КОРОЕДОВКА
Жили в одной сибирской деревушке под названием «Красный молот» чувак и чувиха. Деревня так стала называться после того, как до Сибири докатилась красная чума под названием коммунизм. А раньше деревня называлась Короедовка. Такое ее название происходило оттого, что жители в ней жили очень бедно, хозяйство вести ленились и поэтому были вынуждены питаться корой с деревьев. Летом, оно, конечно хорошо, когда пора собирательства лесных даров подходила, сытно становилось. Но и тех запасов на зиму обычно не хватало, потому что собирать тоже было лениво. Этой деревне конечно уместнее было дать название Лениловка, но жителям было бы обидно и поэтому назвали ее Короедовка. Так то оно спокойнее на совести. Все можно на природные условия свалить. Не уродилась малина, вот и жрем кору. Пчелы дикого меда не натаскали достаточно в свои лесные ульи, вот и голодаем. Так вот, в этой деревне жили люди. И молодежь там была. Одного чувака звали Костик и был он баклан бакланом. Чувиху же звали Маха. Она тоже не шибко отличалась мозгом от Костика, поэтому им вместе было хорошо. Гуляли вместе, самогонку пили, черняшку варили, по праздникам коксом угощались. Небогато жили, хорошо хоть мак повсюду рос в изобилии, поэтому кокс только по праздникам себе позволяли. Ни в какую политику они не лезли, просто жили себе и жили. И однажды решили они пожениться, потому что были рождены в порядочных семьях и ни о каком внебрачном сексе речи быть и не могло. А хотелось жуть как. Особливо когда по полю конопляному побегаешь голышом в самый ее цвет, так фантазии потом тело переполняют. Костик бывает, с дурной головой, начнет Маху в стогу тискать, да корень свой звенящий пытаться втиснуть куда нибудь, а она ножки перекрестит, да ладошками передок прикроет, хотя желание саму разжигает неимоверно. Потом сжалится над Костиком, да и поможет ладошкой теплой напряжение снять. Но какая это жисть, мучение одно. И вот они родителям своим сообщили о своем желании совместного проживания и строительства крепкой ячейки общества. А те и рады, чтоб все по культурному было, а не как у басурман. Все переживали их родичи, чтоб греха блуда с ними не приключилось, вот и согласились. Денег немного даже дали на гуляние молодежное, девичники да мальчишники, чтоб как положено было. Как у всех чтоб. Вот молодежь и собралась на полянке в лесу. Костерок запалили, самогоночка, сальце, помидорки с огурчиками на закусь. А на десерт Матюха из города герыча с коксом привез на собранные деньжата. С великим трудом достал, потому что в городе мусора люто гайки закрутили. Многих продавцов радости молодежной повязали, да на кичу бросили.
Вот молодежь и повеселилась вволю. Белого, всего по грамулечке на рыло досталось, но для коноплянщиков и этого хватило. Оттопырились подростки и возле костерка расположились, кого где уронило. Хороший герыч оказался не бодяжный. Да и самогоночка не дурственная. Бабка Маня по такому поводу первача из хорошей пашенички молодым нагнала. Две канистры. А поутру Маха Костика затормошила:
– Слышь, Костэн…
Костик зенки продрал, лес знакомый увидел, запах навоза учуял и понял, что уже вернулся на Землю матушку, и тормошит его любимая, а не чудище внеземное:
– Чо бля тако? – хрипло произнес, чувствуя привкус нехороших кошачьих экскрементов во рту.
– Дак эт самое, – Маха зарделась, – дитятко у нас теперь будет.
Тут Костика как пружиной вверх подбросило:
– Како тако дитятко, мы ж с тобой еще не эт самое… Иль эт самое ужо? – и головой потряс прогоняя мысль дурную, – не. Не мог я. Я ж ить не так уж сильно с катушек съехал. Круги цветные были, жабы фиолетовые наскакивали, в тумане переливчатом летал, а чтоб дитятку забацать… Не, этого не было. Гонишь Маха. Не могёт того быть.
– Дык я знаю, что не было меж нами ничего такого, а вот нутро мое бабье чует ребятенка и все тут. Не знаю я, как тако могло получиться, но нутро ить не обманешь. Не обманешь нутро ить. Оно тако причудливо, нутро енто, что еслив кажет чегой, то так оно и есть.
Костик задумался, тело свое пощупал, голову почесал, мозг массируя, и вдруг осенило его:
– А пойдем-ка к Трофиму, пусть он скажет, как тако могло случиться. Он ить не даром знахарь. Лучший на всю округу. Бумага даже есть из города, что он экстрасенс международной категории. Да опять же батьке моему грыжу в пять минут свел. Да и людей, в тайге заблудших, находит запросто. Как будто сквозь весь лес видит. Стало быть, есть в ем сила чудесная. Нехай он посмотрит тебя и всю правду скажет. – Костик подозрительно прищурился, на Маху посмотрев. Потом друзей по гулянке, безмятежно валявшихся на зеленой травке кто где, взором пронзительным обвел.
– Не! Эти не могли подругу его спортить. Вона какие рожи у всех. Коматозники. Какое там девок портить. Они и ветку сухую сломить не смогли бы в таком состоянии нестояния. Серега тот, вон даже морду листом лопуха закрыл. Стало быть, опять его перламутровые медузы пытаются в свою сеть подключить и проводами опутывают. Только лопух от них и спасает.
ВЕНТИЛЯТОРНОЕ ЦАРСТВО
А все началось, когда его старший брат себе в город на выходные забрал в гости. Чудес разных импортных напоказывал. Маркой диковинной угостил. На марке вентилятор был нарисован, а как только Серега ее к языку приклеил, как брательник посоветовал, так и началось. В офисе у братана стоял вентилятор на ноге, как мельница здоровенный. И вот, именно он Серегу и утянул в свое вентиляторное царство. Не послушал тогда Серега братового совета, не смотреть долго в одно место, вот и утянуло его. Уж шибко эти лопасти гибкие приманивали взгляд.
–Шурх, шурх, шурх. – И все медленнее, медленнее крутятся. – Шурх, шурх, шурх, – и в середине, как бы дверка круглая открывается, и в себя манит цветом переливчатым.
Не удержался Серега, скользнул туды. А дверка возьми и захлопнись за спиной. И отовсюду вентиляторы как налетели. И сверху и сбоку, и по диагонали. Жужжат недовольно, и все пытаются штепселя свои в Серегу воткнуть. Им оказывается питание надо, а Серега отказывается их ненасытные лопасти кормить. Вентиляторы злятся и пытаются силком штепселя в Серегины отверстия вставить. Серега отбивается от них успешно, потому что сибиряка таежника так просто не взять каким-то вентиляторам японским. А как вентиляторы его проводами опутывать начали, он соску-пустышку младенческую достал из кармана, да и в интимное отверстие себе и вставил. Чтоб педерастом не сделали эти изобретения импортные. Ух, и взъярились вентиляторы за соску-пустышку. Зубы страшные оскалили, проводами больно хлестать стали Серегу, а он зубы стиснул, все мускулы напряг, так что вены вздулись на перетянутых проводами руках и ногах, и прошипел, – врешь не возьмешь, японское племя, – и на самого главного кинулся в атаку, стараясь на калган взять, потому что руки-ноги спеленуты надежно.
Главный вентилятор назад откачнулся и вдруг спросил у соседнего, более мелкого вентилятора, сколько он принял и чего?
Тот и ответил, что две дорожки и одну марку. Детскую дозу, одним словом.
Удивился Серега, что вентиляторы по ихнему понимают, и перестал кидаться. И вентиляторы тотчас подобрели, щупальца опутывающие ослабили, и вроде даже как сочувствующе улыбаться стали. Главный вентилятор с другими пожужжал о чем-то. Серега только одно непонятное слово гемодез внятно услышал. И после этого, совсем хорошо стало, спокойно. Пока медузы перламутровые не налетели и не стали Серегу облеплять, дышать мешая. Ох, и страшно ему стало. Но медуз скоро волна некая светящаяся смыла. Серега подумал тогда, что это за него Бог заступился. Пацаны потом посмеялись над Серегой, когда он все это рассказывал. На фиг бы он Богу сдался, придурок этакий. Но главное что после той волны светящейся больше никто Серегу не трогал. Ни вентиляторы, ни медузы, даже драконы красные не появлялись из-под земли. Все спокойно стало и тихо.
Серега от брата, когда уезжал, попросил его вентилятор из офиса убрать, как объект потенциальной угрозы для жизни. Брат сказал, что уберет обязательно. Серега еще удивился, что брат так запросто с ним согласился. А брат на него смотрел внимательно и вообще со всеми высказываниями соглашался. Серега удивляться перестал, подумав, что тот кокса перебрал и теперь у него паранойя как у Аль Капоне в кино, только в другую сторону.
А на самом деле, это брату врачи посоветовали на конфликт с Серегой не выходить ни в коем случае, и ничего его раздражающего не делать, потому что в палате реанимационной, Серега шестерых могучих санитаров с легкостью разметал по сторонам, приняв их непонятно за кого в лизергиновом тумане. А когда соску попытались из ануса вынуть, так тот ремень страховочный вырвал вместе с креплением из стола, и стойку с капельницей метнул в санитарку, что возле двери в шести метрах стояла. Та, хоть и отскочила, но стойка всеми тремя ножками дверь насквозь продырявила и в коридор высунулась. Санитары с опаской на эту стойку посмотрели, потом на Серегу, потом друг на друга, и все скопом бросились на Серегину руку. И привязали ее подручными шлангами к столу. Только после этого гемодезом кровь Сереге очистили, и брату отдали. Хотя соску пришлось вернуть в отверстие для нее не предназначенное. Серега тогда моментально и успокоился, когда почувствовал свою защищенность. Брату, правда, пришлось и дверь новую ставить в операционной, и ремонт дорогостоящей аппаратуры, сломленной телами санитаров, разбросанных Серегой, оплачивать, и компенсацию морального ущерба ушибленным санитарам, и главврачу конвертик с валютой подарить, чтобы никто ничего не знал о случившемся. Вот подобревший главврач ему и посоветовал Сереге не прекословить, и вообще лишнего не разговаривать, и со всем соглашаться. Для здоровья полезнее. И вообще как можно быстрее его надо ближе к природе вернуть. Потому что эти марки имеют особое воздействие на мозгу человечью. Через короткое время могут вспышку вызывать с повтором всех, или почти всех симптомов. Вот брат Серегу домой в «Красный молот» и повез, от греха подальше. Серега в машине расшалился и, видя безответность брата, даже на провода стал показывать, что вдоль дороги тянутся и говорить, что зря они эту дорогу выбрали. Провода как кинутся и спеленают машину, и их задушат. Брат скупо отвечал, что попытается увернуться от них, если кинутся. И на всякий случай ремни безопасности проверил на себе. А лицо все каплями пота покрылось, хотя кондиционер в джипаре работал на полную катушку, и в салоне было холодно. Серега, пожалев брата, обнял его за плечи, от чего тот съежился весь, и по отечески произнес речь назидательную:
– Ты бы Жека бросал эти наркотики употреблять. Совсем трусливым зайцем с них станешь. Скоро от тени собственной шарахаться будешь.
Жека согласно кивал головой и бормотал, что уже бросил. Окончательно. Никогда в жизни больше эту гадость в организм вводить не станет. Ни орально, ни ректально, ни внутримышечно, ни внутривенно, ни даже респираторно.
Удивился Серега послушности старшего брата и до конца дороги больше слова не вымолвил. Скучно так разговаривать, если с тобой во всем соглашаются. Дискуссии не на чем построить.
А дома, ровно через три дня, вентиляторы вернулись. Серега тогда просто на стогу сена лежал в расслаблении, и в небо глядел. И никого не трогал, слов грубых не говорил. Даже самогону ни грамма в организм не вводил. И вдруг послышалось тихое жужжание, и, возле левого плеча, появилась радостно улыбающаяся, вентиляторная харя. Серега все сразу понял. Со стога кубарем слетел, соской дырку заткнул, чтоб честь мужскую сохранить, и вилы схватил, чтоб жизнь свою как можно дороже продать. Вентиляторов налетело, что ворон на падаль. Небо даже потемнело от их равномерно вращающихся трехлистников – трехлопастников. И провода с вилками раскручивают, подобно лассо, чтобы Серегу изловить, опутать надежно и высосать из него всю жизненную энергию, переведя ее в создание ветра.
Серега зарычал как викинг, и насмерть сжал древко своего боевого орудия.
– В валгаллу с оружием павшие воины входят, – заорал, и стал крушить вентиляторы налево и направо.
Ни одного зацепить не удалось. Но вентиляторы тем не менее отступили, неожиданно резво. А потом, преобразившись в тех самых переливчатых медуз, кинулись на Серегу, чтобы воздуха его лишить. Медуз вилы не взяли, и Серега, бросив оружие наземь, кинулся в кусты. Как только лица коснулся лопушиный лист, все медузы пропали, как будто их никогда и не было. Серега один глаз из-под лопуха наружу вскоре высунул осторожно. Ни тебе медуз, ни тебе вентиляторов. Только молодежь деревенская стоит поодаль, и с интересом на Серегу в лопухах смотрят.
– Когда это они успели сюда набежать? И почему их медузы не трогают? – Серега удивился нешуточно.
– Может бражки стакашек? – самая доброжелательная из всех деревенских жительниц Светик-семицветик с опаской подошла к лежащему Сереге и протянула эмалированную кружку, в которой плескалась темная жидкость.
Стоило только вынуть свое лицо из-под лопуха целиком, как тут же с земли подпрыгнула, прятавшаяся там медуза, целясь прямо в Серегины ноздри, чтобы перекрыть доступ кислорода. Что могло случиться после того, как прекратилось бы дыхание, Серега даже и представить боялся, поэтому в долю секунды скрылся в зарослях. Листья лопуха оказались надежной защитой от медузы. Как бронежилет.
– Светка, беги! – проорал Серега, не высовываясь из-под лопуха. «Своя рубашка ближе к телу», и спасать Светку от медуз в планы Сереги вовсе не входило. А она, глупенькая все стояла и самоотверженно предлагала ему браги:
– Ты глотни Серьгенька, может отпустит…
– Не чует девка, какая опасность над ней нависла, – Серега обеспокоился и, собрав всю волю в кулак, выскочил из зарослей, схватил Светку в охапку, и свалил ее вместе с собой обратно в лопухи.
Светка даже взвизгнуть не успела от такого скоропостижного поступка. Серега, прижимая ее поближе к себе, приложил палец к губам и прошипел:
– Медузы повсюду. Они воздуха лишают. Они работают на вентиляторов, которые жизнь с людей высасывают, чтобы ветер делать. Ясно?
Светка, от такой новой и ужасной открывшейся реальности, широко распахнула глаза, и внимала Сереге.
– Бражку разлили, – плаксивым голосом вдруг произнесла она.
– Да ты пойми, – быстро зашептал ей на ухо Серега, обжигая горячим дыханием нежную девичью кожу, – хер с ней с бражкой. Опасность огромная. Медузы повсюду.
Светка, наконец, обрела способность высказывать противоречия:
– А чо они никого не трогают кроме тебя?
– А это, потому что они вас пока не видят. Им вентиляторы наводку дают. Как в кине Вий, помнишь? Они слепые, как кроты. Только лопухи спасают. Это мое открытие, – гордо произнес Серега. –Я думаю, их можно будет победить с помощью вытяжки из лопуха. Как вампиров серебряной пулей.
– Крутой ты Серьга! – восхищенно прошептала девушка, – а можно я уже пойду к нашим?
– Да ты с ума сошла! Медузы везде. Их сразу-то и не заметишь, а как кинутся, так поздно будет. Душат, страсть как быстро.
– Ты же сказал, что лопух от них оберегает? Вот я листиком прикроюсь, они меня и не тронут.
– Здорово ты придумала Светка, – Серега поразился женской мудрости. Так-то они может, и не заметят тебя. Но я для них уже засвечен, поэтому пока тут полежу, посмотрю, что да как. Потом, к вечеру, постараюсь выход найти. Иди уже, – он расцепил свои медвежьи объятия, отпуская девушку.
Лопухом Светка прикрывалась только первые два шага, а потом отбросила его в сторону.
– Дура! – проорал Серега, – сожрут вить! Даже кожи не оставят!
Девушка стремглав бросилась к группке молодежи, стоящей невдалеке.
Серега услышал, как она всем сразу сказала одну емкую фразу - «башню заклинило», которую все поняли, и понял сам, что теперь даже самые близкие его не поймут, и что на него возложена великая миссия - защитить свою деревню и всех живущих в ней, возможно даже ценой своей жизни. Поэтому, оторвав одну лопушину, и прикрыв ею лицо, храбро вскочил из своего убежища и, размахивая свободной рукой закричал:
– Бегите скорее по домам! Я их задержу! – и упал обратно в заросли, обливаясь слезами гордости за себя, в ожидании лавины медуз, непременно должных кинуться на него, с целью принять жертву откупа.
Медузы, вопреки ожиданиям, не кинулись в лопухи, видимо из чувства самосохранения, но для Сереги это было уже не важно. Он рыдал от переполняющего его душу восторга своим героическим поступком. А в голове ярко рисовалась картина, как над запаянным цинковым гробом, скрывающим его, обезображенное медузьими пытками, тело, председатель колхоза читает благодарственную речь. В этой речи Серега выставлен героем вселенского масштаба. Героем, который принял мученическую смерть ради спасения родной деревни и ее жителей. Героем, который сумел найти и передать человечеству противоядие от этой переливчатой заразы, которая грозилась распространиться по всей земле и уничтожить всех живых существ.
Вскоре слезы на его лице высохли, и когда его гроб в полнейшей тишине опускали в могилу, Серега со строгим и спокойным лицом, с чувством выполненного долга, принял свою судьбу. И когда над его могилой раздался торжественный залп из винтовок военного караула, Серега почувствовал, что лопухи его предали. Он обосрался. Соску выбило из его отверстия мощным напором, и он подскочил вверх, забыв об опасности.
Над лопуховыми зарослями возвышался знахарь с дымящейся двустволкой:
– Ну-ка вылазь засранец! – строго, и с пренебрежением произнес Трофим.
Серега, опасливо озираясь, вылез из лопухов, но ни медуз, ни вентиляторов вокруг не было. Знахарь своей необыкновенной силой выгнал всех прочь и спас Серегу от позора. А штаны и постирать можно.
Медузы еще не раз и не два пытались атаковать Серегу, но он постоянно носил с собой соску и свежесорванный лист лопуха и поэтому был надежно защищен от их безобразных выходок.
Вот и теперь он валялся в необычно перекрученной позе, но лист лопуха надежно закрывал лицо, будучи закреплен резинкой от трусов, завязанной вокруг головы.
– Если знахарь даже с этими чудовищами разбирается так запросто, то и в нашей ситуации разберется без труда, – подумал Костик, и вновь взглянул на Маху.
Она, глаза в землю уперев, стояла с красными, как маковый цвет, щеками и ждала решения суженого своего.
– К знахарю!
ЧУДО
Знахарь Трофим сидел на завалинке и беломориной дымил, задумчиво в перспективу глядючи. Дух его витал в поднебесье и получал вселенские знания как людей от всяческих напастей избавлять.
– Зрасьте Трофим Игнатьич…
Запал боевой у Костика куда-то враз подевался, как только его взгляд пересекся с внимательным, стальным взглядом из-под густых и седых бровей старика.
– А, Костик… Проходи проходи. О! И Машенька с тобой, – изобразил ненастоящее удивление знахарь, когда из-за спины Костика робко шагнула в сторону его невеста.
Окинул ее внимательным взглядом и произнес:
– А-а-а, понятно… Ну, давайте в избу пойдем, там и разговоры будем разговаривать.
Знахарь, на удивление резво для своего возраста бесшумно поднялся и зашел в сени.
– Проходите, проходите, не стесняйтесь. Только попрошу разуться. Я ведь бобылем живу, потому сам чистоту соблюдаю. А мушшине непривычно с тряпкой возиться.
Костик, сжимая в неожиданно вспотевшей ладошке такую же горячую ладошку девушки, шагнул негнущимися ногами в дверной проем.
– Что ж такого в этом знахаре, что тело вон как предательски себя ведет, – подумал Костик, – видать правду бабки судачат, что он с нечистым знается. А с другой стороны, как нечистый может людей от хворей избавлять, если все знают, что он эти хвори на людей насылает? Непонятно все это. Наверное, поэтому он на окраине и живет, чтоб людей зря в смуту не вгонять. Когда беда ведь придет, готов хоть на край света идти, чтоб избавиться от напасти. Непонятно все это, да и нечего голову зря забивать. Если помогает, значит и хорошо. А с кем он там знается, с чертями или с ангелами, какая разница. Тем более ни тех, ни других, никто никогда и не видел на самом деле. Поможет разобраться, мы и поблагодарим, как сумеем.
Знахарь, как бы отвечая на незаданный вопрос, сказал:
– Все мы под одним Господом ходим, и только он один определяет что, когда и кому делать позволить. Так что нечего тут особенно думать. Делать нужно просто то, для чего Господь каждого предназначил и не отлынивать. Тогда все хорошо будет в жизни и болезней не будет.
Еще раз внимательно посмотрел на Маху, потом на Костика взгляд бросил:
– Что, молодежь, порезвились до сроку?
Костик встал как вкопанный:
– «Откуда он мог узнать, если они даже не спрашивали еще? Да и про срок свадьбы они еще никому не говорили. Ну и ну». – Но во время взял себя в руки.
– Дак, в том то и беда, что не резвились. Вроде бы… А Маха говорит, что дитя в ей завелось.
– Знамо дело, что зародилось чадо Божие. Вон все знаки на ей сияют как гирлянды новогодние. Предназначение женское, когда исполняется, она ж вся светиться начинает, и от света того вся природа радовается, и миры, глазу человечьему невидимые, тоже радоваются. Ну да вам про миры те, знать ни к чему, а что раньше сроку так это не страшно, свадьба то у вас скоро намечена, поэтому все гладко будет.
– Так вот свадьбы то могет и не будет, – Костик обрел свои силы и насупился, –Не макал я в ее корень свой, – и тут же задумался, – вроде бы…
Знахарь хитро прищурился:
– Как же не макал? Если не ты, то кто-то другой макнул. Ты это хочешь сказать? Что люба твоя какому-то проходящему баклану передок подставила с радостью? Это ты хочешь сказать?
Костик, увидев широко распахнутые от возмущения глаза Махи, резко опустил глаза в пол, и покраснел до самых кончиков ушей.
– Вроде бы… – съязвил Трофим Игнатич, – что ж вы молодежь пьете как сапожники, меры не зная. Да еще гадость всякую употребляете, какую и на версту подпускать к человеку нельзя. Что вам мало природы – матери? Она же и полечит и защитит от хворобы всякой. Травка конопляная, та от напряжения лишнего бережет, но только когда редко, и в трудный момент. А вы вон тело свое прокалываете, в кровь такого врага добровольно запускаете, который вас с потрохами сожрать может. А в крови то ведь душа человечья. Она через кровь по всему телу путешествует. А так, в ловушки, врагами расставленные, попадается и мучается от того страсть как. А потом дитяткам вашим и их дитяткам, кашу вами заваренную расхлебывать страданиями ненужными придется. Ох, что ж вы такие неразумные…
Знахарь укоризненно покачал головой:
– Ну да не мне вас судить… Сами себя судить будете, но как бы поздно не было… А дитятку вашего я сейчас оберегу от этой гадости. Господь уже даровал мне силу обережную. Велик Господь, стоит только попросить, тут же дает, если это на самом деле нужно, а не баловства ради. Большая беда с этим врагом на людей надвигается, на молодых особенно. Вот Господь и смилостивился надо мной, дал формулу тайную на это страшное время приготовленную.
Костик промямлил:
– Да мы не за этим вовсе пришли, нам бы узнать чье дитя то. Если мое, то я отказываться боле не буду. Я ж знаю, что вы кривды не скажете. А про силы ваши слышал многое. Люди конечно и соврать могут, но про своих родичей сказки сочинять не будут.
– А ты бы у нее самой спросил чье дитя, али не любишь суженую свою, раз не веришь?
– Дак она тоже не знает… – Костик не хотел выставлять свою любу в таком свете, но слова сами собой вылезли.
Знахарь ухмыльнулся:
– Э, мил человек… Это ты можешь не знать. Баба, она завсегда знает чье дите. У ей сердце враз начинает колотиться, когда дите, которое она в себе носит вблизи настоящего отца оказывается. Или не знает? – повернул голову и, изогнув брови домиком, вцепился изучающим взглядом прямо в глаза Махе.
– Я, правда, не знаю, – робко прошептала Маха, – и сердце не колотится. Да и это самое…
Знахарь показался озадаченным, подумал, пошевелив губами, а потом как бы не веря самому себе, заглянул в соседнюю комнату:
– Ну-ка девка, поди сюды, – кивнул головой Махе, – проверить это еще надо.
Она покорно пошла, выдернув руку из судорожно сжимающей руки Костика.
Костик стоял как соляной столб, пытаясь сообразить, о чем это они поговорили, не сказав ничего внятного.
Знахарь вышел из комнаты с еще более озадаченным выражением лица:
– Так не бывает… Но… Да не могут знаки врать… Но чтоб девство нетронуто было… Это что-то из ряда вон…
Следом появилась Маха. Крайне смущенная, но одновременно и какая-то обрадованная.
Знахарь повернулся к Костику:
– Ну-ка давай объясняй мне как… Ах да, ты же не помнишь ничего… Ах молодежь, что ж вы такие…
Знахарь махнул рукой, и внезапно лицо его прояснилось:
– А мы сейчас по-другому узнаем! Ну-ка садись сюда на табуретовку, – он выдвинул на середину комнаты некрашеную кедровую табуретку, – лицом в тот угол.
Он подошел к занавешенному углу и откинул покрывало. Угол был уставлен старинными иконами, что Костика ничуть не удивило. Иконы были в каждой избе. Разница только в том, что здесь они были очень старыми, и изображения почти все стерлись от времени. А вот Маха за его спиной внезапно охнула.
– Чему тут удивляться? – подумал Костик.
– Закрой глаза, – неожиданно приказным тоном вдруг сказал знахарь Трофим и начал бормотать что-то заунывное.
Костик послушно захлопнул глаза, и случилось необыкновенное. В голове его полыхнула золотая молния, и дальнейшие слова знахаря стали становиться тише, тише и тише. Как будто он отдалялся от Костика с огромной скоростью куда-то вниз. Или это Костик летел куда-то вверх.
– Вот это да! – прошептал внутри себя Костик, – и никакого герыча не надо. И так круто забирает, что слов нет.
Костик начал проходить широкие цветные слои, как будто путешествуя внутри радуги. Слои светились неоновым светом и доставляли огромное наслаждение. Весь его словарный запас остался там, в комнате знахаря, а он сам, точнее то, что в нем, Костике жило, и было им самим, летело как реактивный снаряд все выше и выше, без единого слова, в состоянии предельного восхищения. После фиолетового слоя Костик погрузился в пронзительную черноту, а потом произошел резкий щелчок и он оказался в пространстве, залитом ярчайшим светом. Из света вышел человек огромного роста в белоснежной одежде и с огромными крыльями.
– Я умер? – робко спросил Костик.
Человек даже не улыбнулся. Он был исполнен такого могущества и достоинства, что Костик понял свою глупость и ничтожность. И одновременно понял, что здесь он может только слушать и повиноваться. Тем более, что это чрезвычайно приятно. Ему захотелось упасть на колени, и помолиться, хотя никогда в жизни он этого не делал и не знал, как это делать правильно.
Человек, не открывая рта, произнес фразу, от которой Костика наполнило невыразимым блаженством:
– Не бойся! Возьми жену твою. Тот, кто родится от нее, зачат силой Бога живого. Назови его Михаилом. Он спасет своих людей от произвола и даст им понятия, чтобы они были в законе. Те люди будут величать его Крестом.
Раздался шум как от водопада и Костик упал в свое тело, неподвижно сидящее на табуретке. Повернувшись негнущимся телом к Махе и, смотря на нее ничего не видящими глазами, произнес, – Бог есть! В натуре! – и, потеряв сознание, с грохотом упал с табуретки на пол.
Маха сидела без дыхания с вытаращенными глазами, прижимая обе руки к груди, а знахарь стоял на коленях, вытянув руки вверх и исступленно шептал:
– Святый боже, святый правый, святый бессмертный помилуй мя грешнаго.
Шептал снова, снова и снова. Глаза его, полностью открытые, были совершенно белыми. Знахарь смотрел в макушку, и ничего кроме шепота, позволить себе не мог.
Костик очнулся после шестого ведра ледяной воды вылитой на его распростертое тело во дворе знахаря. Первое, что ему попалось на глаза, был топор, криво воткнутый в окровавленную плаху, на которой знахарь рубил дрова и иногда курей. Он был редким человеком в деревне, который более-менее упорядоченно занимался надворными постройками и подсобным хозяйством. В его моральном кодексе слова лень не существовало.
Топор вместе с пнем, в профиль, показались Костику чьим-то носом с волевым подбородком, переходящим в шею. Вскоре Костик понял, что это не профиль, а обычный топор, а еще чуть позже осознал, кто он и где находится. И еще ему было холодно. Колодезная вода имеет свойство быть ледяной в любое время суток. А знахарь не жадничал в процессе возврата Костика из небытия. Если бы он мог видеть всю картину целиком, то заметил бы, как Маха вздрагивала и взвизгивала, при каждом вылитом ведре, как бы пытаясь примерить ощущения на себя.
Поднявшись из образовавшегося микробассейна и присев на спиленный ствол березы, Костик наблюдал, как по его телу струится жидкий холод. Мыслей в голове не было. Только странное щекотание в макушке напоминало о наличии головы как таковой.
Знахарь, добродушно щурясь, отставил очередное ведро с водой в сторону и хмыкнул:
– Ишь ты. Сподобился таки. А кто бы мог подумать, что этакий замухрынец смогет в чертоги проникнуть.
– Каки таки чертоги? – прохрипел Костик, начиная дрожать как осиновый лист и обнимать себя, в тщетной попытке согреться.
– Так ты что же не видел куда влетел?
– Кто это был?
Знахарь стал серьезным:
– Так ты его все-таки увидел?
– Он мне сказал…
– То, что он тебе сказал, он сказал только для твоих ушей, – внезапно перебил его Трофим, – нечего нас в лишнее впутывать.
– Так эт самое… Он и про Маху сказал, и про ребятенка ейного…
– А своей Махе, вон там, – знахарь махнул руками сразу в две противоположные стороны, – и расскажешь все, что ее касается. Мне это знать совсем не надобно. Ты ответ на свой вопрос получил? – с непонятной надеждой спросил Трофим Игнатич.
– Ага!– буркнул Костик, токмо…
– А раз получил, то и иди с миром. Моя задача выполнена, и я боле никаким краем ваших дел не касаюсь.
Маха, удивившись странному поведению знахаря, ставшего внезапно испуганным и суетливым, схватила Костика за мокрый рукав, и потащила за калитку.
– Дак, эт самое, может хоть обсохнуть трохи, – Костик вообще только начинал обретать способность связно мыслить.
Знахарь расцепил руки, скрещенные на груди, и кистями рук помахал, как бы прогоняя кур:
– Вот в дороге и обсохнете… ветерок, тем более, щас вам вслед подует.
Он убедился, что никто за ним не наблюдает, поднял с земли прутик, начал им чертить круг на земле, постоянно расширяя его и как бы поднимая вверх. На земле возник маленький пылевой вихрь. Что при этом происходило в голове у знахаря, какие заговоры мысленно читались, узнает только его непосредственный преемник. Но вот вихрь возник настоящий и совершенно осязаемый. Знахарь, постоянно увеличивая размеры, поднял его до своего роста, описывая круг уже метрового диаметра. Потом сделал круг вокруг сияющего солнца, и толкнул вихрь в сторону удаляющихся молодых. Шепнул вслед:
– Вихорь лентой раскрутись, теплой силой обернись, обогрей и просуши, а затем гуляй в выши.
Теплая волна, на мгновение, исказив реальность, рванулась вслед Костику и Махе. Толкнула их в спину неожиданным порывом горячего ветра и закружила вокруг, выполняя волю знахаря, чтобы после выполнения приказа обрести свободу и раствориться в изначальной благости.
Знахарь смотрел вслед молодым, покачивая головой, и шептал:
– Не по моим зубам орешек этот, да спасет вас и сохранит Господь! Храни вас Господь! Храни вас Господь! Храни вас Господь!
При этом он чувствовал, что этих слов недостаточно. Господь их хранить и не собирался. Он наделял их своей силой. Он давал им задание, наделяя жизнь неимоверными страданиями, но, одновременно, и неимоверным блаженством. Он вкладывал в молодых свою волю. А в младенца он вложил свою силу. Младенец получал силу хранить других. Поэтому знахарь не мог, да, впрочем, и не хотел понять чуда, с которым столкнулся. И уж тем более все его силы, накопленные личным опытом многих поколений знахарей, не могли даже становиться рядом с бесконечным могуществом Бога живого. Младенцу, чудесным образом зародившемуся в животе Махи, предстояло стать мессией.
СВАДЬБА
После того случая Костик стал задумчивым как древнегреческие мыслители. Все время подготовки к свадьбе ходил как в воду опущенный, постоянно морщил лоб, на заданные вопросы отвечал невпопад, а когда разговаривал, то создавалось ощущение, что он смотрит сквозь собеседника. Но каждый день ближе к закату солнца обязательно обходил всю деревню рассматривая все дворы и возвращаясь к себе, усаживался на специально приготовленное место и неизменно произносил «ну и ну». Даже Маху казалось не замечал, но каждый раз, когда она к нему ластилась, смотрел не на нее, а на ее живот, и неизменно чему-то там увиденному улыбался.
Свадьба прошла как и положено весело. С танцами под многомощный музыкальный центр, с мордобитием по причине ревности молодых и взрослых. Слава богу, обошлось без поножовщины и соответственно без трупов. Может быть, благодаря присутствию на свадьбе знахаря, который обычно на такие мероприятия не приходил, а тут вдруг сделал исключение. Он всю гулянку внимательно смотрел на Костика и Маху, как будто всех остальных, вообще не существовало. Костик знахарю улыбался точно так же как и Махиному животу. Загадочно и одновременно радостно. Родичи Костика и Махи припомнили друг другу все давнишние обиды, также их простили, обнимая друг друга и по обычаю целуясь, пуская пьяные слюни друг другу на одежду.
И вот, когда пришло время первой брачной ночи, для которой молодым отвели отдельную комнату, Костик исчез. Маха удивилась немеренно. Поведение его было странным последнее время, но чтоб в такой момент уйти куда-то… Обидно то как. Кусая подушку зубами, чтобы вопли никто снаружи не услышал, и обильно орошая ее слезами, Маха в одиночестве мучилась на постели, пока ее слух не пронзил чудовищный звериный рев.
Этот рев, который исходил из заброшенного сарая, в один миг протрезвил всех гуляющих и мгновенно погрузил их в оцепенение. Рев был ужасен. Он не был похож на какой-нибудь из известных звуков раненых, или умирающих животных. Создавалось ощущение, что это кричит сам дьявол. Было в этом крике нечто завораживающее, несмотря на то, что крик был исполнен чудовищной боли, страдания всего мира, мучений всех живых существ, когда-либо пытаемых на всей земле.
