Руби дерево по плечу

РУБИ ДЕРЕВО ПО ПЛЕЧУ...
рассказ

«Руби дерево по плечу,
 а жену бери по знати».
(Пословица)

В один из жарких летних дней первый отряд был дежурным по пионерлагерю. После завтрака быстро закончили уборку в столовой. Человек десять, в основном девчонки, вместе с пионервожатой остались чистить овощи, а несколько мальчишек работали на моечной машине. Эта работа считалась самой интересной, и в каждое дежурство ребята тянули жребий – кому идти в моечный цех.
Остальные из отряда толкались у ворот: кто вел списки посещений, кто поджидал родственников, а кто просто из любопытства.
Евгений Владимирович – воспитатель первого отряда, тоже пошел к воротам, сел на стоящие рядом качели и стал смотреть на ребят, вперегонки бегающих к радиорубке, чтобы по микрофону объявить тех счастливчиков, к которым пришли гости. Налетевший ветерок растрепал его волнистый чуб, пробежал по верхушкам березок, перекинулся на высокие осины. Листва тихо зашуршала, зашепталась между собой, как бы рассказывая свои сокровенные тайны.
Евгений Владимирович вспомнил, как десять лет назад он, тогда просто Женька, вот также сидел на этих же самых качелях и смотрел на подъезжающих посетителей, на «поросячьи» – радости их деток, с визгом повисающих на крепких родительских руках. Он мысленно перенесся в тот душный июньский день и вспомнил все до мелочей, даже презрительную улыбку, блуждавшую по его смуглому, худощавому лицу, которой он пытался прикрыть свою зависть к этим ребятам. Раньше и он вот также встречал своих родителей, а в тот день ему некого было ждать. И все же он не мог заставить себя уйти: какая-то неведомая сила удерживала его на качелях. Подбегали ребята и звали:
– Евген, пошли, погоняем мяч.
– Да отстаньте вы... – цедил сквозь зубы Женька, смачно сплевывая шелуху от семечек и еще сильнее раскачиваясь на качелях. Обшлага его старой, видавшей виды рубашки были обтрепаны и засалены. Он подумал, что надо бы постирать, но тут же решил, что сойдет и так. Была у него новенькая красивая футболка, но ее еще зимой отобрал Фитиль. Ну и фиг с ней, проходит и в этой. Не в тряпках счастье, как говорил отец. Его волновало другое.
Женька и сам себе не мог ответить: что заставляло его несколько часов подряд бессмысленно торчать у ворот? С самого утра он успел нагрубить воспитателю, когда тот позвал подметать дорожку.
– Да иди ты ... козел, – неожиданно для самого себя схамил Женька.
– Кленов, ты что? – удивленно посмотрел на него Иван Николаевич.
А Женька, с несвойственной для него злобой, поддел ногой лежащий веник, зашагал в сторону, ожидая услышать вслед окрик. Но за спиной было тихо. Женька обернулся: Иван Николаевич стоял в дверях девчачьей комнаты и о чем-то говорил, а мальчишки топтались за его спиной.
Женька пытался разобраться в самом себе: ради чего он на всех кидается? Вон Иван Николаевич уж сколько раз выходил на веранду: постоит, посмотрит на него, покачает головой и уходит. А потом ребята то один, то другой подбегают. Ведь хороший дядька. Никогда не закричит, сам с ними все делает, и в футбол здорово гоняет. И что он сорвался, как псих? Все молчал, молчал, почти разучился говорить, а тут высказался ... идиот. И чего теперь прилип к этим качелям, будто приклеился?
Поднялся сильный ветер, закружил песок за воротами и понесся пылевой вихрь вдоль лесной дороги. Первые крупные капли дождя перешли в ливень. Ветер затих и был слышен только шум дождя. По дорожке бежала мутная вода, стекая за воротами под мостик в ручей. Ребята с родителями разошлись по верандам корпусов, а Женька продолжал сидеть на качелях. Навес над ним был еще новенький и не пропускал воду. На свежем воздухе хорошо думалось.
