зачарованный город

Я не умею открывать дверей в стене, так попробую хотя бы распахнуть ставни окон.
А куда – не скажу. Не взрослые, сами небось догадаетесь))

Окно для Юлль (ака Чара)
(по мотивам смс)



Если бы только умела – наколдовала бы для тебя зачарованный город. И ты, ему созвучная, бродила бы по узеньким каменным улочкам (тротуары – мозаикой), всматриваясь в окна домов. В этом городе царили бы вечные сумерки (не понятно: вечерние - утренние).

В спутники тебе был бы дан ветер – он имел бы терпкий привкус зеленого чая с жасмином (очень и очень крепкого) или охлажденного белого вина. Он бы смеялся в ответ твоим мыслям и движениям рук, и заплетал бы в твои волосы, в твои чудные волосы, принесенное издалека северное сияние.

А окна домов были бы разноцветными, и каждое имело бы свой запах – настоящий, в три тона (в три ноты – до-ре-ми на пианино).

Где-то бы пахло кондитерской: сахарной пудрой, корицей, ванилью и желтыми осенними яблоками. Где-то – молоком и карамелью, кожей ребенка, талым снегом. А вот еще из переулка – резкий и кисловатый запах лимонного сока, пряность гвоздики и горячего вина с грушами.

И мое окно ты бы узнала однажды по запаху, принесенному бережно ветром. Цвета оно было бы зеленого, очень темного но прозрачного. Ни болотного ни изумрудного, ни даже бутылочного стекла. Словно темно-зеленый янтарь (в таком, наверное, приятно застыть мошкой и коротать прохладную вечность). Когда-то давным-давно в глубочайшем детстве у моей мамы было платье с такими вот пуговками, и я подолгу на них смотрела на солнце.

А запах был бы таким.

Верхний тон – свежий и мягкий, еще хранящий в себе отголоски зеленого стекла (по дороге превратившегося в зеленоватое) – тонкий, ломкий, звонкий, хрустальный. Не каждому такой аромат доверит себя. Он молод как летнее вино, он смешлив как ветер, он улыбчив сквозь слезы, словно слепой дождик. Отголоски его можно почувствовать в светлом камешке на дне ручейка, в свежесрезанных ветвях ивы, в утреннем воздухе ранним летом.

Во второй тональности, средней, прибавились бы медвяность и терпкость. Запах стал бы зеркальным, кристаллическим, звенящим, - и этот звон пронизывал бы собой все вокруг – землю, воздух, даже твое тело изнутри – от этого было бы не избавиться. Это было бы наваждение запахом, опьянение запахом, омовение запахом… и мысли исчезли бы куда-то, а потом вернулись – уже легкие и шутливо перемигивающиеся.

Но и это длилось бы недолго, и переход в нижнюю, третью тональность был бы незаметным и само-собой-разумеющимся. Мысли улеглись бы и улыбнулись - и на миг ты перестала бы ощущать этот запах (так теряешь аромат в парфюмерном магазине) – но уже через пару секунд почувствовала бы его вновь. Он никуда не исчез, просто притаился и ждет, он уже словно ветер на коже – горьковатый, терпкий, чуть дымчатый, пыльный и ласковый. И он был бы уже не в воздухе, он осел бы на небе и в кончиках пальцев – и остался с тобой навсегда.


На этом, пожалуй, можно бы и закончить. Но вот еще что.

Аромат моего окна довольно сложен – он, как редкое эфирное масло, имеет два дополнительных тона.

Если когда-нибудь ты почувствуешь песчаность и пряность – знай, что аромат перешел в тон жара. А это значит – я дома. И ты сможешь толкнуть слегка дверь (непременно – левой рукой), и она откроется с легким скрипом. А у меня в камине будет гореть огонь, а на плите – закипать чайник. И я заварю чай из душистых горьковатых горных трав, названия которым нет ни в одном языке, потому что их не существует на самом деле. Мы будем сидеть в плетеных креслах, потягивать неспешно чай из глиняных чашечек и смотреть на огонь. Мы будем молчать, потому что этот город – очень хрупкий, его так легко разрушить словами, как и любое чудо. И вся комната будет в пятнах света – от огня в камине, от маленьких светильников, от горячего чая в кружках (да, он тоже будет светиться), от наших глаз и оконного стекла. И мы будем общаться при помощи светотеней и ощущений. И тихонько смеяться, если вдруг что-то не удастся объяснить – ведь этот способ для нас еще вновь. И исчезнем мы только когда закончится чай и будут рассказаны все истории.


А если ты вдруг ощутишь, что аромат от моего окна перетек в тон льда, стал леденцовым и отстраненно-холодным, - знай, что это я перестала быть. И в известном нам мире, и на изнанке твоих снов.

Не грусти, девочка. Тебе ведь остались ветер, и вечер, и запах, и фиолетовость неизведанных улиц, - и уж они-то вечны.