Отрывок из романа Лабух

Глава 12. Гнилая свалка

Переход остался позади, из перехода музыканты свернули в какой-то заброшенный туннель, к счастью, короткий, и вышли из него неподалеку от поселка металлистов. Дождь кончился, стояла какая-то особенная тишина, какая бывает только после дождя. Даже поселок металлистов, всегда громкий, как и их музыка, на время притих, словно затаился перед прыжком.
Металлисты были те еще отморозки. Рассказывали, что им все было нипочем. Одетые в непробиваемые куртки из кожи хряпа, они плевали на всех и готовы были драться с кем угодно. Просто так, для собственного удовольствия. При этом они совершенно не понимали, как это кому-то может претить бессмысленная потасовка. Ведь это же так весело! Но в душе каждого слышащего, пусть и металлиста, существует место, в которое нельзя плюнуть. И это место в душе истинного металлиста занимал мотоцикл с многозарядной гитарой крупного калибра, притороченной к седлу на манер ковбойского винчестера.
Жизнь металлистов была коротка, поэтому они изо всех сил старались ее насытить всякими приятными, по их разумению, событиями. Да и откуда бы взяться металлистам-долгожителям, когда большинство кандидатов не доживали даже до момента посвящения? Ведь кандидат должен сначала самостоятельно добыть шкуру хряпа, чтобы пошить себе из нее куртку. Потом собрать мотоцикл, детали для которого можно было, опять же, найти только на Гнилой свалке, да еще, по слухам, в Гаражах, у Водил-Мобил. И только после того, как кандидат въезжал на своем мотоцикле по винтовой лестнице на Палец Пейджа, называемый металлистами не иначе, как «Ржавый Член», и заявлял о себе на весь город ревом электрогитары, он получал право вступить в клан. Немногие прошли через это, но и тот, кто стал истинным металлистом, не мог рассчитывать на долгую жизнь. Тот, кто жил и умер неправильно, навеки уходил в Вечную Ржавь, а живший и встретивший смерть достойно, пребывал до поры до времени в Чистой Плави, чтобы когда-нибудь возродиться вместе со своим мотоциклом и прочими прибамбасами. Вот и вся религия.
Металлисты не считались с неписаными правилами, действующими в городе. Они полагали, что улица, будь то кривой замусоренный переулок в кварталах подворотников или сверкающий огнями многорядный проспект в Новом Городе, принадлежит всем, и, прежде всего, тому, кто любит и умеет по ней ездить, то есть им, металлистам. Остальных водителей они считали существами неполноценными и на дорогах совершенно лишними. Некоторое послабление делалось для Водил-Мобил из Гаражей. С ними у металлистов сложились партнерские и даже приятельские отношения. Естественно, Глухари не жаловали металлистов, и у Ржавого Члена всегда дежурил наряд музпола. И впрямь, куда легче затравить новичка, чем матерого бойца.
Боевые музыканты неторопливо шли мимо разнокалиберных трейлеров, в которых, преимущественно и проживали металлисты. На улице никого не было, только у кучи металлолома, которая то ли была когда-то мотоциклом, то ли готовилась им стать, копошилась пара детишек, одетых в кожаные штаны, обильно утыканные шипастыми заклепками. Детишки немедленно устремились к музыкантам, ловко размахивая ржавыми велосипедными цепями. Намерения у будущих звезд тяжелого металла были самые серьезные. Не желая связываться с малолетками, музыканты ускорили шаг.
- Ага, забздели! Попса сопливая! - шепеляво пробасил им вслед младшенький и с воодушевлением хлестнул цепью по крылу раскуроченной малолитражки. - Уж мы бы вам наваляли!
- Пойдем домой, братик, а то опять обкакаешься. Да они, вроде, и не попса вовсе. – Старший был настроен миролюбиво. - Вы шагайте себе, не бойтесь, я его подержу!
- Н-да! Экие железные цветочки растут в местных палисадниках! - Мышонок потрогал серьгу в ухе. - А где же их папы – мамы?
 Папы и мамы нашлись неподалеку. С мотодрома, сооруженного металлистами на месте футбольного поля, доносились надсадный рев моторов, тяжелое уханье крупнокалиберных гитар и частый кашель сдвоенных ударных установок. Металлисты развлекались, а заодно и поддерживали боевой тонус.
По левую руку стоял приподнятый над землей на кирпичных столбиках древний двухэтажный автобус. В автобус вела лесенка, сваренная из стальных листов, а над гостеприимно распахнутыми дверями красовалась надпись – «Салун «Ржавое счастье»». Металлисты не приветствовали разнообразия ни в музыке, ни в названиях увеселительных заведений, ни в кличках. Все, к чему прикасалась стальная рука металлиста, немедленно превращалось в железо и слегка покрывалось ржавчиной, для колорита. Исключение не делалось даже для боевых подруг, которых назвали здесь не иначе, как «железными бабочками». Поэтому Лабух был весьма удивлен, обнаружив на ступеньках бара типичного кантри-боя.
Немолодой здоровяк, одетый в потертую джинсу, неторопливо покуривал сигару, опершись на стальные перила. На голове у него красовалась настоящая пятигаллоновая ковбойская шляпа. Судя по всему, это и был хозяин заведения. На его причастность к ржавому, но святому делу тяжелого металла намекала только обильно усыпанная заклепками жилетка из популярной здесь хряповой кожи.
- Хай! - Поприветствовал их здоровяк. - Я Марди. Марди Грас. Может быть, слышали о таком? А вы ведь нездешние, сразу видно. Зайдете выпить, пока местные не набежали? А то стопчут вас, здесь чужаков не жалуют.
- А ты как же? - Лабух посмотрел на ковбойские сапоги, опять же пошитые из хряповой кожи. - Только не говори мне, что металлисты не могут заснуть, не послушав на сон грядущий что-нибудь в стиле кантри.
- Я их выпивкой снабжаю, - с достоинством сказал Марди. - А кроме того, я кошу под металлиста. У меня даже мотоцикл есть, вон, в хлеву стоит. Только я на нем не езжу. Много ли пива на мотоцикле привезешь, уж лучше на пикапе. Ну, так зайдете? А то скучно здесь, одно слово, сплошной тяжелый металл.
Мышонок с Чапой вопросительно посмотрели на Лабуха.
- Спасибо, сэр, но мы спешим, – вежливо отказался Лабух. – Нам еще через Гнилую свалку топать, а пиво в брюхе, оно, знаете ли, несколько тяготит. А нам лишняя тяжесть ни к чему.
- Ну, как знаете, - с сомнением протянул кантри-бой, разглядывая субтильных психов, решившихся пройти через Гнилую свалку без предварительной артподготовки. - Только вы местным не вздумайте сказать, что пиво мешает драться, они вам живо докажут, что это не так. Будете живы – заходите. Всегда рад потолковать со свежими людьми. Вам во-он туда, мимо мотодрома пройдете, там вам и будет Гнилая свалка.
Музыканты попрощались с кантри-боем и направились к мотодрому.
С мотодрома в очередной раз донесся слитный грохот моторов, который потом распался на отдельные взрыкивания, и металлические хрипы. Похоже, там происходило что-то вроде командного матча. От толпы, наблюдающей за сражением, отделились три фигуры и не спеша направились к Лабуху и его товарищам. Один из металлистов, угрюмый верзила, с ног до головы заляпанный глиной, громко ругаясь, волок за руль изувеченный мотоцикл.
- Ржавь Великая! Это что еще за туристы? - Вопросил он, поравнявшись с музыкантами. – Кто вам, соколики, сказал, что сюда можно? Вам соврали, сюда нельзя!
- А кто сказал, что нам сюда нельзя? - Вскинулся Чапа. - Ты, что ли?
- Не-а, - протянул верзила, отлипая от своего изувеченного железного друга, - не я. А вот выкидывать вас отсюда буду именно я. Вечно мне всякий мусор прибирать приходится. Щас вы у меня махом окажетесь на Гнилой свалке! То-то хряпы порадуются!
- Погоди, Ржавый, не лязгай, - другой металлист, одетый в кожаный комбинезон, с черной банданой на лысеющей голове, придержал товарища за рукав куртки. – Вон та малокалиберная личность мне кажется знакомой.
Что это у них все «ржавые», подумал Лабух, бар ржавый, этот вот, тоже ржавый, член ржавый, даже счастье, и то ржавое.
- Точно! Ах ты Ржавь Великая! - изумился тот, кого назвали «Ржавым», поворачивая к Мышонку мужественную физиономию, обильно украшенную шрамами и седеющей щетиной. – Смотрите-ка, живой! А мы уж думали, что тебя хряпы схарчили! Третьего дня утречком вышли мы с друганами на набережную голову проветрить да пивка попить. Смотрим, а по Гнилой свалке этот вот мальчонка скачет. Его хряпы так и норовят за задницу цапнуть, а он увертывается и лупцует их почем зря своей гитарой. Прямо, кино! Ну, мы от пива добрыми становимся, мы значит, гитарки расчехлили и поддержали пацана. А потом он к Депо побежал, так что дальше мы не досмотрели. Ну, ты и шустер, да еще видать, в кожанке родился, коли живой. Жалко только, «металл» не играешь!
Металлисты, как выяснилось, были отнюдь не самыми злобными обитателями города Звукарей. Более того, всяким мелким собратьям по музыке они даже покровительствовали, полагая, что последние просто недостаточно живучи и талантливы, чтобы жить правильной жизнью. А вот Глухарей ненавидели истово, как правоверные язычники правоверных христиан.
- Ну что, с вас простава! - заключил Ржавый. - И канайте себе, куда хотите. А куда вы, кстати, правите?
- У нас концерт в «ящике», - объяснил Лабух. - Так что канаем мы прямиком через Гнилую свалку, а на том берегу нас встретят.
- Для филириков, что ли, лабать будете? - Ржавый задумчиво почесал в затылке. - А что же эти малохольные нас не позвали? Мы же тут, рядышком. Мы бы им так сыграли, что у них бы все приборы зашкалили! Ясная Плавь!
- Не доросли они пока до вашей музыки, – дипломатично сказал Лабух. - Да и за приборы боятся.
- Это верно! - Согласился Ржавый, прислоняя мотоцикл к железной тумбе, врытой в землю перед баром. - Эй, Марди–Слоеное Пузо, тащи сюда пива. Не видишь, что ли, порядочные люди на природу собрались!