Ночью вновь приснился отец. Подбрасывает его к потолку, а сам смеется, глаза счастливые. А он, Женька, такой маленький, кудрявый. Потом отец посадил его на качели, а сам пошел от него... Почему он даже во сне не вместе с ним?
Женька потрогал рукой свой чуть подросший ежик на голове и невольно вздохнул. Зачем их всех под нулевку подстригли? Наверное, чтобы приметными были. Их иначе, как лысыми, и не зовут. Да с каким презрением! Раньше и он так звал детдомовских ребят. А в прошлом году и сам стал «лысым». Как в отместку.
А здорово было бы, если бы родители приехали, как раньше. Отец привез бы удочки, и они пошли рыбачить на озеро. Мать разложила бы на газетах всякой еды... Женька облизал пересохшие сразу губы, проглотил набежавшую слюну... Можно было бы и за ягодой в лес, но мать не любит ходить по лесу. Она и на озере на них покрикивала, торопила домой. Но когда отец на костерке зажаривал на прутике рыбу, то она немного добрела и говорила весело:
– А ты, Кленов, еще на что-то способен.
– А вы как думали?! – смеялся отец, довольно посматривая на них, а потом вприпрыжку бежал к воде и оттуда весело кричал: – Женька, давай, шпарь сюда, я щуку увидел!
Женька галопом мчался к отцу, и они начинали барахтаться в воде. А с берега до них доносился недовольный голос матери:
– Кленов, хватит куролесить, пора домой ехать.
Отец мокрой рукой стирал брызги со своего худощавого, с острым подбородком лица и понуро отвечал:
– У меня же имя есть, Маша. Что же ты все по фамилии да по фамилии – как в казарме.
– Пап, а в какой казарме? – встревал любопытный Женька.
– В солдатской, конечно. Не приведи Боже попасть в другую, – с грустью говорил отец.

Сколько помнит себя Женька – мать с отцом ночью всегда ругались. Женька просыпался и быстро засыпал. Он недоумевал: из-за чего ночью-то можно ругаться? Как будто дня им не хватало.
Однажды его разбудил громкий голос матери, и он не смог сразу уснуть. Он услышал тихий голос отца:
– Да что же мне к соседке идти, а Маш?
– А чего, давай, чеши отсюда, хоть на все четыре стороны. Надоело ходить по больницам.
– Не кричи, Женьку разбудишь, – тревожно говорил отец, вставая с кровати. – Тебя в больницу никто не посылал. Могла бы еще одного родить. Сколько тебя прошу.
– Вот, вот, давай голытьбу разводить. Ты добренький. Ты вот и перед сыном хочешь хорошим казаться. Нет уж, пусть он знает, какой ты изверг, как ты спать не даешь, – злобно кричала мать.
– Это я тебе не даю спать?! Да ты только до подушки и уже тарахтишь, как трактор. Тебя и пушкой не разбудишь. Не пойму тебя: то ли ты из железа сделана, то ли на стороне кто есть? Зачем ты замуж выходила, а? – отец ушел на кухню и включил там свет.
Но отец не умел сердиться. Утром он уже разговаривал с матерью, а потом подсел к Женьке и весело сказал:
– Ох, и здорово я поработал! Вставай, соня, посмотри, какое приспособленьице сообразил я – станочники спасибо скажут.
– Вот, вот, ты всю жизнь за спасибо работаешь. Похвали отца, сыночек, похвали – он всю ночь свет жег. Чем платить будешь, грамотей ты наш? Твоей инженерской зарплаты на жратву не хватает. Если бы не я, ты бы давно с голоду подох.
