Лето 91-го или воспоминания о Друге, 1

Зима... Белый, искрящийся, покрывающий все толстым легким слоем, снег. Поздно. На улице появляются и исчезают одинокие прохожие.
Я сижу в машине..., работает обогрев, мои щеки пылают, глаза блестят... Я знаю, что пора идти, но не могу заставить себя двинуться.
Ты, как всегда спокойно куришь, смотря прямо перед собой...
Мне всегда было приятно находиться с тобой рядом. И сейчас, мы сидели и молчали, как часто это с нами происходило, когда мы встречались. "Мой профиль на каждой кофейной банке", - ты так любил повторять эту фразу, и как сильно она въелась, впиталась, вжилась в меня. Да, твой профиль римского завоевателя, меня всегда приводил в неописуемый восторг.
Ты всегда мог предугадать каждый мой шаг, ты всегда давал ценные советы... Как бы сложилась моя жизнь, если бы я не встретилась с тобой?

А помнишь? Ты помнишь, как все начиналось?

1991 год, я поступила в институт... Нас направили на овощи. Кажется, куда-то в Бастанлык? Туда, где начиналось уже предгорье, бесконечные поля, сады. Я первый раз еду, одна куда-то, с чем я совсем незнакома. Красивый день, конец июля... Обычно такие дни мы хорошо запоминаем с детства: радостные, солнечные, какие-то волшебные летние дни. Я робко поглядываю на сидящих в нашем автобусе ребят. Долговязый, худой парень, при виде которого в голове возникла песенка: Антошка, Антошка, пошли копать картошку, вскочил с сидения и, краснея, буркнул: Садитесь, пожалуйста, девушка.
И тут грянуло бесцеремонно-веселое: О-о-о! Худой, ты оказывается джентльмен?! И бесцеремонная компания разразилась хохотом.
Я, не менее раскрасневшаяся от всеобщего мужского внимания, поблагодарила сорванца и приютилась, замерев мышкой... Я чувствовала на себе насмешливые взгляды пацанов, и меня душил стыд. "Надо же, вляпалась,- сплошные мальчишки вокруг", - крутилась и жужжала одна и та же мысль в голове.
Тихо, по-летнему изнывающий, наступал шуршащий серебряными листьями тополя, вечер. Солнце сконцентрировало весь ярко-оранжевый цвет... Нас привезли в какой-то совхоз. Бараки, обмазанные глиной и с выбитыми стеклами в окнах на первом этаже... Бараки мне напомнили фильмы про зону, складываясь в тоскливый прямоугольник.
Я выпрыгиваю из автобуса, мне страшно, как щенку, я оглядываюсь... Большой барак, второй этаж - женская половина, душевая, кухня, с которой тянется аромат макарон и кавардака... Такой особенный аромат походной кухни, полевой... Напротив какое-то выбеленное здание, видимо для начальства. Еще поодаль, что-то похожее на дом с деревянными широкими лестницами.
- Ах, да, вещи..., - мелькнуло в голове. А так не хотелось что-либо делать. Ставить раскладушку, выкладывать вещи, а еще знакомиться с кем-то... это же, сколько нужно иметь нервов... Но я понимаю, что сейчас ничего от меня не зависит и я, почти сжав кулаки, направляюсь к грузовику, в котором приехали наши раскладушки и шмотки.
Я напряженно смотрю на спину парня, разгружающего баулы и всякие пестрые сумки. Он поворачивается, и мое сердце радостно екает: хоть кто-то знакомый!
- Эдик! И ты здесь?!
Вот не ожидала: мой любимый одноклассник и почти моя влюбленность тоже здесь.
- Значит, не пропадем, - во мне ожили надежда и уверенность.


- Ну, что, - щурясь и выставив весь свой сверкающе-белый арсенал зубов, произнес мой бывший однокашник, - овощи, значит, овощи. Держи свой мешок… Хотя нет, дай-ка я донесу сам.
Я почувствовала, как с моих плеч свалился вековой груз. Поблагодарив Эда, про себя подумала: Молодец, а то родители меня снабдили таким количеством консервов и еды, что я еле поднимала свою большую клетчатую баул-сумку.
Эдик, весело и на ходу, как всегда что-то рассказывая, донес мои пожитки на второй этаж, хлопнул меня по плечу и удалился опять разгружать сумки из грузовика.
Я не оказалась первооткрывателем барачного отделения на втором этаже. Здесь уже стояли чьи-то раскладушки: зеленые, синие, серые, в цветочек. Новые и старые… Сумки, деревянные, веками не мытые полы, выбеленные грязно-белой краской стены. Окна большие, рамы голубого цвета, краска на них стала отколупываться и взбухать, но стекла пока были целы. Хотя, летом, зачем нужны стекла?