Шестеро боевых музыкантов расположились на крутом берегу Гнилой свалки. На кожаной куртке, брошенной на жухлую траву, были в художественном беспорядке разложены ломти копченого мяса, здоровенные куски жареной индюшатины и пучки какой-то пахучей зелени. Рядом с отдыхающими стояли ящики с пивом. Один пустой, другой почти нетронутый.
- Здесь раньше, говорят, обыкновенная старица была, рыбка водилась, деревца росли, цветочки всякие. - Спутник Ржавого, по прозвищу Бей-Болт, был басистом, как и Мышонок. Вот только бас его был раза в полтора больше Мышонкиного, и вместо подствольника укомплектован короткой трубой противотанкового гранатомета с торчащей наружу боеголовкой. - Потом поставили вышки, обнесли все заречье колючей проволокой, понагнали полосатых, и давай строить. Строили, строили, наконец, построили. Полосатых, тех, которые не сбежали и не померли, куда-то увезли, наверное, допомирать на другие стройки, а вышки и охрана остались. Вон, видите, торчат на том берегу? Там иногда и часовой появляется. Только редко. Мы уж по нему палили-палили – далеко, сволочь, не достать! А жаль…
- Почему жаль? – спросил Лабух. - Пусть бы себе ходил».
- Так откуда, ты думаешь, металлисты пошли? - Бей-Болт испытующе посмотрел на Лабуха. - От тех полосатых, которым удалось-таки сбежать, вот откуда. Ну, слушай, что дальше было.
- Потом приехали военные. Приехали, обжились, комендатуру открыли, плац оборудовали, травку-муравку покрасили – все чин-чинарем. Утром развод, вечером похмелка. И только после военных стали привозить сотрудников. Сначала, Ясная Плавь, привезли физиков. Построили их на плацу, к ним какой-то генерал вышел, долго распинался, наверное, задачу объяснял. Ну, и закипела работа. Точнее, не закипела, а так, забулькала потихоньку. Видно, не заладилось у них что-то, потому что, как мне дед рассказывал, этих физиков каждый день на плацу дрючили, по сто раз отжиматься заставляли, подтягиваться на перекладине, и все такое. А где ему отжаться, этому физику, у него же голова перетягивает…
- Ну и что, физики тоже в бега ударились? - поинтересовался Чапа.
- Никуда они не ударились. Ученые, они такие, они от работы не бегают. Им проблему подавай, и пока они ее не решат, никуда не побегут. Да и здоровья у них не хватило бы, чтобы от охраны сбежать. Порода не та.
Потом стали лириков привозить. Ну, потеха была, я вам доложу! Ясная Плавь! Лирики, они же никакой дисциплины не признавали, да и женщин среди них много было. А ведь физики, охрана, ну и военные, конечно, они ведь все-таки мужики. Их же никто не кастрировал, приказа, видать, не было. В общем, начался форменный бардак. Но в тогдашнем руководстве нашлись-таки умные головы, сообразили, что так дело не пойдет, и живенько прислали сюда женский вспомогательный батальон, и еще комплект вертухаек. Вот тогда дело и пошло на лад. Физики с лириками, военные с вспомогашками, вертухаи с вертухайками, в общем – порядок. Случалась, конечно, путаница, но как без нее? Заработал ящик.
Что они в этом ящике делали, никто толком не знал. А потом и вовсе про них забыли. Пару раз музпехи приезжали, да охрана их шуганула.
- А причем здесь Гнилая свалка? - спросил простодушный Чапа.
- Так, когда этот самый ящик раскочегарился как следует, из него всякие ядовитые сопли дуром полезли. И все в речку. Рыба, конечно, передохла, а та, что осталась, уже на рыбу стала непохожа. Потом зверушки всякие из ящика выползать начали, и тоже в речку. Зверушки ведь не филирики, их работой в неволе не удержишь. Так вот хряпы и появились. Да что там хряпы, в Гнилой свалке водятся твари и пострашнее, только тот, кто с ними встречался, уже никому ничего не расскажет. Такие дела, Ясная Плавь.
- Ну что, мы, пожалуй, пойдем. - Лабух поднялся. - Спасибо за компанию.
- Ну, с Богом! – Серьезно сказал Ржавый. - Ступайте по вешкам, а в случае чего, мы вас огоньком с берега поддержим. Ну, а не повезет…, - он замялся, - мы ваши имена на Ржавом Члене выбьем, чтобы, значит, помнили, и в Ясной Плави вас как надо встретили.
Трое боевых музыкантов спустились с глинистого обрыва, нашли место, где начинался длинный ряд воткнутых в бурую жижу стальных труб с изъеденными до дыр основаниями, служивших вешками, и ступили на зыбкую, остро пахнущую медициной, поверхность Гнилой свалки. По вешкам идти было если не легко, то, по крайней мере, терпимо. Справа и слева то и дело попадались какие-то полуобглоданные металлические конструкции, которые иногда начинали шевелиться и поворачиваться, выставляя наружу то один, то другой изглоданный коррозией бок. Некоторые вешки оказались снабжены металлическими скобами. По ним можно было забраться наверх, в случае опасности. Наверху таких вешек-вышек имелись небольшие площадки.
- Что-то хряпов не видно, - озабоченно сказал Чапа. - Так можно и без шкуры остаться.
- Смотри, накаркаешь, - недовольно отозвался Мышонок. - Шкуру на барабане всегда сменить можно, а вот собственная – одна-единственная. Мне, например, дорога моя шкура, к тому же она почти новая. Правда, Лабух?
Лабух промолчал. Откуда-то сбоку донеслось частое хлюпанье, словно кто-то аплодировал, опустив кончики пальцев в кастрюлю с киселем. Потом из-за полузатонувшей в бурой жиже цилиндрической конструкции, похожей на металлическую силосную башню, выскочило странное существо. Чапа-таки накаркал!
Больше всего хряп походил на мухпеха в костюме высшей защиты, только с хвостом. И еще, никакой музпех не умел бегать по ядовитой трясине так быстро, что ступни не успевали провалиться в жижу. Хряп радостно мчался, выпятив вперед блестящее бронированное пузо и смешно вихляя задом, ни дать, ни взять, чудаковатый дядюшка, встречающий на вокзале любимых родственников.
- В ноздри, - подумал Лабух, выпуская очередь за очередью в голову существа, - Джагг знает, где у него ноздри, может быть, на макушке?
Вокруг хряпа взлетали фонтаны грязи. Металлисты, понял Лабух, еще не услышав выстрелы. Потом металлисты перенесли огонь и вспороли разрывами гнойное тело свалки прямо перед хряпом. Хряп на секунду затормозил. Этого оказалась достаточно, чтобы трясина схватила его за ступни и потянула к себе. Тварь мгновенно встала на четвереньки, увеличивая площадь опоры, но в это время в плоскую морду, украшенную бронированными пузырями глаз, бухнул «Хоффнер» Мышонка, заряженный бронебойными пулями.
Хряпа отбросило назад, но он ловко извернулся, непонятно каким образом оказавшись вновь стоящим на задних лапах, и прыгнул. Дымная полоса прочертила воздух над головой Лабуха и ударила в хряпа. Грохнуло, в воздух взлетели ошметки грязи. Когда дым от взрыва рассеялся, у подножья вешки лежала голова хряпа с разбитым полушарием глаза и верхняя часть туловища, из которой свисали какие-то лохмотья.
Теперь Лабух понял, зачем Бей-Болту противотанковый гранатомет в бас-гитаре. Мысленно поблагодарив металлистов и дав слово непременно потренироваться вместе с ними, если, конечно, отсюда удастся выбраться, Лабух оглядел свою команду.
Мышонок невозмутимо перезаряжал «Хоффнер». Чапа присел на корточки и внимательно рассматривал то, что осталось от хряпа. Насмотревшись, он встал, поправил перевязь так и не пущенной в дело установки и горестно вздохнул:
- Ну, и с чего здесь шкуру снимать? Ничего же не осталось! Это надо же, как бабахнуло! Так клочья и полетели.
- Радуйся, что жив остался. - Мышонок привычно подергал серьгу. - А кожу на барабаны придется покупать у металлистов. Интересно, как они охотятся на этих тварей? Бей-Болт рассказывал, что будто бы на живца ловят. Что-то не верится.
- В следующий раз просись в команду. На роль живца, - сказал Лабух. - В процессе все поймешь и узнаешь. Только нам рассказать не сможешь. Ну что, хватит топтаться на месте, пошли дальше!
И они пошли дальше.
Тропа через Гнилую свалку была проложена не абы как, а с умом. Справа и слева оставалось широкое пространство, так что бегущего хряпа можно было заметить издалека. Заметить и приготовиться. От основных вешек отходили боковые ответвления, обозначенные вешками помельче. Ряды вешек уходили за нагромождения мусора, кто ходил этими тропками и зачем, можно было только гадать.
Когда противоположный берег приблизился настолько, что можно было разглядеть отдельные листья на перекрученных, измененных Гнилой свалкой деревьях, на них напал второй хряп.
Музыканты увидели его издалека. Он бежал по поверхности Гнилой свалки, легко перепрыгивая через мелкие кучи мусора, поверхность чмокала, жижа в следах словно бы взрывалась, выбрасывая невысокие желтоватые столбы тяжелых брызг, так что, казалось, кто-то издалека бьет по хряпу из пулемета, но забывает про упреждение, и все пули ложатся позади.
С далекого берега забухали выстрелы, зашипел управляемый снаряд, серпом выгибая траекторию и догоняя хряпа. Но то ли далековато было, то ли хряп попался уж очень проворный, но кумулятивная головка ударила в кучу металлического хлама, взметнув столб грязного пара. Тварь шарахнулась было в сторону, но выправилась и прибавила ходу.
Музыканты взяли оружие наизготовку.
И тут хряп провалился. Только что он уверенно бежал по поверхности ядовитого коллоида, и вдруг внезапно ухнул в расступившуюся жижу.
Музыканты оторопело смотрели на тонущего хряпа. А в том, что хряп именно тонул, не было никакого сомнения. Он бестолково загребал жижу лапами, пытаясь сдвинуться с места, тонкий на конце хвост то взлетал вверх, то отчаянно хлестал по поверхности – все было напрасно. Потом внутри Гнилой свалки что-то гнусно хлюпнуло, и хряпа утянуло в глубь.
- Полный провал, - констатировал Мышонок. - Аплодисментов не будет.
Музыканты постояли немного, потом Мышонок попробовал тропу боевым басом – ничего, тропа пружинила, но держала. Наконец они решились и осторожно, от вешки к вешке, пошли к уже недалекому берегу.
Этот берег был пологим, покрытым какой-то неприятной на вид стеклистой массой, крошащейся под ногами. Скоро музыканты нашли узкую тропинку и зашагали дальше.
Они прошли несколько метров, по-прежнему держа инструменты наизготовку, и тут из кустов на тропинку выступил долговязый субъект, одетый в заношенную до белесости брезентовую штормовку с тощим брезентовым же рюкзачком за плечами. Физиономия субъекта была музыкантам хорошо знакома.
- Вирус! – сообщил Мышонок.
- Вот и я! - радостно провозгласил мистер Фриман. - Я подумал, что идти через Гнилую свалку небезопасно и пошел вам навстречу. Если бы я всю тропу успел обработать, у вас вообще со сливами проблем бы не было. А так я только у берега успел распылить реактив. Видали, как действует?
- Что видали? - Спросил Лабух, ставя «Музиму» на предохранитель. - Вы бы лучше не выскакивали из кустов как… как хряп какой-нибудь, а то вдруг кто-нибудь случайно выстрелит.
- Чепуха! - Мистер Фриман пренебрежительно махнул рукой. - Видали, как слив утонул? Ну, хряп, по-вашему.
- Видали, - сказал оправившийся от путешествия по Гнилой свалке Мышонок. - Лапой за что-то зацепился, упал и утонул. А потом его кто-то слопал.
- Ни за что он не зацепился, - радостно возразил мистер Фриман. - Он в зону действия реактива попал. Вещество такое, растворитель для воды и прочих жидкостей. Как бы вам объяснить… в общем, эта штука делает обыкновенную воду с тысячу раз жиже. Да что там в тысячу, в миллион! Вот слив и утонул. В такой водичке любая рыбка утонет. Здорово, правда?
- Может быть, не стоило в речку гадить да хряпов разводить, - сказал Чапа, - тогда, глядишь, и растворитель изобретать не пришлось бы.
- Ну, сливы, то есть, хряпы – это так, мелочь. Охрана перепилась, взломала сейф – спирт, наверное, искали – а там мутагены. Вот охранники и превратились в сливов. Не пей из копытца, как говориться, козленочком станешь! - Мистер Фриман хохотнул. - А почему «сливы», так мы все отходы сливом называем.
- А почему же вы этих самых сливов не усыпили? Или, хотя бы, не изолировали? - Спросил Мышонок. - Опасные ведь твари!
- Усыпить – это негуманно, - объяснил мистер Фриман, - а изолировать… знаете, сколько они мяса жрут?
- Вот именно, мяса! - сказал Мышонок.

