Давай, сейчас. Death By Music

Уна пряталась, сидя поздним вечером на подоконнике, от уходящего дня и того, что он после себя оставил. Завернувшись в покрывало, ощущая приятную летнюю прохладу подступающей ночи, отгородившись от комнаты тяжёлой шторой, курила. Вспоминала своё «спасибо, я не курю» и пафосно насмехалась над самой собой. Отгородившись от города, отгородившись от комнаты, наполненной островками её мира, смотрела в небо, тёмное небо и о чём-то думала. Ночь тщательно запудрила своё лицо, спрятав веснушки-звёзды и напоминала чашку с кофе – такая же тёмная, такая же остывающая, такая же желанная. Уна любила ночь. Любила Бродского, гулять под дождём, думать о том, чего не существует, плавать, горы и Швепса.


* * *


«Швепс» - подписался оранжевым фломастером Илья. «Уна» добавила яркую каракулю Яна в чёрно-белый бланк «Свидетельство о браке». Регги и кабриолет Сани довёзли их до развилки за городом. Отсюда они отправились в путешествие. Автостопом.
Уна всегда хотела попасть в Исландию. Видимо, это было то место, в котором она должна была находиться. Так бывает – ты никогда не был в городе, а тебя в него всего по одной только наслышке тянет так, словно там всё, что у тебя есть и без чего просто невозможно дышать, а когда ты в него приезжаешь, то даже не удивляешься поражающей гармонии улиц, подворотням-сердцеедкам, завораживающей симфонии перекрёстков, переходов, сплетням сквериков, фонтанов, дворцов, площадей… Твоё спокойствие удивляет и порой нервирует, пытающегося удивить любезно пригласившего в гости товарища или случайного прохожего, узнавшего, что ты впервые в городе и хотел бы вынюхать, «где тут что-нибудь этакое, его изюминка, на что обычно любят пялиться туристы»… А ты просто оказываешься в том месте на огромной Земле, в котором ты должен быть, в котором ютилась твоя безадресная душа, пока ты в этом её не заподозрил.
Швепс жил в городе, который не удивил Уну. Этот город, видимо, и «открыл» для её души Исландию, невидимую и притягательную. Попав сюда и заглянув в глаза Швепса, Уна начала понимать, чего она хочет, что любит, кто её любимый режиссёр, что она чувствует и чего бы ей хотелось съесть на завтрак… И осталась в этом городе жить. Швепс полюбил свой город ещё больше.
Первая посадка оказалась просто находкой. Парень-водитель слушал музыку, а гул мотора только чувствовал и был дежурно безумно рад, что подобрал таких ярких и жизнерадостных молодых людей. Увидев час назад распечатанное Саней на принтере «Свидетельство», расплылся в улыбке и пообещал затащить к себе в гости. Дежурность развеялась. Ребята признались, что он - просто их удача. Да и… им всегда везло, когда они оказывались рядом.


- Ну что, покорим эту гору?
- Уна, давай завтра. Ты устала, наверное. Да и я – выпил бы с тобой кофе…
- Нет, Швепс! Давай, сейчас, потому что завтра… Потому что завтра всё может быть иначе.
Вторая посадка открыла новых Уну и Швепса, пропитанных высотой, музыкой и друг другом. 6:55. Когда отдёрнув шторы, лежали на полу маленького домика в незнакомом горном городе, Швепс курил, а Уна вслух вспоминала про то, что в детстве ей всегда хотелось, чтобы у неё был брат, горы и смелость, много смелости. 6:55. Теперь у неё были горы, у неё был больше, чем брат и ей не было страшно ни перед чем. От усталости осталось ещё много чего, но ещё больше нашлось вместе с ней. Переполненный эмоциями Швепс молчал и слушал Уну. 6:55.

- Швепс, а что если ты однажды проснёшься, а меня уже нет?
- Это ты к чему? Я решу, что ты шутишь.
- Правильно, Швепс.
- Да ты шутишь! Прекрати, Уна.
- Если я исчезну осенью, то солнце, сжавшись, будет с тобой. И зимой оно будет с тобой. Весной ты к нему привыкнешь. А летом… летом совсем забудешь о нём.
- Тссссс! Ты ведь не сможешь забрать у мира солнце. Ведь так?
Сказала, что Исландия обязательно дождётся и снова уснула. Швепс продолжал курить, незаметно осознавая и понимая, что это за штука такая - «Любить каждую минуту»…
6:55.


