До захода солнца

Когда на небе появляется первая звезда и романтический вечер очень быстро перетекает в ночь, можно придумать, что каждое такое появление знаменует чье-то очень важное решение, большую веху в чьей-то жизни. Кардинальные перемены. Рубежи и Рубиконы. И можно даже замереть в почтении от величия момента.
А если ты рыцарь? Ну хорошо, не ты, а он. Почему рыцарь? Да потому, что отец его вчера скончался от истощения. Местный колдун сказал старому дураку полгода назад, что надо бы поумерить аппетит, внутренности уже не молоды. Поменьше жирного, побольше растительного… А у того перемкнуло в голове чего-то, он вообще практически перестал есть и за полгода двинул кони. Колдуна, конечно, сожгли, имущество по традиции отошло старшему брату, а рыцарь, с конем и в старых отцовских латах не по размеру стоит на пыльной дороге. К седлу приторочено короткое щербатое копье, в скрипучем арбалете три стрелы, да хлеба мама дала. И ему пятнадцать лет. Да, есть еще меч. Но этой пудовой дурой только картошку копать. Нормальный человек его использовать не может.
И так красиво вокруг. Он здесь родился. Тягал рыбу из ручья, бегал с пацанами из деревни смотреть столетний волшебный дуб – на нем ведьма повесилась… мальчик еще отломал от него сухую палку – в сарае валяется – хотел заколдовать деревенского жиртреста, но как-то пожалел, да потом и подружились с ним. А волшебная палка так и осталась ждать своего часа. Надо было забрать ее с собой – вполне могла бы сгодиться.
В трех холмах отсюда живет дядька (мамкин брат) без глаза – в крестовом походе потерял. Он страшный, но добрый. Сарацинов, правда, не любит. Летом к нему забуришься, у него ров вокруг замка с карасями… Птиц наловишь, тебе в деревне за них денежку дадут. Можно у бабушки коржик купить. А еще делали луки и соревновались и устраивали баталии и побеждали обычно деревенские, поскольку их больше, а еще за купающимися в ручье девками подсматривали, а еще, а еще…
Но рыцарь стоит на пыльной дороге, пока никуда не едет, хотя прекрасно понимает, что когда сядет солнце, ему уже надо где-то быть. И, главное, кем-то. До захода солнца. Можно к кому-нибудь посвататься. Но к кому? У дядьки две дочки – одна старуха, ей лет двадцать, другая ребенок еще совсем – после похода родилась. Если свататься, то, конечно, к двадцатилетней. Но, во-первых, рядом с ней постоянно ее двоюродный брат – здоровая прыщавая дылда, и все знают, что у них скоро свадьба. А во вторых, даже если эту дылду грохнуть, позвать Жирного и Канарейку, подкараулить и вспороть его, как тыкву, то как с ней жить-то потом, с такой старой и опытной? Ее же надо будет трогать, а еще, хуже того, целовать. Да и может отомстить за смерть брата – за здравствуй Боже мой. Плеснет в воду какой-нибудь гадости и сгниешь заживо в три дня.
Можно пойти в разбойники. Взять с собой Жирного и разбойничать в лесу. Устроить нормальное такое разбойничье логово, охотиться на оленей и птиц… трясти толстосумов за мошну, выбивая из нее звонкую монету...
Солнце в зените. На душе кошки. Окружающий пейзаж – он и не пейзаж вовсе, а весь мир. Сзади родительский дом. Слева волшебный дуб. Справа ручей. Все как всегда привычно и понятно. До того понятно, что не делится на части. И нет щемящей любви к деталям, которые связаны каждая с очень значительным периодом жизни. Да ведь он и живет еще не долго.
Вон в тех зарослях Малыш порвал щеку, когда полез на черемуху и сверзнулся оттуда, поскольку всегда был рохлей. Да прямо на острый сучок. Крови было – река. Но Малыш, пока вся ватага вела его домой, молчал сквозь слезы и уже думал о том, какой клевый шрам у него будет. Шрам, кстати, и вправду получился – лучше не придумаешь. Заметный и неровный. Малыш моментально стал авторитетным и значительным, как старый священник.