Глава 13. Кто, кто в теремочке живет?

Гнилая свалка осталась позади. О ней некоторое время напоминал только стойкий медицинский запах, который тоже пропал после того, как мистер Фриман извлек из своего баула баллончик и обрызгал им музыкантов. Местность постепенно повышалась, тропинка в конце концов вывела их на потрескавшуюся от времени полосу бетона. Дорога одним концом упиралась в невысокий земляной бруствер, украшенный облезлым, многократно простреленным жестяным «кирпичом», а другим – в железные ворота, рядом с которыми имелось помещение для охраны. Лабух из любопытства заглянул за бруствер. За бруствером продолжалась та же бетонная полоса, пропадающая в негустом, высаженном когда-то ровными рядами, ельнике. В объезд бруствера была проложена хорошо наезженная колея, так что и сам бруствер, и «кирпич», похоже, играли чисто символическую роль.
Лабух хотел было спросить, куда ведет эта дорога, но не успел, потому что из караульного помещения на площадку перед воротами вышел охранник. Музыканты попятились. Руки автоматически расстегнули кофры с боевыми инструментами, хотя ясно было – не успеть. Не успеть вскинуть гитару, резануть очередью по плоской бронированной морде, выигрывая время, не успеть передернуть затвор и влепить бронебойный туда, где должно быть слабое место, в пульсирующую заушную впадину, не успеть грохнуть шрапнелью из малой ударной, прижимая тварь к земле…
Потому что вышедшее из караулки существо было хряпом.
- Стойте, погодите же! - Мистер Фриман с неожиданным проворством бросился между принявшими боевые стойки музыкантами и недовольно заворчавшей тварью. - Это же наш Мусса, а вы его за хряпа приняли!»
- Кто же он еще, как не хряп? - спросил Мышонок, побелевшими пальцами сжимая «Хоффнер». - Может быть, человек?
- Мусса не хряп и не человек, - суетливо принялся объяснять мистер Фриман, - он всего-навсего ченчер, измененный.
Хряп, или, как его, ченчер, топтался у ворот, и нападать, похоже, не собирался. По крайней мере, до тех пор, пока не будет приказа.
- А чем этот самый ченчер отличается от обыкновенного хряпа? - Спросил Мышонок, опуская бесполезный бас. - Та же рожа, та же кожа. И мясо, наверное, жрет с таким же аппетитом.
- Ну что вы, слив, он бесполезен. С ним нельзя договориться, он – ошибка. Никто ведь не застрахован от ошибок. А ченчер – это совсем другое дело. Ченчеры умны, дисциплинированны, выносливы. Кроме того, ченчер-самец – прекрасный семьянин, а ченчер-самка – нежная и заботливая мать. Некоторым людям стоило бы у них поучиться.
- А этот, Мусса, он кто? - спросил любопытный Мышонок.
- Как кто? - не понял мистер Фриман. - Самец, конечно, разве не видно? Ах да, конечно, у них же все закрыто бронехитиновыми щитками. Но Мусса самец, можете мне поверить.
- Мы верим, - закивал Мышонок, - как вам не верить!
- Может быть, у них и детишки есть? - Чапа покосился на «прекрасного семьянина».
- Есть детишки, - почему-то без прежнего воодушевления подтвердил филирик, - к сожалению, есть.
- А почему это, «к сожалению», - поинтересовался Чапа, - милые, наверное, детишки, маленькие такие хряпчики. Что-то ты, профессор, крутишь, недоговариваешь. Сначала хряп у тебя не хряп, а слив теперь уже и слив не слив, а какой-то ченчер. Давай-ка, рассказывай все, как есть, а то мы развернемся и уйдем.
 - Сливы у них детишки, вот кто, - печально сказал мистер Фриман, - по-вашему – хряпы.
- Значит, врал ты нам про охрану, которая вместо спирта мутагенов нажралась, так что ли? А, профессор, чего молчишь? - Чапа с отвращением смотрел на сникшего было филирика. Последний, однако, быстро сориентировался и ответил:
- Я не врал, я просто дозировал информацию!
- Однако! - Лабух посмотрел на мистера Фримана. -У вас что, так принято врать направо и налево?
- Не торопитесь осуждать нас. - Сергей Анриевич грустно посмотрел на музыкантов. - Нас приучили скрывать информацию. Ведь мы работаем в «ящике». Это только кажется, что мы свободные люди, а на самом деле из ящика не так-то просто выбраться. Ну, предположим, мы знаем, что сейчас до нас нет никому дела, но ведь, может статься, о нас вспомнят. Много вы понимаете! Вот, эти ченчеры, ведь они нас спасли от музпехов. Там, - филирик махнул рукой, указывая куда-то за бруствер, - там еще пост ченчеров. И вокруг, куда ни сунься – всюду посты. Мы думали, что они нас будут охранять, они и охраняют. Только вот нормальным путем к нам никто попасть не может. Сотрудники и члены их семей могут входить и выходить, если, конечно, оформлено предписание, а посторонние нет. Поэтому-то вам и пришлось идти через Гнилую свалку. Это единственный проходимый путь. Ченчеры считают, что их детишки на валке сумеют разобраться с любыми гостями. К нам даже барды не ходят, а жаль, ведь мы так любим их песни!
- Вообще-то насколько мне известно, барды ходят везде, - пожал плечами Лабух. – А к вам, оказывается, даже они пройти не могут.
- Они могут, но не хотят, - печально сказал мистер Фриман, - они нас как бы зачеркнули. Потому что это мы создали технологию превращения нормальных людей в глухарей.
- Ни фига себе! – Присвистнул Мышонок. - Да пусть у меня руки поотсыхают, если я вам хоть Чижика-Пыжика сыграю!
- Я, кажется, знаю, из кого вы этих самых ченчеров понаделали, - нехорошо улыбаясь, сказал Чапа, - из солдат караульной службы, так ведь?
- Мы работали исключительно с добровольцами, - горячо заговорил Мистер Фриман, - исключительно с добровольцами! Поначалу, правда, люди не понимали, в каком великом эксперименте им предстоит участвовать, но потом их командир поговорил с ними по-хорошему, и добровольцы сразу же нашлись.
- По-хорошему, значит, - Лабух прищурился, - а много среди добровольцев было генералов, или хотя бы полковников?
- Что вы! - Воскликнул филирик. - Генералы и полковники люди в возрасте, да и здоровье у них уже не то. А нам нужны были молодые особи, способные к воспроизводству, сами понимаете.
- Сами вы «особи»! – Мышонок сплюнул.
Между тем, сопровождаемые что-то еще говорившим филириком, музыканты шли по территории «ящика». Аккуратно постриженные кусты, мозаичные дорожки, ухоженные, ярко-зеленые газоны и клумбы с экзотическими цветами, возможно, тоже мутантами – все говорило о том, что у обитателей ящика было не только желание жить с комфортом, но еще и средства, чтобы это желание осуществить. Небольшие двухэтажные коттеджи, в которых жили, а может быть, и работали филирики, утопали в зелени. В центре научно-лирического городка росли реликтовые корабельные сосны. И только покрашенное в непристойно розовый цвет двухэтажное здание военной комендатуры, стыдливо выглянувшее из зарослей рододендронов, да сверкающий белоснежными пунктирами свежей разметки плац, напоминали, что все это благолепие находится под протекторатом армии.
- Сейчас зайдем к коменданту, отметимся, - суетился сопровождающий, - а уж потом пойдем в наш Дом творчества. Это, конечно, простая формальность, но ее, увы, пока никто не отменял.
В комендатуре было казенно, пусто и уныло. Они поднялись на второй этаж, постучались в крашеную белилами дверь и увидели коменданта городка, или, как сообщала табличка на двери, «объекта 18043-бис». Комендант оказался сухоньким, небольшого росточка полковником. Живой и энергичный по натуре, он откровенно скучал, меланхолично разглядывая зеленую поверхность старомодного письменного стола. Завидев вошедших, он встал и бодро двинулся им навстречу.
- Командированные! - радостно сказал полковник. - Давненько у нас никого не было, вы откуда к нам? Надолго? По какой тематике? Наверное, по «Звездопаду», у нас последней темой был именно «Звездопад», только это было… дай бог памяти, лет пятнадцать назад. Ну, давайте ваши предписания, командировки, справки, сейчас я быстренько прикажу все оформить…
- Это артисты, - осторожно объяснил мистер Фриман. - Сегодня у нас в Доме творчества концерт, вы приходите вместе с женой. И внуков захватите, им интересно будет живую музыку послушать.
- Артисты – это тоже неплохо, - немного разочарованно сказал полковник. - Надо же сотрудникам развлекаться, а то все работа, да работа! Значит, нет у них предписаний, и справок, разумеется, тоже нет.
Комендант посуровел. - Ну, ладно, так и быть, пропущу. Но из Дома офицеров ни на шаг, поняли, мис… Сергей Анриевич? Под вашу личную ответственность.
- Все понял, Георгий Самуилович, все сделаю, как вы сказали. - Мистер Фриман подмигнул музыкантам. - А вы все-таки приходите вечером, а?
- Разве что после развода. - Комендант подошел к окну. - Вон, какой плац отгрохали! Любо-дорого посмотреть, умеете все-таки работать, товарищи филирики, если, конечно, ваши способности направить в нужное русло.
- А что, большой у вас гарнизон? – поинтересовался Лабух. – Что-то пока мы сюда шли, нам навстречу ни одного солдата не попалось.
- Гарнизон-то? Раньше был большой. – Комендант пожевал сухонькими губами. - А сейчас, почитай, кроме меня да интенданта и нет никого. Вообще-то это секретные сведения, да какие уж тут секреты! Сам не пойму, куда все подевались. Вы вон его спросите. - Полковник махнул птичьей лапкой в сторону мистера Фримана. - Говори, куда твои филирики моих подчиненных дели?.
- Личный состав здравствует и в настоящий момент, как обычно, несет службу по охране вверенного Вам объекта! - браво отрапортовал мистер Фриман. На передовых, так сказать, рубежах.
Ох, и непростой штучкой он был, этот не в меру разговорчивый филирик.
- Личный состав, - проворчал полковник. Настроение у него, похоже, испортилось, - зверье, а не солдаты! А армия, это вам не цирк! В ней люди служить должны, а не твари какие-нибудь. Ну, как, скажите, мне ими командовать? Они и язык-то человеческий забыли. Человеку и приказать можно, и спросить с него, в случае чего. А как со зверей спросишь? Раньше по праздникам я парад гарнизона на плацу принимал. Оркестр играл, народ радовался, действительно, праздник был, как праздник! А сейчас? Вон он, плац, весь сверкает. А кого я на парад выведу? Зверье? Да они и маршировать-то небось разучились. Эх… - полковник сокрушенно махнул рукой. - Дожили!
- Ну, мы, пожалуй, пойдем. - Мистер Фриман, выразительно посмотрел на музыкантов, взглядом подталкивая их к двери. - Артистам покушать и отдохнуть надо перед концертом.
- Разместите артистов, и пусть интендант поставит их на довольствие, скажите, я приказал, - комендант проводил музыкантов до двери.
В дверях Лабух спросил:
- А зачем на довольствие, нам же сегодня вечером обратно?
- Отсюда нельзя «обратно», - вздохнул комендант, - вы что, еще не поняли?


- Ну, ты и хмырь, мистер Фриман, - констатировал Мышонок, когда они вышли из комендатуры и направились мимо плаца к украшенному колоннами зданию не то дома творчества филириков, не то дома офицеров, - надо бы тебя прояснить, так сказать.
Музыкант выразительно похлопал по кофру с боевым басом.
- Да поймите вы, мы заперты в этом проклятом ящике. - Мистер Фриман старался казаться искренним. - Должен же кто-нибудь нам помочь! Вы же смогли отпустить клятых, так, может быть, вы и нас освободите? У нас нет особенного выбора, целое поколение уже состарилось и умерло здесь, под охраной, без права выхода даже после смерти. Хотите, я покажу вам кладбище? У нас очень красивое кладбище. Я не знаю, что вы сделаете, может быть, ченчеры перестанут нас стеречь и уйдут, может, произойдет еще что-нибудь, не знаю…
Но, если бессильна наука, если поэты забывают о баррикадах и начинают призывать к смирению, остается надеяться на чудо. И пусть это иррационально, пусть чудеса существуют лишь в нашем воображении, пусть. Мы надеемся.
- Нет никаких чудес. Есть путь, по которому каждый из нас идет. И есть проблемы, которые надо решить. Либо так, - Лабух коснулся клавиши включения звука, - либо эдак. – Музыкант погладил укрытое чехлом лезвие штык-грифа.
- В этом-то все и дело! - пробормотал мистер Фриман, поднимаясь по ступенькам к дубовым дверям Дома Творчества.