Мать раньше работала вместе с отцом на заводе и даже в одном отделе. Они там и познакомились. А потом она неожиданно бросила эту работу и устроилась в ресторан, откуда всегда что-то приносила, и гордилась этим. Она часто упрекала отца, что он «недотепа», «худоручка», что у него все мимо рук проходит. Она любила повторять:
– Запомни ты, голова садовая: нахальство – второе счастье. Не словчишь – не заработаешь, – ее маленькие, черные глазки прищуривались, улыбка растягивала и без того тонкие губы. – Где копеечку округлишь, где граммулечку не довесишь – вот и навар в кармане. А как же ты хочешь? – уже жестче говорила мать, заметив недовольный взгляд отца. – Хочешь жить – умей вертеться. По-другому не получится.
– А мы попробуем по-честному прожить, правда, Женька?
– Попробуй, проживи чистеньким, а я посмотрю, что у тебя получится, – ехидничала мать.
Сейчас у Женьки возникало сомнение: в деньгах ли было дело? Он помнит, как за кухонным столом за игрой в карты мать язвила в адрес отца, читающего книжку в комнате:
– Мой грамотей всё книжки читает, академиком скоро будет. Представляете, чего раскопал в них? Что он господствовать будет! Посмотрите на этого господина задрипанного! Вовик, а мы с Женькой у тебя в батраках ходить будем, а? Ты бы лучше мусор вынес, знаменитость ты наша.
После таких разговоров отец уходил из дома и возвращался пьяным. А Женька помнит тот счастливый вечер, когда мать в хорошем настроении, что редко бывало с ней, подошла к читающему отцу и села рядом.
– Чего это ты так внимательно изучаешь?
– Ты знаешь, Муся, такая интересная книженция попалась, – оживился отец. Он придвинулся к матери, обнял ее за плечи. – Посмотри: значения некоторых имен. Это так любопытно, так занимательно! – Его голубые глаза победно горели, как будто он выиграл по лотерее крупную сумму.
– Да ты что?! Ну-ка, что же там мое имя означает? – заинтересовалась мать.
– А вот посмотрим сейчас. Так, Мария... Мария происходит от древнееврейского слова Мариамна, что означает любимая, желанная. По-французски ласково – Манон.
– Ты смотри, как интересно, – мать весело рассмеялась.
– А я, а я? – закричал Женька, взбираясь на диван рядом с отцом.
– Где тут у нас Евгений? – отец перелистал книжку, на¬шел нужную страницу. – Вот он, наш Евгений: по-гречески значит благородный.
– Ура! Я благородный! – Женька спрыгнул с дивана и стал бегать по комнате, горланя: – Я – благородный Евгений! – Потом он подбежал к отцу: – А ты, пап, какой ты?
– Да, да, ты про себя-то что молчишь? – весело и с любопытством спросила мать.
– А я еще не читал. Давайте вместе посмотрим, самого даже заинтриговало, – отец быстро зашелестел страницами. – Так, вот Владимир... происходит от древнегерманского Вальдемар: царить, господствовать, плюс славный, знаменитый.
– Ты смотри, Женька, отец наш скоро прославится, – засмеялась мать, но уже более сдержанно и как-то натяну¬то.
И еще помнит Женька, когда отец впервые пришел пьяным.
Он принес зарплату. Мать, как обычно, пересчитала деньги и с радостным удивлением воскликнула:
– Ого! Целых триста рублей! Откуда столько? Иль нашел где?
– Да я уже месяц токарем работаю, – увидев улыбку на лице матери, обрадованно сказал отец. – Ты права, Муся, мужчина обязан содержать семью. Только ведь инженерам тоже прибавят зарплату. Можно было бы потерпеть.
– Давай, терпи, – засмеялась мать. – Ты терпеть любишь.
Отец заскрипел зубами, лицо его покрылось красными пятнами. Он быстро вышел в коридор, резко хлопнув дверью. Висевшее на стене зеркало упало и разбилось вдребезги.
– Интеллигент паршивый, ты что наделал? – неслось ему вслед.
Вернулся отец поздно. Он еле держался на ногах. Пытаясь раздеться, он не устоял на ногах и рухнул на пол, долго барахтался, что-то бормотал несвязанное, по его лицу катились слезы. Там же в углу под вешалкой он и уснул.
