Графоман

Его рассказы были словно сделаны акриловой краской – творения уличного живописца, на глазах собравшихся в кружок зрителей создающего на плотном листе бумаги очередной шедевр, наполненный радужными замками на горах, пенящимися водопадами, ослепительно синим морем, фантастическими ракушками, чем-то вовсе непонятным и режущим глаз словно неоновая реклама. Героями выступали бородатые дервиши, одетые в лохмотья и погруженные в медитацию, девственницы с сухими глазами весталок, коренастые палачи, вооруженные кривыми ятаганами и бледные от сидения в застеночных подвалах инквизиторы, рты которых напоминали щели почтовых ящиков. Вся эта публика изрекала загадочные фразы, исполненные символического смысла, алая кровь хлестала по хлюпающей грязи, девственниц беспощадно порочили, они как большие неуклюжие птицы бросались с обрыва в кремовую пену моря, бившего о скалы у хижины дервиша, в то время как сам дервиш размышлял про путь Дао и о том, что погода сегодня нелетная.

Действительность была, если можно так выразиться, куда бесцветнее, словно вся яркость из нее была высосана колонками слов. Минотавров лабиринт ларьков расстилался у станции метро; Судейкин, как забывший нить Ариадны Тезей преодолевал его дважды в день, по дороге на работу и обратно. Однокомнатная квартира находилась в спальном районе, где одинаковые как детские кубики с полустершимся алфавитом дома отбрасывали тень на чахлые деревца во дворах. Вокруг располагалось царство кореженного, бугристого асфальта, заборов новостроек и гнутой арматуры, торчащей из обломков бетона подобно растениям неведомой пустыни.
 
Под вечер Судейкин проскальзывал мимо ларьков втягивая голову в плечи, словно опасаясь что его окликнут и станут настойчиво предлагать турецкую обувь или китайскую парфюмерию. Толпы озабоченных делами, напряженных, бледных личностей вносили дополнительное ощущение дискомфорта. Дойдя до дома и поднявшись по замызганной лестнице на третий этаж (на лестнице он всегда боялся неожиданной встречи с пьяницей или группой юных наркоманов), Судейкин открывал серую дверь, за которой простиралась вожделенная зона безопасности.
Наспех поужинав макаронами с парой сосисек, щедро намазанных горчицей, вымыв тарелку и вилку, и сполоснув кастрюльку, проходил в комнату, садился за стол, нажимал кнопку купленного в комиссионке компьютера и уносился на крыльях воображения в радужный мир дервишей и девственниц. Вентилятор компьютера нещадно шумел, а старая “мышь” забивалась грязью каждые полчаса, отвлекая сочинителя от очередного сюжета. Судейкин, чертыхаясь, откручивал пластмассовую крышку, чистил шарик и два металлических цилиндрика, на которые накручивалась непонятно откуда берущаяся пакость. Он уже второй месяц собирался купить новую “мышь”, но смутные страхи препятствовали осуществлению проекта. То ему казалось, что его древний “Виндоуз” откажется принять новое устройство, драйвер не установится или что-нибудь еще выйдет не так как надо, то цена представлялась слишком высокой. По будням (он работал и в субботу), Судейкин говорил себе что устал, и надо возвращаться домой, а не шататься по магазинам, а в воскресенье большинство лавок было закрыто. Иногда он думал, что лучше подождать пока злополучный шарик загнется совсем, и тогда уже не останется иного выхода кроме замены, и он уж точно купит новую мышь, и прекратит это мучение.

В самом написании было нечто механически-занудно-отвлекающее; иногда ему казалось что он - престарелая тетушка из Москвы, занимающая обширные досуги плетением макраме; все стены, окна и дверные проемы в ее квартире украшены бесконечными ковриками, занавесочками и висюльками, она дарит подругам плетеные сумки, а ее собака ходит в плетеной попонке.

Рассказы громоздились друг на друга в винчестере старенькой машины – на всякий случай Судейкин копировал их на две дискеты, которые держал в разных местах – одну на шкафу, другую в коробке на столе. Он никогда не забывал передвинуть пластиковый квадратик носителя в положение защиты от записи. Дискеты хватало примерно на триста страниц, в последнее время он исписывал одну каждые два месяца. Принтера у него не было, но он и в нем и не нуждался, перечитывая и правя свои сочинения с экрана.