Глава 14. Сыграть в ящике
Перед выкрашенным желтой меловой краской фасадом очага культуры, украшенного белыми, свежеоштукатуренными колоннами, красовалась скульптурная группа, изображавшая, на первый взгляд, балерину, нечаянно уронившую своего партнера. Второй взгляд обнаруживал, что партнер не просто лежит в ожидании «скорой помощи», а увлеченно читает какаю-то толстую книгу, преклонившая же перед ним колено балерина изо всех сил пытается отвлечь его от этого увлекательного занятия, шаловливой ручкой срывая очки с сосредоточенной физиономии. В другой, изящно откинутой руке, балерина сжимала небольшую лиру. Скульптура была выполнена из нержавейки, отчего блестящая, игриво вздернутая пачка балерины напоминала дисковую пилу, нацеленную на колонны фасада.
- А это что за дивное художественное произведение? - осведомился Чапа, обходя скульптуру и бессовестно заглядывая под сверкающую юбку балерины.
- А это – символ единства науки и искусства. Видите, она, то есть муза, положила руку на чело уставшего ученого, тем самым вдохновляя его на новые открытия, - пояснил мистер Фриман. - Да тут и надпись имеется».
Надпись на цоколе скульптуры действительно имелась. «Наука и поэзия», вот что там было написано, и еще: «Дар народного скульптора В.И. Захоляева ученым и поэтам».
- А где вы, собственно, наукой занимаетесь, - поинтересовался Лабух, - у вас, как я посмотрю, тут сплошные комендатуры, концертные залы, плац-парады да теннисные корты. Прямо курорт для высшего командного состава, а не секретный институт!
- Наукой мы занимаемся на технической территории, – пояснил филирик. - Туда вход только по спецпропускам, так что вам – нельзя! Мы и начальство-то не все пускаем, хотя начальство к нам давно дорогу забыло. И, слава Богу! Ну, что же мы стоим, войдем внутрь. Вам же, наверное, надо зал посмотреть, освоиться, так сказать.
- Вот это да! - в один голос воскликнули музыканты, оказавшись в концертном зале. Давненько не приходилось им выступать в таких местах.
- В ДК Железнодорожников, тоже, конечно был зал, но против этого он и одного раунда не выстоит! - Мышонок стоял в дверях, изумленно оглядывая громадное помещение, стены которого были украшены гипсовой лепниной, в основном, на тему союза науки с искусством. Над сценой, до поры до времени закрытой плюшевым занавесом, красовался рифмованный плакат: «Какие бы враги к нам не полезли бы, их сокрушат наука и поэзия!». Плакат был недвусмысленно обвит черно-желтой гвардейской лентой, намекающей на то, что сокрушение предполагаемых врагов будет происходить под чутким руководством военных и в полном соответствии с уставами караульной и строевой служб. В зале пахло пылью и кошками.
Нетрудно было представить себе, как в этом зале проводились тематические и юбилейные вечера для смешанного научно-лирико-военного контингента, как солидная комиссия, возглавляемая, конечно же, генералом, вручала награды и памятные подарки. Как празднично разодетые зрители ерзали в плюшевых креслах, ожидая окончания торжественной части и начала выступления специально приглашенной столичной знаменитости. И как в благословенном антракте между торжественной частью и концертом главы научных и лирических школ совместно с военным начальством дружно устремлялись в буфет, проталкиваясь через толпу молодежи, откликнувшейся на призыв скромного объявления, вывешенного в фойе: «После вечера состоятся танцы. Играет ВИА «Леонардо и Винчи».
- Может, нам лучше выступить в фойе? - Спросил Лабух. – Понимаете, мы не привыкли играть в таких роскошных залах. Да и потанцевать в фойе можно. Пусть молодежь попляшет, у вас ведь давно танцев не было?
- Нет, сначала в зале, а уж потом в фойе. - У мистера Фримана было собственное мнение о том, как проводить культурные мероприятия. - Будет местное начальство, академики и лауреаты, что же им, в фойе топтаться?
- Ну, если академики, тогда ничего не попишешь, - вздохнул Лабух. - Знаете, нам с дороги не мешало бы перекусить. Где тут у вас буфет?
- У нас тут не только буфет, у нас и банкетный зал имеется! - Радостно вскричал мистер Фриман. - Но он откроется только вечером, уж тогда-то мы вас угостим! Ну, а пока прошу в буфет.
В буфете филирик забрался за стойку, повязал белый передник и принялся потчевать гостей: «Так, на первое у нас пельмешки в бульоне, прямо при вас и приготовленные, - приговаривал он, бросая в алюминиевую кастрюлю, водруженную на электроплитку, грозди замороженных пельменей, - а на второе у нас тоже пельмешки, только с майонезом…»
- А на третье у нас опять же пельмени, только в шоколаде, – продолжил за мистера Фримана Мышонок.
- А что, музыканты любят пельмени в шоколаде? – простодушно удивился филирик и мигом сорвал серебристую фольгу с громадной шоколадки. - Как интересно! Сейчас сделаем.
- Да нет, это он так шутит, - успокоил мистера Фримана Чапа, - на третье музыканты предпочитают пиво с креветками.
- Извините, креветки кончились,- сказал буфетчик, сунув в рот кусок шоколада, - есть консервы из каракатицы и «Жигулевское».
- Ну, пусть будет «Жигулевское» с каракатицей, - милостиво согласился Чапа.

Незаметно, как нашкодивший кошак, подобрался вечер. К Дому творчества из окрестных домов понемногу стягивались филирики. Мистер Фриман стоял у двустворчатых дубовых дверей и никого не пускал раньше времени, то есть до прибытия руководства «ящика» с домочадцами, которые, по старой доброй традиции, сами выбирали себе места.
В конце концов перед фасадом, у нержавеющего монумента, который филирики меж собой называли не иначе, как «Воскресший Вася», собралась порядочная толпа, состоящая из интеллигентных с виду людей разного возраста и пола. Как и подобает людям творческим, они крыли мистера Фримана на все корки, используя разнообразные, впрочем, довольно старомодные, выражения. Самым распространенным ругательством были «подхалим» и его более конкретизированная модификация «жополиз». Однако некоторые продвинутые филирики употребляли выражения посвежее и посовременнее, типа «козел» и «чмошник», что указывало на наличие некой информационной связи между «ящиком» и внешним миром. Скорее всего, молодое поколение филириков, невзирая на негодование старших товарищей и прямой запрет начальства, упоенно конструировала карманные радиоприемники, чтобы слушать по ночам нелегальные радиостанции Деловых – «Разлюляй» и «Подворотня».
Наконец к Дому Творчества подкатил старомодный автомобиль с откидным кожаным верхом, из которого вышел маленький дряхлый человечек в измятом костюме. За человечком семенила совсем уж микроскопических размеров старушка, сжимавшая в мышиных лапках древний дерматиновый портфель.
- Наш бессменный директор, Козьма Степанович Дромадер-Мария, с супругой - шепнул Лабуху мистер Фриман, отворяя дверь. Человечек, бережно поддерживаемый двумя здоровенными амбалами, поднялся по ступенькам, и, никому не кивнув, вошел. Старушка шмыгнула за ним.
- Лауреат международных литературных и научных премий, - говорил Лабуху мистер Фриман, сдерживая напирающих филириков. - У-у! Какой человечище!
- А почему это ваш человечище ни с кем не здоровается? - спросил Мышонок. - Я ему – «здрассте», а он – ноль эмоций!»
«Да он сызмальства глухой, от природы. А к старости еще и ослеп! – объяснил мистер Фриман, скомандовал: - Быстро все внутрь, сейчас начнется! - и отскочил от дверей.
Интеллигентная толпа дружно ломанулась внутрь, с вежливыми извинениями наступая на упавших товарищей.
Концертный зал быстро заполнялся филириками. Скоро публика заняла все свободные места и начала скапливаться в проходах. Лабуху было неуютно в этом замкнутом, душном плюшевом пространстве. «Поскорее бы все началось и кончилось, - думал он, - уж лучше клятым играть, чем этим…»
Между тем на сцене появился мистер Фриман, облаченный в смокинг с бабочкой. Похоже, он всерьез намеревался выступить в роли конферансье, потому как прокашлялся, сцепил руки на животе и объявил: «Сегодня на нашем горизонте появилось редкое атмосферное явление, группа… Как вас представить?» – громким шепотом спросил он у Лабуха.
- Да лабухи мы, лабухи и все тут! – гукнул Мышонок из-за спины филирика.
- Группа «Лабухи»! - Провозгласил мистер Фриман, вскинув руку, словно космонавт на плакате выпивоха, ловящий такси, и отступил вглубь сцены. - Элита музыкальная приветствует элиту научно-лирическую!
- Что он несет, - подумал Лабух, включая звук и начиная наигрывать тему «Summertime» - какая еще, к чертям собачьим, элита?
Мышонок с Чапой вступили, Лабух подержал немного музыкальную тему, поворачивая ее перед молчащим залом то одной, то другой гранью, потом сдунул в пространство, словно облачко серебристой пыли, и осторожно начал импровизацию.
К удивлению Лабуха, звуки падали в зал и пропадали в нем, словно монетки в бархатном ридикюле скаредной старухи. Зал не то чтобы не реагировал на музыку, нет, зал все прекрасно слышал, но филирики воспринимали музыку, как нечто обыденное. Словно это полагалось им, как бесплатное питание или обязательный ежегодный отпуск. В зале не было того эха, которое и позволяет артистам совершать чудеса.
- Элита, твою мать! - Пробурчал Чапа, рассыпая горсти тихой дроби. - Не лучше Глухарей!
Им поаплодировали, и Лабух начал новую тему. Теперь он пытался играть не для зала, а для кого-то конкретно, пытался отыскать среди тысячи лиц одно, то, которое и было бы истинным лицом филирика. Но лица слипались в какой-то неопределенный комок, и из этого комка постепенно лепилось безразличное уже ко всему человеческому лицо лауреата всяческих премий, бессменного директора «ящика» Козьмы Степановича Дромадер-Марии.
- Вот значит как, - подумал Лабух и добавил звука, пытаясь прорваться сквозь пыльные драпировки зала наружу, - ну что же, попробуем поискать на воле!
Они начали «The Great Gig In The Sky» из «The Dark Side Of The Moon» Pink Floyd, и голос Мышонка взлетел над космической глухотой зала, повторяя полет Дэвида Гилмора, вырвался наружу и вновь устремился к Земле. Лабух почувствовал, как там, за забором, за рядами колючей проволоки, отделяющей «ящик» от остального мира, на позициях ченчеров, словно танковые башни с вырванными орудиями, повернулись бронированные приплюснутые головы, распахивая бронепленки, защищающие слуховые каналы. Как ченчеры услышали и замерли. А на немногочисленных островках суши на Гнилой свалке так же замерли сливы, еще не понимая, что происходит.
- Не стреляй, Болт, - сказал Ржавый, - не стреляй, не видишь, слушают!
Матерый металлист на вершине Ржавого Члена отложил бас-базуку и ответил:
- Что я, дурак, что ли, в людей-то стрелять?