В углу сидела стайка девочек, увидев меня, поздоровались и опять занялись раскладкой своих неподъемных сумок и скрипучих раскладушек.
Я, немного засмущавшись, стояла почти посредине комнаты и выбирала себе место. За спиной послышался голос: Если хочешь, ставь раскладушку со мной в левом углу. Там ближе к окнам. Да и никто ходить и мешать не будет. Давай, а то займут место.
Со мной рядом уже стояла девушка, коротко-стриженная, выше меня с телом пловчихи. Загорелая кожа, пепельно-выгоревшие волосы и задорные серые глаза. – Ну, давай, решайся, а то там народу навалило, сейчас все сюда приплывут.
От ее уверенного и доброжелательного настроя мне стало легче и спокойней. Я обреченно потащила свои полевые причиндалы к стенке, куда указала моя новоиспеченная знакомая.
- Да, я – Света, - бодрым и неунывающим голосом произнесла девочка.
- А меня, - Таня, - ответила я, еще раз посмотрев в ее небольшие, но с красивым разрезом, как у рыси, глаза.
Света так же внезапно и быстро скрылась. Мне ничего не оставалось делать, как разложить свою раскладушку, сложить аккуратно матрац и подушку. Улучив момент, когда на меня никто не глазел, я переоделась в уже не новые джинсы-варенки и футболку, вытащила мыльницу, пасту, щетку…, переложила их отдельно, сумку поставила рядом и легла, чтобы просто отдохнуть от карусели и мыслей, которые были в моей голове.
Я прикрыла глаза и уже вот-вот засыпала, когда надо мной опять проплыл голос Светы: Ха, смотри-ка, человек с пионерской закалкой, тихий час. Я открыла глаза. Она стояла надо мной и улыбалась.
- А что же делать? – невольно возник вопрос.
- Наверное, нас ближе к вечеру повезут на какое-нибудь поле. А фиг их знает. Светка легла на стоящую напротив раскладушку, положила руки за голову и томно произнесла: А вообще-то, ты правильно сделала. Лучше спать, чем работать.


Ты помнишь…? Ты мог приехать ко мне поздно ночью… Вежливо поздороваться с родителями и уверенно произнести: Я сегодня останусь с вами ночевать. Я не понимаю, что за магическое действие ты оказывал на моих предков, но они спокойно соглашались и только просили нас громко не разговаривать и не хохотать. Я заваривала чай, приносила фрукты или какой-нибудь испеченный кекс и мы могли сидеть до утра и болтать, что-то рассказывать друг другу… Я читала тебе свои стишки, ты со знанием дела вплетал свои незабываемые перлы в каждую мою лирическую строку. Заканчивалось это приглушенным смехом… Когда был выпит чай и съеден сладкий пирог с вишней, мы уже осовелые и уставшие от болтовни, засыпали вдвоем на моем диванчике. Мне было как-то уютно и приятно лежать с тобой рядом и слышать твое мерное, глубокое, спокойное дыхание. Иногда, когда летними ночами стояла духота, ты позволял себе скинуть рубашку. И когда ты спал, я рассматривала два шрама от ножа над тем местом, где должно находиться сердце. Мое любопытство разгоралось жарким пламенем, но всегда что-то останавливало спросить тебя о происхождении этих рубцов. Я строила догадки, предположения… Это были следы либо от лезвия, либо от ножа..., но как? Кто? Когда? Зачем? Когда вопрос готов был вот-вот сорваться с моих губ, я всегда останавливала свой назойливый вопрос, и он замирал опять до следующего раза. Теперь уже никто не даст мне ответа.
Когда чуть брезжил свет, и ночь сменялась серовато-розоватым восходом, чтобы не смущать своих родителей, я переползала на диван в зал. Я чувствовала себя уставшей и пресыщенной беседами, но как мне было хорошо и спокойно на душе...
Ты вставал рано, часов в шесть-семь, шел умываться, причесывался и, уговаривая меня еще немного поспать, исчезал, мягко закрывая за собой входную дверь.
