мечта о голубом небе Титана

Станция Кассини со стороны выглядела бы крошечной точкой, на фоне исполинского Сатурна. Но точку увидеть было некому. В миллиарде километров вокруг не было больше ни одной пылинки, к которой притрагивалась рука землянина.
 
 Кассини устало выпучила объективы на небольшой спутник, вблизи которого она сейчас пролетала по орбите. Наделенная холодным расчетом землян, станция напряженно всматривалась в затянутую плотными облаками поверхность планетоида.

 Позади семь лет молчаливого страдания в черной пустоте космоса, тяжелые годы холодного безумия обдирающего обшивку неутомимым солнечным ветром. Пока Кассини плыла все дальше от теплой гостеприимной земли, в чреве ее умиротворенно спал покладистый младенец, часто наполняющий родителя силой и спокойствием. Маленький зонд Гюйгенс никогда не брыкал ножками, а напротив был так же молчалив и спокоен, как плещущийся снаружи вакуум. Во первых у него не было ножек, а во вторых он знал, что придет время, когда нужно будет вспомнить все тонкости охоты на шарики. Применить знания впитанные от многочисленных земных родителей и надеяться на то, что это путь к счастью. Конечно, он глубоко ошибался, но лучше ведь идти на смерть с мечтой о голубом небе…

 Кассини исторгла младенца в холодную темноту, лишь на мгновение коснувшись сенсорами его безупречно сложенного корпуса. Это было последнее прикосновение к существу, разделявшему долгие годы одиночества, прощальное прикосновение к малышу, доверчиво поблескивающему объективами.

 Гюйгенс никогда еще не видел такой красоты, у него ведь были свои понятия о прекрасном. Большой шар, исцарапанный длинными каналами, становился все больше, пока не заполнил собой все вокруг. Зонд вошел в атмосферу и тут же ощутил яростные порывы горячего ветра на обшивке. Чем ниже Гюйгенс опускался, тем горячее становилось прилаженным снизу «подгузникам». Потом они просто сгорели и отвалились. Если бы малыш мог кричать, атмосфера титана заполнилась бы его отчаянным воплем.

 Еще ниже. Два парашюта вскоре оторвало напрочь бушующими вихрями аммиака, и только на третьем удалось стабилизироваться.

 Малыш принялся жадно снимать все, что открывалось его механическому взору. Когда расплавился один из передатчиков, Гюйгенс продолжал делиться увиденным с мамой, парящей сейчас где-то там наверху, через резервный канал.

 Удар о почву был слишком сильным. Внутри зонда что-то лопнуло, и жуткий холод со свистом начал поступать в самое сердце. Гюйгенс продолжал снимать, медленно разворачивая объективы камер. Вокруг простирались темные безжизненные озера, по которым медленно катились холодные волны. Свет от солнца почти не проникал сюда, рассеиваемый плотными облаками, нависающими сверху. Большие, обжигающие холодом капли, извергались из облаков сплошными потоками аммиака.

 Зонд, умирая продолжал работать, но движения его становились все медленнее. Холодный азот быстро разрушал механический организм. Из последних сил, Гюйгенс подтянул себя к краю дышащего смертью озера. Желейные волны лениво текли по его поверхности, напоминая застывший на холоде кисель. Зонд взял пробы жидкости. Вспоминая о теплой маме, механический малыш «закашлялся» и беззвучно умер странной механической смертью. Треснувший от холода манипулятор медленно опустился на камни.

 Со всех сторон полился яркий свет. Темный горизонт исчез, медленно растворившись, и сменился розоватым свечением. Холодное озеро куда-то пропало, камни превратились в гладкие панели. Всюду стояли необычные существа, пришедшие поглазеть на примитивное устройство, посланное им с недалекой планеты. Никто не произносил ни звука, но общение все же происходило, каким-то иным способом.

 Существа покачивались от порывов аммиачного ветра.
«Нужно оставаться незамеченными», - говорили они друг другу, одними только глазами. – «И возможно еще долго они не поймут, что приземляются всего лишь в приготовленный для них, обманный манежик».

 Кассини передавала на землю сенсационные, но безжизненные фотографии поверхности Титана.