У всех жителей деревни, на какое-то время, остановилось дыхание. Никто не в силах был сделать ни единого движения. Даже музыкальный центр некой сверхъестественной силой был отключен.
На время этого крика остановилось время. Единственным живым человеком, который пытался побороть это наваждение, был знахарь. Он ждал этого крика, он боялся его, и он пытался его побороть. Нет, не сам крик, а то состояние, в которое крик погрузил всех. Знахарская сила была велика, но и она позволяла ему всего-навсего медленно двигаться, как будто проходя сквозь вязкую, тягучую массу. Говорить знахарю не получалось. Получалось только очень и очень медленное движение челюстей и языка, которое не могло создать звук.
А вот очередная волна крика, подобная той невидимой волне перед любой природной катастрофой, будь то землетрясение или цунами, та волна, которую прекрасно чуют все животные и пытаются скрыться в безопасное место, она звучала. И в ней чувствовалась огромная сила. И только теперь знахарь, оглядевшись вокруг, заметил, что животных в округе нет. Нет кур, нет собак, нет коров. Нет даже вездесущих воробьев и ворон. Местность вымерла. И знахарь понял, что сейчас произойдет огромная беда. Этот крик издавала душа Костика. Но вот причина, по которой она решила умереть, знахарю была не ясна. И он применил запрещенное действие. Он вызвал силу всего своего рода, всех поколений знахарей, для единственного действия – освободить от наведенного морока одного единственного человека – Маху. Небо разорвала ослепительная молния и от знахаря осталась горстка пепла. Но его воля была несгибаемой и магическое действие его род, и предки вынуждены были исполнить.
Маха вскочила, как ни в чем не бывало, и бросилась навстречу крику. Она знала всем своим существом, что с ее любимым беда. Страшная беда. И она летела его спасать. А в ее животе сиял золотой свет. В золотом шаре рос Крест. По небу, по свинцовым тучам, вслед за Махой следовала золотая точка. Креста защищал Бог.
Выскочив из дома, Маха удивилась неподвижности людей, стоящих кто где подобно бронзовым статуям. Также она успела удивиться отсутствию животных и отсутствию даже малейшего ветерка. Это ее насторожило, но и только. Следующая волна крика понесла ее к заброшенному сараю. Ведь там погибал ее милый. Он никого не звал. Он просил смерти у бога, у дьявола, у кого угодно, кто может это сделать. И сборщики пришли. Они стояли неправильным кругом вокруг лежащего на спине Костика и ждали, когда он закончит свою песню. Для них этот крик был песней воина, которую тот поет, благодаря жизнь за все, что она дала ему пережить. И когда песня заканчивается душа отправляется вместе с проводником. Но здесь было пока еще не ясно, кому она достанется, поэтому возникала угроза войны. Именно этой войны и боялся знахарь. У Костика был огромный потенциал выбрать в жизни множество путей, пройти по многим дорогам, чтобы уяснить для себя, что есть правда, что есть ложь. Что есть черное, а что белое, что есть правильно, а что неправильно, что такое добро, и что такое зло. Но ничего из этого он не сделал. И его потенциал мог принадлежать кому угодно из пришедших существ. И если бы Костик сам сказал с кем он пойдет, то все было бы гладко. Но Костику было все равно, и поэтому назревала война между силами, которые послали проводников. Эта война была бы разрушительнее ядерной. Она смела бы все живое с планеты в долю секунды. А все потому, что душа Костика стала пробужденной и поэтому имела неимоверную ценность в мире вечном. Именно этот его потенциал, позволил проникнуть за покров серединного мира, в мир чистого духа, куда даже знахарь мог только робко заглядывать через отверстия, которые проделывали очень искренние души в молитве за спасение, чьей либо души. Войти туда, обладая еще живым телом на Земле, могла только очень чистая душа. И сам Костик очень бы удивился, если бы ему сказали, что у него чистая душа.
Сердце Махи готово было выпрыгнуть из груди на бегу, но она чувствовала, как заполняется громадной и ранее неизвестной ей силой. Ее сердце из-за переизбытка сострадания раскрылось так, что свет излучаемый ее душой стал неотличим от света Креста. Они стали одним целым.
Дверь в сарай отворилась одновременно с очередным криком Костика, в котором через все мучение слышался вопрос «почему?». Но Бог, который слышал его с самого начала, ничего не мог ответить на этот вопрос. Он всегда отвечал только на два вопроса. На «что?» и «как?». Что нужно делать? или как выйти из этой ситуации? Вопрос «почему?» не имел никакого смысла. И именно этот бессмысленный вопрос задавал Костик. Небеса молчали. Молчали и проводники. Им было все равно кто там и что кричит. Их задача была проста. Взять душу и сопроводить к хозяину. Отвечать на любые вопросы не входило в их обязанности, а устав они соблюдали строго.
Вид светящейся Махи парализовал на этот раз проводников. Они решили, что в сарай вошел воплощенный Бог. А конфликт с таким существом грозил в самом лучшем случае лишением способности проявлять себя во всех возможных мирах в течение многих и многих эонов, а в худшем, простым развоплощением, то есть отправлением в небытие, превращением в абсолютное ничто.
Маха раньше никогда не видела ничего эдакого, поэтому среагировала очень по-женски. Она решила, что именно эти твари, неважно, откуда взявшиеся, мучают ее любимого, и, схватив обломок древка граблей, бросилась отбивать суженого. Если бы она только знала на кого пошла в атаку с деревянной палкой в руках и чем ей это грозило… Но она не знала, и знать не хотела. Для нее существовал только ее любимый, и какие-то мерзкие, мультяшечные «гоблины», которые оборзели до такой степени, что срывают ее первую брачную ночь.
Бог - величайший из шутников! В глазах «гоблинов» деревянная палка в руках Махи трансформировалась в громадный огненный меч, и они моментально сообразили, что разворот ситуации для них грозит только развоплощением без вариаций. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять последующие действия «гоблинов». Они в ту же секунду вернулись каждый на свою базу, в свой энергетический мир, не солоно хлебавши.
Баба отбила своего мужика. На то она и баба. Сила в ей неимоверная. Маха, не в силах больше сдерживать рвущиеся наружу слезы, упала на грудь Костика и, содрогаясь от рыданий, высказала ему всё.
Костик вздрогнул, как бы проснувшись от длительного сна, и заверещал радостно:
– Маха! Ты здесь! Ура! Где ты все это время пропадала?
Слезы на ее лице высохли моментально.
– Ты эт про чо, милый?
– Тебя так долго не было…
Маха стала настороженной, как противопехотная мина в ожидании жертвы.
– Меня не было? А что, по твоему, в день своей свадьбы, я должна все бросить и бежать к тебе в этот засратый сарай? Как малолетняя дурочка? У нас брачная ложа приготовлена для ентого дела, а ты паразит убёг. Я все глаза себе выплакала…
– Кака така свадьба? – Костик вытаращил глаза.
– Маха залилась слезами:
– Что они с тобой сделали? Га-а-ады! Поубивала бы всех…
Плач Махи плавно перешел в рыдания, и членораздельная речь стала невозможной.
– Хлюп, хлюп, бульк, бульк, – эти звуки произносила девушка, которая всего несколько минут назад явила Вселенной образ совершенного воина света. Безупречного воина. Это явление, бурно обсужденное в разных мирах, откуда были посланы проводники, послужило подтверждением самого факта существования безупречных воинов. Этот факт, в силу своей труднодостижимости, ставился под сомнение во многих духовных школах, но после Махиного явления, тренировки и иные методики по самосовершенствованию личности, стали выполняться с еще большим рвением и тщательностью. Раз безупречность достижима даже для женщины, значит она достижима и для всех остальных.
Если бы Костик успел назвать свою заступницу по имени в тот момент, пока «гоблины» еще были рядом, то имя Маха стало бы нарицательным. Но он не успел этого сказать и правильно. Потому что побуждение к самоотверженному действию Махи дал пока еще микроскопический младенец по имени Крест. А уж он-то был совершенен и безупречен. Ведь он был сыном Бога.
– Кака така свадьба?– Костик стал тормошить Маху изо всех сил, – кака свадьба?
– А-а-а, – заходилась в рыданиях Маха, – на-а-а-ша свадьба, наша! Вся деревня собралась, вся родова-а-а, а ты убёг. А-а-а!
Костик шевельнул кожей на лбу. Волосы тоже шевельнулись, а на некоторых участках встали дыбом.
– Слышь Маха, а откуда люди взялись?
– Ты чо сбрендил? Ниоткуда они не взялись, они всегда были.
– Знаешь Маха, мы как к знахарю сходили, так и эт самое…
– Чо? – глаза Махи вновь мгновенно высохли.
– Людёв не стало в деревне.
– Брешешь?
– Дык я цельную неделю ходил и специально все высматривал. Ни единой души. А как ветер в спину толканул, то и ты тоже куды-то пропала.
– Ох, лишенько! – запричитала Маха.
– Дак в чем хитрость-то, я так и не понял. Дома все на месте, живность тоже гуляет, кто где, а вот людёв нет. Ни единого. Знахарь токмо каждый раз мне улыбается и рукой показывает, что все нормально. Он, кажись, тоже знал, что людёв то нетути, и потому меня подбадривал. А я все в толк никак не могу взять, куда все враз подеваться могли. И кто курей кормил? Их же ить кажный день надо кормить и на ночь запирать. Вот я ходил по деревне и удивлялся. Куры накормлены, коровы напоены, а кто все это делает, непонятно. У меня голова чуть не лопнула от всего этого. А еще какой-то шарик золотой часто возле меня летал. А в шарике махонький человечек. Как комар. Токмо этот человечек, да еще знахарь, из всех живых людёв. Хотя знахаря человеком называть тоже, наверное, не надоть. Сдается мне Маха, что он не человек вовсе.
– А хто? – Махин голос стал тихим, как в детстве, когда страшилки друг другу рассказывают ночью.
– Не знаю Маха. Не человек он и все тут. И тот, который в шарике, тоже не человек.
– Жуть кака…
– Ага Маха! Ента жуть меня сюда и пригнала сёдни. С какой-то радости, знахарь, к тебе домой меня сёдни привел. На стул посадил, а рядом тот махонький человечек пристроился. Вот сидим мы за столом втроем и тишина вокруг. И так меня эта жуть разобрала, что кака-то сила меня как подбросила, да понесла прямо сюды. Я со страху как волк выть начал. Так сразу оно легше стало внутре. Я вот вою себе, вою, а мне все легше и легше.
– Дак у нас сёдни свадьба с тобой была. И народу вся деревня собралась. А вот ты как был всю неделю смурной, так и не поменялся на празднике. И знахарь тоже пришел вдруг ни с того ни с сего.
Костик начал что-то соображать:
– Так это получается, что люди все это время были, это только я их не видел?
Маха обрадовалась:
– А! Так вот почему ты, когда разговаривал, все мимо попадал, да и смотрел как-то скрозь. Точно! Ты не видел никого. А знахарь, тот точно колдун. Это он тебя заколдовал, чтоб ты никого кроме него не видел. Токмо зачем это ему могло понадобиться? Не иначе он нас разлучить хотел! – Маха подскочила, разбрасывая искры из глаз, – ну я ему задам!
– Маха! – Костик продолжал думать, – ведь это он меня к тебе привел на свадьбу. Значит не собирался разлучать. Он могёт, и ни причем вовсе.
– А хто тады причем? – Маху объял воинственный дух, и она хотела чего-нибудь или кого-нибудь непременно порушить.
– А вот сдается мне, что здеся как раз причем тот самый мужик с крыльями.
Маха осторожно потрогала лоб Костика. Температура была нормальной. Костик продолжил, – уж очень он крутой был. Эт он мне сказал, что за дитё в тебе завелось. И сказал, что назвать его надо Михаилом.
Маха враз посерьезнела:
– Чо за мужик?
– Да здоровый такой мужичище, с три моих роста. Весь блин белый как на параде, и крылья как на иконах. – Тут Костик даже икнул, – Кажись, я его на какой-то иконе видал.
– А-а-а, так это тебя глюкануло, – предположила Маха.
Костик укоризненно покачал головой:
– Маха, Маха, что ж, по-твоему, я глючево от таращево не отличу? Это я точняк на небеса залетел. Да и знахарь сам сказал. Токмо кто этот чувак мог быть?
– Так ты его наверное на иконке у знахаря и увидал, а потом там вылепил. У меня такое часто бывает, когда мак удачно заваривается. Там ить, все что угодно можно слепить.
– Да блин Маха! – Костик начал раздражаться, – какой на фиг мак, это знахарь меня туды запузырил. Точняком. А на иконах у него только пятна разноцветные были и ничего там не разобрать. Старые уж больно. Где же я его мог видеть, –почесал он макушку, и тут вспомнил, как если бы молния на небе сверкнула в ночи и все вокруг осветила, – Вроде у Макарки, бабка именно такой иконке молится. Без толку, правда, молится, спина, как болела, так и болит, но рожа там, вроде та же нарисована. Пошли, сверимся.
КОЛЛЕКТИВНОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ
Самогонка за столом употреблялась лошадиными дозами, и народ веселил себя как мог. Два мужика рассматривали музыкальный центр на предмет его починки.
– Ну, бля, и техника эта импортная, – прогундосил зоотехник Семен, тщетно пытаясь сбалансировать во рту согнутую зигзагом беломорину, – весу с пол курицы, а кричит как пароход.
Он внимательно осматривал центр, пытаясь определить, где в нем могут быть предохранители. Очень уж хотелось показать себя перед народом с полезной стороны. Центр в его руках выглядел как карточный домик. То есть очень хрупко. И создавалось впечатление, что чуть более сильное нажатие его мускулистых пальцев на корпус, и изящная техника превратится в груду маленьких металлических и пластмассовых кусочков.
– Поставь игрушку на место, – прорычал Петруха.
Его пальцы были не в пример Семеновым толще, и к электронной технике он предпочитал не прикасаться. Он мастерски управлял бульдозером, и при необходимости, в одиночку, заменял траки на гусеницах. Но с высокими технологиями был не в ладах. Технологии неизменно портились, попадая ему в руки. Причем портились в сторону механического разрушения. Дальний родственник помнится, привез из города сотовый телефон, и дал ему в руки посмотреть. Так тот телефон ни с того ни с сего возьми и рассыпься на много разных запчастей. Петруха его даже не сжимал почти. Родственник, телефон тогда собрал обратно в одно единое целое, и он даже заработал, но вот Петрухе в руки, он больше не попадал. Родственник сам номер набрал и из своих рук дал поговорить с Михой, который год назад в город уехал, но так и не смог там путем пробиться, и работал дворником. А у любого дворника много разных интересных случаев происходит, и находок бывает ценных и полезных. Вот тот Миха, сотовые телефоны чуть ли не каждый день находит. По доброте своей душевной потом раздает хозяевам, которые обычно неподалеку живут, и по пьяни теряют. Но иные телефоны у него в каморке скапливались. Он по ним сперва просто так разговаривал, пока деньги не кончались или батарейки не садились, а потом один, самый крепкий, в постоянное пользование определил. Даже подключился в фирменном салоне. За 150 рублей наличными. Хороший тариф, хоть и минуты дорогие. Зато все входящие с сотовых бесплатные и абонентской платы нет. А Миха, сам никому и не звонил со своего телефона. С других найденных звонил, пока хозяин не объявлялся. Приговаривал, что дворники тоже люди, не хуже других, и без мобильной связи им никак нельзя. Вот родственник с ним и соединил линию воздушную, и к уху Петрухиному поднес игрушку махонькую. Шибко удивился тогда Петруха, что такая маленькая коробушка, и без проводов, может соединять как обычный телефон, что в клубе стоял с железной трубкой. После того случая с сотиком, никто не стремился, чтобы какая электроника в руки Петрухе попадала, и он, опираясь на свой собственный опыт, в свою очередь сейчас пытался оттащить Семена от дорогой и хрупкой игрушки. Но игрушка находилась непосредственно в руках Семена. Поэтому Петруха по-медвежьи пританцовывал вокруг, ожидая, когда тот поставит музыку на стол, чтобы резко отдернуть его от греха подальше. Пусть лучше эти хлипкие очкарики в городе внутрь залазят. У них вся сила видать в мозг ушла, но оно и полезно. Мозг, если он умный, беречь надо. Поэтому хлипких приезжих в деревне не обижали. Знали, что они мозг в себе носят. А он очень полезный.
Семен, могучим пальцем на боку шуруп поковырял, и сказал:
– Надоть вскрывать! Предохранитель японцы внутрю запрятали, не меньше.
– Вот для того и запрятали, – встрял другой Семен - электрик, – чтобы гвозди вместо них не запихивали. Гвоздь то от чего предохранить может? Ни от чего. А в ихних стекляшках, проволочка с волосок запаяна. Вот она и сгорает, чтоб ущерба меньше было, если какой дурак фазы перемкнет, и дурной ток в квартиру побежит, от которого все горит к едрене фене. Гвоздю то хоть бы хны будет, а вот волосок лопнет и технику спасет. А стоит он мало, поэтому экономия будет.
Первый Семен с Петрухой от этой лекции даже рты пораскрывали.
Второй Семен продолжил:
– А аппарат вскрыть все равно надо, иначе праздник портится.
Петруха осклабился:
– Щас струменты притараню.
Оба Семена расхохотались:
– Твоими «струментами» эту технику не починишь. Они ж у тебя для трактора предназначены. Как ты монтировкой кассету будешь доставать?
Петруха изобразил на лице достоинство и вышел наружу. Через полминуты вернулся с раскрасневшимся от бега лицом, держа на громадной ладошке махонький кожаный футлярчик. В футлярчике, в специальных отделениях, лежали маленькие отвертки.
– Мамонт на день рожденья подарил как прикол, перед тем как на зону пойтить. Он его у какого-то городского пижона подрезал, думал лопатник, а вон кака хрень оказалась. А для нас сейчас в самый раз подарочек Мамонтов.
Семен-электрик ловко развинтил музыкальный центр, намотал вместо предохранителя тоненькую проволочку и тот заработал.
Второй Семен угрюмо сказал, что япошкам надо гвоздь в голову все-таки забить. Зря на них бомбу ядреную американены уронили тады. Они теперь всему миру мстят, запихивая предохранители внутрю. А народу простому мучение сплошное.
Музыка заиграла, народ с улицы обрадовался, стал хвалить мастеров, а женщины и девки бросились их обнимать и целовать. Именно для этого процесса мужики починку собственно и затеяли. Да, если взять глубинную философию, всё мужики делают для того, чтобы бабы ими восхищались. И изобретения придумывают, и войны организовывают, и рога друг другу отшибают. Все ради этих фигуристых созданий. Как бы сказал знахарь, - так Господь распределил.
Но знахарь не мог оспорить это предположение, поскольку уже прекратил свое земное существование, и кучка пепла разнеслась по импровизированному деревенскому танцполу удалыми плясунами.
Маха с Костиком успели вовремя. Макарка уже балансировал на зыбкой грани перехода в коллективное бессознательное. В этом бессознательном уже находилось несколько наиболее слабо сопротивляемых алкоголю деревенских индивидуумов. Насколько коллективным оно было неизвестно, но то, что оно было бессознательным, сомнению не подлежало. И это бессознательное находилось прямиком под свадебным столом.
Макарка уже делал попытки присоединиться к группе, но на пути в бессознательное неизменно попадался стол, который ни с того ни с сего, плавно изгибаясь, поднимался от земли и ударял Макарку в лицо. Не так чтобы сильно, но больше обидно. Вот Макар и пытался разгадать феномен этого сказочного стола, обладающего собственной волей и противопоставляющей ее воле человечьей. А бессознательное упрямо тянуло Макара вниз. К себе под стол. И вот, с обоих боков его тела, появились два жандарма, с некими светящимися блинами вместо лиц, которые строго спросили его о координатах его прямой родственницы – бабки Степаниды. До того момента, как все видимое пространство Макарки стал занимать этот загадочно изгибающийся стол, бабка позиционировала себя на танцполе, изящно изгибаясь в брейк-ритме, размахивая белоснежным платочком. Ее больная спина прошла после второй сотни грамм самогона, что лишний раз подтверждает его целительные свойства. И теперь бабка, выбросив избыток застоявшейся энергии, накопленной за время болезненных дней серого существования на танцпол, в коллектив деревенских плясунов, сидела, отдуваясь на бревнышке и обмахивала свое вспотевшее лицо тем же самым платочком. Поэтому ни Маха, ни Костик ее сразу не заметили.
Здрасьте Степанида Лексевна, – молодожены зашли бабке со спины и посему застали врасплох.
Она прижала единственно ценную вещь – свой белоснежный платочек поближе к груди и напряглась, ожидая какой либо пакости. Молодежь она по достаточно весомым причинам недолюбливала. Бабка Степанида любила выращивать на своем огороде мак с целью эстетического наслаждения красотой цветков, и последующего употребления маковых зерен в пищу по прямому назначению. То есть в булочки и пироги. Местная же молодежь не разделяла бабкиных взглядов и считала, что это растение может принести еще и дополнительную пользу, если в нужное время, в нужном месте, сделать неглубокие надрезы, и собрать маковый сок, чтобы после соответствующей обработки употребить его внутрь организма. Бабка Степанида не желала и слушать о всяких надрезах, тем более, что после вызревания коробочек, зерна из надрезанных, значительно теряли свои вкусовые качества. Молодежь, тем не менее, упрямо врывалась в бабкину жизнь и, под покровом ночи, тайком, делала те надрезы и собирала маковый сок для своих целей. Молитвы к богу на тему защиты личного имущества и огорода от сатрапов были такими же бесполезными, как и молитвы насчет исцеления больной спины. Бог молчал, как рыба об лед, и защищать бабку не пытался. Видимо молитвы молодых на обеспечение неуловимости оказывались сильнее бабкиных.
И вот теперь два представителя ненавистного молодежного племени чего-то от бабкиной души хотели.
АРХАНГЕЛЕ МИХАИЛЕ
Маха с Костиком изображая предельную любезность и учтивость при общении с лицами пожилого возраста, просили у нее возможности взглянуть на святыни, таящиеся в красном углу.
– Совсем оборзели, – подумала Степанида, – на иконы уже замахнулись наркоманы проклятые. Куда же Господь смотрит?
Но, присмотревшись к глазам молодых, заметила, что зрачки в энтих глазах вполне нормального размера, самогоном от них чрезмерно не пахнет, и вообще ведут они себя вполне пристойно. За шкирку не хватают, как бывало, внучок поступал, прося достать тридцатник из личного пенсионного фонда на опохмел, поленом по голове ударить не пытаются. А стоят как пионеры на линейке и просят о странном.
– Может, и вправду Господь вразумил. Тем более свадьба у них сегодня… Мало ли что бывает?
– Отчего же не показать, пойдемте покажу…
В красном углу у бабки Степаниды, за тюлевой занавесочкой, стояло сразу аж двенадцать икон. Больших и малых. Прикладная полезность их имела нулевую ценность, поскольку здоровье не выправлялось, имущество не защищалось, но сила общественного мнения сильно искривляла мозг каждого отдельного человека, составляющего это общество, поэтому иконы, согласно всеобщему убеждению, обязательно должны находиться в кажном доме и занимать почетное место.
Костик сразу ткнул в одну небольшенькую иконку пальцем и зашептал скороговоркой:
– Вот энтот мужик был. В точности. И крылья такие же. Токмо тот высоченный, как коттедж Пахи молдованина.
Бабка по обыкновению перекрестилась, слыша такое богохульство, и прошипела на Костика:
– Это не мужик! Это архангеле Михаил. Он Богу служит на небесах и людей защищает от вражеских козней.
Последнюю добавку она произнесла очень неуверенным голосом, поскольку защиты именно у него просила неоднократно, и на следующий день получала обратный результат. Поскольку молодежь предпочитала за своим маковым соком приходить по ночам, чтобы не тревожить чуткий бабкин сон, то обыкновенно вытаптывала некоторые грядки. И ущерб причинялся независимо от бабкиных молитв. Но внимание к личной собственности после обращения к архангелу усиливалось, чтобы укрепить веру, поэтому ущерб становился просто заметнее. И вера слабела.
– Слышь, Костэн, – Маха озадаченно наморщила лоб, – дак эт чо получается, что энти хреновины там, на небесах, в честь себя называют нашенских.
– Ты эт про чо?
– Ну а иначе, зачем он с тебя потребовал нашего малыша назвать как себя Михаилом? Наверное у их яиц нету, чтобы самостоятельно плодиться, вот они подлянки нам и подстраивают. Кстати я ни разу не слышала, чтобы на небе бабы архангелами были. Одни мужики. Это что-то странное. Им же вить там скушно должно быть до жути. Или уже не стоит ни у кого. Вот они баб своих и порешили. А яичную силу всю на отращивание крыльев перевели. Точняк!
Бабка Степанида от тех слов крестилась, не переставая, и что-то там себе нашептывала, а после очередной Махиной фразы про архангелов-убивцев, страх обуял настолько, что она заверещала непотребным голосом:
– А ну пошли прочь аспиды от моего дому. На Бога напраслину возводить не позволю.
Маха с Костиком выскочили из бабкиного дому, а она упала на колени перед иконами, и стала молить того самого архангела Михаила простить детей неразумных за слова дерзкие.
Архангел на иконке шевельнулся, взмахнул крылами, перекрыв перьями остальные образа, и негромко шепнул бабке:
– Ведаешь ли Степанида, о чем просишь?
Степанида, более не произнеся ни слова, свела глазки к переносице, потом закатила их вверх, и абсолютно негнущимся телом, мгновенно начавшим остывать, рухнула на спину, на круглый, вязанный собственными руками половичок. Как именно богу отдается душа, она не знала. Зато это прекрасно знала сама душа. Остановив сердце, она плавно выпорхнула из грудины и обрадовалась, почувствовав свободу и увидев источник света.
Архангел принял подлетевший к нему светящийся клубочек в ладони, и, подвесив на специальный крючочек под крылом, взмыл вверх, сквозь крышу, произнеся единственную фразу:
– Я не Бог. Не Бог я! Михаилом меня кличут. Архангелы мы. Когда же вы люди научитесь различению. Стыдно быть такими неграмотными.
Иконка с кудрявым Михаилом тотчас стала прежней.
В этот же момент как будто чья-то невидимая рука схватила Макарку за волосы и, оторвав от обрыганного стола, с силой шмякнула об этот же самый стол. Макар немедленно очнулся от сильнейшей боли, растекающейся от сломанной переносицы по всей голове. Алкогольный дурман немедленно испарился, как будто и не было откушано полторы литры.
– Ты чо сука? – стандартно выругался Макар, желая надраить, кому-либо физиономию до зеркального блеска, но вокруг никого не было. Свадьба уже разошлась. А те, кто находились в коллективном бессознательном, никак причинить вред Макару не могли.
Он поднялся с липкой деревянной лавки и удивился четкости своих телодвижений. Он стал абсолютно трезв, и мысль в голове его была предельно ясна:
– Надо срочно идти домой.
Открыв дверь в хату, он сразу заметил торчащие в проходе бабкины ноги, одетые в цветные самовязанные носки и обутые в спортивные чешки. По дому бабка Степанида всегда ходила в чешках и никому не объясняла причину своей балетной приверженности.
– Во, старая нажралась, – буркнул Макар, рисуя в голове необходимость транспортировки нелюбимой бабули на кровать, – а вот и не стану тебя таскать! Спи, где свалилась, и пусть у тебя наутро все кости болят.
Макар перешагнул через тело, и внезапно почувствовал, как чья-то рука, железной хваткой вцепилась в мужские причиндалы, и настойчиво потянула вниз. Сквозь деревянный пол в подвал. Макар понял, что подвалом та рука ограничиваться и не собиралась. Она тянула куда-то так глубоко вниз, что стало страшно. И к тому же рука была мертвецки холодной.
Человеку вообще свойственно вспоминать о боге только в самых крайних состояниях своей психики. Вот и Макар, который про бога вообще всегда думал как про глупую выдумку, сейчас внезапно стал рьяно верующим и мало того, знающим всю эту небесную иерархию.
– Пресвятая Богородица, Никола-угодник и Серафиме-чудотворче, спасите душу мою грешную от цепей адовых, – басом заорал Макар на всю хату.
В искренности его просьбы не усомнились бы даже все Фомы неверующие разом взятые, но Макар внезапно понял, что бабка, через которую он так безразлично переступил, совершенно мертвая, и за яйца его схватила скорее всего именно ее рука из потустороннего мира.
Он, превозмогая режущую боль в промежности, аккуратно вернул переступающую ногу назад, и в тот момент, когда боль исчезла также внезапно, как и появилась, окончательно понял, что его бабаня врезала дуба. В натуре!
Темно синие, почти черные губы, сжатые ниточкой, молочного цвета лицо, и явно ощущаемая холодность, исходящая от бабкиного тела, которое по идее должно быть комнатной температуры и холода не нагонять, говорили об одном. Бабулька завернула ласты. А это значит, что теперь, до начала оповещения соседей и приготовления к похоронным ритуалам, самое главное – найти заначку, где она маскирует от любимого внука свою пенсию. Баблосы ей теперь точняк ни к чему, а вот убитому горем внуку очень даже пригодятся. А то ишь, старая карга, чего удумала, утаивать свой доход от кровного сродственника.
Макар, осторожно обходя бабкино тело, придерживал свою промежность широкой ладонью, чтобы не дай бог, не вцепилась еще какая гадость, внимательно осматривал обстановку, прикидывая, куда бабка могла запрятать деньги на этот раз. Бабка Степанида была женщиной продуманной и постоянно меняла места дислокации материальных средств, дабы предотвратить их расхищение руками внучка. И в этом деле крайне преуспела. Макару последние шесть месяцев не удавалось обнаружить бабкиных схронов и он по этому поводу очень переживал. Коксом на халяву его никто не угощал на молодежных тусовках, а выглядеть полным безденежным лохом перед местными красавицами никому не приятно. Вот, красавицы на его глазах и уходили резвиться в стога с более обеспеченными слоями молодежной интеллигенции. А у Макарки нарастало неприятное ощущение внутренней спермоинтоксикации, которое выливалось в непременные побои родной бабки Степаниды. Бабка оскорбления в свой адрес, равно как и регулярные побои терпела стоически, полагая, что тело - оно бесплатное и способное как к заживлению так и к самовосстановлению. Что нельзя сказать о деньгах, которые куды-то постоянно испаряются. Да и опять же не теряла надежды на исправление внучека. Возносила и молитвы на эту же тему ко всем святым. Те безмолвствовали, внучек не исправлялся, но бабка продолжала молиться как заведенная и вот, в конце концов, удосужилась визита архангела Михаила.
– Бабаня… Где деньги ныкнула? – зловещим шепотом спросил Макар, стоя уже посередине комнаты и медленно поворачиваясь вокруг своей оси осматривал внутреннее убранство залы.
Бабаня безмолвствовала, а вот взгляд Макара примагнитился к висящему на стене ковру. Точнее к его верхнему правому углу.
– Не, – отогнал он мысль, – я там вчера проверял. Пусто.
Вопросительно посмотрел на тело Степаниды, потом угол ковра как заговоренный вновь приманил взгляд.
– Ну ладно! – все равно откуда-то начинать поиски надо, поэтому начну оттуда, – решил для себя Макар и отогнул ковер от стены. Там, висел приколотый булавочкой полиэтиленовый пакет. В пакете лежали деньги.
– Ура! – пропел Макар, и в его голове мгновенно нарисовалась картинка как Натаха, получив всем известную таксу в пятьдесят целковых, упав перед ним на колени горячими руками расстегивает ширинку и высвободив истомленного и соскучившегося по женской ласке богатыря, затягивает его себе в рот, щекоча язычком.
Эта картина так живо представилась ему, что все тело содрогнулось от сладостной истомы, и давно не стираные штаны внезапно промокли изнутри.
– Вот черт! – выругался Макар, – надо ж было так по бабе стосковаться…
Вновь увидев бездыханную бабку, обозлился:
– Еще ты старая сволочь так не вовремя откинулась. Жди теперь пока закопают. Что ж мне теперь три дня сухостоем мучаться?
– Макар спрятал деньги в старый носок, где их никто из гостей искать не станет и выдавив половину луковицы себе в лицо, чтоб появились слезы, заорал как будто на него упал рельс.
– А-а-а! Бабанечка моя! А-а-а! Как же так? Как же я теперь без тебя? А-а-а! – И не прекращая воплей, кинулся прочь из дому, надеясь оповестить соседей.
Соседи в большинстве своем находились в глубокой коме от выпитого и криков Макара не слышали.
Поголосив для порядку с полчаса, что в принципе не должно делать мужчине в подобных ситуациях, и устав бегать по деревне, он ушел на сеновал, и заснул как младенец с чистой совестью от выполненного долга.
НЕВИДИМЫЙ ГВОЗДЬ
Утром, совершенно забыв о вчерашнем, он отправился в хату и вновь наткнулся на цветные носки в чешках, и пришлось повторять процедуру с луком. Слезы навернулись мгновенно, а вот завывания поначалу получились хриплыми, но буквально через пару-тройку повторов, звонкость голоса обрелась вновь, и соседи от того крика стали пробуждаться.
Слух облетел деревню мгновенно. Вскоре Степанидин дом был набит битком. Мужики и бабы утешали Макара, который вскоре и сам поверил в свою безутешность и рыдал без наружного употребления лука. Его слезы раскрыли сердца односельчан, и нужная цель была с легкостью достигнута. На похороны бабки тратиться не пришлось, и поэтому все деньги он с радостью мог употребить для своего удовлетворения. Бабка Степанида оказалась очень предусмотрительной и оказывается заранее приготовилась к своей смерти. Новая одежда уже хранилась у соседки. Там же хранилась и необходимая сумма.
Макар, когда узнал, что так необходимые для его молодого и растущего организма деньги бабка сэкономила для себя, опечалился, но потом здраво рассудил, что куш ему отвалился все равно приличный. И если бы бабка все деньги оставила Манюне, то сейчас бы он имел дырку от бублика. И ей бы самоудовлетворялся.
– Скорей бы бабулю уже закопали, – мысленно подгонял время Макар, вновь создавая в голове образ Натахи, удовлетворяющей его неистовое желание. Раз за разом. Пока деньги не иссякнут.
– А иссякнут они ой как не скоро. По полтинничку-то. Ну и что, что она страшная, как жертва химической атаки японских самураев. Я и сам не красавец. Девки шарахаются с криками, если незаметно окажешься со спины рядом. Ну и фиг с ними. Когда узнают что у меня денег теперь немеренно, так, поди, шарахаться не будут, а начнут сами липнуть как банные листья к ж…. А Натаха вроде должна клево выглядеть на коленках, глядя на меня снизу вверх и своими пухлыми губками елозя по моему чупа-чупсу. А что вся рожа в прыщах, то ведь можно глазья закрыть и представить себе Светку красавицу. Будто это она в рот берет, а вовсе не прыщавая страшила Натаха. Вот если бы Светка была такой же сговорчивой как Натаха…
– Эх! Никаких бы денег не пожалел. О-о-о! Светка! Мечта моя, – Макар даже своими вареникообразными губами в воздухе зачмокал от такого миража.
И организм его вновь подвел.
– Да чтоб тебя так перетак, – выругался Макар, – штаны теперь точно стирать придется, а то люди засмеют такого засранца.
– Ох Светка, что ж ты так меня дразнишь. Я ведь и жениться могу. По правде. Но ты ведь прынца своего ждешь на белом мерине. И ведь дождешься блин. Вон городских скока приезжает свататься. Не на меринах правда, но джиперы тоже немалых деньжат стоят. Все выбираешь, цаца эдакая.