В ночах, проведенных с тобой, была какая-то особенная прелесть, легкость... Они окутаны до сих пор для меня каким-то магическим чувством. Я помню каждую деталь, к сожалению, я не помню всех разговоров…


Девочек оказалось не так много, как я предполагала. Большая часть нашей половины барака была пыльно-пустая. В стене между мужской и нашей половиной была пробоина, кем-то убого заколоченная грубыми, необработанными досками и сверху все это дополнял какой-то старый, изрезанный серый холст, изрядно потерпевший на своем веку. Мне это напомнило каморку папы Карло. Девчонки разбились на группы и весело щебетали, как весной воробьи. Я с детства была крайне-застенчивым ребенком, и мне всегда приходилось преодолевать барьер при знакомстве с новыми людьми. Поэтому, я продолжала лежать с закрытыми глазами. Мне было немного тоскливо оттого, что родители, первый раз в жизни оказались так далеко, я ощущала себя беспомощной и одинокой. Вдруг с лестницы послышался чей-то голос: Девушки, к вам можно? Все притихли и пару голосов неуверенно произнесли: да. Открыв глаза, увидела моложавого мужчину, высокого, сухощавого, с черными усиками и уставшими глазами на желто-оливковом лице.
Он медленно всех обвел своими грустно-воловьими глубокими зрачками и произнес, смешно складывая губы и поблескивая золотым зубом:
Здравствуйте, товарищи студенты! Во-первых, давайте познакомимся, меня зовут Марат. Если кому-то неудобно меня называть по имени, можете называть меня «дядя Марат»... По раскладушкам пробежались приглушенные смешки.
Мужчина продолжал: здесь не пионерский лагерь и я сразу оговорю условия, которые вы должны неукоснительно выполнять.
- Первое, уходить с территории барака без разрешения начальства...
Я подвинула подушку повыше, приподнялась на локте и подумала: Действительно, как в тюрьме.
Из нудной лекции Марата мы поняли, что вставать будем в 6.30 утра, в 8 выезжать на поле и работать там до 12 или часа дня. Потом обед, помывка, перекур. Потом так называемый «тихий час» с двух до четырех, потом опять на закрома родины с пяти до восьми или «пока не заберут», потом опять помывка после поля, ужин… потом «гуляй куда хочешь», естественно, в пределах того же прямоугольного двора барака… Отбой в одиннадцать часов ночи. Закончив свой нудный и монотонный монолог, дядя Марат удалился, предупредив, чтобы мы приготовились к ознакомительным работам. Солнце подходило к крышам соседних домов, в это время я обычно встречала родителей с работы или читала в своей комнатке, на своем уютном горчичном диване… На душе почти заскребли кошки и на глаза почти наворачивались слезы. Но делать было нечего, поэтому я взяла расческу и мыло, чтобы после такого утомительного дня немного привести себя в порядок.
Через несколько минут мы все уже были внизу, дожидаясь грузовиков. Полевые грузовики – это особая статья. Несмотря на мою внутреннюю скованность, я все-таки имела склонность в душе к авантюрам, адреналин в крови приподнимал мне настроение. В грузовиках оказались вполне приличные деревянные скамейки, намертво приколоченные и привинченные к полу. Только кандалов не хватает, - подумалось. Но ехать в огромном грузовике с брезентовым тентом было непривычно: я все время подпрыгивала, и соприкосновения с жесткой скамейкой были весьма чувствительными для моей пятой точки.
Привезли нас на помидорное поле. Солнце подходило вплотную к горизонту. Прохладный ветерок действовал на меня ободряюще. Нас разделили на небольшие группы и раскидали по нескольким полям. Собирая ароматные, спелые огромные помидоры, я исподтишка разглядывала своих собратьев по несчастью. Большей частью это были резвые, веселые и смачно-матерящиеся, мальчишки. Я придвинулась ближе, к стайке девочек и продолжала трудолюбиво заниматься самыми, что ни на есть, сельхоз работами. Солнце зашло за горизонт, вдруг сверчки, словно обретя второе дыхание, застрекотали что есть мочи, спина с непривычки тихонечко ныла, и уже хотелось кушать. Мы почти полностью наполнили огромный прицеп малиново-красными юсуповскими помидорами, сгущались сумерки и все расселись по грядкам. Парни громко рассказывали непристойные анекдоты и курили, девчонки сидели молча и устало смотрели на бесконечные зеленые грядки с томатами. Я, как всегда, сидела чуть поодаль от всех и смотрела на огромные чинары, тополя и ивы, тесно росшие вдоль канав и полей. Их кроны на фоне сиренево-серого неба казались какими-то сказочными великанами. На душе стало как-то сопливо-противно и хотелось к маме. От неожиданного сигнала приехавшего грузовика, я вздрогнула, и мои мечты о домашнем уюте расползлись по помидорным грядкам.
Прибыв в барак, первым делом все разбежались по душевым и кранам. Вы знаете, что такое отмывать помидорную зелень с рук и ног? Если бы мне кто-то это заранее сказал. После сбора помидор руки и ноги приобретают серо-зеленый оттенок, ты изводишь добрую часть мыла, чтобы кожа хоть как-то приблизилась к своему естественному оттенку. Вода в кранах была холодная, поэтому я постаралась закончить свой вечерний туалет как можно скорее.