Сзади подходит Жирный. Он, конечно, завидует рыцарю, толстый идиот.
- Собрался?
- ...
- Куда поедешь?
Да кто б знал, куда… Страшно так, что паренек даже с коня слезть не смог. Латы эти, опять же – не латы, а оковалки какие-то. Звенишь, как пугало огородное…
- Разбойником буду. – Жирный улыбается и резонно рассуждает, что разбойничать-то тут особо и некого. – Найдутся. За лесом в замок принц приехал. Гости начнут ездить – все при деньгах.
- Ну раз принц… - тянет Жирный… - Пойду я. Мать куропатку сделала.
Товарищ по играм уходит, его зависть куда-то улетучивается и действительность опять наваливается на тебя со всех сторон. Только почему-то окружающее пространство вдруг становится чужим. Как будто все эти важные события происходили не с ним и дальше ему с ними не по пути. Привычный мир выталкивает его на пыльную дорогу. Конь фыркает, и мальчик отчетливо понимает, что это животное – единственная живая душа, которая есть и была и в прошлой и в новой его жизни. И теперь она, эта душа, требует заботы и внимания. Его надо теперь самому кормить и купать, следить, чтобы он не поранил ногу, охранять от шакалов и от таких же как рыцарь лихих людей. Да. Теперь он мужчина и должен представлять опасность для шатающихся по лесам сограждан. Но как, как представлять опасность, если весу в нем от силы – как в среднем баране?
Если оглянуться, то в одном из окон родного (еще вчера) дома можно увидеть мамину фигурку. Она смотрит на рыцаря, стоящего на пыльной дороге, плачет и тихо шепчет: Мальчик мой, мальчик мой, мальчик мой. Точно также она сидела у его кровати позапрошлой зимой, когда он подцепил какую-то болячку и метался и бредил, выкрикивая прозвища своих приятелей. Она подолгу держала свою сухую и теплую ладонь на мокрой макушке, хотя ни сухости ни тепла он тогда не чувствовал. Да он вообще ничего не чувствовал. Он этого даже не помнит. Так, какие-то отрывки и неясные силуэты в мерцании коптящей свечи. Мальчик мой, мальчик мой, мальчик мой…
А может все же в разбойники, а? А где жить? И что, собственно, такое – жить? Просыпаться утром и заниматься делами? Какими? Слишком много вопросов. Слишком туманны перспективы. Все произошло, для начала, слишком быстро. Вот ты еще играешь в салки, а вот тебя засалили и ты уже рыцарь, чтоб их. Еще вчера ты ждал от каждого нового дня новых и интересных приключений, а вот уже и все окружающие ждут от тебя чего-то. А вдруг сейчас выйдет мама и скажет, что все остается как прежде, что старший брат передумал и теперь любит тебя? И чтоб ты немедленно летел домой, чтоб тебе пусто было, а на столе уже свежие лепешки. Но мама не выходит и не выходит. И брат не передумал и рыцарь стоит на пыльной дороге и ждет неизвестно чего. А в животе уже урчит.
Он очень тихо, в надежде, что конь ничего не заметит, тронул уздечку. Но пегий почувствовал, ведь он только того и ждал, и тронулся в путь, пригнув свою большую голову. Дорога шла к лесу. Темная масса надвигалась и надвигалась и от этого мальчику становилось все страшнее, он втягивал голову в плечи и уже совсем стал похож в отцовских латах на зимнего воробья. Воздух сгустился, потемнел и лес превратился в стену, в пределах вдоха. Там, в стене, сверкнул, погас, затем снова появился мерцающий огонек. Мальчик тронул поводья – конь остановился.
- Дяденька! Это я, я живу здесь! От страха перестало хватать легких и латы противно звенели, выдавая жуткий страх рыцаря. Дяденька! От стены отделилось темное пятно, приблизилось и потянулось к руке. Мальчик замер – тело скрутила судорога. Темное пятно сипануло перегарным ветром и стащило латы вместе с содержимым на землю, придавило ступней горло и присев всадило в грудь лежащему мерзкий в своем совершенстве кинжал. Клаус! Неплохое копье! Какие тебе нравятся – короткое.
На небе мигнула первая звезда.
18.07.05