– Скорей бы уж эту бабку схоронить, а то ведь штанов не напасешься... А вот возьму тебя Светка, подкараулю возле стожка и завалю в него. Никуда тады не денешься… – Макар даже облизнулся от такой изумительной идеи пришедшей ему в голову и стал в красках представлять, как срывает со Светки платье и зажимает рот ладошкой, чтобы она не звала на помощь. Как с силой разводит в стороны ее напряженные ножки и рвет кружевные трусики….
Его корень внезапно ожил, чудовищно раздулся, хотя буквально несколько секунд назад уже отстрелялся, но также внезапно и опал как озимые, когда слева в голову воткнулся невидимый гвоздь. Прямо в мозг. Боль жуткая. Макар даже упал на пол и схватился за него обеими руками. Но руки гвоздя не нащупали. Зато боль усилилась до такой степени, что даже слезы градом брызнули из глаз. Макар слыл парнем выносливым. Даже однажды прямой удар обухом топора по голове выдержал с легкостью. Голова поболела дня три, да шишка размером с добрую луковицу держалась еще с неделю, но выдержал. А тут какой-то гвоздь, которого к тому же не существует. И тут Макара осенило, что гвоздь ему в голову воткнулся после того, как он захотел Светку снасильничать. От этой неожиданной догадки боль даже утихла в половину.
– Неужто такое может быть, – удивился Макар.
– Не-а, не буду я никого насильничать. Чес слово не буду. Ни Светку ни каку другу девку. Пусть все будет по согласию.
В ту же секунду гвоздь исчез, как будто его никогда не было, а Макар сел прямо на пол с ошеломленным лицом, ощущая, что столкнулся с каким-то таинственным законом.
– Так это чо, получается, что бог в самом деле есть? – задал вопрос вроде как самому себе, – и это он Светку защищает?
Волна дрожи, пробежавшая по телу, привела его в еще более изумленное состояние.
– Вот блин кака фигня творится то, – пробормотал он, и утвердился в мысли, что насильничать ему никого не позволят. Хотя непонятно кто именно это может не позволить.
– Хозяин гвоздя. Вот кто может не позволить, – молнией озарился мозг Макара.
Тут он задрал голову вверх и спросил ни у кого, – а Натаху, что тоже нельзя? – и напрягся в ожидании наказания.
Ничего не произошло. Макар открыл зажмуренные глаза и произнес многозначительно:
– Натаху драть можно. Потому что по согласию. Тем более, что все по тарифу уплочено будет. По договору.
Потолок вновь никак не ответил, и Макар понял, что это все-таки здорово, когда так, пусть и больно, но объясняют что можно, а что нельзя делать. Тем более какой-то червячок внутри его куснул слегка, когда он придумал Светку в стог свалить. Но тогда он того червячка игнорировал, вот гвоздь и прилетел. Надо будет к тому червячку прислушиваться внимательнее. Он предупреждает, что гвоздь поблизости. Стало быть, червячок полезный.
ЗНАМЕНИЕ
Маха всю ночь и следующий день ластилась к Костику, постоянно поворачивая голову к комнате со спальным ложем, но Костик, погруженный в тяжелые думы, ее будто и не замечал. Он предпочитал находиться на улице. На свежем воздухе. Маха сначала подумала, что он где-то успел косяк дернуть в одного, и теперь его на думку прибило. Но, присмотревшись к его глазам, не заметила даже тени красноты, которая свидетельствует о расширенности сознания под влиянием каннабинола.
– Костик, – протяжно-эротично прошептала Маха на ухо, – мы с тобой теперь женатые.
– Ну и чо? – Костик был подобен гранитному монументу, и интерес у него вызывало только то, что тяжело ворочалось в голове. Это были мысли обо всем случившемся. Мысли были трудными и охватить их своим разумом Костику никак не удавалось. Поэтому он тяжело вздыхал.
– Костик! – требовательно топнула ножкой Маха, – пошли в койку.
– Ни фига! – буркнул свежеиспеченный муж, и опять погрузился в глубину своего мозга.
В Маху вселился бес:
– Как это ни фига? Как это?… Я тебе счас покажу ни фига! Мы так долго ждали энтого самого. И вот теперь, когда можно… Ни фига?… – из глаз Махи фонтаном брызнули слезы, – Гад! Гад! Какой же ты гад!
– Не-а Маха, – абсолютно спокойным голосом протянул Костик, – не можно нам. У тебя там в животе ребятеночек растет. Ему энто самое вредно будет.
– Ты чо Костэн? Всем можно, когда пузо растет, а нам значится нельзя? Вон Ксюха до самого последнего дня со своим недоростком энто самое по три раза в день и ничё… Ребятенок родился здоровее других. Ему вон уже пять лет, а он даже не кашлянул ни разу.
– Маха… – Костик взглянул ей прямо в глаза необыкновенно взрослым и мудрым взглядом, – ты что забыла…
И Маха, в этом взгляде прочитала, точнее, вспомнила всю таинственность произошедшего с ними.
– Дак эт чё, – с ужасом распахнула она глаза, зрачки в которых расползлись во все стороны, – нам теперь что вовсе нельзя будет? Ужас то какой! Мне така жисть не ндравится, – зрачки мгновенно сползлись до размера иголочного ушка.
– Маха! – Костик взрослел и взрослел прямо на глазах, – мне же тот чувак сказал, что это дитя Бога. Вот родишь его, потом будем для себя жить. А сейчас нельзя. Его беречь надо. Он ведь мир спасать будет.
– Да-а-а! – Маха впечатлилась масштабностью божьего промысла и внезапно став мягкой и пушистой, прислонилась к плечу своего мужа.
– Я тебя любить теперь еще больше буду, – многозначительно произнес Костик. Тебя и его. Вас двоих буду любить в два раза сильнее. Или ишшо больше.
Он взглянул на небо, как бы ища подтверждение правильности вывода. И на небе внезапно солнце выглянуло из-за тучи и на мгновение ослепило обоих.
– Вот! – Костик поднял указательный палец вверх, – даже небо говорит, что я прав.
– И в кого же ты такой умный у меня, – Маха еще сильнее прижалась к его плечу.
– И еще мне надо будет вас беречь сильнее, чем самого себя, – додумался Костик.
После этой произнесенной фразы солнце вышло из-за туч окончательно и, на глазах у удивленных молодоженов, стало растворять эти самые тучи с такой неимоверной скоростью, что буквально через пять минут на небе не осталось ни единого облачка.
– Вот это да! – произнесли они хором, – чудеса то какие.
Маха встревожено взглянула на Костика, ища поддержки и защиты:
– Ты уж эт самое… Береги нас… Вона как небо то тебе подсказывает.
У Костика от этих самых слов, и доверительных глаз Махи возникло ощущение, что все его тело облачилось в сверкающие латы, в руках возникли такой же сверкающий громадный щит и остро отточенный меч. А в душе возникло чувство гордости за себя и за свою почетную миссию. Сохранить и защитить любой ценой любимую Маху и божьего сына.
Из хаты вышел отец Махи и даже вздрогнул от неожиданности, потому что ему показалось, что зятек сидит и сверкает разноцветными огнями как новогодняя елка. Но потом списав этот галлюцинаторный эффект на вчерашний избыток выпитого, взглянул на небо и удивился вторично:
– Надо же, а по радио обещали дождей на весь день. Энтих синоптиков никогда не поймешь. То в точку попадают, то вообще наоборот. Что они там высчитывают на своих компьютерах?
И тут, мимо их двора пронесся завывающий Макар с перемазанным лицом. Это слезы проплавили чистые бороздки на его очень редко умываемом лице. И он стал похож на спецназовца в джунглях, с измазанным под цвет почвы лицом.
– Чо он там орет? – переспросил отец Махи.
– Не поняли, – ответили молодожены хором, – может запор его мучает…
ПРИВОРОТ
Через некоторое время, вслед за Макаром резво появилась Манюня, двор которой был рядом со Степанидиным. Она уже засвидетельствовала кончину соседки и торопилась поделиться с остальными. Ее все в деревне называли энерджайзером за неуемную кипучую деятельность, которая хоть и была зачастую бесполезной, но, тем не менее, энергичности завидовали все. И теперь Манюня, используя энергию в мирных целях, спешила оповестить деревню, прекрасно понимая, что с этого идиота Макарки толку в таком деликатном деле как с козла молока.
В промежутках между домами, Манюня жалела Макарку, и молила бога о том, чтобы какая либо из деревенских девок сжалилась над ним и согласилась бы пойти за него замуж.
– Совсем ведь тронется умом паренек, – шептала бабка, – семя то ведь в мозг когда долбает, даже лоси друг другу рога отшибают и псы друг друга рвут на части. Что уж тут о человеке можно говорить. Эх, если бы ему хоть немного мозга господь даровал, а то ведь за этакого дурака никто и не пойдет.
– Натаха если только… – бабка задумалась, как бы половчее их свести.
– К знахарю надо будет зайти, может травки приворотной даст какой. А я уж исхитрюсь, чтобы им обоим досталось самогоночки заветной в один час.
Но потом Манюня внезапно вспомнила, что приворотное колдовство через совсем короткое время превращает мушшину в пьяницу беспробудного и бийцу. Душа то, она совсем не хочет рядом с такой женой находиться, тем более и любви то никакой нет, а уйти не может никуда. С ней рядом плохо, а вдали еще хуже. Вот и приходится привороженному жену-стерву колошматить по черному, да огненной водой спасаться от судьбы горемычной. А это вовсе и не судьба никакая. Гадость это колдовская, которая нитями невидимыми опутывает человека, пока колдун жив. Не зря видать ведьм да ведьмаков раньше на кострах жгли, да в реках топили. Чтоб не портили людям жизнь. Но попутно в расход и невиновные шли, потому что никто путем не может разобрать, кто на самом деле колдует, а кто только дурака валяет. Вот и отменили это дело, объяснив, что раз господь сам не наказывает таких людей, то значит они зачем-то ему нужны. Мужику привороженному то еще ничего. Попьет, побьет бабу свою, да глядишь, и снимет с себя хомут наколдованный. Или иной колдун поможет снять. Они ведь, колдуны эти, друг с дружкой мирно жить не могут, и все выясняют кто сильнее, да друг другу пакости подстраивают. Таких знахарей как наш, немного совсем. Он и сам не любит к колдовству прибегать, и другим не советует, объясняя постоянно, что да как. И только если человек согласен на все последствия, только тогда делает. Это ведь он и объяснил, что у женщины, которая обратилась за таким делом к колдуну, потом рак возникает в женском месте. И на деток с внуками все это дело перекидывается так, что потом смерть в радость становится. А все из-за того, что бабка или прабабка по глупости для своей радости скоротечной ритуал сделала или заказала. А это обращение к колдуну, оказывается в гену записывается, от которой потом дети дурные родятся. Это им знахарь пояснил после того, как один ученый человек про гены рассказал, про наследственность, когда в клуб приезжал лекцию делать.
– Нет! Нельзя так! – утвердилась бабка Манюня. Я вот до восьмидесяти пяти годков дожила без всякого колдовства, и тьфу-тьфу, только косточки на погоду слегка ноют. Но это ерунда. Семена своего схоронила, а в душе тепло до сих пор живет, и он получается, вроде, как и не умирал никогда. Постоянно кажется, что в хате находится и на вопрос любой ответит, и совет даст как и что сделать, и куда пойти. И никто никого не привораживал. Просто любили друг друга страсть как по молодости, да потом через напасти вместе перебирались. И голодовали вместе и поддерживали друг дружку когда совсем тяжело становилось. Вот любовь от тех испытаний видать только крепче становилась. И сейчас никуда не делась. Живет в доме, и все тут. Нельзя привораживать никого. И вообще воли собственной лишать. Грешно это. Любовь ведь сама все даст, когда придет. Все что нужно. Но за нее бороться надо себя не жалея. Она смелых любит и сильных. Отвоевал если, никому не навредив, тогда она навсегда с человеком остается. До самой смерти. Знахарь, тот говорил, что и после смерти на небеса возносит именно любовь. Но не знаю как это после смерти. Вот Лексевна откинулась, и не скажет теперь как оно там после смерти то. Есть чегой там, или нет ничего?
Тут Манюня заметила молодых и Махиного батю. Запричитала немедленно и сообщила, что Степанида после вчерашнего дуба дала. И Макар теперь без кормилицы остался, так что помочь ему надо.
– Фроловна счас покойницу уже обмывает, да приодевает, так что часа через два можете подходить, соболезнования выразить. А Макарку я попытаюсь догнать. Что он как дурной будет по деревне бегать. Еще зашибется ненароком. Да и если кого встретите, тоже скажите уж. Я скольких успею, всех созову.
– Батюшку надо бы пригласить, чтоб все чинно благородно было, – подал голос Махин батя.
– Да на кой нам этот пропойца сдался, – вырвалось у Манюни, знающей истинную природу местного священника, но она вовремя исправилась, – оно конечно надо. Чтоб все порядком было. Вот ты Лександр и сходи к нему.
Отец Махи при первой половине фразы Манюни усмехнувшийся в усы, на второй половине посерьезнел и почесал в затылке. Забыл пословицу «язык мой - враг мой», вот теперь заботу сам на себя и навесил. А в такой ситуации отказываться уже нельзя. А священник Митря хоть и алкаш, каких свет не видывал, но деньгу считать любит как трезвый, и сразу с него слупит энную сумму на «процессию», как он это называет.
– Ох, Манюня, ох и хитра, – пробормотал он себе под нос, и пошел в дом. – Вот и впрягся, – сказал он опухшей женушке, которая при его появлении, дохнув перегаром, спросила что там, на улице, случилось.
– К полудню в Степанидином доме побывали все кто только мог ходить. И принеся свои соболезнования и предложив посильную помощь «безутешному» Макарке, расположились во дворе степенно рассуждая о бренности бытия и царствии небесном, куда по идее должны все отправляться после смерти.
– Костик еще подумал:
– Если все отправляются в царствие небесное, то кто тогда горит в геене огненной? Или ее не существует в природе и Митря пытается запугивать народ, чтобы заставить их поступать так как ему лично надо? А если так, то получается, тогда и царствия небесного тоже нет. Ведь если есть день и ночь как противоположность, то и супротив царствия должно быть что-то ужасное вроде геены. Кто в ней тогда жарится на сковородках? Какие такие грешники? Хотя конечно да! Степанида женщина набожная была и ничего плохого не делала, поэтому ей на небо самая дорога. Она там в этом царствии ничего не сломает и не испортит. А вот если туды Макарку запустить… – Костик даже зажмурился от ужаса, – кранты царствию. Точняк. Макарку на небо пущать нельзя. Все порушит. Хотя стоп. Когда я сам туды залетел со знахаревой подачи, то даже двигаться робко было. Так все было торжественно. И там наверняка эти мужики с птичьими крыльями никому ничего портить не позволят. У них сила то огромадная. Повяжут в секунду и на сковородки скинут. Без базару. Так что это наверное кто-то специальный решает кому куда отправляться. А может и само решается. По весу например. Скока весит душа, на ту высоту и отправляется. Вон рыбу когда ловишь, то поплавками и грузилами глубину погружения крючка выбираешь где кака рыба водится. Наверное и там тоже так. Чем мысли красивее, тем душа легче, и тем выше она запузыривается, когда из тела выскакивает. Надо просто научить себя думать о хорошем, тогда и после смерти будет хорошо. Вот я Маху счас люблю, и ребятенка ейного. И мне так хорошо, что кажется, что весу совсем нету. Были бы крылья, наверняк летал бы. И ни капельки не обижаюсь на того мужика с крыльями, который ее поперед меня эт самое… Я ж понимаю, что от меня бога родить не получится. Но малого защищать буду как своего собственного и даже больше. Бог ведь пока маленький, наверное, не может силу свою проявлять, поэтому на него всякие гады будут покушаться.
– Так вот я зачем? – Костик опять переполнился восторгом от осознания своего жизненного предназначения.
ОТЕЦ МИТРИЙ
Отец Митрий протрезвиться путем не успел, к тому моменту, когда Махин отец его срочно позвал к телу Степаниды. Металлические шары, которые с колокольным перезвоном катались в его голове, не давали возможности упорядоченно мыслить, поэтому он даже забыл содрать сумму за «процессию». А Махин отец и не торопился ее отдавать.
На скорую руку надев помятую рясу, и взяв походную ладанку, он плавно, стараясь не сотрясать мозг, пошел к Степанидину дому. Тело слушалось плохо, мысли еще хуже. Они были совершенно не соответствующие ситуации.
– Как бы опять не оконфузиться, – внезапно подумал Митрий, вспомнив похожую ситуацию, когда на отпевании его рассудок, накануне поврежденный самогонкой настоянной на конопляном цвете, внезапно потерял нить «процессии», и вместо отпевательного речитатива рот Митрия понес текст из обряда венчания.
В принципе никто бы и не заметил разницы в этом бормотании, но старушки, которые уже на память воспринимают музыку его бормотания, заметили фальшь и стали расшалившемуся батюшке знаки делать. И если бы его за руку эта самая Степанида не дернула в момент нужный, он бы мог и Харе Кришна запеть. Мысли его как раз к этим веселым ребятам с барабанами, в красивых одеждах, и цветами украшенными, устремились. Ездил он в епархию по хозяйственным нуждам прихода, и там, в городе, на улице это шествие увидел. Шибко его дух устремился тогда к этим ребятам. Такие уж они возвышенные были, что ему Митрию и не снилось. Вот и запали их песнопения в душу. Потом, уже вернувшись из города, Митрий никак не мог забыть то красивое шествие и даже попытался запеть также как они. Предварительно иконы занавесив, чтобы святые не прогневались на этакого вольнодумного священника и тщательно заперев все двери и окна, Митрий перевернул латунную чашу для водных обрядов и, постукивая по ней пальцами, затянул маха-мантру, как ее назвал православному священнику один из тех бритых певцов. Митрия тогда маленькая косичка на полностью бритой голове удивила, но спрашивать, зачем такое чудо, не стал, боясь обидеть нескромным вопросом такого приятного молодого человека. Так вот поначалу у Митрия эта самая маха-мантра никак не удавалась. Все он сбивался на ритм псалмов, но потом удалось полностью вспомнить мелодичность, и маха-мантра зазвучала так, что Митрий испытал подлинный религиозный экстаз. Даже со световым столпом, про который пишут в священных писаниях, но из знакомых ему священнослужителей никто реально не видел. Больше того эксперимента Митрий повторять не рискнул, потому что на весь следующий день во время богослужения, иконы преобразились. На них сменились изображения. Новые картинки были хоть и очень красивыми, но невозможными для нормального человеческого восприятия. Митрий периодически тряс головой, прогоняя наваждение, и приговаривал:
– Людей с хоботами вместо носа не бывает. Голов у всех по одной. И рук тоже по две. И ног.
Так его эти новые изображения к концу дня утомили, что он не утерпел, и к бабке Мане явился в гражданской одежде. То есть в мирской.
Бабка Маня знала правду жизни, и не делила людей на святых и грешников. Она просто видела человеческое страдание, причиняемое неугомонным умом, и знала рецепт как это страдание удалить прочь от человека. Хоть и не надолго, но зато на это самое недолго с гарантией.
Вот и Митрия часто спасала от разных видений. Для таких случаев у нее всегда имелся чистейший первач тройной угольной очистки. Видения, после этого чудодейственного лекарства, Митрия отпускали беспрекословно. Бабка Маня для него обладала большим авторитетом, чем отец Сергий – его куратор. Потому что когда Митрий делился с ним своими проблемами насчет видений, Сергий, неизменно посверкивая очочками, наподобие Бериевских, рекомендовал молодому священнику уделить больше времени и усердия молитвам за спасение души своей. Еще он советовал исповедоваться непосредственно ему в неких грехах якобы совершенных сладострастным деревенщиной, и при этом потирал вспотевшие ладони в предвкушении сальных рассказов.
Митрий же девственность свою соблюдал тщательно и ничего от него ожидаемого исповедовать Сергию не мог. Не мог даже выдумать, чтобы удовлетворить интерес старшего по церковной иерархии. Еще в самой молодости, та самая Натаха, в плане обретения личного опыта, предложила ему сделать минет, как видела через дырку в спальне мамки, и в результате, чрезмерно стараясь, прокусила вену. Больно было Митрию сильно, да и кровища хлестанула так, что он испугался скоропостижной смерти от такой кровопотери, побледнел и потерял сознание. Местный фельдшер вернул его к жизни, защитив от смерти полоской широкого лейкопластыря. Но с того самого момента Митрий твердо решил стать священником и уклоняться от такого страшного греха, как прелюбодействие. Соответственно эта сторона человеческой жизни для него просто перестала существовать.
Бабка Маня ничего спрашивать даже не стала, только головой кивнула в знак того, что все и так ясно.
– Опять значится, тебе мозга кино крутит! Ну, да ничего. Мы ее счас утихомирим.
Она достала из потайного места плоскую коричневую бутылку из-под импортного виски, и налила прозрачную жидкость в маленькую стопочку.
Отец Митрий уже знал неимоверную силу самогонки из этой бутылочки, поэтому даже не улыбнулся малому количеству налитого. Многоголовые и многорукие слонолюди исчезли спустя буквально секунду, после того как жидкий огонь обжег священнику горло и полыхнул по всему телу. Мир приобрел прежние очертания и расцветку.
– Эх Митрий Митрий, – покачала головой бабка Маня, – тебе бы попадью завести надобно. Эдак ведь организм скоро не выдержит, сорвет тебя в пропасть пьянства беспробудного. Это ты сейчас так только думаешь, что можешь остановиться, когда захочешь. А на самом деле-то по лезвию бритвенному ходишь. Чуть оступишься, чуть больше выпьешь однажды, и все. Тю-тю Митрия. Токмо одно воспоминание останется. Был Митрий и весь сплыл. Одна оболочка осталась, которая только и знает, что водяру глушить. А душа уже Митрию ручкой помахала. Она то ведь водку не любит, душа твоя. Разве не так? А Митенька?
– Не любит, – покачал головой священник, – а что делать? Вон уже и девки голые по ночам приходят. Красивые, страсть, какие. Сисястые, жопастые, чего они со мной только не вытворяют. Я на утро выжатый как лимон просыпаюсь. И ведь ни молитвы их не берут, ни крестное знамение, ни святая вода. Они только хохочут, и корень мой терзают нещадно. А мне страшно, бабка Маня, ой как страшно! Я ж через корень смерть свою приму. Сто процентов. Я однажды уже чуть не умер. Хорошо врач попался рядом.
– Попадью тебе надо, – бабка Маня была непреклонна в понимании истинной сути болезненного состояния сидящего перед ней человека, но навязывать свое видение мира не имела права.
А Митрий принять новое видение никак не мог. Та кровь, хлынувшая из его корня под острым зубом Натахи, впечатала ему в мозг личный закон: «баба – эрекция – кровь – смерть!». Он только однажды у отца Сергия спросил окольным путем про тех девок ночных. На что старший ему ответил, что это суккубы – демоны ночи приходят соблазнять каждого мужчину. Приходят они, чтобы искусить и заставить свернуть с прямой дороги ведущей к господу всевышнему, на путь греховного сладострастия и телесного разрушения.
– Только пост, молитва и крестное знамение спасают от этих исчадий ада, – возвысив голос, наставлял отец Сергий несведущего в сатанинских промыслах молодого священника.
Митрий изо всех сил выполнял все предписания. Результат неизменно был нулевым. А вот самогонка бабки Мани отгоняла этих бесстыжих тварей лучше святой воды.
– То, что помогает, то и правильно, – утвердил для себя Митрий, – пусть меня хоть в костре сожгут, но делать то, что не приносит никакого результата, я больше не буду. Для себя во всяком случае. Бабки хотят верить в эти нелепые ритуалы, я им их устрою. И буду эту комедию ломать столько, сколько надо. Похоже, что и самые главные шишки, что церквями заправляют, тоже всё давно поняли, и комедию ломают, но в очень крупных размерах.
Эта мысль прервалась внезапно. Митрий, нежно несущий свое тело к дому бабки Степаниды, не заметил лопухового листа, брошенного Серегой за ненадобностью в небольшую лужу посреди дороги. Когда священная ступня, наступив на него, плавно поехала вперед, Митрий увидел, как пыльная дорога внезапно превратилась в синее, безоблачное небо. Он подумал, что, наконец, научился летать подобно ангелу. Но, спустя мгновение, сильная боль по всей спине дала понять, что крыльев у него нет. Он осторожно, превозмогая головную и телесную боль, встал, и, нащупав ладанку, отправился дальше. После падения, пространство перед его глазами сфокусировалось в виде одной сто миллиметровой трубы. Он шел и смотрел в нее как в ствол гаубицы. Земля по ту сторону ствола опасно раскачивалась, но Митрия пока еще держала.
– Мне на отпевание надо попасть к рабе божьей Степаниде, – шел и твердил раз за разом, программируя свой неустойчивый мозг на выполнение задачи без ошибок.
Когда отец Митрий вошел во двор, весь народ ахнул. Вся одежда его и лицо были в грязи. А спина и правая рука, мало того, что в грязи, еще и в свежем коровьем навозе. А его туннельно-направленный взгляд, блуждал по лицам собравшихся, выхватывая то одно, то другое. В трубе появлялись лица часто, поэтому он решил, что достиг точки назначения.
– Где ж вы батюшка так устряпались? – вездесущая Манюня успела оглядеть священника со всех сторон и отметила в кровь содранные костяшки пальцев. Пальцы сжаты в кулак и насмерть удерживали цепочку от ладанки.
– Сатана меня опрокинул. Хотел не допустить к выполнению моих прямых обязанностей.
– Бабки все утвердительно покивали головами. Такая версия всех устраивала, хотя истинная причина падения тоже всем была понятна. Но нужно сохранить честь мундира, поэтому священника толкнул сам сатана и точка. А супротив сатаны устоять не так то просто. Он ведь может выскочить, откуда угодно. И уж если даже священников роняет, и в говне коровьем вымазывает, то, что уж говорить о нас, простых смертных. Нас тем более толкает всякую мерзость творить. А так мы все хорошие, добрые и чистые. Это все он САТАНА. А с другой точки зрения если посмотреть, то сегодня мы священника простили, а завтра он за нас слово замолвит. Жизнь то она вона кака длинная. Мало ли чего может приключиться. А священник - он существо полезное и слово его веское. Не меньше судейского ценится. Так что сатане наше коллективное осуждение, а отцу Митрию поддержка и забота. «Рука руку моет и обе белы». Мудрость вековая в этих словах заложена.
КВАНТОВАЯ ФИЗИКА
Самая старая составляющая жителей деревни кучковалась отдельно от остальных. Лица их были несколько озадачены. Чужая смерть всегда напоминает о приближении своей собственной, и если силы в теле еще много, то мыслей таких практически нет, и мертвый человек вызывает интерес только своей неподвижностью и невозможностью поддерживать беседу. Этот интерес приобретает совсем другую окраску, когда личный возраст приближается к похоронному, и тело избытком энергии не хвастает. В этом случае каждый мертвец сопоставляется с самим собой. Каково ему там лежится и что чувствуется. И самое главное - что о нем думают и говорят окружающие.
Самая старшая из группы - Фроловна бросила задумчивый взгляд на Костика с Махой, и внезапно прозрела:
– Я вот чо тут подумала!
Все старушки, привлеченные внезапной вспышкой эмоции во фразе, уставились на Фроловну, которая слыла мудрой женщиной, и всегда выручала советом и помощью.
– Молодые то видать дитятку заделали ночью.
– Ну, дак это дело такое… – бабки развеселились, и даже щеки зарумянились, – для того и женились, чтоб энто самое, да дитяток лепить.
– Да я не про то, – оборвала серьезная Фроловна, – дитятку они значится забацали, а Степанида вот и того…
Бабки хором ахнули, но продолжили внимательно слушать.
– Я тут давеча книжку одну вумную почитала по квантовой физике. Мудрено все там написано, но одна мысля, мне в мозгу врезалась насмерть. Она мне понятной стала. Там говорят, что если где-то что-то прибыло, значит где-то должно непременно убыть. Я вот пол ночи сидела думала над ентой мыслью и вдруг все враз поняла. И так все поняла, что жуть аж пробрала. Вы бабы прикиньте таку штукенцию, что если у нас засуха держится слишком долго, значит, где-то дожди поливают нещадно. В той книжке говорилось, что общее количество всего что есть, конечно, и оно из одного места в другое перетекает, изменяя свою форму. То есть жарой вода из земли испаряется в облака, а в другом месте эта же самая вода дождем выливается.
Бабка Маня прервала Фроловну:
– Мы эт и без тебя прекрасно знаем. Если фрукты подпорченные, сахарком с дрожжами пересыпать, выждать немного, а потом через змеевичок испарить грамотно, то очень неплохая самогоночка получается. А вот посмотришь на ту же сливу, когда она на ветке висит, то ни в жисть не догадаешься, что она может так в мозг шибать. А потому не может, что смесь нужна и время рассчитанное.
– Да я не про то вовсе, – Фроловна перебила лучшего спеца в деревне по самогоноварению, – я про Степаниду.
Внимание товарок опять насмерть приклеилось с старшей.
– Вот Степанида убыла на тот свет, а у них дитятка прибыла. Вот я про чо!
– Ты эт чо, хотишь сказать, что Степанида из своёго дома, к Махе туды внутрь перекантовалась, – ляпнула самая слабо развитая в плане интеллекта Глаша.
Никто даже не посмеялся над ней, поскольку эта информация была настолько новой и похожей на правду, что даже дух захватило у всех без исключения. Мысль получила продолжение от той же самой почитательницы квантовой физики:
– Не в том дело, кто куды перекантовывается, а в том, что как только кто-то зарождается, так обязательно кто-то должен того… – она головой кивнула в сторону Степанидиного дома и выдержала Мхатовскую паузу, – а раз так, то мне все энто совсем не ндравится.
– Ох лишенько! – запричитала Глаша, – что ж теперь, если нам умирать не хотца, молодым запрещать плодиться? Не верно это. Тогда жисть прекратится. Никто ведь вечно не живет, у всех свои сроки, – ее лицо даже разгладилось и помолодело, когда в глазах соседок она стала внезапно изрекать необычайно умные мысли.
Бабки одобрительно закивали головами.
– Эт точно что у кажного человека свой срок есть. И молодежь тут ни при чем. Ведь если даже уйти прочь с деревни в тайгу, все равно вечно не проживешь. А так хоть малых деток попестовать на руках. И к господу отправиться с чистой душой. А он уже сам распорядится, когда снова народиться в семье своих внуков или правнуков, – это вперед выступила самая тихая и незаметная Татьяна Марковна.
Ее все называли уважительно только по имени отчеству, потому что она была самой интеллигентной женщиной. Жила одна, после того, как муж, тоже тихий, умный и очень порядочный мужчина умер в возрасте пятидесяти лет, и всегда вела себя так достойно, что даже отъявленный хулиган Филимон – гроза деревни, становился смирным как ягненок под ее взглядом и предлагал оказать любую посильную помощь. Причем совершенно бесплатно. Что в ней такого особенного было, никто не мог сказать, но вот светлая она какая-то была и добрая очень. Ни одного грубого слова никто никогда от нее не слышал. Интеллигенция и все тут. И за этот ее свет и за внимательность к каждому, ее в деревне очень уважали. Даже знахарь к ней относился по особенному. Тоже очень уважительно. Но никому причину своего расположения не объяснял. И они много разговаривали на разные темы, попивая чай, заваренный на смородине и мяте с душистым медом.
– Знахарь мне рассказал, что душа вновь получает возможность родиться в своей линии, когда срок проходит нужный. Энтот срок для всех разный, но обычно через три или четыре колена. И у молодых рождается прабабка или прадед. И они друг с дружкой отношения постоянно выясняют, чтобы мудрее стать. А вот что касаемо того, что младенцев так приятно на руках нянькать, то эт потому, что у малого силов слишком много. Столько, сколько и не надо ему на то время, а у старого их нехватка. Вот они и помогают друг дружке. Знахарь сказал, что видел он будущее, когда молодые будут деток плодить, а их родители их нянькать. Сила у молодых для того дела и предназначена. А у ихних родичей и опыта поболе, и знаний. Вот они малышам много больше пользы могут принести если будут воспитывать. Молодым то самим еще учиться надо, и приключения испытывать, а они уже дитятками по рукам и ногам связаны оказываются. И вот в том будущем, знахарь сказал, что все будут счастливы, потому что энергии будут правильно меж всеми распределены. Так что ты Фроловна свою физику квантовую повнимательнее почитай, могёт что еще полезное найдешь.
– А где кстати знахарь? – бабка Маня решила разрулить напряжение, возникшее между Фроловной, создавшей себе новых врагов в лице всей молодежи вместе взятой и уважаемой Татьяной Марковной, – чегой-то его не видать. Со свадьбы незаметно ушел и сюда не пришел.
– А я его в его хате не видела, – сообщила Манюня.
– В лес, наверное, ушел, свои коренья собирать, да мудитировать на небо.
– Дак если ушел, почему дверь не запер? Никто конечно его дом беспокоить не станет, но он обычно, когда уходит, ставни закрывает. А впрочем, в его дела лучше не соваться. Уж очень мудреные дела делает. А нам счас, все враз разъяснил бы. А вот вы бабы скажите лучше, как теперь с Макаркой быть? Он ведь дурной такой и совсем не приспособленный к жизни. Без бабской заботы сгинет ведь совсем.
Все покачали головами, соглашаясь, но дельного совета дать никто не мог. Уж настолько обширна была его дураковатость, что только Степанида и смогла его терпеть. Да и то только лишь потому, что кровная сродственница. Теперь Макарка оказался никому не нужным, и никто за него ответственность нести не хотел.
– Да наверное само как-то решится, – подала голос Глаша, – господь пущай распорядится на счет него.
Все вновь согласились. Господь все пусть и решает, а за господни решения у нас Митрий отвечает. Раз он на то поставлен, то пусть помолится на счет Макарки, и решение выдаст, какое господь ему сообщит. А мы его и выполним. Вот только рясу ему сейчас девки в порядок приведут, да протрезвится малость, мы и дадим ему поручение. А пусть попробует отказаться. Он святой человек, не имеет права отказывать в просьбе. Особливо, если мудрость божья нужна.
ВСЕ ЗЛО ОТ БАБ
Отцу Митрию при входе в Степанидин дом стало нехорошо. Труба, через которую он держался за землю, отказалась уравновешивать полушария головного мозга, и, причудливо извернувшись, показывая убранство сеней снизу вверх, опрокинула его навзничь, пребольно ударив и так предварительно ушибленную спину об лавку. На грохот его падающего тела тут же кинулась Светик семицветик, приставленная Манюней к батюшке специально для помощи в его нелегком труде борьбы с сатаной и прочими темными силами. Светик только на мгновение отвлеклась, чтобы улыбнуться своему любимому Пахе, и вот на тебе, сатана вновь уронил Митрия прямиком на угол лавки. Ведро покатилось прочь, своим грохотом привлекая дополнительное внимание жителей.
– Батюшки светы, – бросилась Светик к Митрию, – простите меня Христа ради, не углядела.