Мать загнала плачущего Женьку в комнату и не подпускала его к отцу. И сама не подошла к нему.
С тех пор отец замкнулся, все чаще приходил навеселе. Тогда начинались скандалы. А когда он был трезвый, то все время молчал, читал книжки. И все дела домашние делал молча, не как раньше – весело насвистывая. По выходным он иногда уходил в лес. Пытался брать с собой подросшего Женьку, но мать не разрешала.
– С такой пьянью только и отпускать ребенка, чтобы ты его потерял, – насмешливо, зло говорила она.
Все чаще и чаще Женька слышал, как мать кричала отцу:
– Да чтобы ты подох, скотина! Хорошие люди умирают, а ты никак не обожрешься.
Родители все больше отдалялись друг от друга: мать уходила играть в карты или приводила к себе своих подружек. И тогда до глубокой ночи из кухни доносился веселый хохот, громкий разговор. А Женька с отцом тихо сидели каждый в своем кресле, уткнувшись носами в книжки. Иногда мать заходила к ним и добродушно говорила:
– Чего тут прижукли? Идите с нами играть.
Они с отцом дружно отрицательно качали головой. Мать уходила, недовольно поджав губы. Иногда она нарочно выключала у них свет. Отец грустно спрашивал:
– Маша, за что ты ненавидишь книги? Ведь они добру учат.
Женька помнит, как отец иногда уговаривал мать пойти в театр. Она тогда перебирала все свои наряды, находила самый дорогой, но ни один из них не скрывал ее безобразно обрюзгшего тела. А туфли она обувала на самом высоком каблуке, чтобы еще больше подчеркнуть разницу в их росте: отец был ниже ее сантиметра на два, но мать всегда это выделяла. Но таких спокойных вечеров было очень мало. Женька метался от отца к матери, не зная, как их примирить.
А в тот год в его душе поселился страх. Он с тревогой ждал вечера, прихода озлобленной матери, пьяного отца, скандалов. Однажды отец закричал на мать:
– Ты – воровка!
– Что ты сказал, подонок?! – Мать воинствующе наступала на отца:
Но отец продолжал гневно:
– Ты – воровка! Ты украла чужое имя! Ты – не Мария желанная, а Томила – мучительница! Ты – воинствующая Трунхильда!
Мать опешила от таких слов и отступила от отца, назвав его козлом. Она не простила ему этих слов и стала относиться к нему с еще большей злобой. Своим поведением она действительно оправдывала те имена, которые ей дал отец: когда он приходил сильно пьяным и падал в коридоре, загораживая проход, мать пинала его, била, чем ни попадя. Женька начинал реветь: «Не трожь его, он хороший!» В последний вечер мать злобно цыкнула на Женьку:
– Брысь ты, Клёновское отродье! – и отшвырнула его в угол.
Отец был не сильно пьян, а просто споткнулся о валявшийся ботинок. Он встал, шагнул к матери, взял ее за ночную рубашку, в которой она любила ходить и днем, тряхнул и толкнул с силой в кухню. Мать, как всегда, заорала. Но, падая, она стукнулась головой об угол холодильника и тихо сползла на пол. Кровь лилась из рассеченного виска и образовывала лужу на полу. Женьке стало страшно, и он заверещал: «А-а-а!» На крик прибежала соседка и, увидев кровь, завопила: «Убили-и!»
Сразу отрезвевший отец сам вызвал скорую, милицию. Мать увезли, отца забрали. Женька остался один. Он всю ночь просидел в кресле, не выключая света. Ему хотелось пить, но он боялся войти в кухню. В его мыслях была полная неразбериха. Он не знал, кого ему винить в случившемся. Оба: и отец, и мать были для него очень дороги. Из-за чего они ссорились? Чего им не хватало? Вся комната забита вещами, еды всякой навалом, часто мать могла выбросить кусок колбасы, батон хлеба, за что отец всегда упрекал ее. Почему же они ссорились? Так чего же все-таки не хватало им?