В зале что-то изменилось. Казалось, тревожное закатное солнце пробилось сквозь глухие занавеси. Люди почувствовали, что там, на границе их страшненького в сущности, но такого привычного, защищенного мирка, что-то происходит. Мирок перестал быть защищенным. Это происходило постепенно, но все же случилось внезапно и неожиданно. Так кусок металла, нагреваясь, меняет цвет, но сохраняет форму до самого момента плавления, когда он из куска становится подвижной раскаленной каплей. Стенки ящика перестали существовать. Ченчеры еще не ушли с позиций, но уже не охраняли ни ящик, ни его обитателей.
И тут среди филириков началась паника. Не та, когда отчаянно визжащие существа, потеряв человеческий облик, бросаются спасать собственные шкуры, нет, это была тихая и какая-то горестная паника. Последние аккорды достигли слуховых перепонок ченчеров и сливов, воротились измененными, и эта отраженная волна всколыхнула зал. Люди молча и обреченно вставали с мест и замирали, не зная, куда им идти, словно и не было уютных коттеджей, ухоженных газонов, словно все, к чему они привыкли за долгие годы, мигом перестало существовать. Один только Дромадер-Мария так и остался сидеть на своем месте, то ли ему было все равно, то ли дела и чувства человеческие давно перестали его интересовать, а может быть, его собственный мирок был настолько надежно защищен старостью, что ничто внешне не могло в него проникнуть. Ничто, кроме смерти.
Первым опомнился комендант. Он забрался на сцену и хорошо поставленным командирским голосом приказал: «Прекратить панику. Очистить проходы. Женщины и дети выходят первыми».
- Молодец, дедуля! - с симпатией подумал Лабух. - Хотя ничего страшного, собственно говоря, не случилось, но люди испуганы, кто-то должен сказать им, что делать дальше.

- Что это с ними? Что вы наделали! - Восклицал бегающий туда-сюда по сцене мистер Фриман. - Я полагал, что вы подарите им чуть-чуть свободы, немного, всего на один вдох, а вы…
- А это и есть свобода. - Мышонок погладил боевой бас. - Страшная, скажу я вам штука, если без привычки. А главное – ее не бывает чуть-чуть.
Рядом с боевыми музыкантами мистер Фриман чувствовал себя уверенней, да и природная практичность сыграла свою роль, поэтому он довольно быстро оправился от первого шока и почти спокойно сказал: «Ну что, посмотрим, какая она, эта свобода и с чем она вкуснее всего».
Большинство филириков уже покинуло зал, только в первом ряду тихо дремал брошенный охраной бессменный директор ящика. Старушка-жена, так и не выпустившая из рук дурацкий портфель, пыталась разбудить его, повторяя: «проснись, Дремочка, пойдем домой…».
- Помогли бы старику, - не выдержал Чапа, - а то так здесь и останется.
- В самом деле! - Воскликнул мистер Фриман. - Он ведь по-прежнему директор, никто его не с должности снимал. Пойду, помогу.
Внезапно на улице закричали.
Это был просто крик, многоголосый крик без слов. Потом Лабух разобрал отдельные фразы и ужаснулся.
- Ченчеры возвращаются!
Музыканты включили боевой режим и бросились к выходу.
Ченчеры возвращались. Они вступали в городок аккуратной колонной, держа строй, как полагается дисциплинированным солдатам. Впереди шагал ченчер-сержант, выделяющийся своими габаритами. Карабин за его плечами выглядел несерьезной игрушкой, данью традиции. Ясно было, что для того, чтобы расправиться с противником, сержанту не нужно было никакое оружие.
Ченчеры промаршировали по мирным улочкам городка, ступили на плац и выстроились на нем, образовав ровную шеренгу. Сержант, видимо, отдавал какие-то команды, потому что действия ченчеров были на диво слаженными, но команд этих не было слышно. Скорее всего, слова были ченчерам не нужны.
Несмотря на страх перед ченчерами, обыватели и не думали разбегаться по домам. Болезненное любопытство, подогреваемое чувством опасности, заставило их столпиться у невысокого барьера, обрамляющего аккуратно расчерченную асфальтовую площадку.
Ченчеры чего-то ждали. По неслышной команде сержанта встали «вольно», не нарушая, однако, строя. Потом сержант подобрался, повернулся к строю ченчеров и что-то прокаркал.
- Ага, они все-таки разговаривают, - отметил Лабух, перебрасывая гитару на грудь и нащупывая спусковой крючок.
Строй мгновенно выровнялся, взяв смешные карабины «на караул».
По асфальту плаца, неторопливо, как и полагается командиру, прямо к строю ченчеров шел комендант.
Комендант остановился перед строем, рассматривая ченчеров, словно это было обычное вечернее построение или какое-нибудь еще армейское мероприятие.
Сержант, отшлепывая строевой шаг босыми перепончатыми ступнями, подошел к коменданту и отрапортовал странным кашляющим голосом: «Господин комендант. Подразделение охраны объекта построено. Несение службы по охране вверенного нам объекта завершено. За время несения службы уничтожено физически сто пятьдесят пять нарушителей. Ввиду отсутствия прямых указаний и в целях укрепления морального и физического состояния бойцов нарушители были утилизированы по моему усмотрению».
Слова давались ченчеру с трудом, но он пусть и медленно, но, практически не запинаясь, доложил коменданту, после чего отступил в сторону и стал по стойке смирно, смешно шлепнув босыми пятками.
Комендант терпеливо дослушал его, потом неторопливо повернулся к строю.
- Здравствуйте, товарищи бойцы! - гаркнул комендант.
- Здра-кра-кра-кра! - отвыкшими от человеческой речи голосами грохнул строй в ответ.
- Поздравляю вас с завершением несения караульной службы!
- А дед сечет ситуацию! Ох, как правильно сечет, - Мышонок опустил бас стволом вниз.
- Кр-ра! - загрохотали ченчеры.
- Сержант, скомандуйте «вольно» и зайдите ко мне для оформления документов. - Комендант повернулся и неторопливо зашагал в сторону комендатуры.
Ченчер-сержант отдал беззвучную команду и устремился за комендантом. Строй ченчеров рассыпался, бойцы загалдели, принялись хлопать друг друга по бронированным плечам, словно футболисты, забившие, наконец, гол, и даже в желтых бронешарах, прикрывающих глаза ченчеров, появилось какое-то радостное выражение. В довольном ворчании ченчеров с трудом угадывалось выхрипываемое нечеловеческими голосами слово:
«Деем-бель! Деем-бель!»

Обыватели, посчитавшие, что ситуация благополучно разрешилась, начали расходиться, облегченно галдя и переговариваясь.
- Слушай, Лабух, не пора ли нам сматываться отсюда? - Спросил Чапа. - Пойдем-ка, отыщем мистера Фримана, возьмем у него малость этой присыпки…, или, как его… разжижителя, и двинем через Гнилую свалку, к металлистам. На крайняк, у них и переночуем. Устал я от этих филириков. Да и дембеля всю ночь гулять будут, а кто же их не знает, этих дембелей? Ведь даже люди, когда на дембель уходят, человеческий облик теряют, а уж эти-то вообще неизвестно, что могут натворить. Никому ведь не известно, что у ченчеров считается весельем?
Музыканты пробирались сквозь быстро редеющую толпу филириков к выходу из городка-ящика. Женщины, те, что помоложе, поглядывали на Лабуха с брезгливым интересом, словно он был неким мачо-с-помойки – груб, грязен, но зато каков темперамент! Мужчины же просто сторонились, уступая троице дорогу. Какая-то пожилая дама, с фиолетовыми кудряшками на черепе, обтянутая узенькими розовыми брючками, раздраженно выкрикнула в лицо Лабуху:
- Инсургент! Ты не понимаешь, что натворил! Кто нас теперь охранять будет? Может быть, ты?
- Не обращайте внимания, - из толпы вывернулся слегка запыхавшийся мистер Фриман. -Сегодня они вас ненавидят, завтра сочтут, что все не так уж плохо, а послезавтра будут рассказывать на кухне анекдоты про вас. А это, знаете ли, в нашей среде высшая форма признания.
- Вы бы лучше снабдили нас вашим средством от хряпов, - прервал мистера Фримана Мышонок. - А то нам через Гнилую Свалку идти, да еще по темноте. Ей-богу, мы при случае вернем остатки.
- Не могу, - мистер Фриман сокрушенно развел руками. - Все закончилось, а лаборатория закрыта и опечатана. У нас всегда на ночь опечатывают помещения. Таков порядок.
- Ну и оставайтесь со своим порядком, - раздраженно сказал Чапа, - а нам – пора.
Они уже подходили к воротам, когда их окликнули.
- Куда это вы, ребятишки, собрались, да еще на ночь глядя? - спросил появившийся невесть откуда и совершенно неуместный здесь дед Федя, выходя из кустов.
- А ты-то как сюда попал? - изумился Лабух.
- Как – это уж мое дело, ты бы лучше, милок, спросил, зачем, вот это было бы правильно! - Дед поерзал вокруг себя взглядом, отыскивая какое-нибудь сидячее место, пенек или поваленное дерево, не нашел, вздохнул и обратился к мистеру Фриману, мгновенно распознав в нем аборигена:
- Ты бы, сынок, табуреточку какую-нибудь принес, а то старому человеку и присесть негде. А стоя мне играть несподручно, ноги болят. Ревматизм проклятый замучил.
- А что это ты, дед, здесь делаешь? Концерт давать надумал? - Спросил Мышонок, когда мгновенно расчухавший дедову харизму мистер Фриман умчался за табуреткой. - Так ты того… поосторожней! Мы вот поиграли немного, и тут сразу вон чего приключилось. Не знаю даже, к худу или к добру.
- Концерт, не концерт, а возвращение вам, оболтусам, кто-то сыграть должен? - Дед по-отечески посмотрел на троицу, ни дать, ни взять, суровый, но правильный командир, прилетевший забрать разведгруппу из тыла врага. - Барды отказываются сюда идти, так что пришлось взяться за это дело лично.
- А чего эти барды бастуют? - Удивился Лабух. - Это вроде бы их святая обязанность, возвращать нас домой после такого рода выступлений.
- А они с филириками одной кости, - пояснил дед. - На одной кухне варены, да в разные горшки розлиты. Теперь вот и не здороваются, и в гости дружка к дружке не ходят. Стыдятся барды филириков. Хотя чего стыдиться, родственники, они и есть родственники. Их ведь не заказывают, как обеды в ресторации. А я-то вам чем не гож?
- Да гож, гож! - Чапа смущенно похлопал по малому барабану. - Эх, и натворили мы тут дел. И как местные теперь жить будут. Они, хоть и филирики, а жалко их все-таки.
- Как жить будут? - Дед Федя поскреб бороду. - Кому-то, конечно, туго придется, кто-то уйдет из этого гнилого местечка и сыщет себе подходящее занятие. Хотя бы тот шустрик, который за табуреткой побежал. А большинство поохают немного на своих кухнях, да и станут искать себе нового хозяина. Такого, который бы их охранял да кормил. Найдут, привыкнут и опять примутся про него анекдоты сочинять. Такая уж у них, у филириков, порода.
На дорожке появился запыхавшийся мистер Фриман с белым пластмассовым стулом в руках. Кроме стула, филирик нес какой-то небольшой, но, видимо, увесистый узелок.
- Вот! - Мистер Фриман поставил стул рядом с дедом. - Присаживайтесь, пожалуйста. А это вам. - Он протянул Лабуху брезентовый мешочек, оказавшийся неожиданно тяжелым.
- Что это? - удивился Лабух.
- Серебро, золото, ну, платины немного, - улыбаясь, пояснил мистер Фриман. Металл, конечно, технический, но, я думаю, пригодится. В крайнем случае, струн понаделаете или на пули используете. Вам виднее.
- На золотых струнах нельзя играть, они мягкие, - проворчал Мышонок, забирая у Лабуха мешок. - А на пули и свинец сойдет. Больно жирно, платину на пули. Но все равно, спасибо.
- А это на посошок! - Мистер Фриман полез за пазуху и гордо извлек оттуда бутылку «Горного Дубняка». - В банкетном зале добыл. Там сейчас объединенный совет ящика заседает, решают, что теперь делать. Пока ничего не решили, кроме как задержать музыкантов, до выяснения, так сказать. Словом, вам нужно поторапливаться!
- Успеем, - сказал дед Федя и ударом мозолистой ладони вышиб пробку. - Ну, на посошок, так на посошок!
Выпили стоя, потом дед Федя, кряхтя, опустился на стул, поерзал немного, привычно впрягся в баян и расстегнул пуговку, запирающую меха.
Сначала он попробовал голоса, потом прошелся по басам, помычал чуть-чуть, видимо подбирая тональность, и, наконец, развернул меха и грянул:
«Издалека ехал конный,
Из далекой волости,
Глядь – солома над оконцем
Распустила волосы!