– Бесовские отродья, – бормотал Митрий, барахтаясь на полу, запутавшись в собственной изгаженной рясе, – повязали таки…
– Счас мы их отгоним, – прошептала натужно Светик, приподнимая Митрия от земли, стараясь усадить его на лавку, – вы уж читайте свои молитвы, а то вить мне одной с ими не справится. Я одежонку-то вам в порядок приведу, а вот с энтими темными силами мне не совладать. Вы уж батюшка с ними сами как нибудь.
Мужики на улице прятали улыбки в усы и бороды, у кого они были, а женщины с трудом сдерживали смех, прыская в ладошки. Уж очень комично Светик возилась с Митрием.
Батюшке же противостояние с сатаной, точнее с его непосредственным представителем – зеленым змием давалось с каждой минутой все труднее. И хотя самого змия поблизости уже не было, яд его, запущенный в кровь накануне, оказывал свое влияние на организм священника и сейчас. Химия – великая наука, и религия как неутомимый противник прогресса и научного изучения божьего промысла, в данный момент времени сдавала ей свои позиции. Разум Митрия утомился бороться с вновь образующимися формулами, постоянно меняющимися в его организме и принимающими всевозможные дьявольские зрительные образы, и отключился.
Светик-семицветик ощутив в своих руках резкое увеличение святой массы, надсадно захрипела, и по лицу ее покатилась слеза:
– Ну что же вы батюшка вот так вот сразу скисли? Какие у вас организмы, однако, слабые.
Батюшка, окончательно утратив контроль над своим телом, подобно свежепойманной рыбе выскользнул из рук Светика и с грохотом упал на замызганный деревянный пол, истоптанный гостями. В тот момент когда его голова с глухим стуком соприкоснулась с порогом, глаза его открылись. Взгляд на несколько мгновений стал совершенно ясным, и он очень четко произнес философскую мысль:
– Животное, когда съест или выпьет что непотребное, приобретает опыт, и потом, ни под каким предлогом, того же самого вводить в свой организм не станет. Насколько же человек глупее животного. Так что надо еще рассудить, кто есть тварь божия, а кто дитё его.
После этого, ужаснувшись хуле, произнесенной собственными устами, вздрогнул всем телом, закатил глаза под брови и глубоко вздохнул. Еще через мгновение его лицо разгладилось и приняло благообразный облик. А еще чуть позже на губах заиграла легкая улыбка. Видимо отец небесный принял его грешную душу в гости и совсем не обиделся на то высказывание.
Светик высунулась из сеней и крикнула обоих Семенов, чтобы вынуть святого отца на свежий воздух. С тщедушным Митрием легко бы справился и один из них, даже одной рукой, но в сенях было тесно, а калечить тело служителя культа было как-то некрасиво. Он ведь один на всю деревню.
Семен-электрик, будучи немного компактней Семена-зоотехника, собрался брать Митрия со стороны дальней от входа и поэтому перешагнул через его тело, чтобы ловчее подхватить под мышки.
Светик заверещала:
– Что ж ты через спящего человека переступаешь? Плохо это, он же так заболеет.
Семен, с испуганным лицом, опасливо поднял ногу обратно и замер, подобно журавлю, в ожидании плывущей по болоту лягушки. Эту примету он хорошо знал и не раз убеждался в ее действенности. Причем недомогание случалось независимо от веры или неверия в это переступание. И что самое интересное, тяжесть последующего заболевания в несколько раз увеличивалась, если перешагивала женщина. И еще сильнее болезнь становилась, если у нее были месячные. Никто не знал, почему так происходит. Знал один только знахарь, но на этот вопрос постоянно только хитро улыбался и помалкивал. Мужики меж собой в очередной раз согласились, что все зло от баб исходит, и что с ними надо аккуратно обходиться. Чтобы когда спишь, им и в голову не приходило пакость своему благоверному подстраивать. Ну, или в страхе держать постоянными побоями. Тогда тоже будет здоровье беречь, чтобы самой меньше страдать. Но у баб этих арсенал на пакости богатый и против всего не убережешься, если запугивать, поэтому лучше мирно сосуществовать. Потому что корень тоже надо в кого нибудь макать время от времени. А если бабы нет под рукой, то другая болезнь может приключиться. Уже срамного плана. Лучше с бабами вообще не ссориться, вывел аксиому Семен и пробормотал:
– Дак эт самое… Тут больше некуда ногой то ступить. Вона как его перекособачило. Весь пол занимает.
Светик оглядела все свободное от Митриевого тела пространство и сказала неуверенным голосом:
– Хотя он святой человек. Может на него эта примета не действует. Он вить не от мира сего. Поэтому наверное можно перешагивать. Но на всякий случай надо до перешагивания, и после, долгого здоровья и благополучия пожелать, чтобы не случилось ничего.
– Здоровья тебе богатырского Митрий, и денег несчитанно, – пробасил Семен и уже смело перешагнул через тело священника.
Под тяжелым кирзовым сапогом, как елочная игрушка, хрупнула ладанка, цепочку от которой по-прежнему насмерть сжимал Митрий в руке.
Семен вновь приподнял ногу посмотреть, на что это он исхитрился наступить и от увиденного лицо его побледнело.
– Из огня да в полымя, – жалобно просипел он, – за что ж это я так попал?
– Все ты Светка, – нашел выход Семен, – не переступай, плохо будет. А теперь мне плохо будет. Бог за ладанку поди по первое число мне закатает. Все зло от баб!
– Может еще обойдется, – вяло отозвалась Светик, – Митрий всегда богом своим стращает, но он никого еще не наказывал. Мы ему не скажем, что это ты наступил.
– А ведь бог все видит, – опасливо проблеял Семен и посмотрел в потолок, пытаясь засечь вездесущие божественные камеры наблюдения.
– А вот мы и проверим, на что евонный бог способен, – дерзко произнесла Светик.
– Тебе хорошо сперименты ставить, – уже чуть ли не со слезами на глазах пробасил Семен, – а мне отвечать…
– Да что ты ноешь как пацан малолетний, – уже с презрением и гадливостью ответила Светик, – может и отвечать не придется. Вон в Чагино Петруха с корешами тамошнему священнику вломили за то, что он ихних девок завлекал в келью для собственного непотребства, а потом еще в купель насрали и весь инвентарь обоссали, и ничего не случилось. А уже три года как прошло. Уж наверное за три года бог как нибудь да отомстил бы. А ты всего навсего ладанку раздавил, да и то случайно. Никто тебя не тронет. А Митрию скажем, что это он сам раздавил по пьяни.
Семен тяжело вздохнул, и аккуратно пристроив вторую ногу, приподнял Митрия от пола.
Митрий находился в глубочайшем трансе и тело совершенно не контролировал. Все мышцы были предельно расслаблены, и создавалось ощущение, что из Митрия вынуты кости. Он получил уникальную возможность гнуться в любую из возможных сторон. Именно этим феноменом объясняется высокий процент выживающих вусмерть пьянущих людей во всевозможных катастрофах. Как бы транспортное средство не корежилось в аварии, пьяный человек обогнет своим гибким телом любое возникающее препятствие и не повредит себе нисколько. А трезвый же, испытывая страх, станет напрягаться, пытаясь избежать столкновения, и обязательно, что-либо поломает себе.
Семен-зоотехник стоял, перегораживая своим могучим телом весь проем, так что в сенях было сумеречно, и безучастно наблюдал за всеми препирательствами.
После вчерашней починки музыкального центра, энергия его интеллектуального центра полностью истощилась, и думать сложные вещи стало просто-напросто невозможно. Тем более в голове постоянно перемещались некие тяжелые но мягкие блоки. Как будто кто-то собирал в голове кубик рубика из цельного куска тяжелой резины. Этот процесс был очень сложен для осмысления, и за ним можно было только наблюдать никак не вмешиваясь. Да и как можно вмешаться внутрь головы? Все что в ней происходит, покрыто тайной и толстой костью черепа с волосами. Вот Семен и не вмешивался. Стоял, наблюдал за своими ощущениями и время от времени луч сознания пробивался наружу, чтобы проверить свое собственное пространственно-координатное позиционирование по отношению к внешним объектам. Если внешние объекты вели себя по отношению к Семену мирно, то луч возвращался обратно, наблюдать за нутрянным миром. Если же возникала угроза для физической оболочки, то руки превращались в две чугунных кувалды с титановым покрытием, способных сокрушить и железобетонную стену полуметровой толщины. А если угрожающих объектов оказывалось слишком много, то кирзовые сапоги со скрипом вбуравливались в землю подобно тракторным гусеничным грунтозацепам, а одна из кувалд, преобразовавшись в гидравлический манипулятор, отламливала у корня подходящее дерево, или вынимало из ограды дрын. Вооруженному подобным образом Семену мог противостоять только Мамонт, но он в данный момент топтал зону и конкуренции Семену не составлял. Другим достойным противником мог оказаться Петруха, но он имел крайне незлобивый характер и в драках участвовал редко и всегда пытался примирить буянов. И свою физическую силу применял только для лишения подвижности главного зачинщика. Это удавалось ему с легкостью, поскольку тело его без ущерба для себя поглощало даже самые сильные удары. Но даже если такое случалось, удар мог пройти только один единственный. Любое прикосновение к идущему на абордаж Петрухе означало немедленное пленение и последующее обездвиживание. За его силу и бережное отношение к пленному, его уважали и побаивались. Но на данный момент никто Семену не угрожал, пластилиновый кубик рубика по прежнему собирался в голове чьими-то невидимыми руками и поэтому весь разговор Светика с электриком, от сознания зоотехника ускользнул. Он стоял, ожидая начала транспортных работ без всяческих оценок и суждений.
СИБИРСКИЙ ДЗЕН
Именно этому качеству созерцательности у местных мужиков восхитился заезжий японец по имени или фамилии Куросава. Он искал некие редкие травы в Сибири, а в своей Японии работал великой гурой по обучению своих узкопленочных соотечественников вхождению в состояние самадхи. Для этого самого состояния требовалось предварительное освобождение ума от всех мыслей, что для урбанизированных японцев оказалось непосильной задачей, и усилия Куросавы имели весьма низкий КПД. Именно поэтому соотечественники Куросаву уважали. Человек всегда восхищается и уважает трудное и, тем более, недостижимое. А самадхи оказалось для большинства японцев недостижимым состоянием.
В Короедовке же, японские глаза Куросавы расширялись с каждым увиденным индивидуумом. Лишь редкие экземпляры мужского населения нарушали свое биополевое равновесие мыслительными процессами. В основной же умственной массе полноправно царил дзен и гармония с природой поражала внутренний взор Куросавы. Еще больше его поражала чудовищная энергетическая наполненность аур населения. Он периодически сглатывал слюну и шептал что-то на своих иероглифах. Однако в его взгляде сквозило беспредельное восхищение и поэтому басурманское бормотание прощалось мужиками. Японцу вообще прощалось его присутствие в деревне по многим причинам. Одна из них была в том, что японская техника очень ценилась из-за своего качества, продуманности и надежности. Другая причина сострадательная, за бомбу уроненную американцами. Японцев русские люди жалели не смотря на то, что японские войска хотели воевать с Россией. Война войной, а когда с неба на тебя такая лютая смерть падает, это как-то нечестно. И на японца смотрели с сочувствием. Особенно бабы, которые слышали что от радиации, которая в бомбе сидит и потом землю всю изгаживает на долгое время, плохо корень работает. И в третьих личные качества Куросавы тоже вызывали уважение у местных. Сам по себе японец на вид был весьма щуплым, но обладал некой неизвестной силой. Все пытался через очкарика-переводчика объяснить мужикам необходимость достижения самадхи. Это слово на русский язык никак не переводилось и переводчик попал в затруднительное положение. Мужики пришли переводчику на помощь, попросив хотя бы на пальцах пояснить, что это за такая самадхи, которой непременно надо достичь. Переводчик выкрутился, сказав что это такой японский бог. Мужики в один голос запротестовали, показывая на луковицу церкви, объяснив японцу, что у них свой бог есть, настоящий. И они все крещеные, поэтому японской ереси их не пробрать. Куросава задумчиво посмотрел на золотой крест на церквушке, потом, покрутив глазами настраивая третий глаз, еще раз внимательно оценил ауры мужиков и попросился зайти в церковь и познакомиться с ихним гурой.
Митрий японца не впечатлил. На гуру он не тянул, даже если закрыть все тайные глаза. Не впечатлила его и церковь со всем своим убранством. Он ожидал разгадать секрет повальной готовности населения к высшей ступени медитации без всяких долгих тренировок, очищения, аскез, и посвящений. В церкви секрета не было. Тогда Куросава пошел на тактическую хитрость. Он предложил бороться.
СПАРРИНГ
Когда переводчик выразил желание японского гостя, мужики рассмеялись, а потом замахали руками, отказываясь, не желая обидеть травмами заморского гостя. Щуплый гость, который не сильно отличался от переводчика, которого местные жалели за его хрупкость и слабое зрение, тем не менее, настаивал на показательных выступлениях. Он заметил, что энергия, хоть и имела огромный потенциал у местных мужчин, в подчинении у них не находилась.
Деревенская жизнь скучна, поэтому мужики вскоре образовали большое кольцо, внутри которого предстояло пройти игрищам, затеянным гостем.
Великодушно предоставив выбор соперника Куросаве, мужики расхохотались, когда он указал на бульдозериста Петруху. На этот хохот подтянулись и остальные жители и жительницы деревни. Круг пришлось расширить. Японца пытались отговорить от выбора, но он непреклонно требовал на ринг Петруху.
Петруха вышел в круг и народ ему совет дал:
– Ты уж эт самое не это. Аккуратно с им то. Он ить заморский. Не повреди его ненароком.
Петруха с достоинством отвечал:
– Да чо вы, я ж не дитя. Понимаю чай, что слабосильный японец, да к тому же политика, международный конфликт, и все такое. Я его придержу, если брыкаться будет, а ломать не стану. Что ж я не человек что ли. Я ж с понятием.
Вдовая Катюха на всякий случай еще поостерегла Петруху.
– Если крысу в угол загнать, она может и кинуться и отгрызть чего. Так что не смотри что он маленький. Вдруг у него зубы отравленные. Куснет, а ты и взбесишься, порвешь его на восемь частей, а нас потом тут Интерпол замучает. Куда типа ипонца ныкнули? Ты уж потерпи, если чо. Мы тебя приласкаем потом за выдержку, – она призывно провела ладонью по крутому изгибу талии к бедру.
– Ну шалава, – хмыкнул Петруха, – приласкаем. За японца готова сладости предоставить. Потерпим еслив чо, раз такое дело.
Он взглянул сверху вниз на Куросаву, который самой верхней своей точкой не доставал ему даже до середины груди и хлопнул в ладоши, показывая на готовность к бою.
Куросава чуть изменил положение ног и выбросил вперед руки с прямыми ладонями, сначала жестом поманив Петруху к себе.
– А! Каратистик! Знаем таких, – Петруха понял, что японец не простой фрукт, но и японец не знал, что Петруха в одиночку сломал всю школу фудокан каратэ, состоящую правда не из японцев, но из тренированных городских парней.
Эта школа имела неосторожность приехать в Короедовку потренироваться так сказать, на природе. Тренировку они учинили аккурат на Петрухином заделе. Он сам мирно спал в стогу и никого не трогал. Двенадцать бойцов в белых рубашках и белых широких брюках, с красным отличительным знаком на левом лацкане и с черными поясами, слажено и красиво размахивали руками и ногами с шумными выдохами и выкриками. Петруха только слегка морщился во сне от этих звуков. Но когда спортсмены начали ломать руками и ногами молодую березовую поросль вокруг поляны, Петруху подкинула некая сила, мгновенно пробудив ото сна.
– Вы чо козлы творите? – заорал Петруха, увидев такой беспредел.
«Козлы» отвлеклись от березок и с удивлением воззрились на гигантскую фигуру бульдозериста. Он напоминал снежного человека своей небритой харей. и соломой, застрявшей в спутанных волосах.
От группы отделился тренер и, подойдя к Петрухе, предложил дензнак на опохмел. Он в душе презирал деревенских жителей, но хотел урегулировать все мирным путем, как подобает цивилизованному человеку.
Петруха оскорбился подкупу и, даже не взглянув на номинал купюры, повторил:
– Вы чо козлы делаете? Почто природу портите?
Николай, усмехнувшись, запихал купюру в наружный карман засаленной робы Петрухи:
– Ты мужик глотку то не рви, иди поправься. Мы с ребятами скоро уже поедем обратно.
Петруха разозлился не на шутку, вытащил брезгливо бумажку из кармана и швырнул в лицо тренеру.
– А ну-ка валите с моей поляны к едрене фене.
У Николая задергалось веко на левом глазу и он прошипел:
– Сам напросился. Дубина стоеросовая.
И провел дзуки в Петрухину грудь. Николай таким ударом ломал сосновые доски двухдюймовой толщины, но здесь возникло ощущение, что кулак встретился с резиновой стеной. Энергия удара куда-то рассеялась и движение оказалось попросту бессмысленным. Зато Петруха окончательно огорчился. Он ухватился рукой за воротник Николаевой рубашки, оценив прочность ткани, и швырнул его через голову за свою спину.
Николай сделал два полных оборота, попытался в процессе полета зацепиться за стог, но руки, царапнув поверхность, ухватили лишь несколько стеблей пырея. Упал он хоть и достаточно мягко на землю, но плашмя и спиной. Движение на некоторое время стало невозможным. Рот пытался ухватить хотя бы несколько молекул воздуха. Но отшибленные легкие не желали всасывать жизненную силу из окружающего пространства. И когда в глазах появились черные пятна, Николай вспомнил своего наставника, который учил его дышать праной. Через стиснутые зубы, он потянул не легкими, а скорее своей волей, золотистые искорки, которыми было щедро заполнено все вокруг. Черные пятна вскоре отступили, жизнь вернулась в тело, а когда вернулась подвижность, и Николаю с трудом удалось приподняться, он не обнаружил своих учеников. Встав на ноги и пошатываясь от слабости, он отправился к микроавтобусу, на котором приехали. Мицубиси делика отчего-то стояла на крыше, подставив под солнечные лучи ту часть, которая обычно смотрит на асфальт. Все воины оказались внутри автобуса в жалком состоянии. Крепкие кимоно были практически на всех разорваны, лица и тела щедро синели и краснели. Из автобуса доносились стоны ушибленных природой и свежим воздухом учеников.
Все до единого уяснили для себя мысль, что природу безобразничать нельзя. Через каких нибудь сорок минут бойцы более-менее пришли в работоспособное состояние и совместными усилиями сумели перевернуть микроавтобус в подобающее положение и удалиться в город. Работали дружно и слаженно, поскольку до возвращения на поляну хозяина оставалось меньше пятнадцати минут и срок, отпущенный Петрухой на оправку, и очистку территории от личного присутствия истекал.
Сейчас Петруха с улыбкой смотрел на маленького, чему-то своему улыбающегося японца и вспоминал школу фудокан. Ему захотелось по отечески обнять Куросаву и языком тела объяснить, что иноземные штучки на сибиряков не действуют. И только он сделал еще один шаг и попытался обхватить японца, как тот внезапно куда-то исчез, а сам Петруха увидел вращение земли и все пространство перед глазами заняло синее-синее небо. Одновременно с шумным падением тела местного богатыря, жителями деревни издался вопль восхищения. Японец стоял всего в метре от изначального своего положения и с интересом смотрел на лежащего на траве Петруху.
– Не понял, – пробасил Петруха и вскочил на ноги.
Он обвел взглядом соотечественников и вновь увидел улыбающегося, как ни в чем не бывало японца. Тот вновь сделал манящее движение кончиками пальцев и Петруха пошел в атаку чуть быстрее и растопырил руки уже по диагонали, понимая, что в первый раз тот просто проскочил под ними и хитростью уронил его на землю. На этот раз Петруха сумел краем глаза заметить исчезающего куда-то вбок и вниз Куросаву, прежде чем мир перед глазами вновь крутанулся, и земля вновь гулко приняла его тело.
Ошеломленный бульдозерист, прежде чем подняться произнес восторженное, – Во бля, японское племя! – и уже теряя хладнокровие, подскочил с желанием схватить верткого иностранца и чуть сплющить его тело, чтобы неповадно было так лихо выскальзывать.
Куросава видимо прочитал на лице растущее раздражение и что-то прощебетал на своем языке. Петруха повернул голову к переводчику и тот пояснил, что чем сильнее будет Петруха стараться причинить вред самураю, тем больнее ему самому будет.
Это никак не вязалось с личным опытом деревенского силача и он, делая обманные движения обеими руками, заловил таки япошку. Но прижать к себе не успел, потому что тот опять куда-то выскользнул, а Петрухина спина вновь громко поцеловала землю. Народ, уже от восхищения мастерством узкоглазого гостя, улюлюкал, а бабы с интересом посматривали на оказавшегося таким сноровистым в борцовском деле мужчину. А раз так, то и в интимном плане с него должон быть немалый толк.
Поднимался Петруха уже с намерением не просто усмирить верткого недоростка, а с желанием оторвать ему голову. Глаза его налились кровью и мышцы свирепо подрагивали. Куросава же был подобен гипсовой статуе. На его лице не дрогнул ни один мускул и страха в глазах не было, что удивило мужиков.
Семены хором присвистнули, увидев глаза Петрухи:
– Карачун япошке! Точняк! Бригадир огорчился.
– Заломаю, – захрипел Петруха и собрался растоптать гостя как бешеный слон.
Куросава опять прощебетал и знаком притормозил готового к атаке быка.
Переводчик бесстрастно повторил ту же фразу, что избыточная агрессия, направленная на мастера айкидо причинит вред нападающему.
Петруха игнорировал фразу и, сжав руки в громадные кулачищи, создал ветер.
Японец не попал ни под кулаки, ни под ветер от них. Он проскочил между Петрухиных ног и расслабленно стоял за его спиной.
Петруха же, смолотив каждый возможный сантиметр пространства перед собой, где находился, и теоретически мог находиться противник, слегка выдохся, и еще больше взъярился от смеха публики, осознав, что ни в кого не попал и никого не убил. А когда взглянул через плечо на скучающего Куросаву, одним рывком бросил свое тело на уничтожение мелкого человечка, посмевшего осмеять его перед деревней.
Куросава, подобно кленовому листу, падающему с дерева, обогнул Петруху и поднял его воздух, как будто в нем не было ста восьмидесяти килограммов живого весу на весь свой японский рост, и удержал на мгновение, которое всем показалось вечностью. Слишком невозможным это мгновение выглядело. Куросава успел победоносно обвести жителей улыбающимся взглядом, затем там, наверху что-то хрустнуло, и под дикий крик боли Петруха вновь грохнулся оземь, но уже не встал, а вопил как резаный и хватался за покалеченную руку, хватал ее то за локоть, то за плечо, как будто не мог сообразить, где ему больно. Деревня безмолвствовала, а когда Куросава подошел к бьющемуся в припадке от сильнейшей боли сопернику, вновь затаила дыхание. Куросава же наклонился к извивающемуся Петрухе что-то прошелестел на своем языке и ткнул пальцем в шею. Тот на мгновение выгнулся дугой, а потом рухнул на землю и замер.
Показалось, что даже ветер замер, оцепенев от небывалого.
Первой очнулась вдовая Катюха, которая уже было, собралась после игрищ пригласить победившего Петруху на праздничный ужин с парной свининкой, запеченной с лучком, под первачок. И потом насладиться любовными ласками с самым сильным мужчиной мира.
Местные бабы ее не очень привечали, поскольку она изредка умыкала чужих мужей для личного употребления, но поскольку она это делала крайне редко и совершенно незаметно для всех, закрывали глаза, понимая, что женскому организму мушшина периодически требуется. И от природы никуда не уйти. Закрывали глаза еще и потому, что при людях она всегда категорически отказывала всем притязателям на свое тело без исключения, включая и вчерашнего дружка, сбежавшего на пару тройку часов от жены. Поэтому об ее связях знали в принципе все, и одновременно никто. А Петруха был мужик ничейный, посему можно было и открыто в гости приглашать, и никто бы ничего против не имел. И вот тут такой конфуз произошел. Ну не китаезу же этого свининкой кормить.
– Убивец! – заголосила Катюха и тут же осеклась.
Лежащий неподвижно на земле Петруха вдруг громогласно захохотал и, хлопнув в ладоши сел. На лице его играла улыбка, и никакой боли он не ощущал.
– Ну, япошка! Ну, Куросава! – восхищенно повторял он, – Ну, силен ядрентыть.
Мастер диковинного восточного искусства айкидо скромно стоял в стороне и по-прежнему слегка улыбался. В глазах у него прыгали бесенята.
Петруха встал во весь рост и, добродушно улыбаясь, обратился к мужикам:
– Вот же японцы какие молодцы. Не только технику хорошую делают, но и за себя постоять смогут.
Он повернулся к Куросаве и восхищенно сказал:
– Спасибо братишка, классный урок мне преподал.
Куросава сложил руки ладонями друг к другу и, прижав их к груди, поклонился Петрухе. Глаза его, тем не менее, следили за каждым движением сибирского амбала.
– Ты глянь-ка, – еще больше восхитился Петруха, – он меня победил, и мне же еще кланяется. Кака-то правильная борьба,– обратился он к мужикам, – не обидно ни капли, а даже как-то приятно, что как с человеком обращаются. А я его сначала то считал замухрынцем. А он вишь сильный как черт, и не величается своей силой. Уважаю!
Мужики с одобрением взглянули на победителя, и он вновь зачирикал на своем диковинном языке.
Петруха тотчас повернулся к переводчику:
– Чего он говорит? Ты только подробно переводи. Он видать чтой-то полезное счас чирикает.
Переводчик бесстрастно произнес:
– Мастер Шуя говорит, что принцип айкидо полезно применять во всех сферах деятельности. Нет смысла всегда использовать агрессию в ответ на агрессию и противопоставлять чужой силе свою собственную. Так бесполезно тратится жизненная сила двух людей. Если один хочет жить более полной во всех отношениях жизнью, он может научиться управлять своими эмоциями, которые толкают на необдуманные действия, приводя к растратам энергии и сокращению жизни. Тот, кто умеет контролировать свои эмоции может контролировать как эмоции, так и многие другие энергии другого человека и этим управлять им. Совершенный же мастер к числу которых принадлежит господин Куросава, не считает нужным управлять людьми, а использует искусство только для своего собственного развития и обучения и развития тех, с кем ему приходится сталкиваться в потоке жизни.
– Эх как круто излагает японец, – почесал в затылке Петруха, – а ведь и вправду управлял он мной. Он же меня как жука на иголке крутил, а я ничего сделать не мог.
Японец прощебетал еще что-то, и все вновь обратились в слух.
Переводчик улыбнулся и сказал, что господин Куросава изъявил желание показать еще одну вещь. И приглашает четверых самых сильных мужчин поучаствовать в представлении.
Мужики покачали головами, потому что летать подобно бабочкам, на глазах у своих жен и подруг никому не хотелось.
Куросава замахал руками и знаками пояснил, что драться не надо. Он уселся на землю, подогнув под себя ноги, и через переводчика сказал, что четверо самых сильных мужчин не смогут поднять его от земли даже на сантиметр.
На это народ зашумел. На вид в японце было килограмм пятьдесят максимум. А такой вес не то что вчетвером, а и одному одной рукой поднять нечего делать.
Японец подтвердил правильность перевода и показал на двух руках рогатки из двух пальцев. После чего закрыл глаза и вроде бы как уснул.
– Чего это он? – спросила Манюня.
Очкастый переводчик пояснил, что мастер Шуя готов и ждет, чтобы четверо сильных мужчин попытались при поднять его хотя бы на несколько сантиметров.
Оба Семена, которые считались самыми сильными после Петрухи, подошли к Куросаве и изучающе посмотрели на его позу. Ничего особенного в ней не было. Японец сидел и тихо и размеренно дышал в две сопатки. Руки свободно лежали на бедрах, а ногами он ничем за землю зацепиться не мог. А впрочем, даже если бы и зацепился, вырвать эту хреновину из земли вместе с японским мастером, не составило бы особого труда. Семены помнится по просьбе буровиков даже заклиненную штангу из аппарата вырвали вместе с кусками приварившейся стенки. А буровики тогда все ломы погнули пытаясь ее выкорчевать. А тут какой-то щуплый мужичонка, хоть и странным образом Петруху побросавший.
Семен-зоотехник как самый сильный, взялся за коленки Куросавы, а Семен-электрик, зайдя японцу за спину, под локти, как бы специально расставленные в стороны чтобы удобнее было браться.
Деревенские жители вновь замерли в ожидании посрамления иноземного гостя.
Семены скоординировались и, сказав, – раз-два взяли,– потянули Куросаву вверх. Он даже не шевельнулся, будто являлся неотъемлемой частью ландшафта. Причем неотъемлемой в буквальном смысле. Семены сообразили, что здесь опять какая-то японская хитрость и решили рвануть изо всех сил.
– Раз-два-взяли, – и следом заорав, – ы-ы-ы, – дернули Куросаву вертикально вверх.
Жилы на бычьих шеях у обоих вздулись, мышцы на руках и ногах превратились в стальные тросы, рожи налилилсь кровью и стали ярко малинового цвета, глаза бешено вращались в глазницах, но Куросава даже не шелохнулся. Бабы ахнули, мужики начали отчаянно чесать подбородки и затылки, пытаясь разгадать этот феномен.
Ладно бы его пытались поднять свои же японцы, привезенные с собой для выступления, но Семены то придуряться бы не стали. Какой им резон себя перед всеми позорить. Да и жилы вон как вздуты. На самом деле пытаются поднять этого загадочного япошку.
Подобного рода мысли крутились в голове у всех без исключения, и тут Семены с ревом бросили поднимать «неимоверную» тяжесть и рухнули по обе стороны от Куросавы.
Тот с легоньким свистом выдохнул, и слегка вздрогнув, вновь показал рогатки из двух пальцев на обеих руках. А потом пояснил знаком, что на одного человека пусть придется одна часть его тела. Два локтя и два колена. Итого четыре человека нужно.
К отдыхающим Семенам присоединился Филимон и тихоня Василий. По комплекции и силовым характеристикам они уступали Семенам, но мощь их была больше оставшихся в кругу наблюдателей мужчин.
Японец вновь вздохнул, шевельнул плечами и «заснул». Семены взялись за японские коленки, Филимон с Василием за локти. На счет «три» потянули Куросаву в небо, но он видимо сильно любил землю, и не отрывался от нее ни на миллиметр. Жители «Красного молота» с таким сверхъестественным явлением никогда раньше не сталкивались и пребывали в прострации.
Разозленная четверка обнажившихся до пояса мужчин демонстрировали чудеса бессилия перед одним единственным, тщедушным человечишкой. Они хрипели, пускали слюни и вгрызались рифлеными подошвами в землю, сдирая дерн. Куросава спокойно сидел прикрыв глаза и не делал даже малейшего усилия противостоять бугаям. И эта безусильность делала их взбешенными. Пока внезапно не появился знахарь. Он тихонько подошел со спины японца и внимательно посмотрел на тужащихся мужиков. Дождался, когда они обратят на него внимание, и потом показал на пальцах, чтобы они хором дернули Куросаву на его безмолвный счет «три». У мужиков в глазах появилась надежда. Знахарь в деревне был на особенном счету, и к его советам прислушивались всегда. Он просто так рот не раскрывал. Всегда по делу.
– Раз!
– Два!
Перед счетом «три» знахарь сделал внезапное режущее движение ладонями под локтями японца, а потом движение будто выкапывал под ним яму. На счет «три» Куросава отправился в полет. Четыре груды сплошных мускулов после загадочных манипуляций знахаря как пушинку оторвали японца от земли и отправили в небо на добрых пятнадцать метров.
Куросава успел почувствовать инородное воздействие, но отреагировать не успел. Только немеренно удивился этому факту, но еще больше удивились жители последующим действиям знахаря. Он, перебирая пальцами, как будто дирижируя, не давал японцу упасть вниз. И мало того раскачивал его по сторонам.
Создавалось ощущение, что в тот момент, когда он «подкопал» японца, из этого подкопа он схватил некие невидимые нитки, или корни, которыми тот врос в землю. И теперь манипулируя этими «корнями», держал японца на высоте примерно пятого этажа стандартного панельного дома. В деревне максимальный этаж был второй, поэтому Куросаве была предоставлена возможность обозреть «красный молот» сверху полностью.
Японец крыл сверху всех отборными иероглифами. Видимо требовал опустить на землю, что знахарь вскоре и сделал. Но и тут подстроил японцу гадость, приземлив его в кучу навоза, приготовленного для разбрасывания по огороду.
Когда Куросава выкарабкался из кучи, перемазанный коровьим пометом с ног до головы, жители расхохотались, и простили японцу победу над местными мужчинами.
Взбешенный Куросава, видимо забыв свои собственные принципы сохранения энергии, собрался кинуться в драку на обидчика, как вдруг увидел знахаря, который стоял поодаль чуть улыбаясь.
Знахарь что-то прошелестел на чистом японском, так что у переводчика от удивления раскрылся рот, а сам Куросава как подрубленный рухнул на колени и, непрерывно кланяясь, пополз к знахарю. Народ недоумевал сразу по многим вопросам одновременно. И когда японец собрался облобызать сапоги знахаря, тот отстранился и попросил окатить этого засранца водой. У знахаря почти все жители именовались засранцами, но не каждый раз. Иногда он мог к «засранцу» обратиться и уважительно. А иных вообще никогда так не называл.
Куросава с видимым наслаждением принял ледяное омовение из четырех ведер и стал с виду еще тщедушнее.
– Какой худенькой! – с болью в глазах охнула Светик-семицветик, увидев сквозь облипшую одежду японские ребра.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В РАЙ
Русский гуру был распознан Куросавой с первого взгляда. И управляемый им полет в небесах японцем был оценен на шесть баллов по пятибалльной системе. Отфыркиваясь от колодезной воды, попавшей в дыхательные пути, иностранный гость нашел взглядом знахаря и изобразив почтение, произнес на ломаном английском:
– Руссо брахма.
Знахарь только хмыкнул на это заявление. Английского языка, равно как и японского, он не знал, но смысл понимал, и при необходимости умел разговаривать на любом из существующих языков. Эта способность у него появлялась в нужные моменты времени сама собой. Как это получалось, знахарь никогда не задумывался. Просто пользовался и все. На любые загадочные с точки зрения обывателя моменты у него был готов стандартный ответ:
– На все воля Господа.
После ледяной экзекуции японца препроводили в свеженатопленную баню. В ней Куросаве стало страшно. Сильный жар и облака пара навеяли ему мысль о божестве нижнего мира, которому по всей видимости поклоняются местные. Но, вспомнив чудовищную наполненность аур энергией, решил пройти все круги ада, чтобы соприкоснуться с великим таинством русского могущества, совершенно не осознаваемого жителями, и по возможности подключиться к источнику этой неисчерпаемой энергии. В бане у японца, не смотря на его ухищрения и попытки контролировать и управлять потоки энергий, случились видения. Может, кедровый аромат на это повлиял, может березовый аромат с веников, а может и сама атмосфера бани этому способствовала. Камни, щедро уложенные вокруг железного бака с кипящей водой, стали принимать поочередно лица его сенсеев. И когда появилось строгое лицо патриарха айкидо Морихэи Уесиба, с укоризной смотрящее на отступника, Куросава ушел в сумрачную долину.
– Неужели это все? – прошептали его губы, и вдруг темно-фиолетовое небо в долине разорвалось золотым сиянием и появилось громадное, во все небо лицо Катюхи.