Утром, когда совсем рассвело, Женька выключил везде свет и стал смывать, соскабливать с пола застывшую кровь. Женьке было не привыкать мыть полы: каждую субботу он помогал отцу делать уборку. Но одно дело – обычная уборка, а тут надо было смывать кровь – кровь своей матери! Женька размазывал по щекам набегавшие слезы, хлюпал носом, и все же до конца сделал эту работу, даже откатил холодильник и там все вытер. От отца он перенял аккуратность, опрятность. А теперь все это нарушалось: он не знал, как ему жить дальше, что делать? А тут еще сильно болел бок, видно, обо что-то стукнулся вчера.
Через три дня мать схоронили. Отца отпустили проститься. Голова у него была белой. А через месяц состоялся суд, и отцу дали пять лет. В зале суда отец твердил Женьке:
– Ты не пей никогда, Женька! В этом нет спасенья. Ты понимаешь, нет! Живи человеком, не опускайся до скотства. Что бы ни случилось, ты помни об этом, сынок. Ты слышишь?!
Руки отца, державшие Женьку за плечи, мелко подрагивали. Он обнял его до боли, прижал к себе, а потом легко оттолкнул и пошел от него. В дверях отец обернулся и посмотрел с такой пронзительной тоской, что Женька онемел, задеревенел весь и не мог произнести ни единого слова, не то, чтобы сделать шаг вслед за ним. Женька не мог сообразить: куда и зачем уходит отец?
И даже во сне отец всегда уходит... А вот мать он ни одного раза не видел во сне. От нее у него осталась глубокая кровавая рана. И даже при упоминании этого имени он вздрагивает и ощущает боль от удара об угол в коридоре, когда мать отшвырнула его от отца.
Уже в детприемнике, куда его определили после похорон матери, у него обнаружили трещины на двух ребрах. Он потом целый месяц ходил спеленатый в бинтах. Ему жаль мать, но отца ему очень не хватает – именно он вынянчил, выпестовал его на своих руках. Скорее бы получить паспорт. Он сразу же поехал бы к отцу. Только быстрее прошли бы эти два года до окончания школы.
* * *
Налетевший ветер с последними каплями дождя вывел из задумчивости Евгения Владимировича и вернул из воспоминаний к действительности. Он даже не заметил, когда начался дождь, а сейчас он уже перестал. После испепеляющей жары воздух был чистым, свежим. Из-за убегающих облаков выглянуло солнце и стало подсушивать дорожки. На поляне босоногие мальчишки из младших отрядов с визгом носились по лужам. Подбежали ребята из его отряда и вернули к сегодняшним заботам. Вихрастый Генка Усов, из детдомовских, прогудел неокрепшим басом:
– Евгений Владимирович, пора столы накрывать к обеду.
– Пора, так пора, – Евгений Владимирович встал с качелей, посмотрел на асфальтовую дорожку между деревьями, убегающую к автобусной остановке, представил, как завтра пойдет по ней встречать отца, тетю Лиду – его неродную мать, маленького Алешку, и улыбнулся. Целую неделю не видел их, соскучился. Здоровый детина, уже два года после института работает воспитателем в детдоме, а приходу родителей радуется, как маленький. На завтра он берет выходной, и они будут лазить по лесу: собирать ягоды, грибы, ловить рыбу в озере. А потом разожгут потайной маленький костерок на своем излюбленном месте, и будут печь картошку, жарить рыбу на прутике. Завтра у них семейный праздник – день освобождения отца.
Евгений Владимирович посмотрел на стоящих рядом «его» ребят и порадовался за них: они ничем не отличались от «домашних» – нарядно одетые, такие же чубатые, как все. И глаза веселые, радостные. Завтра к ним тоже приедут гости – шефы с завода. Ребята готовятся к встрече, ждут.
– Ну что, ребята, пошли накрывать столы: сегодня мы – главнокомандующие на пищеблоке.
Все, весело переговариваясь, направились к столовой.

1988-2000 гг.