Лабух, Мышонок и Чапа неожиданно для себя очутились не дома, а посреди Гнилой свалки. Через топь пролегала сухая глинистая тропинка, утрамбованная до звона.
- Чего встали, пляшите, пляшите! - Донесся голос деда Феди, подкрепленный переливчатыми лихими переборами. - Ну и молодежь пошла, и плясать-то они не хотят, и дорогу сами найти не могут. Пляшите, орелики, а то сожрут!
И они заплясали по узенькой тропинке, стараясь не столкнуть друг друга в трясину. А по сторонам, тоже приплясывая, стояли развеселые хряпы и били в похожие на саперные лопатки ладони.
Девка красная скучает,
Бабка ли убогая?
Спешился и постучался
В ворота дубовые…»

Следующие за этим лирическим вступлением куплеты были, видимо, совершенно непристойными, но музыканты не слышали слов. Они проворно плясали к берегу металлистов.
Боковым зрением Лабух увидел приседающего вкривь и вкось, упоенно хлопающего себя по ляжкам мистера Фримана. Это безобразие, видимо, сходило у филириков за народную плясовую. Дед Федя с раззявленным баяном наперевес неторопливо удалялся в сторону «ящика», увлекая за собой бестолково крутящегося, словно утлая лодчонка в кильватерной струе океанского парохода, филирика.
- Ох, и будет сегодня в ящике веселье! - Отдышавшись, сказал Мышонок, когда они ступили на твердую землю. - Уж они у него попляшут!
- Дембеля-то? – Отозвался Чапа. - Конечно, попляшут. И попоют. И выпьют, и закусят. И морды друг другу начистят. Все как положено. Уж кто-кто, а наш Дед знает, что делает.