– Какое ж там все? – услышал он на русском языке женский голос и каким-то непостижимым образом понял смысл, – Это только начало.
Куросава разлепил спекшиеся веки и увидел огромный сосок, медленно плавающий прямо перед его глазом. Сосок принадлежал такой же огромной груди, размером с Куросавину голову. И таких грудей в опасной близости от его лица было две. Несмотря на избыточную влажность, во рту мастера Шуи стало сухо. Он понял, что отсюда надо бежать немедленно и попытался направить энергию в бесчувственные и потому неподвижные ноги.
– Ты эти свои японские штучки брось, – строго произнесла Катюха, и тут же сменила тон, – расслабься ёга, я тебе вреда не сделаю. Косточки все твои поправлю, потом еще спасибо скажешь.
Куросава все понял, и сопротивляться этому славянскому, чарующему, распевному голосу не смог.
– Вот и молодец, – промурлыкала Катюха, и начала растягивать его тело в разные стороны, охаживая легонько веничком.
Как только мастер айкидо отбросил всяческий контроль, тело его стало заполняться невыразимым блаженством. Блаженством, несравнимым даже с махапаранирваной. В руках этой женщины он чувствовал себя плывущим в молочной реке с кисельными берегами. Он был абсолютно счастлив, безмятежен и тих подобно лепестку лотоса под первым лучом солнца, играющим всеми цветами радуги в капле, собранной на бархатистой белоснежной поверхности. Он был каплей, он был светом, он был лучом и самим солнцем. В руках этой женщины он становился всем что только могло прийти в голову. Она лепила из него все что он только мог пожелать. Шуя был глиной, а она была богом. И его строгий японский ум не был против того, что в пространстве дзен вдруг появился бог-творец и этот бог была женщина. Ему внезапно стало наплевать на дзен, равно как на инь и на ян и на их постоянное взаимодействие и баланс.
– Это Россия, – восхищенно успевал подумать в короткие моменты, когда Богиня давала ему передышку между актами творения.
– Великая страна, – плакал он, чувствуя себя крошечным, беззащитным ребенком.
И богиня, чувствуя его беззащитность, давала ему грудь. Молока в груди не было, но внезапно ставший младенцем Куросава чувствовал мощную энергию, бьющую из этой чудесной груди, заполнявшую его существо до предела. Энергии было так много, что Шуя плакал и плакал от осознания, что ему некуда ее набрать. Он был песчинкой по сравнению с этим океаном энергии. И еще он вспышкой вспомнил свое детство и плакал оттого, что его мать тщательно следила за своей фигурой, имела очень маленькую грудь и никогда, НИКОГДА не кормила его своей жизненной силой. Резиновая соска и согретое до необходимой температуры искусственное молоко никак не могло сравниться с этой великолепной, воистину божественной грудью русской женщины. Эта богиня одаривала его жизнью щедро, не задумываясь, не рассчитывая, не управляя. Она давала столько, сколько невозможно унести, взять, украсть, запасти. Чего тут запасать, если источник неисчерпаем? Шуя плакал и не мог остановиться. Он не стыдился своих слез. И будто некая плотина, созданная многолетними тренировками и самоограничением, плотина, запрещавшая ему выражать свои чувства, открыто и безбоязненно, лопнула вдребезги. И все слезы, все страдания, все разочарования и огорчения выплеснулись наружу и растворились в ярчайшем свете, исходящем от богини.
– Эк тебе досталось то от жизни, сердешный, – приговаривала Катюха, видя неподдельное рыдание японского самурая, – почто ж ты так маешься? Неужто у тебя там, в Японии твоей, бабы нету, которой можно и поплакаться в трудные минуты, которая все поймет и утешит, и не упрекнет потом никогда за слабость. Мы ж ить понимаем, что это не слабость вовсе. Жизнь такая трудная штукенция, что вам мужикам ой как трудно в ей барахтаться. Потому мы для вас Господом и придуманы, чтобы облегчение делать. А вы все самурайствуете. Кому ж от того польза? Баба для мужика, а мужик для бабы. Вот и все самурайство. И всем хорошо от такого расклада. Так вить?
Катюха участливо склонилась над сладко мурлыкающим мастером айкидо.
– Тот, не выпуская груди изо рта, согласно кивнул головой и, вздохнув как ребенок, уснул.
Катюха завернула его в широкое полотенце и унесла к себе в хату. Положила рядом на кровать и сама, расположившись рядом и, расчесывая волосы гребнем, при свете свечи все со слезами на глазах рассматривала худющее тело Курасавы.
– Как из бухенвальда прямо, бедненький. Кожа да кости одни. Что ж у них там в Японии кушать совсем нечего? Эх, политики эти, народ совсем скоро сгубят. Что ж им так не везет? То бомбу скинут, то еды лишат? За что ж господь на них так разгневался? Или может, они там другому господу молятся? Эх, Куросавушка, оставался бы ты у нас в Короедовке, – приговаривала Катюха гладя Шую по голове, – откормили бы тебя, языку нашему научили вместо того чириканья басурманского, глядишь, справный мужик бы получился. Сила у тебя если даже в таком костлявом недюжинная, то если тело наберешь, то вообще завидным женихом станешь.
Тут она глубоко вздохнула, поняв, что не стать Куросаве её женихом. Слишком уж они разные. Как он будет здесь тосковать по своей Японии, так и она там не смогла бы ужиться. Своя земля ведь к себе завсегда тянет. Потому что Родина. Даже в городе Родины ни у кого нет в каменных отдельных клетках. Родина она только на земле есть. В своем доме, в своей земле. Хоть в маленьком куске земли, но в своем собственном. И там где родичи все жили, и будут жить, там и Родина. А плохой Родины не бывает. Она или есть, или совсем нет. Главное чтобы земля была своя, а где она, в Японии, или в Австралии, какая разница? Даже у нас в России вон сколько безродных живет. А все потому, что земли у них нет. И силы нет поэтому. Ты вот Куросавушка сильный, слов нет, даже Петруху нашего заломал, но сила твоя волшебная кака-то. А если бы тебе землю дать, то ты и со знахарем на равных наверное смог бы пободаться. Он у нас тоже волшебник, но с землей, поэтому тебя и победил одной левой. Ну да ладно, спи ужо, силов набирайся обычных, человечьих.
Катюха поцеловала Куросаву по-матерински в лоб, и мягко обняла.
Шуя сладко причмокнул во сне и растворился в Катюхиных грудях, несущих благость. Ему впервые в жизни снились чудесные леса с диковинными зверями и птицами. Красивейшие цветы и говорящие деревья, поющие ручьи с изумрудной водой, бескрайнее голубое небо, в котором он свободно летал, не зная никаких преград. И нигде в этом мире ему не встречались враги. Ни от кого не нужно было прятаться, никого не было необходимости обхитрить, не нужно было быть постоянно настороже. К нему все относились с добротой и стремились помочь в любом возникающем вопросе. А вопросов не было. Их просто не было. Все было ясно и понятно. Все было просто. Это был земной рай. И он Куросава в него попал. За какие заслуги, он не знал. И из этого рая его никто не выгонял и не требовал платы. Шуя Куросава впервые в жизни был абсолютно счастлив.
Чуть позже, в том же самом диковинном лесу, к нему подкралась лесная нимфа и соблазнила его своими прелестями. Нимфа была поразительно похожа на Катюху из реальности. Благодаря своим эзотерическим тренировкам по управлению внутренней энергией, Шуя оказался на высоте. Куросава утомил нимфу своей неуемной кипучей сексуальностью до такой степени, что через какое-то время, которое совершенно не чувствовалось в этом диковинном месте, она с визгом спряталась от него в дупло тысячелетнего дуба и кому-то там сказала, что япошка показал ей кузькину мать. Это слово ярко впечаталось в мозг Куросавы, потому что в этот самый момент он опустил свои разгоряченные гениталии в родник, дабы снять приступ приапизма. Вода в роднике оказалась температурой не более одного градуса по Цельсию и не замерзала только по этой самой причине. В момент соприкосновения тела Куросавы с ледяной водой, все вокруг замерло как на поляроидном снимке одновременно с тонким Куросавиным вздохом-охом. И эта фраза запомнилась звуковым рядом, но никак не смысловым.
Пробуждение мастера произошло от петушиного кукареканья. Он открыл глаза и долго не мог понять, где он находится, и как сюда попал. Последнее, что он помнил это были лица сенсеев вырезанные на камнях в бане. Потом смутно вспомнил женскую грудь перед глазами, а потом совершенно отчетливо весь сон в раю. И тут до его носа донесся чарующий запах свежевыпеченных блинов. Растянув свое тело по вертикали, он почувствовал, что спальное ложе похоже на облако. Пуховая перина полностью скрадывала конструкцию кровати. Чуть более жесткой была подушка, в которой что-то шуршало. Шуя пощупал подушку и понял, что она набита деревянными стружками. Смолистый запах кедра окутывал сознание, пробиваясь через ноздри прямо в мозг, и Куросава понял, что может вдыхать этот запах и купаться в этой перине вечность. И никуда идти не хотелось. Он вытянул руки вверх еще раз и осознал, что ни ноги, ни руки, до края кровати не достали. Он мгновенно сообразил где находится. Такие исполинские кровати могли быть только у больших людей.
– Я в России! – молнией мелькнуло в голове воспоминание, – Ко-ро-е-дов-ка! – так, по слогам, ему пытался объяснить название населенного пункта переводчик и, после двадцатого повторения, сумел впечатать название в его мозг, привыкший к четким, коротким и предельно понятным японским фразам.
Он рывком сел на кровати и увидел на стуле рядом белоснежную рубаху, которая вполне могла сойти за кимоно. Рукава пришлось закатать на шесть оборотов, а подол пришелся Куросаве ниже колен. Воротник у рубахи был украшен красными петухами и фигурками танцующих людей. Между ними часто встречался солнечный диск.
– Местный фольклор, – хмыкнул Куросава, и вышел из спальни следуя за манящим запахом, к его источнику.
Нарядно одетая Катюха сидела за столом подперев подбородок обеими ладонями. Круглый стол был застелен белоснежной скатертью и уставлен яствами. Если не брать в расчет самовар, то посередине стола возвышался сорокасантиметровый столб еще дымящихся блинов, а вокруг столба расстилалось чудо чудное, диво дивное. В тарелках, расписных деревянных чашках, лежали: мед в ромбовидных сотах, соблазнительно сверкая и истекая сладостью, мед обычный жидкий, чуть желтоватая сметана, с вертикально стоящей в чашке деревянной ложкой. Клубничное, брусничное, малиновое, смородиновое варенье, варенье из жимолости и слив. И, как ни странно, соленые огурцы. У Шуи потекли слюнки от такого изобилия, но он тут же в мозгу стал сопоставлять таблицу баланса жиров белков углеводов, протеинов, полипептидов, сахаридов и прочих калорий. Мозг запрещал Куросаве принимать подобную пищу и приказывал ограничиться несоленым рисом, чтобы держать внутреннюю энергию в чистоте и готовности в любой момент вступить в борьбу с агрессором.
Сама Катюха сияла как электролампочка. Щеки ее бодро рдели на лице, глаза сверкали как свежеотжатое подсолнечное масло в чашке возле блинов, и с лица не сходила счастливая улыбка.
– Ты присаживайся Куросавушка, – нежно проворковала Катюха, – отведай, что бог послал.
На обычно невозмутимом лице Шуи отобразилась внутренняя борьба. Его душа рвалась к наслаждению жизнью в полном предлагаемом объеме, а дух воина-самурая требовал дисциплины и самоограничения.
– Ты не думай ничего такого, Куросавушка, – по-своему расшифровала Катерина заминку, – это у вас в Японии кушать может нечего. Здесь ты никого не объешь. У меня тут изобилие, – она развела руки в стороны, и Шуя вспомнил ее грудь в бане.
Избыток энергии, избыток любви и радушия русской женщины, сломил волю самурая и он, чтобы только вновь не расплакаться, сел на стул и уставился на мед в сотах. Шестигранные соты напомнили ему тайный знак их ордена, который был начертан внутри именно такого ромба.
Мед, варенья, блины, радостная женщина рядом, сильно контрастировали с аскетической жизнью, и жесткими ежедневными тренировками на выживание в скалах Фудзи в их ордене. Еще больше контрастировало личное, внутреннее состояние Куросавы. Там ему было интересно, потому что опасно. Здесь же ему было хорошо. Причину этого хорошо, высчитать, никак не получалось. Просто было хорошо и все.
– Ты кушай, кушай, самураюшка, – уже прямо в ухо ворковала Катюха и, свернув блин в трубочку, обмакнула в мед и чуть ли не силком скормила Шуе.
ТРАВКА-МУРАВКА
Чашка с дымящимся чаем также подверглась анализу обонятельными рецепторами Куросавы. Смородиновый лист, душица, мята, и еще какая-то травка, от которой все существо японца пришло в предельную внимательность. ТРАВКА! Судя по состоянию, именно эту травку он и приехал искать. Его сенсей, перед отправкой в Россию, напоил Шую отваром из такой травы и приказал запомнить состояние. Это указание было абсолютно лишним, потому что Куросава почувствовал необычайную мощь в теле и ясность в сознании после первого же глотка. Четверо суток по дороге в Сибирь он не спал по причине ненужности этой процедуры, ради шутки забавлял попутчиков в купе сгибая пальцами в замысловатые фигуры гвозди сотки, и чувствовал, как энергия отвара живет в нем и дает необыкновенную силу. Корень женьшеня по своей силе валялся поверженным ниц перед этой травкой. Патриарх приказал найти эту траву, отследить климатические условия, в которых она произрастает, и по возможности привезти не столько саму траву, сколько рассаду. С этой целью в наручные часы Куросавы были встроены все необходимые приборы. Термометр, анализатор кислотности и щелочности почв, спектроанализатор и измеритель скорости ветра, рентгенметр, люксметр и много чего еще. А с виду часы были обычными электронными. Как и сотни других тайванских штамповок.
Он сделал круглые глаза, и спросил у Катюхи знаками где растет то, на чем заварен чай.
Катюха, широко улыбаясь, вновь махнула руками, показывая свою щедрость, – да везде.
В голове у Куросавы помутилось.
– Вот почему местные такие мощные. Конечно, если такая трава повсюду растет и ее коровы жрут, а потом молоко с той травы если даже по полстакана пить, то потом можно неделю вагоны разгружать.
– Эта непостижимая страна Россия, – пробормотал Шуя на своем, на японском.
Катюха поняла по своему:
– Хорошо у нас тут, правда?
Куросава кивнул головой. Он начал понимать не слова, а скорее состояние, передаваемое звуковой волной.
– Вот мне бы такого мужичка как ты Куросавушка, – вновь снизила тон голоса хозяйка, и выражение ее глаз приобрело кошачью заинтересованность, – так хозяйство наше вообще бы на всю страну прогремело своим богатством.
Фраза оказалась слишком длинной и насыщенной информацией, поэтому Куросава наморщил лоб, пытаясь сообразить, о чем лопочет эта гостеприимная женщина.
Катюха махнула рукой:
– Эх, басурманин ты и есть басурманин, хоть в постеле и хорош паразит. Всю укатал как сивку бурку.
В сенях раздался стук и вошел знахарь:
– Мир дому сему, – произнес он и поклонился в угол, где стояли иконы, потом хозяйке в пояс.
– Милости прошу к столу, – Катюха вытащила из-под стола еще одну табуретку.
– Спасибо хозяюшка, не обессудь, дела у нас с японским гостем. Ты уж сразу после трапезы приведи его ко мне. Сам он дорогу то не найдет.
Катюха подскочила со стула и, взяв соленый огурчик и чашку с медом, подошла к знахарю:
– Угостись хоть Трофим Игнатьич, уважь хозяйку.
Куросава вытаращил глаза. Соленый огурец со сладким медом никак не увязывался в его голове в плане энергетического взаимодействия. Эти два продукта должны вызывать в организме возбуждение стихии огня. Зачем без особой надобности это делать, он никак не мог понять.
Знахарь, обмакнув в мед огурец, с явным удовольствием, хрупнул сочным продуктом и произнес:
– Ах, Катюха, Катюха, знатные у тебя огурцы получаются.
Женщина еще сильнее зарделась от искренней похвалы и опустила скромно глаза.
Куросава попробовал все блюда по очереди и, каждый раз, отслеживая собственное состояние и движение энергий, не уставал удивляться и восхищаться. Таблицы в его голове разрушались по причине несостоятельности. Ингредиенты, входящие в блюда, не вступали в конфликты друг с другом, а чудесным образом сочетались друг с другом и наполняли организм колоссальной энергией и побуждением к действиям.
Очкастый переводчик оказался полезным существом для жителей Короедовки, и пока Куросава трапезничал, успел оказать посильную помощь в починке импортной техники четырем домам.
Мужики, окружив его во дворе Степана-электрика и его жены Анны, расспрашивали про чудесного японца. Но эту тему переводчик Станислав прояснить не мог. Он сам не знал, каким образом Куросава творит чудеса. Местная молодежь ревностно следила за каждым взглядом переводчика, потому что девки заинтересовались молодым и умным городским парнем. Ну и что, что он хлипкий. Мясо на кости завсегда наростить можно. А вот мозг натренировать, это не каждому доступно. Умный человек при женской ласке и заботе может многого добиться в жизни. Эту истину девки знали нутром и не скрываясь интересовались Стасиком. Парни хмуро наблюдали за переводчиком, но тот никаких поводов для конфликта не давал и на девок внимания не обращал. У него в городе были две своих красавицы, и он даже с ними разобраться путем не мог.
Когда Куросава в сопровождении гордо плывущей Катюхи прошествовал по деревне, бабы оценили внешний вид хозяйки, и прятали завистливые улыбки.
Манюня обратилась к Фроловне:
– Глянь-ка кума, как япошка то нашу Катюху обработал. Махонький человечишко, щуплый, а бойкий видать.
– Они, маленькие, почти всегда в корень растут, так что неудивительно, – парировала многоопытная Фроловна.
Подобными фразами обменялись и старые и малые. И это событие дало пищу к последующим пересудам и сплетням. Что еще в деревне делать по вечерам. Вот и япошка стал притчей во языцех.
Поравнявшись с переводчиком, Куросава сразу кинулся к нему с просьбой объяснить, что значит фраза «показал кузькину мать». Этот вопрос его мучил с самого пробуждения.
Как только японец по-русски произнес эти три слова, мужики вокруг грохнули со смеху, и посмотрели на довольную Катерину.
– Ай да япошка, ай да сукин сын! Катьку укатал. Ай молодец!
Куросава стоял, ничего не понимая, а переводчик со смущенным видом пытался подобрать подходящий японский синоним. Самый лучший вариант, который ему пришел в голову, звучал приблизительно как полная победа над противником, приведшая к капитуляции.
В доме знахаря Куросаве понравилось. Знахарь каким-то своим внутренним чутьем организовал свой быт так, что были соблюдены все законы фэншуй, в котором Куросава был докой. А в комнатке для сушки растений, ароматы трав вскружили голову тренированному японцу. Он еще раз преклонился перед русским гурой. Знания сибирского чудодея действительно соответствовали высокой степени посвящения. Но весь фокус был в том, что никто никогда знахаря ни во что не посвящал. Знания передавались по наследству. Легко и просто. Так же просто, как и все, что происходит в природе. Трава просто растет, дождь просто идет. Без усилий, без тренировок. Просто само по себе. Естественно. Шуя увидел в этой естественности Дао. И хотя Дао принадлежало Китайскому направлению, японский мастер согласился с его правильностью.
Знахарь пояснил, что к требуемой траве они выйдут в путь завтра утром до полудня.
Куросава удивился, что знахарь так просто разгадал цель его приезда в Сибирь, в Короедовку. И теперь не надо скрываться, разведывать, хитрить.
– Почему ты так запросто готов отдать секрет? – прямо спросил он у знахаря.
Трофим удивленно вскинул брови:
– Ну а как же еще? Если господь говорит, что так надо, значит так надо. Что тут думать?
С такой верой Куросава столкнулся впервые.
– А откуда он знает, что именно мне надо?
– Господь все знает, – спокойно ответил знахарь.
– Но эта трава дает огромную силу!
– Конечно!
– И вы, русские, не боитесь, что наши политики, получив эту силу, смогут пойти на вас войной, и всех вас завовевать?
Знахарь расхохотался, погружая в недоумение японского мастера.
– Чего нам бояться? Это вы всего боитесь, потому и ищите способов, как стать сильнее. Если у кого нибудь всего полно, станет он разве красть у другого. Вот вы технику самую лучшую в мире выпускаете, разве станете у нас наши телевизоры красть?
Куросава в замешательстве сел на лавку.
– Это только запуганный, голодный и нищий человек способен идти на преступление против другого. Сытый и довольный воевать не станет. Если только не понадобиться защищать свою Родину. А если все будут сытыми и довольными, то кто станет нападать? Получается, что и защищаться не надо. Делись своими достижениями и получай признание окружающих. И это стимулом послужит для каждого, чтобы тоже чего нибудь достигнуть. Это будущее для всего мира такое Господом придумано. Поэтому он мне и сказал, чтобы я тебе не только траву показал, но и объяснил в каких условиях ее выращивать надо.
Куросава посмотрел на свои шпионские часы и покраснел. Ему было по-настоящему стыдно.
Знахарь все понял и пошутил на эту тему:
– Вот представь себе такую ситуацию. Услышал ты ночью, как воры у тебя пытаются десять коку риса украсть. Нервничают, замки вскрывают отмычками, шепчутся, чтобы тебя не разбудить. Они очень много энергии теряют при этом. Не так ли?
Куросава послушно кивнул головой.
– А ты например выходишь к ним и говоришь, что дашь риса даром. И вываливаешь по пятьдесят коку на каждого, потому что у тебя его немеренно. Им столько не унести. Им будет стыдно и красть будет невозможно. Зачем красть и терять при этом жизненную силу, когда можно просто попросить.
Тут Куросава оживился:
– Так чтобы рис заиметь, нужно работать много. Откуда избытку взяться? И многие работать вовсе не желают. И именно они воровать идут. Они любят бесплатное.
Знахарь улыбнулся:
– Ты опять ничего не понял самурай. Идут красть нищие. Но нищие они в плане энергии. Из украденного продукта они получают эту самую энергию. Но при его добыче они тратят много больше и с каждым разом еще больше себя истощают. К тому же когда обворованный огорчается, он добавляет ворам тяжести на плечи. Невидимой тяжести, но вполне обесточивающей. А если не дай бог он вора искренне простит, то тогда на того сам Господь такие вериги наложит, что тому солнце с точку покажется.
– А что касается этой травки, то она может всем дать столько энергии, что получится избыток. А когда избыток, воровать нет никакой надобности. Появляется желание поделиться ей с кем нибудь. Откуда взяться воровству и грабежу, если каждому хочется отдать?
Куросава был достаточно образован и поэтому сменил русло:
– У человека есть еще ум, который считает, что всегда мало и надо сделать запасы на будущее. Стать самым-самым великим и могущественным. И такой ум толкает на войны. Это уже политика.
Знахарь стал серьезным.
– Да, Мастер! В этом ты абсолютно прав. В этом и состоит основная проблема современного мира. В принципе на нашей земле всего достаточно, чтобы каждый человек жил в изобилии. Но именно ум заставляет одного угнетать другого. Поэтому мы ищем пути, как этого бешеного коня усмирить. И ваши Мастера тоже этим занимаются. Этой проблемой занимаются очень много продвинутых людей. Только их усилиями до сих пор еще земля жива. Трава, к которой мы завтра пойдем, позволяет даже самым жадным и расчетливым получить ощущение своего безграничного богатства, без обладания чем-либо. А ум ей не успокоить. Она только на время может его отодвинуть в сторону. И пока она действует, можно делать попытку перевоспитать человека. Но ум можно останавливать и без всякой травы и соединиться прямо с Господом. Уж он то покажет все богатство человеческого существа. Нищий мгновенно может узнать, что является императором. И внешние богатства для этого совершенно не нужны.
У Шуи во рту все высохло:
– Вы тоже учите самадхи?
Знахарь на мгновение прикрыл глаза, пытаясь осознать значение этого слова, а потом покачал головой.
– Нет, ваше самадхи это другое. Это выход за пределы своего биополя в план творческого хаоса. То есть погружение в глину творения. В этом плане все существует как непроявленная всевозможность, но она непроявленная. Соединение с Господом есть акт Со-творчества. То есть использование хаоса для созидания чего угодно. В этом случае человек сам становится творцом и пахтает океан жизни совместно с другими творцами. И только ум является единственной и самой крепкой преградой между человеком и человеком-творцом. Человек познает беспредельное счастье творения в вечном океане жизни только после освобождения от ума и выборе направления.
Шуя, как зачарованный, смотрел на знахаря, который казалось, окружен золотым сиянием. Точно также на него смотрел переводчик, для которого слова были более понятны. И даже когда он не мог перевести некоторые фразы, Куросава понимал все без слов. Его спина была выпрямлена подобно отвесу и поток блаженства струился по всему телу. Он испытывал сатори в присутствии русского гуру.
– А Вы, почему находитесь здесь? – склонившись в почтении, произнес японец, – почему не творите?
Взгляд знахаря был кристально светел и чист.
– Я проводник! – гордо ответил он, – Я стою на границе между мирами и указываю людям путь. Это моя судьба. Я помогаю им найти себя, и быть счастливыми в этом мире. Иным же я указываю путь к Господу, а иных сталкиваю с их умом, и, после победы, отвожу в храм самосветящейся истины.
Куросава было, рванулся попросить знахаря отвести в этот храм, но вспомнил правила смирения, которым его много лет обучали сенсеи. Он покорно склонил голову и тихо спросил:
– Могу ли я просить о возможности испытать то, чего достоин?
Вопрос знахарю понравился:
– Хороший вопрос, но ты получишь лишь то, что сможешь унести. Я предоставлю тебе лишь только возможность. Завтра, за час до восхода солнца, я жду тебя в этом доме. И пусть твой дух приведет тебя сюда. Если сумеет...
Знахарь хитро улыбнулся и ладонью показал, что разговор окончен. А переводчику сказал, чтобы тот отвел самурая к бабке Мане. Люди скажут, где ее дом.
– Скажи ей, что Трофим просил проверить гостя на готовность к встрече с радостеей.
ТЕСТИРОВАНИЕ
Бабка Маня встретила гостей приветливо. Впрочем, в Короедовке в любом доме гостей встречали только так. Как только она услышала веление знахаря, так немедленно выставила на стол, вынутую из печки чугунную сковороду. Откинув крышку, поставила ее на металлический треножник прямо на стол и вручила Куросаве деревянную ложку с резной ручкой. Станиславу дала ложку тоже деревянную, но гладкую.
– Проголодалися поди соколики, – заботливо прошелестела бабка и вынырнув в сени вернулась через секунду с чашкой густой сметаны.
В сковороде шкворчала картошка со свининой, покрытая кольцами лука. Бабка Маня добавила на стол блюдо с ярко-красными помидорами, сочными огурцами, только что сорванными с грядки, ароматными стрелами зеленого лука, кустиками петрушки и салата.
Куросава, как увидел картошку с мясом, сник, поскольку тут же пересчитал личный энергетический баланс, который получит после такого блюда явный перекос в сторону ян. Но аромат, исходящий из сковороды, кружил голову, хотя он совсем недавно завтракал у Катерины. После беседы со знахарем все калории, полученные от блинов, испарились в никуда. Добавленные помидоры и зелень немного успокоили японский мозг, но баланс все равно опасно кренился в сторону ян. Куросава знал, что для того, чтобы дух устремился вверх ему надо много инь, а она есть в злаках и фруктах. Мясо и овощи тянули вниз. Бабка Маня посмотрела на сомневающегося гостя и произнесла:
– Чем глубже уходят корни дерева в землю, тем выше оно может вырасти и тем крепче будет.
После перевода, японец расширил глаза. В этой таинственной и глухой Сибири, похоже, в каждом доме живет великий гуру…
Бабка Маня указала на сковороду и руками изобразила пирамиду, расширяющуюся книзу.
Куросава все понял, и собрался есть все, что дают. Похоже здесь нельзя отказываться ни от чего, поскольку все приносит бесценный опыт. Он перехватил поудобнее ложку и только теперь заметил резьбу на ручке. Руническая славянская вязь примагнитила его взгляд насмерть. Он медленно поворачивал ложку перед глазами и наслаждался ощущением, которое рисунок передавал через глаза прямо в мозг. Бабка Маня одобрительно кивала, видя зачарованность японца, и глаза ее лучились. Станислав сидел спокойно и ничего эдакого не замечал. Пока бабка не передала японцу целый каравай хлеба.
И вот тут Куросава поступил странно не только для себя самого, но и для переводчика.
Он спрятал ложку в наружный карман рубашки черенком вверх и отломил краюху от каравая, хотя прямо возле его руки лежал нож.
Станислав хотел ему подсказать правила этикета, но японцу этикет внезапно стал пофиг. А бабка Маня железными пальцами вцепилась Стасу в плечо, лишая всякой подвижности.
Шуя протянул руку к солонке с крупной и грязноватой солью, хотя ближе к нему находилась еще одна солонка с белоснежной, йодированной, и, щедро посолив свой кусок, откусил его с закрытыми глазами. И стал с видимым наслаждением жевать. Потом взял несколько луковых перьев, и тоже посолив их той же самой солью, смачно захрустел.
– Ой, ты гой еси добрый молодец, – утвердительно прошептала бабка, – ну да посмотрим еще насколько гой.
Куросава прожевал последний кусок и сидел с удовлетворенной физиономией. К картошке с мясом он не притрагивался.
Бабка выждала паузу и достала три стопочки.
– Для аппетиту, – пояснила Стасику, – хотя взгляд ее выражал иное и японец понял, что его тестирование началось с самого момента появления его в бабкином доме, и пока он все делает правильно.
Бабка достала полутора литровую бутыль прозрачного самогону с плавающими кореньями, напоминающими фигурку человека. Наполнила стопки, прошептала некую молитву, затем перекрестилась, благословила двумя пальцами стол, и только после этого села сама.
Самогонка обожгла горло японцу, и он закашлялся, произнеся шепотом на английском «файер вотер», и отправил в рот добрый кусок мяса и следом смачно откусил половину сахарной помидорины.
Бабка только усмехнулась на это заявление и маленькими глоточками выпила свою стопку. Удивленный Куросава стал внимательно наблюдать за ней, и в точности повторять последовательность движений.
Бабка в отдельную чашку себе наложила густой сметаны и окунала в нее каждый кусок, перед тем как положить его в рот, и Шуя делал также. Бабка после каждого раза складывала ложку на стол и покрывала ее куском хлеба, и он повторял тоже. Маня наблюдала за ним исподтишка и чему-то улыбалась. Потом сообщила Стасу:
– Растолкуй своему японцу, что не надо за мной все повторять. Мы сейчас просто кушаем. А я так делаю, потому что родители приучили, не торопясь кушать, чтобы пользы больше было. А он пользу теряет, потому что напрягается слишком, боясь ошибиться. Пусть ест так, как дома привык.
Куросава сразу и расслабился, и заметил, что за все время копирования бабкиных движений, не чувствовал ни вкуса пищи, ни радости от самого процесса. Единственное неудобство оказалось в том, что есть приходилось ложкой. Но бабка пояснила, что так нужно есть, чтобы каждый кусок богато сдабривался сметаной, а она, в свою очередь, очень полезна для желудка.
Станислав пояснил, что Куросава больше привык обращаться палочками и бабка разрешила кушать хоть руками, главное чтобы сметаны употреблял побольше.
Куросава облегченно вздохнул, и, облизнув ложку, вновь положил ее в наружный карман, вновь удивив этим жестом переводчика. Затем достал из кожаного чехольчика комплект палочек, и так сноровисто стал уплетать картофельное жаркое, что бабка Маня только одобрительно улыбнулась и налила самогонки.
– Вечером приходите вновь, – радушно пригласила она приезжих и хитро прищурилась, – проверим японскую силу.
На улице Станислав спросил Куросаву:
– Вы зачем ложку у бабки спёрли?
Тот удивленно воззрился на своего спутника.
– Это дар!
– Что-то я не заметил, когда вам старушка её подарила.
– А ты и не мог заметить. У тебя зрения нет. Над ее головой золотой иероглиф загорелся, когда она мне ее протянула. Вот такой, – Шуя начертал на песке прутиком иероглиф, обозначающий подношение.
Станислав отморозился.
– Я в ваших делах не разбираюсь, поэтому в случае чего сами будете выкручиваться.
Они с Куросавой погуляли по окрестностям, полежали на стогу, да там и заснули. Разбудил их знахарь, напомнив, что нужно опять идти к бабке Мане.
Там, кроме самой хозяйки, их ждал коллектив местных девушек из трех штук. Светик-семицветик, другая Светлана-красавица, ждущая своего прынца на белом мерине, как выразился Макарка, и не менее красивая Любава. Девушки были арендованы у их парней знахарем, чтобы было легче ввести в нужное состояние гостя из страны восходящего солнца. Знахарь обещал лично контролировать их телесную сохранность и половую неприкосновенность. А на самом деле эту самую неприкосновенность обеспечила через пару часов коварная медовуха, сваренная старым пасечником Федором. Эта самая медовуха пилась легко-легко всеми участниками застолья, а потом она стала неимоверно тяжелой и вязкой. В смысле повязала мужчин стальными путами и лишила сознания. Но у девушек было отличное противоядие от нее. Маленьким кусочком лейкопластыря на затылке, на самой линии границы роста волос, знахарь приклеил каждой махонький кристаллик некоего минерала. Запасы всевозможных минералов, кристаллов драгоценных и полудрагоценных камней у него хранились в особом месте в сундучке, закопанном в белый песок. Задачей девушек было только как можно быстрее накачать гостей медовухой, используя свое очарование и веселое, заигрывающее щебетание. Бдительность японца была притуплена тем, что девушки хлестали эту же медовуху точно такими же дозами и нисколько не пьянели. А когда Куросава почуял неладное, было поздно. Тело слушаться отказалось напрочь. А вскоре и сознание стало со свистом улетучиваться из тела, а гейши стали отдаляться куда-то в далекий и холодный космос. Переводчик Стас ушел в этот космос значительно раньше и совершенно незаметно для окружающих. Он вышел во двор для личных гигиенических целей и не вернулся. Он обрел свое счастье слияния с природой, не дойдя то точки назначения каких-то шести метров и, обняв ранетку, замер в экстазе осознания целостности мира и мудрости гелиоцентрической модели вселенной. Тяжело ворочающимся языком он поведал яблоньке о своей тяжелой доле переводчика, которой он занимается только ради денег, необходимых для лечения матушки. Ранетка понимающе качала ветвями, давая понять, что осознает дороговизну лекарств и медицинского обслуживания, а потом с неба опустились ангелы и Стас отправился с ними в звездное путешествие, забыв и о матушке, и о лекарствах, и о деньгах. Он забыл даже о своем теле, безмятежно валяющемся у корней всепонимающего чудесного дерева.
Куросава держался стойко и демонстрировал очередное чудо «непробираемости», и девушки постоянно косились на жбан с медовухой, который грозился вот-вот закончиться, а японцу все было вроде как по барабану. Но супротив медовухи самурай не устоял, не смотря на свой энергетический контроль, и полег как озимые. Медовуха перехитрила его и подло поставила подножку.
