Ночь, которую ты так любила

Здравствуй. Звучит глупо, но я привык здороваться. Даже с теми, кто остался в прошлом. Сразу скажу, что дела мои хуже некуда. Я лежу в ванне, полной ледяной ржавой воды, и пялюсь в потолок, покрытый сеткой трещин. Безжалостная стоваттка без плафона разбрасывает куски режущего глаза света, заставляя тараканов, снующих по серому кафелю, отбрасывать резкие тени. Я давно не спал и не ел – это обостряет все мои ощущения, и мне кажется, что я многократно старше, чем на самом деле. Во рту горько, перед глазами мелькают темные пятнышки. Я действительно чувствую себя очень старым. Возможно, виной тому длинная вереница людей, оставшихся далеко позади. Я знал их всех, но остался один. Такова уж моя природа, и я бессилен что-либо сделать с этим.
Я имел дело с мужчинами и женщинами, но предпочитал женщин: маленькие девочки пахнут цветами, и этот аромат остается с ними до самой смерти; мужчины же смердят, словно скот, а в старости к этой мускусной вони примешивается привкус гнили, которую я с трудом переношу. Я помню все эти лица смутно, словно смотрю сквозь туман, а твое до сих пор стоит у меня перед глазами. Странно. Я даже помню, как все случилось, помню до мельчайших подробностей.
Было довольно холодно, лето уже кончилось, и природа балансировала, словно канатоходец – одно неловкое движение, и все рухнет в грязь и слякоть, засыпанное листьями. Не люблю осенние листья. Они напоминают мне конфетти, оставшиеся на полу роскошной залы после того, как торжество лета закончено, и судьба у них такая же – их сметут вместе с остальным мусором. Они одноразовые, как и человеческая жизнь. Я видел это столько раз, что должен был бы привыкнуть, но не могу совладать с собой.
Я встретил тебя после полуночи в пустом парке, где горящие фонари попадались только изредка, а оградки и скамейки были традиционно выворочены из земли и отброшены на увядшие клумбы. Тебе было около пятнадцати, светлые волосы крашены в угольный цвет, на худых ногах тяжелые ботинки. Я еще удивился, кого могло занести туда, где гуляю я, но, увидев тебя, подумал, что мне все-таки везет.
- Здравствуй – точно так же, как и сегодня, сказал я. Нежно, осторожно, как только я умею. Надо уметь начинать разговор, и надо уметь переводить его в нужную тебе плоскость, а что ты несешь все остальное время – совершенно не важно. Ты ничего не ответила. Помню, что вместо ответа на меня уставились огромные глазищи, скользнули по мне сверху вниз, и ты пошла дальше. Я впервые встретился с такой реакцией, поэтому пришел в себя только когда потрепанный дождевичок удалился на добрый десяток шагов. Догнав тебя, я спросил что-то типа что ты здесь делаешь. Естественно, ты гуляла, а твоим предкам не было до тебя никакого дела, поэтому ты могла шуршать листьями хоть до утра. Надо сказать, я немало этому обрадовался. Редко выпадает такая удача. И когда я решил узнать, почему такая симпатичная девушка одна, меня ждал ответ, от которого я опешил. Ты сказала, что каждый идет по жизни один, и что тебе нужен парень, одиночество которого не мешало бы твоему. Я никогда не слышал такого, несмотря на весь свой опыт, а тем более от девчонки, еще не закончившей школу. Попытавшись перевести разговор в плоскость музыки и искусства, я обнаружил, что ты предпочитаешь тишину и темный экран, которые не мешают творчеству внутри тебя. Мной овладели сомнения. Ты добавила, что еще очень любишь ночь.
Но тут ты поежилась, мой инстинкт преодолел хрупкие барьеры, и я наклонился, чтобы согреть тебя горячим дыханием. В самый жуткий мороз у меня теплые руки из-за высокой скорости метаболизма, что часто упрощает сближение. Ласковый выдох на то место, где заканчивается щека и начинается шея, и ты не сопротивляешься моей руке, обвивающей тонкое тело.
Ну а дальше как всегда – чирк языком-ланцетом по пульсирующей голубой жилке, ртом припасть к разрезу и тянуть, не забывая подстраивать ритм своего дыхания к ритму дыхания жертвы. Тебе было очень приятно – я мастер своего дела – но уже через минуту ту сказала, что тебе холодно и попробовала отстраниться.
Как сейчас помню меловую бледность, глаза как будто ставшие еще больше; ты тихо спросила, уже теряя сознание, в чем это мои губы.
Вот так все и было.
Я искромсал свои руки острием языка так, что бурые брызги остались даже на потолке с отсыревшей штукатуркой, но быстрая регенерация привела к том, что я лишь зверски проголодался. Я слишком живуч. Смерть – единственное различие между мной и моей едой, хотя теперь сложно назвать это преимуществом. Странное дело, я совершенно не чувствовал одиночества до тех пор, пока не употребил в пищу свой единственный шанс избавиться от него.
Ну что ж, тогда остается только один выход – кокон. Самое прочное, что может быть на земле. Пусть нерушимые стены отделят меня от этого мира, от прошлого и будущего, и я погружусь в вечную ночь.
Ночь, которую ты так любила.