В поселке металлистов было непривычно тихо. Видимо, жители укатили развлекаться в город и в настоящее время вовсю радовали своим обществом его обитателей.
Около «Ржавого Счастья» стоял ковбой Марди и приветственно размахивал пивной кружкой.
- А мы вас уже заждались! - растягивая слова, сказал он. - Ну что, пойдем пивка выпьем. А там парни вас домой отвезут».
За столом, уставленным пустыми и полными пивными кружками, восседали двое из давешних металлистов – Ржавый и Бей-Болт.
- Дарксайд в город уехал, там у него дельце, - пояснил Ржавый, вставая и протягивая музыкантам волосатую лапищу. - А мы уж было, думали, вам – каюк. Потом слышим, Ржавь Великая – лабают! Стало быть, не каюк. Рад вас видеть во здравии, мужики!
- А уж мы-то как рады видеть себя во здравии, - сказал Мышонок, протягивая руку к полной кружке и жадно припадая к ней. - Прямо до смерти рады!»
- Сейчас попьем пивка на дорожку и поедем, - пообещал Ржавый. - Эй, Марди, кончай кочумать, тащи сюда свежего!»
Булькало пиво в животах и душах, которые наполнились и, подобно сообщающимся сосудам, достигли высокой степени взаимопонимания. Через полчаса Ржавый поведал Лабуху печальную и романтическую историю о первом металлисте. Металлист был очень одинок, и подлые обыватели в грош его не ставили. Они издевались над его музыкой и дали металлисту неприличное прозвище.
«Не могу произнести вслух, - жаловался Лабуху Ржавый, - просто язык не поворачивается. Ржавь Великая! Вот если бы речь шла о каком-нибудь попсяре, так я так сразу и сказал бы, что эти гады прозвали его «Говном». И правильно сделали, если бы речь шла о попсяре, потому что любой попсяра, он по определению, Ясная Плавь, это самое и есть. Но, - Ржавый воздел к закопченному потолку салуна мощный палец, - этот самый чувак был не попсярой, а самым первым металлистом. Ну, может быть, до него кто еще и был, но об этом история умалчивает. И что, по-твоему, делает этот наш металлист? Думаешь, он лег под них? Ничуть не бывало! Он, понимаешь, берет и изобретает фаустпатрон, или просто Фауст. И давай этим Фаустом по недоумкам фигачить. Те, конечно, лапки кверху, зауважали сразу. Даже оперу сочинили. Вот только прозвище у чувака как было, так и осталось. Неприличная кликуха. Но ведь неважно, какое у тебя прозвище, важно, чтобы уважали. Правда, Лабух?»
Лабух с готовностью согласился, и они заказали еще пивка.
Тут, не отстававший в потреблении народного металлического напитка от гостей, хозяин заведения возмутился и объявил, что никакого пивка больше не будет, потому что, во-первых, пивко закончилось и за ним надо ехать в город. А во-вторых, ему надоело, что все зовут его просто Марди, в то время как он давно уже заслужил почетное прозвище «Ржавый койот».
- А ты, бурдюк с солидолом, докажи, что ты «Ржавый койот»! - Ревел на весь поселок Ржавый, заводя громадный трехколесный мотоцикл с поворотной турелью для крупнокалиберной гитары на раме. – Докажи сначала, мать твою плавь, а потом ржавей, сколько влезет!
- А вот и докажу! - пыхтел стальной ковбой, выруливая из хлева на пикапе и между делом круша бампером пустые бочки.
- А слабо на своем драндулете на Ржавый член въехать, с цистерной пива на прицепе?
- А вот и не слабо! Мать твою ржавь! - Владелец «Ржавой радости» вырулил, наконец, на дорогу. - Сейчас в городе зацеплю цистерну и запросто въеду!
- Ну, если въедешь, быть тебе «Ржавым койотом», - решил металлист. - Только сначала давай гостей по домам развезем, а то вон, у них уже глаза слипаются.
Взревели до беспредела форсированные двигатели, из выхлопных труб вырвались снопы искр, и автоколонна имени Великого Братства Боевых Музыкантов рванулась по дороге в сторону города.
Уже в переулках Старого города, недалеко от дома, Лабух вспомнил, что под пиво, незаметно для себя, подарил мешочек с гонораром, полученным от филириков, Ржавому, который обещал отлить из благородных металлов бюст первого металлиста и водрузить его на головке Ржавого Члена.
- Да и ржавь с ним, с этим гонораром. В конце концов, мы им жизнью обязаны, – придерживая кофр, подумал гитарист. - Металлистам виднее, как поступить с благородным металлом. На то они и металлисты.
Усталые музыканты прошли через гулкий ночной двор, спустились в Лабухов подвальчик и рухнули на постели.
Лабуху снилось, что он – ченчер и сидит в каком-то окопчике, неподалеку от «ящика». Позади и немного слева, в низине, располагался лагерь ченчеров. В землянках на полу уютно хлюпала вода, и Лабух-ченчер подумал, что скоро придет смена и можно будет вернуться в обжитое влажное тепло временного жилища, опустить ноги в жидкую грязь и, наконец, отдохнуть. Перед окопчиком пролегала отвратительно сухая старая дорога, мощенная просевшими и выкрошившимися почти насквозь бетонными плитами. По сторонам дороги лес был когда-то вырублен, но теперь контрольная полоса снова заросла чахлыми деревцами. На старой дороге и ее обочинах виднелись грязно-белые изуродованные кузова музпеховских бронемашин. Боковые люки в помятых бортах были вырваны, рядом с машинами валялись какие-то железяки. Видно было, что броневики не сжигали и не взрывали, а просто ломали, как детские игрушки. Так оно и было. Никто не бросался под армированные стальной проволокой колеса со связками гранат. Все происходило гораздо страшнее и проще, Лабух-ченчер прекрасно помнил – как.
Когда колонна бронетехники музпехов выкатилась на дорогу, ее уже ждали. Музпехи двигались осторожно, с закрытыми по-боевому люками, на морщинистых раструбах разрядников нервно плясали синеватые огоньки. Разрядники были готовы вести веерный огонь на поражение. Однако шоссе не было заминировано, никто не стрелял из подлеска по выпуклым, словно раздутым изнутри, бортам кумулятивными зарядами, было непривычно тихо. Так тихо, что музпехи еще больше насторожились.
Ченчеры появились со всех сторон сразу. Они не тратили время на маневры, не пытались уклониться от бледных вееров пламени, выплеснувшихся из разрядников. Они с нечеловеческим проворством бежали к колонне, выставив вперед блестящие черные животы и откинув уродливые головы с матово-желтыми шарами глаз. Добежав, ченчеры, не обращая никакого внимания на электрические разряды, хватались за стволы излучателей, выдергивая их из бойниц, вырывали запертые люки, в клочья превращали колеса. Через несколько минут все бронемашины, как одна, застыли неподвижно, только в беспомощно распяленных проемах люков угадывалось азартное, хищное копошенье. Потом сержант Пауэлл скомандовал, и ченчеры, бросив истерзанные машины, гуськом побежали к своим жилищам-землянкам, волоча добычу.
- Весело было! - Подумал Лабух-ченчер. - Почаще бы так!