Его дух воина получил последний приказ угасающего хозяина пробудить его ровно за один час до восхода солнца. Про знахаря Шуя не забывал ни на секунду. Он имел страстное желание стать творцом. И никакие алкоголи, ни девицы раскрасавицы, ни иные соблазны не могли встать у него на пути. Тем более, что красавицы в глазах Куросавы таковыми не являлись. Он не мог понять, как могут считаться красивыми женщины с таким безобразно широким разрезом глаз и выпуклым лицом, совершенно не напоминающим лик луны.
Вокруг хаты бабки Мани, подобно лисе вокруг курятника, барражировала Катюха. Японец запал ей в душу своей необычайной умелостью доставить женщине удовлетворение, и сейчас она испытывала щемяще-разрывающие чувства в грудях от осознания того, что ее милый самураюшка находится в компании трех молодок-обольстительниц, и ничего с этим поделать нельзя. Нельзя ворваться внутрь и оттаскать этих девок за волосья, освободив щемящую грусть-тоску из грудей, нельзя сгрести Куросавушку в охапку и унести на теплую постелю и изласкать его там до умопомрачения. Нельзя даже показаться ему на глаза и поманить к себе многообещающим взглядом. А все это мучение из-за Трофима, который сказал ей нельзя.
– А Трофима ослушиваться никак нельзя. Он здесь самый главный. Хотя и неофициально. И Трофим проявился из темноты за спиной Катюхи.
– Катерина-Катерина, – покачал он головой, – я же сказал уже, чтобы ты зубы не точила на этот сыр.
– Дак как же быть Трофим Игнатич, – плаксиво затянула Катюха, – он, японец энтот, мне в душу страсть как запал.
– В интересном месте у тебя душа живет, – пыхнул беломориной Трофим, и взглянул на нижнюю половину стоящей перед ним женщины.
– А что, – с вызовом сверкнула глазищами Катерина, – я женщина вдовая, мне можно с кем угодно. Тут все законы на моей стороне. И божественные тоже. Я не гулящая. А что муж умер, то моей вину тут никакой нет. Его деревом задавило.
– Конечно не гулящая, – с издевкой протянул знахарь, – всех мужиков тайком перетаскала к себе под перинку. Не боялась бы мести баб, в открытую бы заманивала.
Катерина опустила голову. Знахарь как всегда попал в точку. Боялась она разборок с бабами и именно поэтому строгость из себя разыгрывала при встречах со вчерашними любовниками.
– А японца оставь, – ласково сказал знахарь, – он человек государственного масштаба и для личного использования непригоден. У него цель великая есть. И я ему должон помочь. Хотя… Если завтра до восхода он ко мне не явится, тогда может и достанется тебе в хозяйство. Только как вы с ним разговаривать будете? Он ведь по-нашему ни бельмеса не понимает.
Катерина всплеснула руками:
– Да и не надо разговаривать! Мы как нибудь обчий язык найдем. Как если бы он немым был. А мушшина он знатный. Только вот у Мани они с тремя курвами сидят и мне войти туда Вы не разрешаете. Как бы не отбили они самурайчика моего.
– Они его медовухой поят по моему заданию и никаких планов личных не имеют.
Катюха неожиданно обрадовалась:
– Так с медовухи он к Вам до восхода никак не попадет. Федор для своих правильную медовуху варит, не на продажу ведь. Никак он к вам Трофим Игнатич не придет утром.
Знахарь перекантовал беломорину из одного угла рта в другой и задумчиво произнес:
– Вот и проверим. Придет… Не придет… Утро вечера мудренее.
Ровно в три часа двадцать минут по местному времени, глаза Куросавы открылись самостоятельно. Его безупречный дух разбудил хозяина тела как было приказано ровно за один час до восхода солнца. Мастер Шуя ощутил необычайную бодрость, искристую силу, наполнившую тело и гуттаперчевую гибкость в суставах и позвонках. Все сочленения будто бы смазались литолом и контактировали друг с другом совершенно бесшумно. Каждая клетка физического тела буквально фонтанировала энергией и побуждала к действиям. Куросава бесшумно встал и направился к двери. В мозгу царила абсолютная ясность и четкость. Дорога у него была одна. К знахарю. На внутренней карте серебристой сияющей нитью был проложен путь к домику Трофима. Дверь бесшумно отворилась и также бесшумно затворилась за японским мастером загадочного искусства айкидо. Бесшумности его передвижений позавидовали бы и ниндзя, но вот ниндзям не позавидовал бы никто. Бесшумного Куросаву отлично слышала и видела бабка Маня. Она легкой улыбкой и одобрительно сияющими глазами проводила японца до двери, а потом, тоже бесшумно поднялась, не скрипнув ни единой пружиной кровати, и последовала за ним.
Тесты тестами, а в сумерках, в деревенской местности, много чего таинственного происходит. А в Сибири в особенности. Многие древние и вновь прибывшие из глубин космоса существа в этом самом сумраке пробовали свои силы, и простым смертным не всегда везло при случайном столкновении с ними. У многих повреждался мозг и поэтому до первого крика петуха жители «Красного молота» предпочитали принимать оздоровительные сонные ванны, а не шастать где попало, ища приключений на свою задницу. Бабка не была простой смертной, также как и знахарь, но в отличие от него не выдавала своей истинной природы. Они работали в тандеме и часто устраивали проверки всяким приезжим, претендующим на духовность и богоизбранность. Эта избранность пока еще ни у одного приезжего не выдерживала теста. Даже до медовухиного испытания добирались редкие экземпляры. Но вот из него победителем не выходил никто. Японец оказался приятным исключением. И теперь бабка готова была беречь и хранить его как собственного сына. Поэтому ниндзям, пожелавшим покуситься на Куросаву, не поздоровилось бы, столкнись они в сумраке с Маней. В городскую психиатрическую лечебницу этих ниндзей, независимо от их количества, доставили бы в состоянии психофизического и энергоинформационного повреждения полушарий головного мозга. В согласии с внутренней предрасположенностью, каждый из ниндзей стал бы нести на чистом русском языке полную околесицу про огромных птице-рыб и зверо-ящеров, которые отделились от почвы и, проникнув таинственными синими лучами в мозг, сделали им больно, страшно и крайне неуютно. После этих лучей покушаться на кого бы там ни было, становилось невозможно. И исцеление также становилось невозможным. Подобного рода болезнь современной психиатрии известна не была. В старые времена таких, проткнутых лучами, называли юродивыми. Если юродивому, по какой либо причине удавалось обратиться к Господу, болезнь его переходила в следующую фазу, и он становился пророком и ясновидцем. Синие лучи существовали на самом деле, но исходили они вовсе не от диковинных зверей. Во все времена существовали люди – хранители истины. И в их руках были знания по добыванию из сапфиров лучистой энергии для нейтрализации алчных искателей тайн и сокровищ.
Куросава отправился к знахарю, а позади него невидимой и бесшумной тенью двигалась бабка Маня. До домика знахаря она взяла на себя обязанность берегини.
Переводчик Станислав лежал уже не на земле. Чьи-то заботливые руки навалили на землю сухого и душистого сена и незаметно перекантовали его щуплое тело, укрыв сверху старым верблюжьим одеялом. Дух Стаса еще не вернулся из звездных странствий, и лицо его было спокойным и умиротворенным.
Куросава остановился перед домом знахаря и тот, в ту же секунду вышел и кивнул головой, показывая, что оценил готовность самурая. Бабка Маня также бесшумно, ничем не выдав своего присутствия, отправилась обратно.
Знахарь вывел Куросаву на холм за деревней к одиноко стоящему могучему кедру. Знаком показал, чтобы тот сел лицом к багровой полосе горизонта, и полуприкрыв глаза ждал. Сам устроился рядом и превратился в каменное изваяние.
Куросава понял, что двигаться нельзя и по привычке направил свою энергию в землю, чтобы слиться с ней.
Знахарь тут же ожил и укоризненно покачал пальцем.
В голове у Шуи появилась чужая мысль:
– Не делай ничего. Совершенно ничего не делай. Стань самим неделанием. Ничем не управляй и ни на что не реагируй. Жди!
Куросава освободил землю от своей энергии и превратился в ожидание. Как нарочно отовсюду появились звенящие москиты и, облепив лицо и руки японца, стали пить его кровь, вызывая зуд. Он уже умел отстраняться от внешних раздражающих факторов и не обращал на комаров внимания, но скосив глаз на знахаря заметил, что того комары не кусают и даже не садятся на него. Создавалось ощущение, что вокруг знахаря существует силовое поле толщиной сантиметров пять не пропускающее этих голодных тварей. Куросава отметил это явление и вновь погрузился в созерцание увеличивающей яркость багровой полосы горизонта. И вскоре ощутил, как силовое поле знахаря, медленно, но неуклонно расширяясь, окутало его целиком и погрузило в блаженство. Возникло сильное желание закрыть глаза и полностью раствориться в этой чудесной, хоть и невидимой энергии.
В голове вновь прозвучала мысль:
– Смотри не отрываясь. Не пропусти…
Катюха рыдала, провожая просветленного, величественного Куросаву в тайгу за чудесной травой. Его взгляд был переполнен такой возвышенной любовью ко всему, с чем встречался его взгляд, что Катюха заходилась в рыданиях от ощущения своей одинокости. А такой великолепный шанс обустроить свое личное пространство бесстрастно уходил в тайгу-у-у.
В бригаде промысловиков Куросава научился, уже не морщась, пить спирт и разговаривать на местном наречии, состоящем в основной массе из матерных междометий. Траву он нашел, но в тот же момент потерял к ней всякий интерес. Равно как потерял интерес и к Японии, и к наставникам, и к своему тайному ордену. Ему хотелось навсегда остаться в тайге и жить в рубленом домике, подвешенном на высоте восьми метров от поверхности земли между четырьмя могучими корабельными соснами. Ему хотелось встречать и провожать солнце, подставляя ему ладони и щурясь от удовольствия. Он так бы и остался в тайге, но по весне взошла звезда.
ВТОРОЕ ЧУДО
Семен электрик, наконец, надежно зацепившись за Митриеву рясу, приподнял его гнущееся подобно резиновому шлангу тело над землей и подал знак Семену зоотехнику. Тот вышел из состояния дзен и ухватился за Митриевы голени. Подошвы туфлей священника были сильно вытерты от середины к внешней стороне. Если бы тут оказался Шерлок Холмс, он бы четко охарактеризовал Митрия как замкнутого и интровертированного человека, склонного к самокопанию и недоверию к окружающему миру. Да еще к тому же приписал бы ему неуемную жажду власти недостижимую из-за крайней трусливости. В священники люди подобные Митрию подаются в основном потому, что не могут гармонично вписаться в социум, потерпев фиаско в попытках доказать свою значимость и желая хоть в такой малопонятной сфере подняться над общей массой. К власти стремятся все, но те, кто не добиваются ее обычным путем, ищут пути оккультные. Но причина всегда одна – жажда власти. А у Митрия просто была врожденная косолапость.
Семены вынесли обмякшего властолюбца из Степанидиного дома и переправили его на сеновал, где Светик семицветик избавила батюшку от рясы. Хмельной Митрий одевал рясу на почти голое тело, и кроме золотой цепуры с массивным распятием, на его верхней половине ничего одето не было. При виде семейных трусов с символикой олимпиады 80 Светик прыснула и укоризненно качнула головой, когда узрела только лишь один носок надетый на левую ногу, да и то вывернутый наизнанку. Вторая, заросшая волосами нога была упакована в черный, лакированный туфель непосредственно.
Митрий окунулся в аромат свежего сена, и растворился в благодати посапывая, похрюкивая и попискивая. К вечеру ароматы природы его полностью протрезвили, восстановили физические и духовные силы, и он почувствовал готовность к очередной схватке с темными силами. В вечной борьбе между светом и тьмой, Митрий исполнял роль духоборца на стороне света. Так, во всяком случае, ему постоянно пытались внушить за все время обучения в семинарии. Некоторые поступки вышестоящих лиц недвусмысленно указывали на принадлежность их к противоположной стороне, но всем было приказано закрывать на это глаза. И самой коронной фразой в прикрытии неблаговидных делишек деятелей епархиата была библейская строчка «неисповедимы пути Господни» которая, скорее всего, при написании библии, была взята из греческого «что позволено Юпитеру то не позволено быку». Этой фразой можно было объяснить все, что угодно и она от своего частого употребления была отполирована до зеркального блеска.
Митрий, со своими верноподданными молельщицами отстоял возле Степанидиного тела положенные две ночи. Отчитал по засаленному молитвослову положенный комплект псалмов и молитв для усопшего, который в принципе знал наизусть, но порядок требовал непременного чтения с листа, дабы не вводить душу в грех гордыни своими мозговыми возможностями. И постоянно вглядывался в спокойное и белое как мел лицо Степаниды, потому что никак не мог ощутить запаха разложения. Степанида неким непостижимым способом видимо запустила процесс мумифицирования тела. И её мощи можно было бы причислить к святым. Потому что это есть самое настоящее чудо. Но Степанида не была рьяно верующей, и поэтому Митрий предстал перед трудной задачей. Если предложить святость Степаниды на рассмотрение в епархию, то головных болей у Митрия появится столько, что многоголовые слонолюди покажутся детскими игрушками. В четко отлаженной церковной структуре чудес не любят, потому что они заставляют что-то менять, на что-то смотреть по-новому в уже устаканившемся положении вещей. А перемен никто не любит с сотворения мира. И только вынужденные и яркие моменты заставляют со скрипом поворачиваться бюрократическое колесо. И чтобы его повернуть, необходимо надорвать себе мышцы, или пожертвовать своей жизнью, получив клеймо еретика. Митрию жизнь и свой сан вполне нравились. И никаких усилий он прилагать не хотел. Но нетленность Степаниды была замечена и другими жительницами Красного молота. Отец Митрий, не моргнув глазом, объяснил этот феномен набожностью Степаниды и ее безграничной верой во вседержителя. Эта версия устроила всех. И тогда на священника обрушилась вторая проблема. Бабки поставили перед ним задачу определить судьбу безутешного Макарки, который сидел со скорбным лицом напротив часов, и пытался силой взгляда ускорить движение стрелок, приближая последние мгновения избавления от тела «любимой» бабули. Силы взгляда для управления китайским электронным механизмом не хватало. Секунды отсчитывались безупречным кварцевым резонатором, и Макар постепенно впадал в трансовое состояние, поскольку ни есть, ни пить ему не хотелось. Перед его покрасневшими от напряжения глазами стоял образ Натахи. Точнее только ее пышные, чувствительные губки. Однако в этом неподвижном сидении Макарка обрел новое для себя состояние. Он почувствовал себя каменным изваянием. В роли камня Макарке понравилось. Полуприкрыв глаза он отрешенно наблюдал за циферблатом и соблюдал совершенную неподвижность. В этом состоянии его увидела бабка Маня, необыкновенно внимательным взглядом наблюдая за всеми приготовлениями и чему-то своему ухмыляясь. Ее брови удивленно взметнулись вверх, но, спустя мгновение, на лице не было написано ни малейшей заинтересованности Макаром. Она сделала себе в памяти заметку, и немного посуетившись, помогая подготовке поминок, отчалила к себе.
Хмурый отец Митрий, в последний раз обходя гроб с телом Степаниды, на автопилоте бубнил отпевные молитвы, и размышлял о наилучшем способе решения судьбы Макара. Становиться врагом кого бы там ни было в деревне, он никак не хотел, а на веление бога все его придуманные варианты не тянули даже со всеми возможными интерпретациями. Да и опять же, хата Степаниды насквозь пропитавшись дымом ладана, не способствовала углубленным размышлениям. В мозге царило некое отупление. Если бы Митрий умел по-настоящему молиться, то состояние безмыслия могло бы его соединить невидимой нитью с кем-либо из небесной канцелярии, и они бы ему сообщили, как именно нужно грамотно поступить чтобы мир в деревне сохранялся в полной гармонии. Но никто небеса не спрашивал, и ответа в Митриевом мозге не возникало.
Как только гроб вынесли во двор, местные плакальщицы разразились такими исполненными страдания рыданиями, что у Костика появилась мысль о том, что бабам верить нельзя. Ни в каких ситуациях, и ни под каким предлогом. Если они могут вот так запросто изобразить на физиономии горькие слезы в ситуации, которая проста как железный рубль, то, что говорить об остальных моментах, когда женщина вымогает из другого человека необходимое, просто искусно изобразив душевную боль. Наблюдательность Костика непременно записалась бы ему в память, если бы не произошло нечто. У несущего задний левый угол гроба Михея внезапно подвернулась нога, и он чуть не упал на землю, но в последний момент сбалансировал себя. Тем не менее, гроб наклонился, свечка, установленная в руках Степаниды внезапно упала набок и подожгла ее же рукав. Огонь немедленно перекинулся на атласную ленточку, украшающую край ложа и народ ахнул. А еще через секунду ахнул вторично, потому что Степанида заверещала:
– Ай-и-и сукины дети! Вы что ж творите живодеры!
Поток ругательств прекратился одновременно с гулким падением гроба на землю и хрустом сломанных сосновых досок. Ошарашенные мужики щеманулись в разные стороны, как куропатки из под ног охотника.
Степанида получив легкое сотрясение, огляделась вокруг и внезапно осознала, что тут происходит. Лицо ее покраснело, потом резко побелело, а потом, с трудом подбирая слова, пробормотала:
– Вы что же… Как же…Вона как значится… Ах вы… Ага!… Получилось!
Народ вокруг безмолвствовал, пораженный невиданным зрелищем.
Бабка Степанида, с трудом поднявшись из частично развалившегося гроба, победно обвела взглядом собравшихся:
– А я вот топерича про вас всё-ё-ё знаю. Вообще всё. Вы у меня топерича вот где, – она потрясла сжатым сухоньким кулачком над головой.
Тут ее взгляд дошел до отца Митрия и рот ее скривился в презрительной ухмылке.
Митрий прочел в ее улыбочке свой смертный приговор и побледнел. Рука его автоматически совершала колебательные движения для поддержания процесса тления в ладанке, но мозгу та рука не подчинялась. Мозг целиком и полностью принадлежал в данный промежуток времени чудесно воскресшей. Степанида не стала ничего дискредитирующего Митрия оглашать, видимо оставив священника на десерт. А Митрий подумал, что теперь замять чудо не получится и придется таки сообщать в епархию. Зато вопрос о Макарке решился.
Степанида подошла к поминальному столу, в абсолютной тишине налила себе полстакана самогона, одним глотком выгрузила его внутрь организма и закусила кутьей, щедро зачерпнув ее из большой миски.
– Хороша кашка, – похвалила она безмолвных соседей, – и кишмиш слатенький.
– Это значится, за упокой у нас было, – она одной рукой налила себе еще пол стакана, также одним махом выпила и закусила уже сразу двумя блинами, сложенными треугольничками на блюде.
– А это значится за здравие! – она вновь обвела собравшихся подозрительным взглядом.
– Чего то никто меня не поздравляет с днем рождения. Я ж ить вроде как второй раз родилась… Чуть не закопали заживо аспиды. Одно слово соседи. Я значится, туды-сюды летаю, все пытаюсь сообразить как обратно в тело занырнуть, а они меня ужо на погост тащат. Неужто, думаю так и останусь привидением болтаться по болотам. Я аж чуть от горя кони не бросила, – тут Степанида так зловеще расхохоталась, что у непривычных к таким сверхъестественным делам деревенских жителей, мороз по коже пробежал.
– Дуба дам, дуба дам, дубу дубу дубу дам, – рэповским речитативом протанцевала бабка, явно веселясь своим восстановленным физическим ощущениям, и наведенному состоянию. Потом развела в стороны руки и попыталась продирижировать толпой:
– Хэпи бездый ту ю… – выждала паузу и нахмурившись поджала губы и грозно спросила:
– Что-то вроде как никто не радовается моему рождению, – изобразила на лице огорчение, потому что никто не произнес ни слова, хотя первичное оцепенение стало исчезать.
Раздвинув плечом столпившихся, вперед выступила прибежавшая откуда-то бабка Маня. Она смело подошла к расшалившейся Степаниде, и стала охаживать ее букетом полыни, зажатым в руке:
– Ты почто беснуешься? Я вот тебе задам. Людей зазря напугала, – и, понизив голос до шепота, добавила, – что раньше срока вскакиваешь? Я же тебя вроде предупреждала… Али нет?
Степанида внезапно поникнув и, прекратив паясничать, склонила виновато голову и опустилась на лавку.
– Одно дело там, а совсем другое здесь, – виновато, и тоже шепотом, попыталась оправдаться воскресшая, – я же подумала, что, в самом деле, закопают.
– Закопали бы, я бы откопала, да в другое место жить определила бы. Я же тебе пять раз это повторила. А как теперь людям все это объяснить?
Степанида не могла от стыда оторвать глаза от земли.
Костик неким непостижимым способом услышал весь это шепот и напевно ухмыльнулся:
– Колдун ударил в тамтам и Билли встал и пошел. Ну и что, что зомби, зато он встал и пошел.
Маха ткнула локтем его в бок:
– Ты совесть то поимей. Тако чудо великое произошло, а ты издеваешься.
– Оно то конечно чудо, – саркастически заметил Костик, – токмо они теперь с Маней в одну масть выкрашены.
Маха подозрительно взглянула на Костика, но ничего не сказала. И так он последнее время слишком странный. Как бы совсем с катушек не съехал.
Маня села рядом со Степанидой, и ласково ее обняла за плечи:
– Как оно тебе заново рождаться? – уже не таясь, в полный голос спросила, выражая немой вопрос жителей «Красного молота». Этот самый вопрос как бы снял невидимый барьер между ними и всеми остальными, и народ устремился к Степаниде с желанием самолично пошшупать чудесную соотечественницу, чтобы убедиться, что это не оптический обман зрения. Обломки гроба, с хрустом растаптывающиеся под ногами возвращали реальность в норму, и чудо постепенно стало затираться.
Степанида со смехом уже отбивалась от желающих прикоснуться к телу и верещала:
– Музейную редкость не позволительно ручищами лапать! Не все сразу! Я существо пожилого возрасту и попрошу иметь уважение и кости не сокрушать. А то вон уже и гробик мой, восстановлению не подлежит. А ну как помру опять…
Народ, удостоверившись, что Степанида и в самом деле стала, как и прежде, постепенно успокаивался, и восстанавливал кислотно-щелочной баланс во рту, нагнанным Маней самогоном. Кутья как закуска пища не особенно полезная, но ее съели всю до крошки, чтоб добро не пропадало. То один, то другой житель периодически отправлялся к себе в закрома и возвращался то с солеными огурцами, то с маринованными помидорами, то с квашеной, сочной и хрусткой капустой. Все эти ингридиенты заворачивались в поминальные блины, а как они закончились, застолье вошло в обычное русло и народ вскоре стер грань между двумя смыслами. То ли поминки, то ли день рождения. А впрочем, это на самом деле и не важно. Главное чтобы было весело. Как говорится, – «хоронили тёщу, порвали два баяна».
Манюня улучила момент, когда Степанида оказалась вне поля зрения большинства жителей «Красного молота» и притиснулась к ней со своим сокровенным вопросом, который Маня в принципе озвучила, но ответа на него не последовало.
– Ты вот мне скажи Степанида, есть там чего, после того как откинешься али нет?
Степанида оценивающе окинула соседку пронзительным взглядом и по еврейскому принципу ответила вопросом на вопрос:
– А ты с какой целью интересуешься?
– Дак вить мои лета уже немалые… Скоро тоже на погост дорожка позовет. Вот меня страх то и разбирает. Я ж вить жуть как червяков не люблю. А ну как придется всю энту страсть наблюдать как они тебе в теле копошатся, да норы свои прогрызают. Как вспомню нашего механика Валю, который утоп, а его токмо через два месяца нашли, так вздрогну. У него из носу длиннющая многоножка выползла. Отъетая как с праздника, жирная, блестящая. Меня тады чуть наизнанку не вывернуло. А потом когда его в гроб запихивать стали, то столько всяких гадов изнутри полезло во все стороны, что я не удержалась и за сараюшкой-то внутренности свои прочистила таки. А если в гробе такое приключится, а деться некуда, то лучше на костре сгореть, чем так гнить.
– А-а-а, – протянула Степанида, – понятно. Тады скажу тебе по секрету. Но только тебе одной. Мне Маня строго настрого запретила сказывать где была и чего видела.
– Маня? Наша Маня?
– Ты зенки то не лупи на меня так. Маня наша не проста. Ох не проста. Она вить ведьма.
– А! – обрадовалась Манюня, – так мы енто знаем. Она такой самогонище гонит, что без ведьмачества тут никак не обходится.
– Ты зря радуешься. Шутки там все кончаются в один момент. Мы вот ее ведьмой дразним, а она на самом деле ведьма, и на том свете она власть имеет. Настоящую власть. Она, как и знахарь туды запросто шастает и дела делает сурьезные. Токмо здесь ото всех скрывается. Я ее там встретила, она мне и запретила рассказывать. И так запретила, что твои черви, которых ты так боишься, фигня на постном масле. Они только грешников едят, которым специально зрение оставляют, после того как они ласты склеют.
Манюня слушала Степаниду с вытаращенными глазами.
– А кто им зрение оставляет? Господь?
– Да там столько народу всякого разного работает, что про Господа неизвестно ничего. Он всю эту кашу заварил, а сам куда-то сдулся. Там евонная бригада работает, и всё с людями делает. Знахарь с Маней тоже на него работают.
– Ты глянь-ка, а так ни за что не догадаешься, что она энто самое… И давно она там работает?
– Про сроки ничего не знаю. Там вроде как времени совсем нету. Время токмо у нас тут тикает, отмеряя сроки. Там блин нету начала и конца тоже нету. Я вот здеся, как поняла, три дня всего отсутствовала, а там будто секунда прошла. А с другой стороны посмотреть, я там десять жизней прожила. Столько всего разного увидела и узнала.
– Не, Степанида, ты мне четко и ясно скажи. После того как того, отбрыкнешься, будет там чего вразумительное, или нет?
– А вот тут самое интересное начинается Манюня, – заговорщически прошептала Степанида, – тама для всех, все по-разному. Одних черви жрут, как ты боишься и они это видят и мучаются из-за того, что ничего сделать не могут, другие вообще ничего не видят. Они как умерли, так и плавают там как облаки бессмысленные. Другие обрадованные становятся, потому что попадают туда, где им все знакомо и понятно. Другие начинают себе дома строить по привычке, как на Земле делали, и живут в них. Там все чего угодно можно состряпать просто если подумать чего именно хочешь. Как во сне бывает. Токмо там все взаправду. И все как бы слоями сделано. И в иной слой просто так пройти нельзя. Охрана есть. С ними фиг договоришься. Сурьезные как спецагенты из кино. В момент отпинывают, если вверх лезешь. А те которые нижние слои охраняют, те пропускают к себе без слов. Но туда прогуливаться охота быстро отпадает. Там самые противные вещи происходят. Там люди которые померли, свои привычки туда перенесли, и никто им не мешает свои дела делать как раньше при жизни было. Вот они там и убивают друг друга и убить не могут, потому что уже некуда умирать, и энто самое друг друга в самых разных вариантах и никак не могут добиться нужного, и грабят друг дружку. Все злые жуть какие. Потому что, то что хочется, никак достигнуть нельзя. Там и жрать друг дружку пытаются. А все без толку. Отгрызают чего друг другу, орут, визжат, потом новое себе отращивают. Это там запросто делается. Снова отрывают, снова отращивают, и снова все по кругу. И выхода никакого нету. Еще ниже там жара как в пустыне. Или даже сильнее. Там вообще мало кого видела. Там все больше чудища всякие лазают, каких и в кошмарном сне не увидишь. Голодные, страшные, и такие злые, что не дай бог туда попасть. Вот нас с детства сковородками пугали адскими да котлами со смолой кипящей, а там не так все на самом деле. И грешников никто не судит. Они сами себе место определяют по своим привычкам, что до смерти были. Точнее оно само определяется. И каждому хочется в место получше попасть, то есть повыше, а туда не пускают даже на экскурсию. И когда вниз прогуляешься, понимаешь насколько наверху лучше, чем там, где тебе отмерено. И так горестно становится, что вечно придется тут шастать, что все ясно становится про адские мучения. Те, которые друг друга убивают, даже не понимают, что можно в лучшее место попасть. Им и там интересно. А мне вот грустно стало, что вверх нельзя, и села опечаленная. Тут Маня и появилась. Но она там другая совсем. Как солдат. Вся в ремнях, с оружием, и лицо молодое, красивое и строгое. Фря короче. Она мне и сказала про то, что если хочешь наверх попасть, то надо жисть достойно прожить и не обидеть никого.
– Дак эт чо получается, что мы все в ад попадем? – переполошилась Манюня.
– Да нет никакого ада. Просто сама невозможность зайти в ту дверь, где жисть лучше и люди хорошие, и переделывает в ад то место, куда ты автоматом попадаешь, после того как дубаря врежешь.
– Ох, блин как мудрено все энто.
– Да ни фига не мудрено. Просто все как апельсин. Это все равно, что у нас в Короедовке жить, и, скажем, в городе. Или в городе по сравнению с Москвой. Чуешь разницу? И если в городе гнилых людишек полным полно, то там, на том свете, разделение очень четкое. Вот взять, к примеру, нашу Татьяну Марковну. Уж на что правильная женщина. И ведь никто ей худого слова сказать даже не может. А она не возносится над нашими, хотя и знает очень многое. Вот ее и уважают. Да и ведет она себя не в пример нам. Она какая-то другая. Похоже, что ее из того слоя, куда меня не пустили, зачем-то опять в наш мир запихнули. Может за провинность, какую? И наш мир как перевалочная база. Из одного мира в другой народ перекантовывают. А на Земле проверку делают, кого куда запихивать. Я тама видела странных существ, которые вроде наших строителей дома строят. Но не такие, как у умерших, которые по мысли создаются, а настоящие. Для кого строят не понятно, но точно не для себя. Быстро строят, красиво и все четко. А потом вдруг возьмутся и разберут все к едрене фене, и новый дворец начинают строить еще краше прежнего. А то и вообще вверх запузырятся, чтобы там строить. Мне Маня объяснила, что кто-то в нашем мире ведет себя очень уж достойно, и эти строители для него стараются. И если этот кто-то вообще правильным становится, то дом для него на высший план передвигают. А эти строят ему из уважения, потому что сами подобными идеями жили у нас, и знают, как трудно устоять и не изгадить всю свою жизнь. Вот они ему и помогают так. А когда человек спит, ему иногда эти миры показывают, и дома для него приготовленные, чтобы укрепить в правильности действий. Правильно жить и так-то не просто на Земле, а еще труднее жить, если менять себя начинаешь. Именно таких и поддерживают. Но напрямую вмешиваться в Земную жизнь, им не позволено, поэтому через сны помогают, ободряют и сил прибавляют, показывая, что он не один, и чтоб не останавливался в том, чтобы лучше стать. Я там одного этого сонного видела. Он совсем иначе выглядит. Совсем прозрачный, как привидение. Я бы его так не заметила бы, но строители его под руки вели. И по тому, как они необычно шли, я его и разглядела. И еще там, в верхние миры окошки есть, которые на короткое время прозрачными становятся, как если бы в небе, где постоянно облака, вдруг солнца луч пробился бы. Я как заглянула туды, так и слезы из глаз полились. Я враз все про царствие небесное поняла. Оно, в самом деле есть, царствие энто. И понятно, почему в него всех подряд не пускают. Нашу Татьяну Марковну пустили бы без пропуска. И, наверное, даже выше пустили бы. Мне кажется, она бы даже с крыльями была бы. Там изредка такие появляются и помогают тем, которые хотят выше попасть. Их там всюду пропускают. Крылья как универсальный пропуск. Хотя там летать и просто так, без крыльев можно. А где энти крылатые живут? В каком слое? Только гадать остается. Они мне совет дали, как попасть в тот мир, который я через окошко увидала, и сказали, что проверку в нашем космосе каждый только на Земле проходит. Без Земли никак слой не переменить. Там потому что все испытания и искушения человек должон пройти и устоять в трудные моменты. Мозга все забывает, что после смерти прошлой было, а душа все помнит, поэтому ее слушать надо. А у нас ее мало кто слушает. Потому и плохо жить почти всем. А когда помрут те, кому плохо было, так еще хуже станет, потому что увидят, куда могли попасть и не попали, и поймут, что зря жизнь прожили, занимаясь всякой дрянью, вместо того, чтобы себя улучшить и попытаться законы узнать. Энти крылатые, как раз законы всем желающим приносят. В те миры, где всякие злодеи живут, они не очень то соваться любят, поэтому просто горящими буквами законы пишут прямо в воздухе или на стенах. В том месте, где люди энто самое друг друга в самых срамных вариантах, буквы постоянно горят на всех стенах и в небе, но на них никто не смотрит. Все заняты только тем, куда бы свой корень половчее засунуть, или чтобы в себя потолще да подлиньше затолкать, чтобы удовольствие получить. А удовольствие никак не достигается. На самом краю постоянно держится и разрядки не дает. Вот они и злые потому.
– И эти крылатые очень уважают Маню, потому что видать ей труднее всего приходится. Я так поняла, что по рангу ей можно в более высокий слой жить идти, а она специально здесь служит. Ее так и назвали воином. И знахаря тоже так зовут. Воин! И за это их там уважают, что они порядок поддерживают и поломки чинят. Там таких воинов вообще то много разных, но каждый только за своих подопечных отвечает. И между собой эти воины не дерутся, но помогают и чужих злодеев отлавливать, и отправлять в нужный слой. Жуть как интересно там, но Маня сказала, что раз я собралась закон исполнить и в высший мир попасть, то меня надо на Землю возвратить, чтобы испытать, поэтому после того, как меня закопают, она откопает и к жизни вернет. А жить определит в другое место, чтобы никто ничего не понял. И в наш мир меня запузырила сказав что-то хитрое и рукой знак сделав. Я тут же в комнате оказалась, где в гробе лежу. Митря наш, прощелыга, бубнит что-то, Макар сидит как каменная статуя возле часов, и Маня собственной персоной возле двери стоит. Ты прикинь, она и там и здесь одновременно.
– Ух, ты, – восхитилась Манюня, – дивно ты все баешь.
– Так вот она мне улыбнулась. Не той, что в гробе, а мне, которая рядом. Которая живая и ничего делать не может. Я ж ить скрозь все прохожу как скрозь воздух. Скрозь людей, скрозь стены. Даже скрозь саму себя лежащую. Так мене это не пондравилось, жуть как.
– Дак кому тако пондравится, – поддержала Манюня, – ясно дело никому.
– А как мой гроб-то понесли, меня жуть и взяла. А ну как обманет Маня и не выкопает, как обещала. Что ж мне делать то тогда? Как попасть туды, откуда она меня сюды пихнула?
Манюня от ужаса прикрыла рот рукой.
– И вот тут, – Степанида торжествующе понизила голос, – знахарь появился откуда-то.
Манюня нахмурилась:
– Не было знахаря на похоронах. Он как после свадьбы исчез куды-то, так и не объявлялся до сих пор.
– Дак я, про что хочу сказать, он такой же, как я был. Никто его не видел. Только я и Маня. Ух, она и надулась тогда, как его увидела. А знахарь хитро так сощурился и как дернет Михея за ногу. Я думала, что тоже скрозь пройдет, как и я, ан нет. Знахарь, каким то чудом за Михееву ногу зацепился и того чуть не уронил. А у Михея весу то центнер. Я даже знахаря зауважала. Есть в ем чудесная сила. Сразу того япошку вспомнила, которого он в небе кантовал цельную минуту, если не больше. А как свечка упала и подожгла гроб, так меня как пылесосом втянуло обратно. Я сразу боль почуяла и заверещала. Вот как было все.