Набережная казалась чем-то монолитным с разделённым напополам небом: с одной стороны слепящее солнце, с другой – тёмные густые, плотные грозовые тучи и сверкающие молнии. Толи эта монолитность казалась какой-то странной, толи было странно вернуться на недельной давности Набережную, идти по ней, понимая, что ничего и не изменилось здесь, а ощущение такое, словно это сделавший пластическую операцию изнутри мир. Неизбежно мир выворачивался наизнанку и поражал не замечаемым раньше. Это было даже не возвращение. Это была третья посадка. Удачная посадка после дальнего полёта. Всё как положено: с пристёгнутыми ремнями и волнительным внутри. Никуда больше не хотелось уезжать, уходить, искать, хотелось просто жить, дышать, радоваться, наслаждаться, гулять по набережной, падать от бессилия и возвращаться к силам, глядя в глаза, в которых энергии вырабатывалось больше, чем из тайных формул трансформаторной будки, старушки переводились через улицы, голодные котята были накормлены, а ласточка поймана и выпущена из стен офиса, на мосту ровно в девять зажигались фонари, будильник заведён на 6:30, музыка вокруг, всюду, в каждом движении, продавцы улыбаются а герань на окне цветёт почти круглый год…


* * *


Обычным осенним вечером с тоскливыми фонарями и жёлтыми слезами Швепс проводил Уну до дома. Он уже привык к тому, что рано утром там, на другом конце их любимого города, она проснётся вместе с ним. Даже раньше его. Позвонит, чтобы разбудить. Приготовит завтрак. Он – полетит покорять город, как обычно голодным. Она будет проживать каждую минуту вместе с ним. Правда, потом, когда Швепс позвонит, уже выйдя из метро, мол, «Ты скучаешь? Что делаешь?», Уна откроет один глаз и, лениво вытянув ногу из-под одеяла, скажет: «Конечно! Нет, я не сплю…». Он знал, что Уна не ест свой завтрак, а тут же зашивается в ещё тёплую постель и досматривает свой очередной импрессионистски насыщенный сон, он улыбнётся и скажет: «Эй, писатель! Пора за работу. Напиши что-нибудь обо мне».
Уна не позвонила. Не позвонила сегодня. Не отвечала на звонки через месяц. И через два за дверью её квартиры было отвратительно тихо, и дверь тошнотворно закрыта. А потом там появились новые жильцы.


* * *


Возле заднего двора старого магазина после того, как пройдёт хороший щедрый дождь, образовывалась лужа. Потом она медленно высыхала. Луж уже больше нигде не было, а эта лужа была здесь. Ещё долго жила. Медленно пересыхая. Один раз к луже подошёл старый облезлый бездомный кот. Он жадно лакал из лужи грязную воду. Грязный бездомный кот. Жадно лакал. Потом он снова пил из неё. И снова… А потом… Потом он пришёл, медленно подошёл к тому месту, где обычно была лужа. И не нашёл её.
Илья и Саня брели без денег, без сил и задних ног по ночной Набережной. Саня бежал, ухватив за руку друга, уводил его, уводил, уводил… К самому себе. К минутам, к миру, к свежему воздуху, если открыть форточку, к искреннему от «через силу», обманному желанию закрыть глаза и сделать вдох. Так Илья учился дышать. Набережная спала, молчала, было прохладно. Прохладная ночь и стужа внутри. Пустота и стужа. Стужа и пустота.
- Сань…
- А?
- Она не могла умереть.
- Не могла. Она и не умирала. Она оставила себя для тебя.
- Ты знал?
- …Догадывался.
- И мне ничего не сказал?
- Не имел права.
- Сань…
- Ммм? - промычал Саня.
- А, давай, сейчас посидим вот здесь. А когда доберёмся домой, возьмём денег, у меня есть ещё немного, и сразу же уйдём, уедем. В Исландию.
- Чёткая идея. Первая. Вторая – безумие. Но мне нравится. Только, Ильюха, давай не сейчас. Красивая осень, правда?..
- Нет, Саня, давай сейчас.


* * *


Привычным зимним утром Илья вышел из подъезда дома в пустой двор, нырнул под арку, минул ещё несколько и вместо того, чтобы спустится в метро, прошёл мимо и медленно побрёл дальше. Шёл и чувствовал, как снежинки настырно целуют его небритое лицо, как мороз зашивается за шиворот, словно кошка, которая хочет согреться, царапает, как что-то шепчет под ногами перемешанный с солью снег.
Выйдя из книжного магазина, зашёл в кафе. Музыка… Регги. Заказал кофе. Сделал глоток. Задумался, глядя в белое за окном. Закурил. Глоток… Регги. Открыл первую страницу. Глоток… Регги.

[Давай, сейчас…]

Глоток…
[Швепсу посвящается]

Струйка дыма… Глоток… Регги…
[«…Я же вернусь,
и снова наступит весна…»]

[Уна пряталась, сидя поздним вечером на подоконнике, от уходящего дня и того, что он после себя оставил. Завернувшись в покрывало, ощущая приятную летнюю прохладу подступающей ночи…]