Однажды, преодолев застенчивость, он разослал свои тексты в шесть редакций. Четыре поглотили его рукописи, как перекормленный удав эксцентричного миллионера глотает белых мышей - не издав ни звука. Из двух пришли стандартно - официальные ответы, отдававшие заранее заготовленными файлами, в которых меняют одно-два слова прежде чем отправить адресату. Оба письма начинались одним и тем же словом “сожалеем”. В одной редакции сожалели, что “предлагаемый рассказ наивен, язык неоригинален, а мироощущение автора инфантильно”. В другой, кроме сожалений, предлагали “тщательнее работать над словом, композицией и сюжетом” и “учиться у классиков мировой литературы”.

Разочарованию Судейкина не было предела, хотя где-то в глубине души он и был готов к подобным отзывам. Отправляя рукописи, он словно ожидал чем-то глубинным в своей натуре подтверждения собственной никчемности, как бы намеревался убить в зародыше любое подозрение на успех. На некоторое время он прекратил писать, но тогда его незанятые работой вечера стали дряблыми и растянутыми как резинка старых штанов. Он думал о том, чтобы купить телевизор, но деньги, отданные за трубку для идиота, представлялись ему несоразмерными пользе от просмотра рекламы. Он пытался читать, но чужие книги казались ему пресными как сосиски без горчицы и макароны, которые забыли посолить. Однажды вечером он не выдержал, снова уселся за компьютер, и все началось сначала. Он словно наверстывал потерянные дни, сюжеты сплетались и расплетались, рыцари в звонких бронзовых латах снова неслись с копьем наперевес в лучах жгучего солнца, а амазонки в соломенных шляпках, завязанных синими бантами под подбородком, сидели в увитых плющом беседках и ждали кавалера ДюЛотремона.

Развязка наступила, когда закрылся магазин хозтоваров, где Судейкин работал продавцом. Мелкие магазинчики похожи на насекомых – похолодание убивает их сотнями. Можно было поискать новую работу, более того, ее нужно было искать. За несколько лет мелочной экономии Судейкин скопил на карточке сумму, достаточную, чтобы продержаться на диете из сосисек по меньшей мере месяцев сорок – положение вовсе не было критическим. Но им овладел ступор. Вместо того чтобы ходить по объявлениям, он с утра садился за компьютер, откладывая поиски на потом. В целях экономии отказался от мясного, и перешел на ржаной хлеб и супы из пакетов. Иногда не выдерживал и покупал кусок колбасы, за что потом нещадно себя корил.

С утра он вставал, и начинал писать. Наскоро обедал, и писал снова. Файлы множились как тараканы на заброшенной кухне. Глаза Судейкина были воспалены от постоянного глядения в монитор, картинка на котором неприятно подрагивала. Мышь испортилась окончательно, и Судейкин пользовался ею лишь в случаях крайней необходимости, благо почти все функции древнего “Виндоуза” дублировались командами с клавиатуры. С некоторого времени выходил из комнаты лишь в магазин. Зарос неряшливой клокастой бородой, в которой мелькали седые пряди. Теперь он почти постоянно жил в радужной стране своей мечты, выходя в серый мир многоэтажек лишь для того, чтобы запастись провиантом. У него появилась привычка бормотать на ходу; пару раз его останавливали для выяснения личности. Убедившись, что документы в порядке и взять с него нечего, отпускали подобру-поздорову.

Во время одного из походов в магазин он спросил у смурного мужика с почти полностью отсутствующим выражением лица, сколько ведьм тот сжег в соей жизни. Мужик выразительно покрутил пальцем у виска. Вернувшись домой, Судейкин вышел на балкон и бросился навстречу асфальту как опороченная девственница бросается в морскую пену. Падение, несмотря на сравнительно небольшую высоту, вышло крайне неудачным – его увезли в травму с мозговым кровоизлиянием; операция длилась почти четыре часа, и врачи надеялись на успех; позвонили тетке из Москвы - она приехала и дежурила у постели. На третий день Судейкин умер, не приходя в сознание.

Тетка немного разбиралась в компьютерах, файлы племянника показались ей не лишенными интереса. Она сумела найти спонсора и издать кое-что из обширного наследия спятившего племянника; его акриловый мир с бросающимися в глаза погрешениями против вкуса и стиля несет на себе печать искреннего свидетельства. У читателя, погрузившегося в эту странную и аляповатую литературу, создается полное впечатление, что автор действительно побывал в тех невероятных местах, которые описывает; единственное, о чем приходится сожалеть – это почти полное отсутствие у писавшего литературного таланта.