– Ох, и чудно все это, – протянула Манюня, – а вот про что тот закон, который ты теперь делать будешь?
– Они, эти крылатые, сказали, что он для меня предназначенный, и если я ему кого расскажу, то мне труднее его исполнять будет, потому что много всяких чудов пакости начнут строить.
– И хотя закон нехитрый, их напрямую могут только специальные люди вроде нашего Митрия всем вещать. Для того их от всех делов и освобождают, чтобы чуды, которые на них охотятся, не могли ничего поделать. Эти люди должны постоянно на связи с крылатыми находиться, и работать им нельзя. Поэтому наша задача им помогать всячески. И по хозяйству и деньгами. Токмо наш Митрий не того…
– Что не того? – не на шутку заинтересовалась Манюня.
– Он дуру гоняет, – сжав губы в ниточку произнесла Степанида, – но ты это никому не говори, и меня не выдавай, потому что и это в моем уроке записано, чтобы Митрия принять, не обижаясь на его обманы.
– Дак мы же и так знаем, – радостно воскликнула Манюня, – да вить, другого священника нету. Поэтому этим пользуемся.
– Знаешь, что скажу соседка, – понизила голос Степанида, – года не пройдет, а к нам придет один настоящий. И имя у него чудное будет, но силу Божью в нем все почуют. Правда совсем ненадолго, но он покажет, какими должны быть священники, хотя сам не в рясе будет и без всех церковных прибамбасов. И много чего начнет происходить в деревне. Ох, много.
ЛЕСНЫЕ ТАЙНЫ ИЛИ ХЛЕБ ДАРА
Костик в новой семье прожил недолго. Помог выкопать урожай картошки, а потом забрал Маху к себе. Соорудил во дворе коптильню, сходил несколько раз с батей в лес на охоту и принесли тетеревов, зайцев, и в последний раз удалось добыть молодого лося. Его одной пулей неожиданно для себя уложил Костик, попав в сердце. Он еще, когда целился в мирно пасущееся животное, четко представил картинку что в городе видел, в мясном магазине, по сортовому разрубу коровы. Лося представил также, и моментально определил, где у него сердце, где лопатка, и пулю положил в точности под кость. Лось успел только сделать несколько прыжков в сторону чащобы и упал бездыханным. Перед самым выстрелом, Костик лося еще жалел, и даже в один момент не захотел его убивать, но потом вспомнил о предстоящей холодной зиме, о Махе и будущем сыне, которых надо хорошо обеспечить пропитанием, и слабость исчезла. Он вновь стал охотником, и лось стал просто добычей.
– Жалеешь других – не жалеешь себя, – вывел аксиому Костик и нажал на курок.
А потом, поставив ногу на тушу лесного рогатого коня, произнес:
– В этой жизни всегда кто нибудь кого нибудь ест. Ты ешь траву, я ем тебя, меня в свое время черви схавают, так что давай без обид.
Сбоку зашелестели кусты, и Костик обернулся посмотреть, думая, что это батя пришел на выстрел.
По кустам скользнула чья-то тень, но разобрать, кто или что это было, Костику не удалось.
Это был леший, которому очень понравилась речь Костика, про то, что все всех едят. Вот только бесшумно исчезнуть, также, как и появлялся, ему не удалось. Костик, после того визита на небеса, стал много чего замечать из того, что раньше всегда ускользало от взгляда и внимания. Леший вошел в дерево и затаился, но Костик его разыскивать не стал, потому что понял, что незачем дознаваться до всех тайн. Он вынул из кармана несколько белых монеток и бросил в сторону того дерева.
– Прими откуп за лося, хозяин!
Леший вновь восхитился Костиком. Уже давным давно охотники не платили дань лесным жителям. Им даже было все равно добудут чего на охоте или нет. В лес ходили ради забавы. Чтобы просто убить кого из животных, а потом в городе похвастать добычей. И лешему не удавалось закружить по тайге да увести в зыбучие болота новых охотников. Они были вооружены не только хорошими винтовками и автоматами, но и вновь изобретенными штуковинами для обнаружения своего местоположения в пространстве. Леший оказывался неизменно бессильным. Охотники плутать никак не желали, и постоянно попадали в те места в которые собирались. Да еще и бесшумные винтовки с оптическими прицелами зачастую обманывали лешего.
– Тук, тук, – и вот уже две белки лежат бездыханными.
А у самых богатеньких и другие приборы были приделаны к винтовкам. Они через них видели затаившееся зверье по теплу. И стреляли сквозь заросли, сквозь все естественные маскировки. И неизменно попадали, убивая мгновенно. Сердце живого существа в таком приборе виделось как ярко оранжевое пульсирующее пятно. И именно на него охотнику оставалось наложить небольшой кружок прицела, с крестиком, разорванным посередине. А уж затаивать дыхание при плавном нажатии на спуск, эти городские научились мастерски в своих тирах. Эти охотники плевать хотели на законы леса, на лешего, на зверьков, живущих в своем мире. У них все решали деньги. И лесничие, которые в давние времена сотрудничали с лешими и договаривались об охотах заранее, теперь за какие-то зеленые бумажки отдавали жирным поросятам, которых и людьми-то назвать сложно, места, где лесным тварям было еще вольготно жить. Этих самодовольных поросят забрасывали в точку вертолетом, и зверью оставалось надеяться только на собственные лапы и скорость. Это помогало слабо, потому что пуля летит быстрее самой быстрой птицы, оптический прицел видит дальше самого зоркого орла, а тепловизор видит так, как видит только комар, но у комара нет винтовки. И вертолета у комара нет, да и ущерба он много не причинит никому. Капля порченой крови даже для пользы организму им выпивается.
И вот леший услышал давно забытые слова, проливающие на его, поросшую мхом, душу бальзам. Слова вечные, слова правильные, слова истинного охотника:
– Прими откуп за лося хозяин. ХОЗЯИН! ХОЗЯИН!
– Эх-ма! – вихрем закружился леший по лесу, – пришел в лес настоящий охотник! Не погиб еще мир! Да я тебе, охотник, сейчас все покажу, открою ягодницы, грибницы, травницы. Все покажу тебе. Бери сколько надобно, коротким путем проведу, все укажу. Для тебя, для ОХОТНИКА! Весь лес тебе открою. Признал меня. Признал! Дар принес! Да я тебе за это даже изумруды свои отдам, если пойдешь, не побоишься в гору.
Костик как будто бы слышал весь этот бессловесный танец радости, пробормотал:
– Спасибо тебе хозяин за лося. Вот если бы еще белых на зиму насушить для милой моей и сына будущего…
Леший засунул бородавчатые губы в трещину сломаного ветром дерева и просвистел фразу максимально разборчивую и понятную для человеческого уха:
– Са-а-фф-тра-аа с-с-те-ес-с-сь пу-у-уть.
Костик насторожился, подумав, что почудилось.
Леший повторил:
– Са-а-фф-тра-аа с-с-те-ес-с-сь пу-у-уть.
Костик отморозился, но сообразил сказать:
– Хорошо, завтра приду на это же место.
Леший тут же, не скрывая радости, кинулся в кусты, и Костик успел заметить его мохнатую спину и треугольно торчащие уши с кисточками на концах как у рыси. Росту у лешего было метра полтора, и передвигался он на задних лапах, хотя это, скорее всего, были ноги.
Вскоре подошел батя Костика. Вдвоем они сноровисто разделали лося и в два приема, сгибаясь под тяжестью мяса, вынесли его из леса. Про лешего Костик никому ничего не сказал. Даже любимой Махе, которая с гордостью смотрела на своего милого. Добытчика! Коптильня на скорлупе кедровых орехов, в три приема приняла в свои недра лося, а рога украсили пространство над дверью. Аккурат над прибитой найденной подковой.
На следующий день Костик вернулся из тайги с полным двухведерным коробом отборных белых грибов, среди которых не было ни одного даже чуть затронутого червем. Маха вместе с матерью Костика ахнули при виде такого «улова». Но Костик отправился в лес вновь, взяв с собой дополнительно еще один короб, но чуть поменьше. И не более чем через три часа вернулся с полнехонькими теми же самыми белыми.
Манюня, которая «случайно» зашла в гости угоститься лосятиной, увидела, как Костик второй раз вернулся с богатой добычей и моментально оповестила деревню об удачливости молодого охотника.
Степанида, до своего чудесного воскрешения враждебно относившаяся к молодым наркоманам, при этом известии ухмыльнулась и добавила задачу в ум Манюни:
– Славный витязь этот Костик. Без удачи ему теперь не быть. За ним топерича такие дела будут, что все удивятся.
– За каки таки заслуги ему удача вдруг? – Манюня превратилась в одно большое ухо.
– А вот тебе того знать совсем не надобно, – неожиданно жестко, как отрезала, ответила Степанида.
Манюня даже из этой малости раздула сплетню и пояснила деревне, что Костик теперь с космосом связанный и ему теперь удача будет во всем. А тому, кто ему поперек дороги станет, бед неисчислимо прибудет.
Манюню слушали, кто в пол-уха, кто вообще относился как к бестолковому радио, а кто и всерьез воспринимал. Но лося и необычайный улов грибов, на радио не спишешь. И к Костику стали присматриваться. А когда он на следующий день принес два короба лесной малины, с размером каждой ягоды с двухрублевую монету, вопросы появились у всех. Даже у Махи.
Костик поначалу отшучивался, а потом даже пообещал показать места, где все это нашел. Эта его открытость сняла всяческие подозрения и, естественно, никто не стал за ним шпионить. Не принято так в приличных обществах. Если уж кому везет, то тому надо радоваться. И в худшем случае завидовать. Но пытаться руку приложить к чужой удаче, это вообще самое распоследнее дело.
После двухдневного дождя Костик обратился к Махе со странной просьбой:
– Слышь, Маха, ты хлеб печь умеешь?
Маха озадачилась и спросила:
– А зачем его печь, его в магазине навалом.
– Да я это знаю, мне интересно, ты сама, своими руками, в нашей печи хлеб можешь сготовить?
– Ну, могу, наверное…
– Нет, Маха, наверное, не годится. Нужен хлеб дара. Собственного приготовления. Ручного. Очень нужен. Может, у Манюни спросишь? Она вроде как все на свете знает…
– Да Манюня и соврет недорого возьмет.
– А может она знает, кто умеет печь хлеб.
Манюня, моментально став серьезной от такого вопроса, почесала в голове, и посоветовала сходить к бабке Мане.
Маха вытаращила глаза:
– Дак она ж самогонщица?
Манюня наклонила голову, прищурилась и настояла на своем:
– Самогон, он как раз из хлеба в основном делается. А Маня лучший спец в ём. Все про него знает. Может и про хлеб знает. Ты только сурьезно спрашивай, без хиханек.
Маня, при виде Махи, расцветилась радушной улыбкой, и мельком кинув взгляд на живот, еще сильнее расплылась:
– Здравствуй девица красная, кака забота привела ко мне старой?
Маха на секунду опешила от давно вышедшего из обихода выражения «девица красная», но потом, скромно опустив глаза в землю, спросила:
– Мне бы узнать, как творится хлеб дара.
Вся фраза прозвучала неожиданно для самой Махи. Она вовсе не собиралась именно так спрашивать, но язык как будто против ее воли произнес все по-своему.
Бабка Маня, тем не менее, насторожилась:
– Откуда тебе известно про хлеб дара?
– Муж мой просил приготовить хлеб. Ему нужен зачем-то.
– Костик? – будто бы утверждаясь в чем-то своем, переспросила Маня.
Маха только кивнула, чувствуя, как все тело заполняется неким приятным теплом.
– Проходи в хату дева, – опять необычно произнесла Маня, и внимательно оглядела окрестности, как бы проверяя отсутствие слежки.
– Так вот госпожа Мария, – торжественно произнесла Маня, – слушай и запоминай. Дважды повторять не буду. Если для тебя это важно, запомнишь. Если упустишь хоть один шаг, просто спечешь обычный хлеб. Но он для дара не подойдет.
– Все что тебе понадобится, это мука, вода, соль и дрожжи, чуть меда, подсолнечного масла и искра солнца.
– Искра солнца?
– Слушай меня и не перебивай, – резко ответила Маня. Все это можно купить в магазине. Кроме меда, воды и искры солнца. Современные дрожжи даже еще лучше. Быстрее опара готовится. Так бы тебе с вечера готовиться пришлось бы. Мед нужно просить! У пасечника. Стоя босыми ногами на траве не заходя за ограду его дома. Пасечники народ особый, знающий, и для хлеба дара мед всегда дают, даже если ты в полночь придешь. Про сам хлеб они ничего не знают, но сила, которая все это затеяла, им знак даст. Супротив знака им идти нельзя и они это знают. Поэтому мед тебе дадут. Соту в ладонях принесешь домой, и сколько меда от тепла рук натопится, столько в деревянную посуду сольешь. Остальное, во дворе, на высокое место, положи. Пчелы заберут лишнее. Хлеб дара начинает готовиться в три часа утра. Печь протапливаешь, пока все спят, и идешь за ключевой водой тоже с деревянным ведром. Босиком. Волосы в косу должны быть заплетены обязательно. Думай только о приготовлении хлеба и повторяй в уме слово ДАРА. Воды бери столько, сколько натечет само, пока ты три раза вслух нараспев произносишь ДА-РА, что обозначает полное согласие с солнцем, дарующим жизнь и свет. Вернувшись во двор, поставь ведро с водой по левую сторону от себя, а чашу с мукой по правую. Прямо перед собой помести чашу с медом, в которой будешь готовить опару и положи в нее дрожжи. Лицо твое должно быть обращено к восходящему солнцу и перед чашей с будущей опарой должна на возвышении находиться солонка с горкой соли. Когда появится солнце, тень от горки соли должна попасть в чашу. И тогда можно будет начинать готовить опару.
– Но самое главное… – Маня снизила громкость голоса до тихого шепота, – это искра солнца!
– Тебе нужно будет, все это приготовив, молча ждать восхода. Как только самый первый луч брызнет из-за горизонта и появится мировая сеть, которую можно заметить, сильно сощурив глаза и, смотря прямо в точку восхода, тебе будет нужно изо всех сил постараться выпить этот луч.
– Как это выпить луч солнца? – Маха даже робко развела руки в стороны.
– Я и говорю, что это самое сложное. Знахарь бы тебе лучше все разъяснил, но его больше нет, а я уж как умею так и поясняю. Первый луч солнца тебе нужно выпить буквально. Свернув губы трубочкой, постараться втянуть его в себя как воду, одновременно с глубоким вдохом. Если у тебя это получится, в груди моментально возникнет ощущение сильного расширения, как будто с огромной скоростью в сердце растет новое солнце, и блаженство буквально растворит тебя во всем мире. Но тебе нужно будет постоянно помнить зачем ты это делаешь. Помни о хлебе дара. Повторно выпить первый луч солнца удастся ох как не скоро, даже если ты будешь каждый день изо всех сил стараться это сделать.
– И вот когда блаженство тебя окутает, и ты вспомнишь о хлебе, окунёшь руки одновременно в воду, и в муку, и, высыпая тоненькими струйками в чашу перед собой, выдохни из себя туда же выпитый солнечный свет. Если тебе удастся, возможно, увидишь белые светящиеся махонькие шарики, которые начнут сцепляться с мукой и водой еще в полете. Но это не обязательно. Можешь и не увидеть. Потому что одновременно изо рта будет идти пар. Утром то холодно еще. Так вот, выдыхай все, что только сможешь, но старайся не выдуть муку. Она вся должна попасть в чашу. Дождись, пока тень от соли не пройдет через всю чашу, и тогда чуть посоли. Как замешивать тесто, думаю тебя учить не надо. Трижды осаживаешь опару и только потом делаешь каравай. Хлеб дара делается в единственном экземпляре, поэтому рассчитай муку заранее, чтобы не осталось лишней. Про белоснежный рушник, которым нужно закрыть тесто, на всякий случай напомню. Будет хорошо, если на нем будет вышито красными нитками солнце с лучами. Но если такого рушника нет, возьми чисто белое полотно без рисунков. Готовое тесто раскатай в колбаску уже дома, но так, чтобы солнечный свет попадал на стол. Потом трижды сверни колбаску по часовой стрелке, делая коловорот, или круг жизни. После этого укладывай каравай на деревянную лопату и, обмазав только ладонями всю поверхность подсолнечным маслом, высаживай в печь. Кисточки из перьев для пирожков здесь не используй. Хлеб дара готовится только руками. Это очень важно! Никаких инструментов. И вся посуда должна быть деревянной или берестяной. Думай только о хлебе и солнце. Вкладывай всю свою душу в этот каравай, всю свою любовь, все самые светлые чувства. Тому, для кого предназначается этот каравай, достаточно будет только краем глаза взглянуть на него, чтобы понять, хлеб ли это дара, или просто кусок запеченного теста.
– Маленьким куском такого хлеба поднимают из могилы смертельно больного человека, возвращают мир между враждующими людьми, откупают согрешившую душу от ада. Если бы наши русские женщины не забывали о чуде творения, когда любую пищу готовят и вкладывали бы в нее свою любовь, то ни дети их, ни мужья бы, никогда не болели и никаких бы разладов в семьях не было.
– А семь караваев, испеченных по всем правилам, семью девственницами на седьмой день седьмого месяца, на рассвете дня Ивана Купалы, используемых в танце дарения мира с цветом папоротника, прекращает самую кровопролитную войну, где бы она ни была.
– А что же вы войну не прекратили, когда Гитлер на нас пошел.
Маня опечалилась:
– Времена сильно изменились. Со всей округи девственниц, включая меня, только трое нашлось в сорок первом годе. И из них только я была обучена всей премудрости творения хлеба дара. Невозможно было все сделать по правилам. Черная мазута коммунизма, всю Русь полонила. Царя убили. Нашим тогда пришлось в подполье уйти. До сих пор там сидим. Столько витязей славных полегло в том ристалище с чертомессом под знаком жизни прячущимся. Нашим пришлось страшный грех на себя брать. На уничтожение колеса жизни пойти, который всегда был светлым свасти. Погань темная все пытается символы и знаки на себя перетянуть. Вот мы теперь и отказались от них совсем. Во внутреннюю суть все спрятали. Туда им никак не добраться. Даже если будут все досконально знать, как сделать правильно, не смогут добиться результата. Сам процесс делания возможен только для внутреннего света, и если темный начнет делать, больно и страшно ему станет свой внутренний свет пробуждать. Но если он через адскую боль пройдет, то мгновенно светлым станет, вместо того, чтобы власть получить. Такая хитрость.
– Так что Маха, выкладывайся на полную, когда будешь хлеб дара творить. Чтобы Костику твоему в грязь лицом не ударить. Видать, он с кем-то очень важным встретился, или беда над Русью нависла, про которую нам пока неведомо. Витязь твой Костик, настоящий. Для него старайся. И каравай из печи вынимай не по времени, а когда сердце скажет «готово». А теперь ступай доченька с миром.
Ни малейшего затруднения в творении хлеба дара Маха не испытала. Все сказанное бабкой Маней запомнилось безо всякого труда и все делалось как бы само собой. Автоматически. Единственное дополнение возникло, когда Маха выдохнула солнечный свет в чан с опарой. Появились не только светящиеся белые шарики, но и эти шарики тянули за собой некие тонкие золотые нити, которыми опутывали струйки муки и воды, как бы заплетая их в косы. Но это уже проявил свой озорной характер Крест.
Каравай вышел загляденье. С румяной блестящей корочкой. В аромат хлеба, тонкой, едва уловимой вязью, был вплетен запах гречишного меда, от которого во рту сами собой возникали слюнки. Они возникали даже от одного вида каравая. Маха украсила его орнаментом, который сам собой защипывался ее руками, танцующими над приготовленным к посадке в русскую печь белом холмике. Орнамент был похож на возносящуюся спираль с округлыми ступенями и причудливыми символами. Один только взгляд на это произведение, зачаровывал и манил к себе, чтобы как можно полнее рассмотреть весь рисунок.
Костик спросонья даже не узнал румяную Маху, которая сияла как начищенный самовар. Разминая гримасами, заспанные мышцы лица он потянул со стола кружку с водой и, отпив глоток, протянул:
– Вода кака-то странная…
И с видимым удовольствием допил все, что находилось в литровом берестяном туесе.
Там находилась вода, оставшаяся от приготовления хлеба, которой надо было напоить любимого человека, чтобы придать его организму дополнительных сил для дела и для защиты от всяческих хвороб. Махе даже не пришлось предлагать ее Костику. Он сам к ней припал как будто не пил цельную вечность.
– Чем это у нас так вкусно пахнет? – он довольно потянулся и обнял Маху, – что моя любимая хозяюшка состряпала?
– Ты же просил испечь тебе хлеб дара? – скромно опустила глаза в пол Маха.
Костик шевельнул кожей на голове:
– Ты же вроде как не знала как его печь?
– Я спросила у знающих людей, и теперь он готов. По всем правилам. Взгляни! – она откинула расшитое солнцами белое полотенце.
Костик потерял дар речи. Он и представить себе не мог, что хлеб может так изумительно выглядеть.
Он сглотнул комок, внезапно появившийся в горле и хрипло произнес:
– Ну ты Мах, эт самое… Ну ты эт даешь…Тако чудо создала…
Маха цвела как маковое поле. Костик ее вообще то часто хвалил, но в этой фразе что-то прозвучало особенное. То ли в интонации, то ли в трудности подбирания Костиком слов. А может, скорее всего, само выражение его лица и глаз, говорящие выразительнее всяких слов. Маха почувствовала, что все ее труды оценены по высшему баллу и поэтому сердце ее замирало от восторга, когда Костик переводил свой восхищенный взор с каравая на Маху и обратно, и никак не мог связать пару слов.
Наконец он посерьезнел и произнес:
– Что ж, тогда мне пора его передать. Прямо сейчас и отправлюсь.
Маха, наученная бабкой Маней, не спрашивать ни о чем собирающегося на важную встречу витязя, молча подала ему холщовую заплечную сумку, завернула каравай в вышитый рушник, расстелила на столе еще одну чистую белую тряпочку и высыпала в нее из солонки всю соль. Завернула тряпочку так, чтобы соль не могла просыпаться, и передала ее Костику.
Костик в полном молчании сложил все в сумку, и одел ее на спину.
Маха приникла к его груди, и, счастливо вздохнув, чувствуя удовлетворение от правильности всего делаемого, прошептала:
– Возвращайся с победой, люба мой.
Костик улыбнулся, не понимая, про какую победу она пытается ему втолковать, но возражать, не стал. Молча развернулся и пошел в лес. Не захватив с собой никакой емкости для добычи.
Счастливая Маха упала на постель раскинув руки, и улыбалась в потолок неизвестно чему. Ее переполняло необыкновенное счастье. Беспричинное. Каждый удар ее сердца казался ей шагом любимого Костика, уже вошедшего в лес и идущего к месту, где был убит лось.
Весь секрет его добычливости заключался в том, что он собирал грибы и ягоды в тех местах, которых на самом деле не существует в природе. Эти места возникают из ниоткуда и пропадают в никуда, в лесу по неизвестным людям законам. И про эти закономерности и периодичности, знал только леший, который проводил туда Костика, в котором души не чаял за его отзывчивость и рассудительность, и бережность к лесу. Сам леший предпочитал Костику на глаза не показываться, а звал его в нужное место треском или свистом, или прокладывал своим телом борозды в высокой траве на полянках или в кустарниках. Приведя на проявленное богатое место, леший скрывался неподалеку, и внимательно следил за Костиком, который неизменно восхищался таким изобилием, и благодарил лешего:
– Спасибо тебе хозяин за щедрость, за гостеприимство, богатый у тебя лес, и сердце твое богатое.
Леший млел от удовольствия, и ему хотелось еще больше одарить гостя.
Костик каждый раз оставлял лешему под деревом горсть белых металлических монет, как его научил еще в детстве отец и приговаривал:
– За дары благодарность от моего сердца, а за труды плата серебром.
После того, как Костик насобирал два короба крупной и необычайно сладкой малины, леший, спрятавшись за густыми кустами, обратился с просьбой:
– Попроси жену свою испечь хлеб дара, и принеси его нам. Это будет самая большая благодарность, которую только можно получить.
Костик ответил что узнает, может ли его жена вообще печь хлеб, и тем более с таким диковинным названием.
И теперь он шел и нес в сумке горячий и ароматный каравай и чувствовал, что этот хлеб дороже всех монет, которые он мог бы принести за всю свою жизнь.
Леший уже ждал его, дергая за щепу, торчащую из пня.
Когда Костик подошел к источнику звука, щепа еще вибрировала, но лешего нигде не было видно. Из дерева донесся голос, полный надежды:
– Ты принес? Неужели ты принес его? Да ты принес его! Я чувствую его аромат. Положи его на пенек и отвернись.
Костик положил каравай на пенек, развернул полотенце и отвернулся, хотя всего раздирало любопытство. Ему жуть как хотелось разглядеть это диковинное лесное существо.
За его спиной раздался сдавленный стон:
– Это он! Настоящий дара. Великая удача!
Послышался хруст, и вновь раздался тихий голос:
– Можешь поворачиваться.
Костик развернулся. Каравай в целости и сохранности лежал на пеньке.
Дерево вновь заговорило:
– Заверни его обратно и следуй за мной.
– А ты разве не хочешь его попробовать?
– Что ты! – с таким удивлением воскликнуло лесное существо непостижимым способом прячущееся в дереве, – что ты! Для меня такая честь взглянуть на дара, этот каравай предназначен совсем не мне. Я тебя проведу к тому, кому он на самом деле нужен. Я отведу тебя к…
Тут существо замолчало, видимо сомневаясь, что можно выдать эту великую тайну и продолжило:
– Не отставай! Следуй след в след и не пытайся меня рассмотреть. Мне от этого становится нехорошо.
Костику стало стыдно за свое желание изучить чудо и он, опустив глаза в землю, пошел следом за звуком, даже не пытаясь запомнить обратную дорогу.
Шли они так около часа, то, поднимаясь в гору, то, опускаясь, то, пересекая некие ручейки, пока существо не приказало остановиться, и тут же шмыгнуло в сторону, немедленно растворившись в зелени.
Прямо перед Костиком возвышалась отвесная стена. Куда его привел леший, Костик не знал. Таких высоких гор в их окрестностях даже в двухчасовом кольце не было и в помине. Однако стена была прямо перед его носом, и мало того, в стене была расщелина, в которую можно было бы пройти даже не напрягаясь.
Кусты прошептали ему:
– Пройдешь сто шагов, и там тебя встретят. Не пугайся и доверься им. Они отведут тебя к тому, кому ты передашь дара. Ничего не спрашивай. Все что нужно, тебе сами скажут и дадут все, что тебе нужно. Иди!
Костик сделал шаг, другой, десятый в кромешную темноту, потому что ход в скале изогнулся, чуть ли не на сто восемьдесят градусов, и видимость упала до нуля. Растопырив в разные стороны руки, и делая неуверенные шаги вперед, он шел и шел, пока вдалеке не замаячил огонек. Костик подумал, что это глюк, но огонек приближался к нему, и вскоре послышались шаркающие шаги. К нему приблизился старик. Совершенно седой, с седыми бровями и бородой. Вдобавок ко всему, старик был слеп на оба глаза. Зачем слепому свеча, Костик не мог понять. Но тут, старик, будто прочитав его мысли, ответил:
– Свеча не для меня, я тут все и так знаю. Свет для тебя. Ступай за мной. Я проводник.
Старик развернулся и молча зашаркал вглубь пещеры, унося свет вместе с собой. Костик также безмолвно отправился следом. Уклон постоянно шел вниз и Костик подумал, что такая пещера вполне могла быть в их лесу. Вход может быть хорошо замаскирован, а все остальное находится под землей.
– Под землей, под землей, – ухмыльнулся старик, вновь прочитав мысли Костика.
– Пришли, – через десять минут произнес он вторую фразу и остановился перед резной деревянной дверью.
– Отряси прах с одежды и обуви,– приказал старик.
Костик встряхнулся, и дверь открылась сама. За дверью было очень светло, и Костик зажмурился, физически почувствовав световой удар по глазам.
– Входи витязь, не бойся! – послышался из света чарующий женский голос.
Костик оглянулся, но кроме него, никого вокруг не было.
– Входи же! – уже повелительно произнес тот же голос, – ах да, ты же не знаешь, – и интонация сменилась на извиняющуюся.
Костик шагнул вперед, за его спиной дверь с легким шумом закрылась, и он постепенно стал различать элементы обстановки. Прямо перед ним находился настоящий королевский трон с восседавшей на нем женщиной совершенной красоты. На голове женщины сияла корона усыпанная бриллиантами, которые искрились в свете необычных светильников. Светильники эти представляли собой изогнутые трубки, часто торчащие из обеих стен, и в эти трубки видимо подавался некий газ, потому что пламя имело синеватый оттенок и горело очень ровно. Одета женщина была в нечто черное, и шея украшена несколькими ожерельями с множеством самоцветов. Но на руках не было ни единого кольца или браслета. Пальцы были тонкими, длинными и изящными. Кожа на руках гладкая и холеная. Такая же кожа была на лице. Изогнутые соболиные брови с пронзительно блестящими карими глазами придавали ее лицу величественный облик, а губы, в меру полные и чувственные, манили к себе. Вся ее фигурка казалось, была выточена неким искусным мастером, понимающим толк в женщинах. Женщина, сидящая на троне перед Костиком являла собой совершенство.
Она улыбнулась, и, чуть подавшись грудью к Костику, спросила:
– Нравлюсь ли я тебе витязь?
Костик сглотнул комок в горле и ничего не сказал. Его взгляд был красноречивее любых слов.
Женщина рассмеялась, как будто бисер рассыпался вокруг.
Костик почувствовал, что этот смех его куда-то уносит, и туманит голову.
Женщина продолжила:
– Хочешь меня? – и положила правую ладонь себе на талию.
И тут Костик мгновенно протрезвел:
– У меня Маха есть! – произнес твердо, как бы отсекая наваждение невидимым мечом.
Женщина глухо зааплодировала:
– Браво витязь! Ценишь свою любимую, и чарам противостоять умеешь. Ты есмь истрень витязь, хотя этого пока не знаешь. Но это и к лучшему. Что ты принес мне? Показывай.
Костик неторопливым, полным достоинства движением, развязал сумку и бережно достал до сих пор еще теплый каравай. Положил его на резной стол и развернул рушник.
Женщина резво соскочила с трона и быстро подошла к Костику пахнув на него чарующим и незнакомым восточным ароматом.
Ее прекрасные глаза еще больше раскрылись при виде узора на каравае. Она, будто боясь прикоснуться к хлебу, подержала над ним руки и прошептала:
– Дара!
И, закрыв глаза, замерла. Щеки ее зарумянились, и улыбка заиграла на губах.
Костик в недоумении смотрел за этими превращениями и не мог взять в толк, почему такая реакция на каравай хлеба. Он признавал его необычность, но чтобы реагировать вот так, как эта женщина… Это уж слишком. Ладно, еще чудо лесное, которое к людям близко не подходит, удивлялось, но эта вроде обычный человек…
И тут женщина удивила его еще больше:
– А соль? Ты принес соль? – и глаза ее вспыхнули зеленым светом в странной надежде.
– Ага! – удивленно ответил Костик и достал тряпицу с солью. Он еще подумал, что зря Маха дала ему с собой грубую засолочную соль. Эта изящная дамочка может и побрезговать. Вот если бы ту очищенную, белоснежную…
Костик развернул тряпицу, и дамочка ахнула от восторга, развеивая Костиковы опасения:
– Угости меня хлеб солью витязь, – внезапно попросила она почти с мольбой во взгляде.
Костик удивился странной просьбе и собрался разломить каравай пополам.
– Маленький кусочек, – простонала женщина, – не больше ногтя мне позволен. Аккуратней! Это же дара! Как ты не чувствуешь витязь?
Она вся напряглась, видя, как запросто собирается поделить хлеб гость.
Костику это напряжение странным образом передалось, и он отдернул от хлеба руки как, ошпарившись, и внезапно прочувствовал важность этого каравая. Неизвестную важность, но безусловную. Отщипнув маленький кусочек с самого края, он обмакнул его в соль, и протянул женщине, не понимая, почему бы ей ни проделать эту простую операцию самостоятельно. И только тут заметил, что пальцы, на ее руках, совершенно не сгибаются. И даже в кистях и локтях, любые движения причиняли сильную боль, потому что лицо ее хоть и оставалось спокойным, в глазах эта боль читалась очень явственно. У королевы была странная болезнь, поразившая суставы. Костик положил кусочек хлеба ей в рот и удивился видимому наслаждению, с которым она стала его растворять. Именно растворять, потому что видимо даже процесс жевания дара был бы святотатством. А эта прекрасная женщина святость чтила, потому что произнесла следующее
– Доколе женщины руссы не утратят способность родить святых и творить дара, покуда будут стоять витязи на страже планов, добро будет светить как маяк даже в кромешной мгле безверия и бесчестия. Святый правый, дай русским витязям сил еще хоть на малое время. Пока мы очистим пространство от герразов, и придем на помощь.
Она замерла, молитвенно преклонив голову с закрытыми глазами.
– Ичен моа! – крикнула она, спустя приблизительно пятнадцать минут за плечо Костика. Глаза ее уже сияли как два факела. Видимо она получила подтверждение, что ее просьба услышана, и будет исполнена.
Слева открылась еще одна незаметная дверь, и оттуда появился человек с такими же гармоничными чертами лица, что и у королевы, и изящным телосложением. Но в этом изяществе одновременно чувствовалась и сила. Он тоже увидел каравай, и ноздри его расширились, осанка стала еще более строгой и взгляд торжественным. Царевна спросила его:
– Ичен моа, ты знаешь что это? – она указала на хлеб.
– Я так полагаю, что это тот самый дара…
– Ты прав! И, я полагаю, ты знаешь его ценность, и знаешь тех, для кого он нужен?
– Да госпожа!
– Ты должен доставить его погибающим воинам немедленно, и беречь дара как…
– Я понимаю госпожа. И я доставлю его, даже если мне придется пожертвовать своей жизнью.
– Ты должен доставить его и проследить чтобы всем, даже безнадежным, досталось поровну. Каждый должен узнать вкус истинного дара. Твоя смерть не поможет тем воинам. А вот жизнь… Они должны вкусить это любой ценой, – женщина сняла с себя одну нить с единственным висящим на ней кулоном в виде усеченного конуса и повесила на шею Ичен моа.
– Меня здесь пока хранит земля, и ты должен будешь вернуть мне его как можно быстрее. Поспеши, мы теряем слишком многих. Воинам нужен дух русичей. Он находится в дара. Вкусив этот хлеб, наши воины станут непобедимы, и тогда герразы будут повержены. Мы отобьем эту Землю. А потом, вместе с витязями и Мессом, который должен будет скоро прийти, прогоним, прочь и ту нечисть, которая здесь расплодилась и губит невинных людей.
– Я отправляюсь немедленно госпожа, – воин бережно упаковал хлеб в рушник, тщательно завернул соль и, сложив все в сумку, вопросительно взглянул на Костика.