Через полчаса, когда тело было чистым, насколько это было возможно в тех условиях, когда я причесана, приодета и даже изловчившись нанести на себя косметику, набрав в легкие больше воздуха, решила спуститься вниз, во двор. Помещение барака начинало давить на меня тяжестью своих деревянных потолочных балок. На улице стояла, что называется благодать: лунные песни труверов-сверчков заставляли немного сжиматься сердце, на небе показались первые звезды, народ кучками сидел кто где: на деревянных лестницах противоположной части бараков, кто-то сидел уже на деревянных скамьях кухни, кто-то на порогах, особо-наглые и хваткие освоили хозяйский огромный топчан. Позади я услышала голос Эдика: Девушка, а вы что кушать не хотите?
Я устало улыбнулась: - А что, уже можно?
- Слушай, ну ты прям, как в еврейском анекдоте, хорош вопросами отвечать, лучше бери свои ложки-миски, и пойдем.
Предложение моего друга детства подействовало, я поскакала через ступеньку наверх за своими "столовыми приборами", которые состояли из старой ложки, вилки, хорошего кухонного ножа и эмалированной миски на одну персону. Эдик уже стоял в очереди и призывно размахивал миской над головой.
 – Ну, ты где, идем, ты чувствуешь, какой аромат… Давай свою миску, - Эдик схватил у меня из рук мои пожитки и сунул повару,- розовощекому, с узкими, как у корейца глазами, узбечонку. Вай-вай, какой девушка, - прям, как в фильме причмокнул повар: Ты, что больше любишь: макароны или суп? – он замер с половником в руке. Я все люблю, - ответила почти обиженным тоном я. Через секунду я почувствовала горячую миску в своих руках, из которой шел густой пар и аромат походного кавардака. Тогда он показался пищей богов, потому что мой желудок уже как час безжалостно ныл от голода. Я отошла в уголок и присела на какое-то огромное бревно, лежащее вдоль стены. Тихо, устало, словно кошка, медленно поглощала наваристый и достаточно перченный густой суп. Вместе с ароматом кинзы, баранины, с каждым глотком, обжигающим горло, ко мне возвращались силы и настроение. Вечер уже не казался таким тоскливым, ребята не были уже такими крикливыми… Усталость после съеденного кавардака превратилась в сонную блажь и леность. Плесканув себе круто-заваренного чая, я наслаждалась собственным одиночеством. В небе ярко рассыпались звезды, зажглись фонари, ворота барака со скрипом закрывали рабочие, одетые в какие-то измазанные краской рубахи и желтовато-бежевые штаны. Кто-то мыл посуду, кто-то задумчиво курил; сверху, из барака слышались веселые крики, раскатистый смех, нервный перебор струн гитары.… Насытившись и почти уже довольная, я поставила миску и кружку на землю, выпрямив руки и развернув их ладонями вверх, положила на коленки. И пребывала в подобной нирване барачного шума, каких-то обрывках собственных туманных мыслей, усталости и отрешенности. Мне было просто хорошо. Из этого сладкого оцепенения меня вывел чей-то незнакомый тихий голос: - Можно я здесь сяду?
Я лениво подняла взгляд, передо мной стоял худощавый, немного сутулый парень. Высокие скулы, слегка-пробивающиеся усики, бледное и грустное лицо с карими глазами Арлекино.
- Меня зовут Валера, - мягко заключил он.
- Очень приятно, Таня, - вяло произнесла я. Садись.
Это был Маляр….


Худощавый юнец, с оливково-бледной кожей, еще пока ломающимся голосом, с легким светлым пушком над верхней губой, маленький нос с легкой горбинкой, карие мягкие глаза… Звали его Валерой, но все почему-то его называли: Маляр. Прозвище настолько сильно пристало, что никто уже не помнил его имени. Худощавый, слегка сутулившийся. Правда, нужно отдать ему должное: чувство юмора у него было на высоте, и если кто-то начинал подшучивать над ним, то получал меткие и острые стрелы взаимных приятельских перепалок. Мне было скучно, поэтому мои мысли постепенно стали наполняться существованием еще кого-то рядом, а именно Маляром. Вечерами, после ужина, мы обычно отсаживались от других, и длился ни к чему не приводящий двусторонний треп. Наши беседы иногда перерастали в легкие, никому ничего не обещавшие, поцелуи… В какой-то момент я поняла, что мне просто надоели слюнявые приставания Маляра. Прекратить все это словоблудие мне мешало мое детское интеллигентное воспитание. Я взглянула на небо, потом перевела взгляд на большие деревянные двери барака. На первом этаже шла очередная пьянка. Мальчишки сдвинули несколько раскладушек, настелили газет, выставили остатки домашнего продовольствия, под раскладушками поблескивали бутылки. Слышалась ругань, вперемежку с замусоленными анекдотами, почти лошадиное ржанье, девичьи взвизгивания и глухое звяканье кружек. Я стояла в дверях и не знала: куда податься. Спать, - слишком рано, посидеть с ребятами – не хотелось, возвращаться к Маляру…
Я чувствовала себя разбитой и уставшей. Сердце как-то гулко и тяжело колотилось, и пришло понимание: у меня температура. – Ну, вот, только этого и не хватало… Где взять лекарства?
