Люблю его... до безобразия...

Воскресное утро для жителей дома № 5 по Пролетарской улице началось необычно.
На балконе третьего этажа, перегнувшись через ограждение, махал рыболовной удочкой полуголый мужчина прекрасного телосложения. Он старался не привлекать внимания, но под балконом, несмотря на ранний час, образовалась толпа зевак.
-Давай, давай! Не тяни, не зацепилось еще! О! «Подсекай»! – рекомендовали «бывалые».
Балконный атлант оказался неплохим рыбаком, и через секунду держал «улов» в руках.
-Ах, ты… - разразился разочарованный «рыболов» нецензурной бранью.- Порезала! Дура! Тебе лечиться надо! Психопатка!
И с высоты на голову зевакам полетели мужские шорты пятидесятого размера, аккуратно разрезанные в промежности.
-Лёня, давай брюки попробуй! Может, они целые?- посочувствовал Виктор с первого этажа.
-Да нет, вижу отсюда: тоже по швам разрезаны, – задрав вверх подбородок, щурился в театральный бинокль Колян.
-Да пусть достает. Зашьет. Ему ж выйти не в чем! Вот баба даёт… - Кузьмич сплюнул, потоптался и пошел к подъезду.
На скамейке вокруг Ирины сгрудились сочувствующие «другого лагеря». Зинка совала ей валерьянку. Нина Петровна с ужасом прикладывала мокрый платок к свежему кровоподтеку.
-Ну что, что у вас там произошло? - допытывалась Зинка.
-Ы-ы-ы-ы, - ревела Ирина, вытирая слёзы ленькиными пострадавшими шортами.
-Отставь ее, - Нина Петровна отстранила Зинку. Присела рядом, обняла грузную фигуру Ирины и закачалась в такт ее рыданиям.
-А-а-ставьте меня! Уйдите! Всё! – Ирина вдруг вскочила, стряхнув с себя Нину Петровну и устремилась под балкон.
Мужики расступились.
-Лёнечка! Милый! Прости меня! – Ирина опустилась на колени, сминая ухоженные Зинкой настурции. – Я сейчас всё, всё зашью! Нет, все новое тебе купим. Хочешь? – Ее заплывшие от слез и лишних килограммов глазки смотрели вверх по-щенячьи преданно.
Лёнька сплюнул сквозь зубы, поставил удочку и подтянул полотенце на загорелом безупречном торсе.
Толпа затихла. Ирина продолжала смотреть вверх, как завороженная.
-Ну ладно, чего уж там. Давай – за сигаретами смотайся, - и заходи. Поговорим. – Лёнька был великодушен. – Мужики, расходись! Вам тут не ярмарка. Дело семейное.
Женщины переглянулись и покачали головой вслед Ирине, бодро семенившей к табачному киоску.
-Ой, дура - баба! Где ж это видано! Живет в собственной квартире, как в концлагере! – шепнула Нина Петровна Зинке, открывая почтовый ящик
-Теть Нин, так что у них там случилось? Напился и поколотил?
-Бабу привел. – Нина Петровна понизила голос. – Прям при ней. «Ты, говорит, корова, на полу ляжешь. А не хочешь – так мы вместе уйдем. Не могу, мол, тебя больше выносить». Она что-то про машину заикнулась, так он ключи ей швырнул, стекло на кухне разбил.
Зинка раскрыла глаза в притворном ужасе.
-Так что ж она терпит? Милицию бы вызвала!
-Э-э-х, какая милиция. Помнишь, когда он за волосы ее тягал, ее еще «Скорая» забрала?
-Ну. Так его ж менты увезли.
-Увезли. А вечером слышу – опять топают. И хихикают, милуются. Она заявление забрала. «Люблю его, говорит, теть Нин. Жизнь за него отдам!»
-Любо-о-овь, - мечтательно потянула Зинка.
-Не любовь, а безобразие! – отрезала Нина Петровна и, не прощаясь, пошлепала к себе наверх.
Зинка вышла во двор.
Народ разошелся.
Чирикали в кустиках воробьи. Дети катались на качели. Копалась в контейнере осторожная кошка.
О недавнем приключении напоминали только развевающиеся на дереве «флаги» Ленькиных штанов да примятые кустики настурции.