Однако сегодня ничего такого не предвиделось. Лабух-ченчер растопырил слуховые перепонки, ощупывая подлесок, дорогу, потом разинул пасть и послал направленный импульс дальше, за лес, туда, где дорога скрещивалась с другой дорогой, тоже заброшенной и пустынной. Нет, ничего…
Боевое дежурство наконец-то закончилось, Лабух-ченчер сдал пост сменщику и направился к странному сооружению, стоявшему на небольшом пригорке чуть поодаль от землянок охранников. Сооружение представляло собой металлический корпус музпеховского броневика с оторванной кормой и выгнутыми наподобие лепестков, так, что они образовывали огромный раструб, листами боковой брони. Сержант долго противился установке этого сооружения в непосредственной близости к позициям ченчеров, потом, наконец, сдался, посчитав, что такая мера устрашения незваных гостей может оказаться не лишней. Да и незваные гости тревожили охранный взвод все реже. Серьезных нападений на позиции не было, а отдельные нарушители, вроде давешних человечков со смешными гитарами, стреляющими совсем не больно, были не в счет. Гитары, однако, Лабух-ченчер забрал себе и долго разглядывал хрупкие, изящные трофеи, пытаясь извлечь из них хоть какую-то мелодию. Ничего не получалось. Лапы ченчера, способные разрывать броневые листы, выворачивать колеса, корежа подвеску, перекусывать плети колючей проволоки, находящейся под высоким напряжением, совершенно не годились для игры на этом диковинном и все-таки удивительно знакомом инструменте.
Лабух-ченчер вошел в распахнутый раструб корпуса броневика и занялся установленной внутри конструкцией. Собственно, ради этого сооружения, он и спорил с сержантом, в одиночку волок броневик от самого шоссе до позиций, кроил и выгибал броневые листы, выменивал у товарищей на трофейное пиво ненужные им, но полагающиеся по уставу десантные ножи. Теперь музыкальный инструмент, достойный ченчера, был почти готов. Стройные ряды десантных ножей, трофейных штыков и парадных сабель, воткнутых в толстые бревна, охватывали диапазон почти в пять октав. Каждая железка была снабжена небольшим резонатором, изготовленным из трофейной пластиковой упаковки от боеприпасов к разрядникам или, там, где тон понижался – из половинки снарядного ящика. Корпусом ченчер-органа служил трофейный же броневик.
Инструмент оставалось только настроить, к чему Лабух-ченчер и приступил.
Осторожно постукивая жесткой ладонью по черенкам ножей, он понемногу загонял их в бревно, добиваясь нужного звучания. Некоторые лезвия приходилось, наоборот, выдергивать и втыкать в бревно в другом месте, чтобы понизить звук. Бревна с воткнутыми в них железками располагались рядами, меж которыми имелись проходы, достаточные для того, чтобы ченчер мог дотянуться до двух бревен-октав сразу. Игра на этом музыкальном инструменте требовала нечеловеческой подвижности, но как раз с этим у ченчера не было никаких проблем. Он уже успел настроить две октавы и, не удержавшись, попробовал сыграть простенькую мелодию. Странные, хрипло вибрирующие звуки старинной канцоны, сочиненной древним ченчером Ричардом – Львиное Сердце, поплыли над лесом и дорогой. Сыграв несколько тактов, Лабух-ченчер прислушался и подстроил несколько штык-ножей. Потом попробовал еще. Теперь звучание инструмента его удовлетворило, и он принялся настраивать басы. Это занятие так увлекло его, что он чуть было не пропустил беззвучную команду сержанта.
- Боевая тревога! - с досадой подумал ченчер-Лабух, осторожно, стараясь не задеть настроенных октав, выбираясь из броневика. - Вот ведь не вовремя!

Враги двигались редкой цепью, охватывая пост ченчеров полукружьем. На этот раз не было никакой бронетехники, не было излучателей, нарушители, казалось, были даже не вооружены. Но они шли в наступление, эти мягкие, легко уязвимые человеческие существа, и шли уверенно, словно предлагая ченчерам убить себя и зная наперед, что из этого ничего не получится. Десяток ченчеров, изогнувшись в боевой стойке, похожие на смертельно опасные буквы «S», рванулись к нарушителям. Добежавшие первыми, в их числе и сержант Пауэлл, внезапно вспыхнули и рассыпались роями темных искр. А наступающие продолжали идти так же неторопливо, не обращая внимания на темные пылевые кляксы, оставшиеся от ченчеров. Остальные охранники, оставшись без командира, растерялись, но дисциплина, а более дисциплины – ярость, внедренная в их гены, неумолимо гнала их вперед. Кроме того, они давно уже отвыкли, что кто-либо может противостоять их атаке. Вторая волна ченчеров стремительно приближалась к нарушителям. У тех в руках появились небольшие, похожие на автомобильные огнетушители, баллоны, из которых вылетели белесые струи не то пены, не то краски. Во всяком случае, перед бегущими ченчерами пролегла расплывчатая полоса. Почва в этом месте курилась и бурлила, как похлебка в солдатском котле.
Ченчеры добежали до полосы и уже протягивали хищные лапы, чтобы разорвать хлипкую плоть пришельцев, но внезапно, ступив на бурлящую почву, начали тонуть в ней, погружаясь сначала по пояс, а потом все глубже и глубже – до конца. Некоторым удалось-таки перескочить через невесть откуда появившуюся топь. Несколько нарушителей мгновенно разлетелись кровавыми ошметками, но остальные перестроились в компактную группу, вокруг которой вспыхнула радужная полусфера. Ченчеры, коснувшиеся полусферы, были мгновенно разрезаны, конечности их еще шевелились, когда полусфера пропала. Между тем, полоса топи расползалась по направлению к лагерю ченчеров. Люди ступали по ней так же уверенно, как по растрескавшемуся бетону старого шоссе. Ченчеры беспорядочно отступали к лагерю.
Лабух-ченчер пятился вместе со всеми, пока не оказался прижатым к своему броневику. Теперь когда враги были совсем близко, можно было различить слабое зеленоватое сияние, окутывающее каждую фигуру. Несколько человек шли прямо на Лабуха-ченчера. В руках у них были короткие толстые предметы, из которых выплескивались стремительные щупальца. От прикосновения такого щупальца ченчеры-солдаты замирали и валились на землю. Лабух-ченчер отступил дальше, вглубь бронекорпуса, нечаянно задев несколько басовых ножей, отчего над полем боя прокатился низкий хриплый стон. Пришельцы попятились, но быстро пришли в себя и двинулись дальше, наступая на Лабуха. Больше отступать было некуда.
И тогда Лабух-ченчер принялся выдергивать ножи из бревен и бросать их в ненавистные человеческие фигуры. Ножи пробивали защитную пленку и глубоко вонзались в мягкие тела. Каждый выдернутый из бревна нож издавал громкий хрипловатый звук, потом следовал свист и хлюпающий удар, возвещавший о попадании. Все эти звуки усиливались резонатором корпуса, и над старой дорогой гремела странная и жуткая музыка.
- Эх, жалко, что я так и не успел настроить орган! - подумал Лабух и проснулся.