- Проходи, садись, - из-за стола встал долговязый, с аккуратной стрижкой, кореец. Он взял меня за руку и усадил за самодельный раскладушечный стол. Я и не сопротивлялась. Я окинула взглядом сидевших, вроде бы все знакомые лица. Кто-то мне пихает в руку кружку с какой-то подозрительной прозрачной жидкостью, кто-то уже поставил тарелку, на которой красовался сиротливо соленый огурец, кусочек корейской острой капусты, и вареная картошка. До сего момента я никогда не пила водку. – Ну, давай, за твое здоровье, - произнес тот же симпатичный, с физиономией, как у кролика Роджера, кореец. – У меня температура, - смущенно пыталась втолковать развеселившемуся народу.
– Так это лекарство, - услышала в ответ.
Отступать было некуда, я еще раз посмотрела в кружку, мысленно перекрестилась и выпила залпом треть кружки водки. – О!! - уже, словно во сне пронеслось под грязным потолком барака: Ай, маладца! Я поковыряла вилкой картошку, надкусила огурец и почувствовала, что от желудка к ушам поднимается горячая, противная волна жара. Приятели не угомонились: - Ну, давай еще глоточек! Но я решительно мотнула головой, поблагодарила за угощение и поднялась.
В висках противно стучало железное сердце, на языке оставался какой-то неприятно-тошнотворный привкус, щеки ненормально пылали. Я знала, что врач если и будет, то только утром, так что моя задача состояла в том, чтобы постараться заснуть. Чтобы немного освежиться, я схватила полотенце, мыло, пошла вниз и умылась под ледяной струей воды, почистила зубы и пошла спать. Сон наступал тяжело: с первого этажа то и дело раздавались крики, резкий смех, которые все время дробили мои попытки уснуть и разбивали мои тяжелые, путаные мысли на тысячу бессвязных кусочков. В конце концов, сон поглотил меня.
Я открыла глаза. Ночь. В бараке тишина. Мерно позвякивают сверчки за окном, свет фонаря падает на противоположную стену. Тени от белья, развешенного тут же, превращаются в сгорбленных монахинь, идущих одна за другой. В голове тяжесть, язык пересох, глаза горят. Я вздохнула и повернула голову к моей соседке… Вместо спящей Светланы на придвинутой ко мне раскладушке лежал тот самый кореец, который меня уговаривал прошедшим вечером за столом. – Только этого мне не хватало, - устало проползла мысль. Я приподнялась на локте и вгляделась в лицо юноши. Вдруг, он открыл глаза и спокойно произнес: Привет! Я - Дима. Опешив, я не могла подобрать слов; с одной стороны я просто хотела разрыдаться, с другой, - я еле сдерживалась от смеха. Я без церемоний спросила: Где Света? – Ты не пугайся, - произнес спокойным шепотом мой новый сосед, - Света с подругой спит рядом, справа от меня, - Таня, да ты не пугайся, все под контролем. Я молчала, я не знала, что же делать: поговорить, что ли за жизнь с Димой, пойти напиться воды или повернуться на другой бок и опять заснуть. Положение мне показалось нелепым, и из-за своей нелепости, страшно смешным. – Ты не волнуйся, Танюша, все в порядке, - послышался голос сонной Светланы откуда-то из угла, просто у Димки раскладушку кто-то сломал, вот он и переместился. Пьяный был, вниз уже мы его не потащили, здесь и заснул. Ты как себя чувствуешь, кстати? - вопрос был обращен ко мне.
- А как с вами себя чувствовать нужно? – ухмыльнулась я,- все равно спать не даете. Грустно-виноватый голос Димы опять возник в темноте передо мной: Хочешь, поговорим ?
– Нет уж, я спать хочу. Всем отбой.
Перевернувшись, я почувствовала, как сон мягко обвил меня своими туманными объятиями.


(продолжение следует)