Цыган

ЦЫГАН
рассказ

После окончания школы, проработав полгода ученицей бухгалтера, я попала на временную работу в библиотеку соседнего села – замещала ушедшую в декретный отпуск библиотекаршу.
То село было большое и не совсем обычное – оно располагалось на семи холмах и размахнулось километров на десять в длину и ширину. Местные жители называли его второй Москвой, они часто шутили:
– Наша Москва лучше Первопрестольной – у нас грязь жиже и с наших холмов до Бога ближе.
Кроме Низовки не было ни одного посёлочка ровного, а все во взгорках да ложбинках.
Жить меня определили к тете Наташе Поповой, дом которой стоял неподалеку от библиотеки и сельского клуба. Хозяйка была высокая, худая, с седыми волосами, одетая в старую фуфайку и подшитые валенки и потому она показалась мне глубокой старухой, хотя ей было всего лет шестьдесят. Ее дети давно уехали в город и редко навещали ее.
В своей старенькой избушке она обитала с кошкой Васёной. А чтобы не было страшно по ночам /в клуб всякий народ ходит, могут и напугать ради озорства/, она завела собаку Цыгана.
Огромный черный пес был помесью кавказской овчарки и нашей русской дворняжки. Хозяйка любила своих животных и баловала их лакомыми кусочками – каждого своим: Васена любила рыбу и тетя Наташа летом в реке ершом ловила плотвичку, а зимой покупала камсу. Было одно удовольствие наблюдать за Васеной, как она, придерживая одной лапой рыбешку, а другой, орудуя у мордочки, ловко расправлялась с рыбешками. До сих пор не могу понять, как ей удавалось оставлять одни чистые хребты?!
Корова Зорька чаще всех получала лакомые кусочки – подвяленную сахарную свеклу и тыкву. От этого молоко у неё было сладким, жирным.
Цыгану доставались все сахарные косточки, изредка кусочки сырого мяса и тонкие ломтики солёных огурцов, которые он просто обожал. Цыган жил во дворе, но был ухожен, шерсть его лоснилась. Ночью его отвязывали, и он никого близко не подпускал к дому: все, кто знали о собаке, сами, старались подальше обойти дом, а не знавших Цыган отгонял.
Впервые увидев собаку, я испугалась: своими медвежьими лапами она встала на ограду и напряженно смотрела, следя за моими движениями. Я остановилась. Хозяйка подбодрила меня:
– Иди, не бойся, он не тронет.
Я сделала шаг. Цыган зарычал и грозно гавкнул. Я от неожиданности шарахнулась в сторону. Тетя Наташа прикрикнула на собаку:
– Ах ты, бесстыжая твоя цыганская душа, что же ты нахальничаешь? Что ж это ты пугаешь добрых людей? А ну-ка слазь, уходи в конуру!
Собака лениво опустилась на землю, отступила назад, но продолжала смотреть на меня. Я тоже следила за Цыганом, и когда он отходил от ограды, то в его глазах я увидела – ей, ей, ей – усмешку! Он как бы говорил мне: «Ну что, испугалась? Теперь ты поняла, кто тут хозяин?»
А тетя Наташа успокаивала меня:
– Ты не бойся его, дочка, он добрый, слухмяный. Это он пока не привык, а пообвыкнется, так и будет ластиться. Я вот выйду во двор, наговорюсь с ним. Обо всем расскажу ему: и о дочке, и о сыне, и о внуках, которых ни разу не видела. А что ты смеешься?! С кем мне еще говорить? Когда в доме, то с Васёной беседую, а во дворе с Цыганом да с коровой Зорькой. Но Цыган умнее, понятливей. Рассказываешь ему, а он тебе в глаза смотрит, ушами шевелит. Ни одного слова не пропустит. А Зорька, что она? Знай, жует свою жвачку. Вот также есть и люди: ты им говоришь, а они о своем думают. Что таким расскажешь?! И потом, дом-то мой на отшибе стоит, к соседям не находишься. А и придешь – у них свои дела, свои заботы. Да и не каждому расскажешь о потаённом своем: кто тебя выслушает да вслед и осудит. А с Цыганом говоришь без оглядки, – тетя Наташа с нежностью смотрела на собаку, а та, сидя на задних лапках, внимательно ее слушала, шевелила ушами, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую, и казалось, что она вот-вот что-то произнесет в ответ.
Надо сказать, что собака была сильная, выносливая. Дом стоял на самом высоком холме, в котором было метров десять высоты, а воду брали внизу у реки. Пожилому человеку это было тяжеловато, и тетя Наташа впрягала Цыгана зимой в санки, а летом в тележку, нагружала флягу с водой, и он вез по крутой тропке. Их крутизну я испытала на себе. Рядом проходила такая же крутая проезжая дорога. Даже самые отчаянные лихачи осторожно сводили лошадей вниз.
Весной я стала ездить домой на велосипеде. Обычно с горы я спускалась пешком, ведя велосипед, и только внизу садилась на него. Но однажды к вечеру небо заволокло тучами, и я решила сократить время и быстрее съехать, надеясь на тормоза – а их было два: и ручной, и на педалях. Я старалась изо всех сил давить на них, но от страха ничего не получалось: велосипед с бешеной скоростью несся вниз. Встречные люди шумели мне:
- Сумасшедшая, тебе жить надоело?!
- Отпусти тормоза, перевернешься через голову, шею сломаешь!
Но видно, сам Господь оберегал меня в ту минуту – я благополучно скатилась вниз и еще метров триста, катилась по инерции. Я сошла на землю – ноги ватные, руки дрожат, как на вибраторе. Мне казалось, что больше никакая сила не заставит меня сесть на велосипед. С полкилометра я вела его. Но вот закапали крупные капли дождя, и мне пришлось вновь оседлать этого мустанга и крутить педали. Прошло более сорока лет, но и сейчас при воспоминании об этом спуске все клеточки моего организма напрягаются, сопротивляются надвигающей опасности.
А в том, что Цыган все понимает, довелось и мне убедиться. В клуб я ходила смотреть кино, а иногда просто послушать музыку, посмотреть на танцующих. И в один из вечеров я насладилась музыкой, и пошла домой. Вышла из клуба, а на улице темень страшенная, а со света так вообще, как в пропасть проваливаешься. Стала спускаться по ступенькам, /а на Руси почти повсеместно строят их без перил/, и кто-то из парней шутливо подтолкнул меня. Я и полетела вниз кубарем. Встала да быстрее к дому: ребята незнакомые, кто знает, что у них на уме. Возле дома села на скамейку и дала волю слезам. Ревела и от обиды, и от боли – коленку о ступени содрала. Откуда ни возьмись – Цыган. Подскочил и мордой ко мне в колени уткнулся и завыл. Я реву, а он подвывает. Провела я рукой по его мордашке, а она мокрая от слез! Я от неожиданности перестала хлюпать.
– Ты-то о чем ревешь, дурачок? – говорю повеселевшим голосом, /в молодости обида быстротечна, легко забывается/, и треплю его за шерсть.
Цыган вскочил, начал прыгать возле меня, лизать руки, лицо.
– Ну, все, все, больше не буду, – уже смеюсь я.
Цыган вильнул хвостом и умчался по своим собачьим делам.

1991г.