Костик, уже по привычке отмороженный необычным происходящим, только кивнул головой и пробормотал:
– Да да, конечно возьми. В сумке то, оно конечно удобнее нести.
Через двадцать секунд раздался грохот, и все помещение затряслось. Костик напрягся. С землетрясением он никогда не сталкивался, но сейчас возник страх быть заживо похороненным в этой пещере. Царица мягко улыбнулась и знаком показала, что все нормально. Видя, что гость никак не успокаивается, произнесла:
– Ичен моа отправился к раненым воинам. Дара для них. Спасибо тебе витязь. И жене твоей поклон низкий за дара. Я не могу поклониться, старость крепче цемента скрепила мои кости, но поверь мне, я бы встала перед твоей женой на колени. Если бы только смогла.
Она тяжело вздохнула и на секунду задумалась.
– Наши женщины утратили знание творения дара, и мы стали проигрывать битвы одну за другой. Наши воины стали слабеть и не смогли противостоять численному преимуществу врага. Но теперь все переменится, – глаза ее опять вспыхнули огнем, – мы не допустим врага до вашей Земли и вам поможем справиться с вашими врагами. Вы их просто пока не научились видеть. А они среди вас разгуливают как у себя дома и взращивают вирусы злобы и хаоса.
Костику захотелось куда нибудь немедленно деться из этой внезапно ставшей крайне неуютной пещеры, от этой непонятной женщины, но он набрался смелости и выдавил из себя:
– Дак эт чо, вы оттудава? – он указал пальцем в потолок.
Женщина удивленно воззрилась на него:
– Ты про что витязь?
– Вы что инопланетные?
– Ты пойми правильно, витязь, мы все одно целое. Планет населенных очень много, но это не значит, что мы чужие. Мы все одно дело делаем. Общее. Просто разум у всех разный. Те, кто больше прожил, естественно знают и умеют больше. А так мы все одинаковые. Вот ты витязь такой же воин. Как Ичен моа. У нас есть цари, как и у вас президенты, есть и нищие. Все одинаково, но иначе. Мы все стараемся, чтобы жить всем хорошо становилось. Вы вот сейчас нам помогли. И так помогли…– она мечтательно закатила глаза, – так помогли… Мы вам тоже поможем. И не в обмен на дара. Просто потому что нужно помогать. Все помогают друг другу, и всегда так было. И всегда вредители были, которые только за счет других жить хотят и войны поэтому разжигают. Вот против них мы и боремся, чтобы на наших планетах не было подобной гадости. И на вашей не будет. Все должны жить в радости и взаимовыручке. А войны это очень плохо. От них горе, и душа не растет, когда горе и слезы. Душа растет только в счастье и радости. Именно радость надо творить, и другим помогать освободиться от страха и злобы, зависти и ненависти.
– А этта, – Костик с каждой секундой чувствовал себя все неуютнее, – как бы мне домой попасть?…
– Ах да, конечно, – спохватилась женщина, – сейчас… Только скажи, что ты хочешь в знак благодарности за дара.
И тут Костик проявил благородство. Он вытаращил глаза и переспросил:
– Вы же сами столько раз повторили слово дара. Я даже его по-другому услышал. У нас оно означает даром, то есть бесплатно. А если его по слогам произносить, то получится да-ра. А я по истории проходил египтянинов, у них бог такой был Ра. И тут получается, как будто спрашиваю энтого бога, – Да? Ра? А он мне как бы мыслей отвечает, –Да Костэн! Да! Так что ничего вы мне не должны. Даром значить даром. Домой только отведите, а то я дороги не помню.
– Ах! – восхитилась королева, – настоящий витязь! Бессребреник! А что же жене своей любимой тоже ничего не хочешь в подарок?
– А Маха моя, как я, – гордо ответил Костик, – она еслив узнает, что ейный хлеб как лекарство для раненых предназначился, которые к тому же ее саму и других защищают, так она мне ишшо по тыкве настучит, если я чего возьму от вас как плату.
– Ну, хорошо, – мягко улыбнулась женщина,– а могу я тебе подарок сделать? Просто так.
– Спасибочки! Но мне ничего не нужно. У меня дома все нужное и так есть.
Королевна вновь расхохоталась, рассыпая вокруг невидимый бисер.
– Тогда я сделаю подарок твоей Махе! – она сделала жест рукой, показывая что возражения не принимаются. За жену ты решения принимать не имеешь права. Она существо свободное и меня бы в этот момент поддержала бы. Так что для нее подарок прими. Если ей не понравится, можете выбросить. Но, – она хитро прищурилась, – ей понравится. Потому что она женщина!
Негнущимися руками она что-то за своим троном приоткрыла и удовлетворено покачала головой.
– То, что надо, – утвердила саму себя и, закрыв крышку, вынесла шкатулку, размером с толстенную книгу.
– Мне очень больно держать в руках даже небольшую тяжесть, поэтому прошу тебя витязь принять дар для жены твоей Махи, – глаза ее светились благодарностью, и Костик протянул руки, беря шкатулку.
– Как тебя зовут королевна? Маха обязательно спросит от кого подарок.
В тот момент, как шкатулка попала ему в руки, глаза королевы вспыхнули, как лампы вспышки, и все исчезло в белом свете, наполнив эхом голову Костика:
– Арира, Арира, Арира…
А Костик каким-то чудесным образом очутился на краю своего родного «Красного молота». Шкатулка чувствительно оттягивала руки.
ЗАПОВЕДНАЯ ЗОНА
Тор вошел в заповедную зону, миновал заставу и стал продвигаться вглубь по тропе, укрытой опавшими листьями. Справа музыкальными переливами журчал ручей, и тропинка повторяла все его изгибы. Тор поздоровался с Храном, выглядящим как обычный корень, обычного вывернутого из земли дерева. На самом деле корень не был обычным. Он был достопримечательностью, и возле него любили останавливаться туристы и запечатлять свои счастливые физиономии. Тор, положив ладонь на отполированный корень, и, внимательно осмотрев храна, заметил, что запчастей у того поубавилось. Иногородние приезжие считали своим долгом отломить или отрезать на память кусочек от корня в качестве сувенира. Как они собирались доказать своим друзьям, что этот кусок дерева именно от этого корня, а не вырезан в ближайшем парке, Тор не имел ни малейшего понятия. А вот Хран с каждым годом заметно уменьшался.
– Скоро совсем от тебя ничего не останется старикашка, – пошутил Тор и, приложив два пальца к межбровью, отдал честь духу хранителю места и отправился дальше.
Он заметил, что суровый дух, который его долгое время не хотел признавать ни под каким соусом, однажды, когда Тор практически обесточенный в нешуточной битве за сохранение жизни маленького Красноярца, присел на землю, оперевшись спиной о корень, внезапно проникся сочувствием и окутал своей силой. И в одно мгновение восстановил все энергетические запасы. Дух все знал о Торе изначально. На то он и дух. И что именно ему понравилось в той ситуации, Тор не понял. Возможно, именно в тот момент Тор начал сомневаться в правильности своих действий по исцелению и возвращению душ людей с того света. Он начинал все больше размышлять о законах кармы и о справедливости воздаяния за ошибки. Он видел, как страдают дети за грехи своих родителей и своей чистой любовью переводят болезни на себя, только чтобы мамочке или папочке стало легче. Дети готовы даже умереть за своих родителей, такая чистая у них любовь. Тор видел эту чистоту и, не жалея себя, вынимал души детишек из таких мрачных мест, что потом становилось жутко от одного только воспоминания о путешествии. В этих местах находиться дольше нескольких мгновений становилось просто тошнотворно и небезопасно. Места эти населялись такими злобными и голодными существами, что даже тренированность Тора, и его природная изворотливость, не всегда спасала, и он зачастую возвращался из путешествия израненным и обессиленным. И эти самые места создавались теми самыми родителями детишек. Которые в обществе считались хорошими, уважаемыми людьми, примерными семьянинами и вообще людьми с кристально чистой душой. Образцами для подражания. И этими образцами, их мыслями, чувствами и грязными эмоциями создавалась всяческая невообразимая мерзость. Под красивой и добропорядочной маской скрывалось такое чудовище, что Тор последнее время предпочитал вообще не вглядываться людям глубоко в глаза. Дети не понимали, что послужило причиной для того, чтобы родители навлекали на себя «гнев божий», который не был никаким «гневом» на деле. Родители загоняли в пятый угол себя сами, не понимая, или не желая признавать ЗАКОНОВ. Люди хотели совершать греховные действия и отказываться от них не собирались. Они желали только освободиться от последствий за свои поступки. И когда собственная внутренняя грязь начинала перехлестывать через край, неудачи и болезни начинали валиться со всех сторон в виде воздаяния за собственные поступки, люди начинали искать выхода из этого мерзостного болота. Они начинали искать душевных ассенизаторов. Признавать свои ошибки мало кто хотел, потому что во всех бедах обязательно обвинялся кто-то другой. Кто-то обязательно должен быть крайним. Кто-то сделал порчу, кто-то сглазил, кто-то проклятье наслал. Врага всегда найти можно, и взрослый человек, наделенный недюжинным умом, врага всегда найдет. Ему нужно только подтверждение со стороны в своих подозрениях. И для этой цели существуют карты, гадатели, ясновидцы и прочие сенсы. А дети не обладали этими качествами, они просто своей чистой душой видели страдание и хотели, чтобы оно прекратилось. Но дети не знали и закона сохранения энергии. Страдания подчинялись этому закону, и несмышленые дети менялись со своими родными частями души и начинали страдать взамен. А Тору, по необъяснимой причине, всегда было жалко детей. Он видел их невиновность и, скрепя сердце, нырял в омут сотворенного родителями безобразия, чтобы достать оттуда душу утопающего дитя. Скорее всего именно в этот день Тор принял решение научиться отрешенности и не помогать тем людям, которые не желают раскаиваться. И смотреть на утопающее существо, пусть и содрогаясь от внутренней боли, но твердя про себя одну фразу:
– На все воля Бога.
Хран видимо почувствовал, что Тор собрался прекратить свою спасительную деятельность и поэтому с избытком восстановил ему силы. Мало кто хочет выполнять эту грязную работу по вытаскиванию из удушливых болот, липкой мазуты и экскрементов, тонущие души. Но тот, кто хоть раз тонул, цеплялся от отчаяния зубами за воздух, и был внезапно спасен, знает, какова цена жизни, цена глотка свежего воздуха, цена солнечного света и птичьей песни, цена встреченного восхода солнца и провожаемого заката, и поймет колебания Тора без слов. Реинкарнация - вещь в принципе понятная, и все более и более принимаемая массами, но когда от идеи происходит переход к делу, вся стройная идеология рушится как карточный домик. Да! Беды существуют в этом мире, болезни и страдания причиняют вред людям. Но когда все это касается тебя лично, мир окрашивается совсем другими цветами и справедливость божественного промысла не просто ставится под сомнения, она категорически отвергается, и бог становится жестоким и бездушным карателем. Потому что он наказывает меня. МЕНЯ! Не Васю или Петю, не Машу или Таню, а Меня! Центр земли. И вся кажущаяся справедливость законов бога в один момент становится вопиющей несправедливостью. Потому что Я хороший, и со мной так нельзя! Нельзя меня так жестоко бить и учить. Потому что Я это не он, и не она, которые того заслуживают. Это Я! И все плохое, что со мной происходит, просто нечестно и незаслуженно.
Дети свои Я не выпячивали, а тихо и скромно поглощали родительскую нечистоту и с несчастными, переполненными слезами глазами в мучениях тонули, не понимая, почему так происходит. Они, перед рождением были в окружении ангельских сонмов, и там существовал только один закон – любовь, которая искупает грехи, и дарует исцеления. Только вот куда, в какое место она их искупает, детям никто не говорил. Вот они и попадали в беду. Для трансформации и пережигания духовных нечистот требовался пространственный огонь. Тор научился им пользоваться, но процесс был труден, потому что огонь нужно было возжигать в себе и вокруг себя. И каждый раз приходилось претерпевать трансформации. Советы целителей по утилизации грязи не действовали, видимо уровни воздействия у каждого свои и методы одного не подходят другому. Некоторые процедуры были слишком трудоемкими или долговременными, но Тор стремился помочь людям и пришлось обратиться к силам природным. И Хран признал его, и один единственный раз вернул силы, поддержав сомневающийся дух Тора.
Многие местные маги и экстрасенсы приходили в заповедник и ощущали потоки энергии исходящие от корня. Энергия исходила от духа, но всерьез духов никто не воспринимал, поскольку почти все помешались на космических лучах, геопатогенных зонах, местах силы и прочих атрибутах. Духов воспринимали только шаманы и шаманки, но и тут не было единой системы и согласованности. Во всех случаях явления духов, с которыми сталкивался Тор, восприятие было всегда субъективным, а значит, вполне возможно, и несуществующим. Даже если бы происходило групповое восприятие или видение, даже его можно было бы подвергнуть сомнению как групповую галлюцинацию. Аудиальную, визуальную, или тактильную. Поэтому Тор вскоре стал слушать только самого себя, и все авторитеты в этой неизученной области, просто-напросто исчезли. И Тор без обид принимал критическое отношение к самому себе и не обращал на нападки сенсов ни малейшего внимания. Его интересовал только конкретный результат. И если этому конкретному, осязаемому или измеряемому результату помог проявиться космический луч, или владыка кармы, или Иисус Христос, или место силы, или еще что угодно, он говорил ДА. Есть результат, значит, есть и тот, кто его произвел. Без яблони яблоки не вырастают. И что с того, что яблоню никто не видит. Если с этой яблони снято яблоко и предоставлено на свет божий, значит, она есть. И не факт что ее не все видят. Глаза может полечить надо.
Тор оставил корень позади и стал подниматься на развилке в гору. Активная физическая нагрузка помогала настроиться на первую ступень возжигания огня, и ленивый по своей природе Тор, именно поэтому не любил его производить. Напрягаться было ему скучно. Тор прошел первые врата, на минуту остановившись, ощущая силовое поле и радуясь движению энергии, прошел вторые врата, также остановившись на минуту, и потом начался очень крутой подъем. Ленивому Тору понадобилось шесть раз переводить дыхание на этом подъеме, но необъяснимая тяга вела его вперед. Какой-то еле слышимый голос звал его на скалу. На самый верх. Тор вышел к каменному нагромождению под названием «ДЕД». Но не он звал Тора, и пришлось двигаться дальше. Как вскоре выяснилось, Тора звал второй столб. Точнее огромный черный ворон, который летал над его вершиной.
Тору пришлось разуться перед подьемом, поскольку камни оказались сырыми, и кроссовки часто соскальзывали. Босиком подниматься получилось намного легче, хотя к вершине, ступни уже горели. Усевшись на камень и свернув ноги в лотос, Тор почувствовал, что достиг нужной точки, но цель до сих пор была не ясна. Невдалеке из скалы торчал крест видимо в знак памяти о сорвавшемся со скалы туристе. Тор уставился на него и спросил вслух:
– Ну и чего Крест ты меня звал?
Тор еще не знал, насколько близко он был к истине в этой фразе. Солнце уже наполовину ушло за горизонт, и вся окрестность зачаровывала своим изумительным видом. Вскоре, откуда ни возьмись, прилетел ворон и уселся на перекладину креста. Своим черным глазом он долго смотрел на неподвижно сидящего Тора, наблюдающего закат, и потом заговорил.
Это не был говорящий ворон из зоопарка или цирка, где птиц обучают говорить простейшие слова на потеху публике. Это был вещий ворон. Таких воронов всегда одинаковое количество на всю землю. Их всегда 72 экземпляра. Эти вороны никогда не попадают под огонь охотничьих ружей, их не удавалось поймать орнитологам. Они обладали чудесной способностью исчезать в одной точке пространства, чтобы через мгновение появиться в другой. Эти вороны никогда не рождались и никогда не умирали. Это были птицы вечности. И вот одна из этих птиц сидела сейчас на перекладине креста и внимательно разглядывала Тора, видимо оценивая на пригодность его к предстоящему делу.
– Что смотришь? – внезапно произнес Тор, который вроде бы дремал с полуприкрытыми глазами. Он понял, что ворону от него что-то нужно. И он же понимал, что зов птицы, возможно, услышали многие, но пришел он один.
– Думаешь, у тебя есть выбор?
Ворон вечности не потерпел бы к себе подобного фамильярного обращения, и исчез бы, выклевав глаза наглецу, или вообще сбросив его со скалы, но выбора у него действительно не было.
– Тор его раскусил и мог диктовать свои условия, но он пока не знал, что именно требуется миру тайному, представителем которого был ворон, поэтому ждал.
Солнце почти совсем скрылось за горизонтом, когда ворон, наконец, произнес:
– Тебе следует отправиться в путь.
– Куда? – совершенно спокойно спросил Тор, будто ему то и дело приходилось ходить на разные края света по указке ворон.
– В семье истрень витязя, весной родится мессия по имени Крест. Его родит русса дева, жена витязя. Чертомессы знают об этом, но не знают где именно. И ищут место, где они обитают. Ловчие уже высланы. Им будет помогать вся свора погасов. Тебе нужно будет отправиться туда и хранить терру с помощью огня. Я даю тебе новую, быструю формулу его вызова. Теперь тебе не нужно будет утомлять тело. Уничтожение погасов, и ловчих, внедренных в тела человеков, в твою хронику записано не будет. Ты должен не допустить чертомессов и их приспешников до витязя, до девы, и тем более до младенца. На месте ты получишь некоторую помощь от Ариры, но явно себя проявлять в терре тебе будет нельзя. Открыто ты сможешь прийти к ним в дом, только после того как родится Крест. Но и чертомессы тогда мгновенно обнаружат терру. Так что действовать придется быстро. Витязю ты сможешь открыться, но его жене нет. Крест тебя узнает и так. Используй свой талант, чтобы вывести всех троих из зоны поражения и укрой их до срока. Когда все силы будут уравновешены воинами Ариры, вернешь семью обратно. В поселении никто ничего не должен заметить. Ты должен действовать безупречно.
– Куда отправляться? – повторил вопрос Тор.
– Мы поведем тебя сами, потому что сказать место тебе нельзя. Твои мысли герразы читают как раскрытую книгу. Они не знают, что Мессию зовут Крест, поэтому тебе будет легко от них ускользнуть без слежки. И поэтому это место выбрано из-за креста. Герразы считают, что твой пси щит нарушился, и ты ищешь крест подобный этому. Всерьез тебя никто не воспримет.
– Арира вручит тебе кольцо мирры, и ты станешь для них совсем невидимым. А жезл кагана даст тебе силы для выполнения задачи.
– Тебе понадобятся средства, но здесь мы тебе ничем не поможем. Собери все, сколько сможешь, мы создадим максимально благоприятные условия. Мы не можем слишком тебя опекать, чтобы не вызывать интереса герразов. Как будешь готов, выходи западными вратами. Там тебя встретит проводник. Он будет тебя ждать с этого самого момента. Следуй в направлении, котором он тебе укажет. На развилках везде будут знаки. Удачи тебе Тор. Награды не жди, похвалы тоже. Это серьезная работа и опасная. Если не выстоишь, про тебя никто никогда не узнает.
Ворон исчез, как будто его и не было.
Тор пожал плечами и собрался спускаться вниз, опасаясь в сумраке не заметить мокрого пятна и не загреметь костями вниз.
– Узнает, не узнает, какая разница, – бормотал Тор, – хоть какое-то приключение. А то скука задолбала уже.
Ворон явно недооценил герразов. Тора вели с самого входа в заповедную зону, вели до второго столба, зафиксировали вспышку входа и вспышку выхода информатора, вели обратно, и ни на секунду не выпускали из-под сетки слежения. И когда он отправился в путь, следом за ним, за пределами кольца его чувствительности, выдвинулся идеал женской красоты под именем Юля. Идеал конечно глазами Тора, но герразы хорошо изучили его пристрастия и симпатии. Тор слишком много палок в колеса им успел вставить, пока вынимал души человеческие из ловушек, лишая герразов жизненной энергии пойманных в сеть, и они искали способы, чтобы его нейтрализовать. Уже несколько экземпляров было внедрено в окружение Тора, но он каким-то странным образом раскусывал их истинное лицо, спрятанное под симпатичным личиком и рельефной фигуркой. А уж избавляться от надоевших дамочек Тор умел в совершенстве. Теперь же, когда Тор получил разрешение на физическое устранение надоевших особ без кармических последствий, на лице его играла блаженная улыбка. Мораль и карма были двумя сдерживающими фактороми в разборках с дамочками. У Тора в голове жил другой закон, который гласил «хороший индеец – мертвый индеец». Теперь же ему оставалось найти лишь жезл кагана, восстанавливающий энергию. В теле посланной вслед Юли, жил опытный и проверенный в боях ловчий, и его задачей было «случайно» войти в зону видимости Тора и приложить все усилия, чтобы женская внешность своими прелестями не позволила объекту высмотреть ловчего. А там бы уже делом техники было бы разузнать, куда отправился Тор и с какой целью. Герразы подозревали, что Тор может иметь отношение к мессии, но пока еще не предполагали, насколько прямое. И они совершенно ничего не знали про внутренний закон Тора, который теперь получал свободу. Юле достаточно было сделать одну единственную неосторожность. Не ошибку даже, а просто неосторожность. Тор, шанс поквитаться со смертельно надоевшим женским племенем не пропустил бы. В его целительской практике именно женщины были самыми активными производителями тех нечистот, из которых Тору приходилось вылавливать детские души. Поэтому обычные психологические нестыковки, в которых виноваты обе стороны, в данном конкретном случае, были ни при чем. Он недолюбливал женщин по совершенно личным мотивам. Но пока еще, хоть и не надолго, попадался на их уловки.
Тор успешно добрался до тайного жилища Ариры и исчез с радаров герразов. Юля получила задание обследовать все ближайшие поселения, и найти его любой ценой.
Через неделю в Короедовку вошел высокий, худощавый человек с бородой и усами, с чемоданчиком и короткой ребристой палкой в руке. Палка была очень похожа на военный дозиметр, с которыми буквально месяц назад по деревне бегала рота солдат – «партизан», приехавшая в окрестности на учения. Человек прошел по деревне к сельсовету и спросил у Егора Дмитриевича – председателя колхоза «Красный молот» о возможном месте проживания в деревне в течение полугода. Свободных домов в «Красном молоте» не было, за исключением дома знахаря, который так до сих пор и не появился. Но он и раньше пропадал надолго, и арендовать его дом приезжему телемастеру и изобретателю для каких-то опытов, было бы некрасиво. Он посоветовал обратиться к священнику Митрию, у которого была специальная пристройка к храму для приезжих монахов, но Егор Дмитриевич не знал, согласится ли Митрий.
Митрий на удивление не только согласился пристроить постояльца, но и даже платы с него брать не стал. Он вообще стал необыкновенно усердным в плане собственного религиозного просветительства, после того как с ним на погосте внезапно заговорил громадный черный ворон. И теперь Митрий наяву увидел человека, про которого ему три раза подряд втолковывал ворон, угрожающе пощелкивая клювом.
– Митрий посчитал себя обязанным помогать такому загадочному человеку и снабжать его и пропитанием, и необходимыми ингредиентами для физических опытов. Встречаться с вороном у него охоты больше не было. Даже для получения божественных откровений. Митрий готов был стать физиком, химиком, проктологом, сантехником, или лесорубом, лишь бы никаким краем не касаться необъяснимого и непознаваемого. Парни, с недоверием относившиеся к приезжему, ревниво наблюдали за его передвижениями по поселку и искали повода для ревности, чтобы разъяснить его силу и затем сравнять гостя с землей. Гость на девок внимания не обращал, и все копошился в келье у Митрия с диковинными приборами, проводами и разноцветными деталями. А еще через неделю, на бесхозного приезжего положила глаз Катюха…
Юлька действовала очень грамотно. В зоне, где таинственным образом исчез Тор, находилось всего четыре населенных пункта. Два из них отпало моментально после ее звонка в местные отделения милиции и проверки регистрации вновь прибывших. Никто в эту глухомань не приезжал и не уезжал в ближайшие два года. Что касается Короедовки и Сосновки, находящихся в непосредственной десятикилометровой близости друг от друга, то в обе деревни и приезжали новые люди и уезжали оттуда. Хотя это был сам Тор, проводящий маскировочные трюки и запутывающий следы, и Ичен моа, выделенный Арирой в помощь Тору специально для запутывания его следов. Их труды оказались не особенно эффективными, потому что ловчий в теле соблазнительной Юльки переиграл их обоих. И хотя первый визит его был в «пустую» Сосновку, эффективность была очень высока. Он идеально понял ситуацию и, прихватив из близрасположенного города Омска практикующего парапсихолога, приехал в деревню с лекцией – демонстрацией чудес человеческой психики. Парапсихолог был в восторге от внешних данных роскошной Юлии и еще больше от ее сверхъестественных способностей. Кожное зрение, воспламенение на расстоянии предметов, угадывание мыслей собеседника, телекинез, – все это бесповоротно покорило сердце и разум экстрасенса, который много лет потратил на достижение хоть малых успехов в этой области, и не очень то преуспел. И поэтому он сразу же согласился ехать с Юлей хоть на край света, чтобы просвещать, как она сказала, человеческие массы, бредущие в кромешной мгле. Несколько общепринятых хвалебных дифирамбов о великой миссии госпожи Блаватской и ее подвижников в деле духовного роста человечества вконец добили слабовидящего изыскателя, и он продал все свое электронное имущество на рынке и финансировал поездку.
В деревнях на подобные мероприятия обычно собиралось все население от малого до старого. Чудеса были интересны всем, поэтому расчет ловчего был верен. Эта схема отработана была до него неоднократно, и на сцену всегда приглашался председатель и представитель органов правопорядка. Попросив окинуть зал взглядом, ловчий обычно погружал обоих в легкий транс, и спрашивал, все ли тут собрались, включая приезжих. В трансе подопытные кролики лгать никак не могли и сразу отвечали, как есть. В этой же ситуации все значительно облегчалось, потому что Тора Юля знала в лицо. Даже если бы он отрастил волосы, бороду и усы, узнать его было бы нетрудно. Да и к тому же характерный энергетический фон, хорошо знакомый каждому специалисту по биоэнергетике, никуда не спрячешь. Именно поэтому ловчему пришлось сразу себя рассекречивать и Юля демонстрировала чудеса сверх нормального плана. Деревенские жители впадали в неизменное восхищение, особенно мужики, приговаривающие:
– Не дай бог таку женушку. Любую заначку в секунду найдет.
Но глазами поедали ее роскошное тело, и плотские желания слишком явно читались в их глазах и позах, так что жены свирепо толкали мужей в бока локтями и бросали уничтожающие взгляды на артистку - соблазнительницу.
В Сосновке загипнотизированный мент сообщил, что приезжий сейчас в зале отсутствует, и добавил, что периодически куда-то отлучается на разное время. Поэтому Юле пришлось мента оставить после выступления для более обстоятельной беседы с пристрастием. Выяснилось, что отсутствующим был как раз Тор, который делал обманные перемещения между деревнями. Поэтому ловчий вынужден был остаться для наведения мостов с телемастером. А он как назло никак не возвращался.
Время шло, база герразов напрягала Юлию и она вынуждена была отправиться в Короедовку с таким же выступлением. Каково же было ее удивление, когда председатель колхоза заявил, что искомый Тор живет и в их деревне тоже, и также периодически куда-то исчезает. Юля-ловчий чертыхнулся, сообразив, что он попался на детский трюк, и Тор явно в чем-то замешан. Иначе не было бы необходимости так маскироваться. Так или иначе, на представлении его не было, и убедиться, что Тор это тот самый Тор, ей не удалось.
А Тор в это время принимал участие в другом представлении. Это представление затеяла Катюха. Она вынашивала план как бы заманить приезжего к себе в хату и склонить его к совместному жительству. В принципе, это было сделать просто. Телемастер посещал все дома, в которые его приглашали, и приносил несомненную пользу своими умениями и знаниями. Но вот беда, у Катюхи вся техника, как назло, работала исправнее некуда, а намеренно портить ее было глупо, да и мастер наверняка бы сразу догадался об истинной причине поломки. Поэтому Катюха пошла на тактическую хитрость. Она взяла из семьи Степана электрика старый поломанный телевизор, пообещав вернуть его в исправном состоянии. Анна – жена Степана, моментально раскусила всю хитрость Катюхи и только одобрительно покачала головой. Она отлично понимала Катюхино вдовье желание обустроить свой личный мир, хоть каким мужичком, и втайне желала ей успеха. Но она видела и Тора, который чем-то походил на Митрия, и понимала, что шансов у Катюхи немного. Этот приезжий мало интересовался бабами и девками, и все больше возился со своими проводками и часто ходил по деревне со своей железякой, будто бы чего измеряя. Эти самые измерения интересовали его больше всего на свете, и Анна уже видела в своей жизни таких помешанных на технике. Супротив техники бабам конкурировать сложно. Катюхе ничего тут не светило, хотя Тор просто искусно изображал свою помешанность, чтобы не вызывать в свой адрес лишней агрессии от мужского населения. Эта техническая направленность Тора вскоре снискала уважение от местных, и он стал более менее приемлемым гражданином «Красного молота».
И вот в проеме Митриевого гостеприимного дома появилась Катюха с томлением во взгляде. Тор как раз заканчивал собирать радиопередающие сенсоры, которые собирался расставить вокруг дома Костика, замаскировав их под штакетник, чтобы всегда знать о приближении к охраняемому объекту любого живого существа размерами от кошки до медведя. Пейджер, принимающий сигналы с передатчиков, Тор предполагал носить постоянно с собой на поясе, рядом с жезлом кагана, спрятанного внутри дозиметра.
Катюха пожаловалась на свою беду и пригласила мастера к себе в гости. Тор собирался сходить на выступление приезжих экстрасенсов, чтобы посчитать уровни, на которых они работают, и Катюха предложила его сопроводить после того, как ремонт будет окончен. Тор согласно кивнул головой, даже не взглянув на Катюху, и зря это сделал. В ее глазах пылала страсть и неутоленное сексуальное желание. Все стало ясно, как только Тор переступил порог ее дома.
– Телевизор значит, тебе починить надо? – развязно спросил Тор, когда увидел накрытый стол и двухлитровую бутыль самогона, спрятанную под бахромой скатерти.
Катюха стыдливо опустила глаза в пол и схватила Тора за руку:
– Не серчай мастер на меня… Уж больно ты мне по душе пришелся, сердце из груди рвется как тебя увижу – начала она стандартную байку, на которую так просто ловятся мужчины.
Слова эти Тор пропустил мимо ушей, потому что прекрасно знал их гипнотическую последовательность, но вот тот импульс энергии, который исшел от озабоченной Катюхи, заставил шевельнуть его кожей на лбу. Тор потрогал жезл кагана, сравнивая потенциал, и с ужасом осознал, что уровень энергии Катюхи превышает уровень жезла на порядок, что в принципе невозможно. Но факты вещь упрямая и Тор внезапно осознал полезность Катерины, и сделал вид, что повелся на ее женские хитрости как веревочная кукла. Хотя одновременно сделал вид что сопротивляется, как и положено настоящему мужчине, и на самом деле починил телевизор, якобы не замечая соблазняющих выкрутасов. Напустил на себя серьезность, и выпил только одну стопочку самогона, которая никак не могла затуманить мозг. И тут же засобирался на выступление. Отпускать мастера в планы Катюхи не входило и она сделала такой выброс любви в телесном прикосновении титьками к уху и щеке Тора, что у того внезапно вспотели ступни. Аккумуляторная батарея колоссальной мощности сама шла в руки, и Тор перехватил инициативу.
Если бы Куросава имел Торовы габариты, то вполне возможно они могли бы посоревноваться в качественности укатывания Катерины. Но японская раса в основной массе своей низкоросла, хотя борцы сумо и выделяются своими характеристиками. Тор же, заметно выделялся даже из массы своих соотечественников. Поэтому Япония отдыхала, пока Тор ублажал Катерину, не переставая удивляться ее энергоемкости.
Естественно, представление приезжих экстрасенсов было пропущено. Катерина восстановила в своем мозгу верные приоритеты качественности русских мужчин супротив импортных, и теперь решила ковать железо, не отходя от кассы, и прибрать Тора к рукам. Тор же имел виды на Катеринову энергию и подыгрывал ей, но своеобразно. В некоторых моментах обольщения он делал вид, что срывается с крючка, и тем самым заставлял Катерину становиться изобретательней. Женская забота и бытовая обустроенность Тору нравилась больше чем аскетическое житие в Митриевом доме, поэтому он решил дождаться времени «Ч» под крылом Катюхи, которая использовала весь свой арсенал женских хитростей, чтобы загнать Тора под это самое крыло.
Ловчий Юля, плавая на волне восхищения, выделенной сельчанами, назначил на следующий день еще более зрелищное выступление, благо, что страда закончилась, и народ имел полное право отдыхать.
На представление Тор явился вместе с сияющей Катериной по левую руку и с отцом Митрием по правую, который постоянно трещал про вчерашнюю девицу, творящую чудеса. Митрий был очень удивлен сенсорными передатчиками, которые засекали любую живность с расстояния в пять метров, и по этой причине зауважал Тора. И вот он теперь надеялся рассекретить эту городскую дамочку с помощью проницательного мастера.
Юля за кулисами через щелку в бархатной шторе увидела Тора, мгновенно узнала его, и сделала движение рукой «йес». Объект был найден, хотя база герразов никак не могла его запеленговать, даже при прямом указании координат ловчим. Пеленг звучал приблизительно как «вызываю огонь на себя». Чтобы еще четче зафиксировать Тора, Юля, вызвала добровольцев из зала, пристальным взглядом и указанием пальца поманив его на сцену. Тор с самого начала просчитал эту сладкую парочку и понял, что очкастый сенс имеет уровень подготовки ниже плинтуса, а вот дамочка очень даже ого-го. Обучена грамотно. Да и внешне тоже ням-ням. Тор решил сыграть в их игру.
Проявляя чудеса внушаемости, Тор совершенно безболезненно протыкался толстенными иглами, демонстрировал деревянную негнучесть, лежа затылком и пятками на спинках стульев, и позволяя сидеть на своем подвешенном теле громадному Петрухе, чем вызвал вопль восхищения в зале. Якобы под воздействием гипноза поднимал того же Петруху двумя пальцами за шкирку как махонького котенка, отрывая его от земли на полметра. Народ в зале ликовал, а Юля внимательно следила за Тором. Она понимала, что тот играет в свою игру, поскольку энергетические нити ловчего в него никак не проходили. И все чудеса он делал хоть и по указанию приезжей экстрасенсши, но совершенно самостоятельно. Хотя главная цель приезда ловчего была выполнена и Тор обнаружен, колдовские амбиции требовали повергнуть ниц нахала, да и женский ум требовал одержания верха над выскочкой любой ценой. И здесь Юля сделала роковую ошибку. Она разыграла в принципе безобидную сценку влюбления в себя. Тор, типа воспылав страстью, кинулся на артистку, и тут все выступление сломала Катюха. С криком, – Ах ты, сучка рыжая, мужиков наших хитить… Да я тебя падлу со всеми твоим фокусами на мелкие тряпочки щас разорву, – она рванулась на сцену, опрокидывая впереди сидящих.
Тайфун под названием «Катя-Ярило» магическими пассами ловчего никак не останавливался и, похоже, даже усиливался. Катюха видимо поняв, что девка хочет отобрать из ее имения Тора, который пока еще очень зыбко, но все же начинает принадлежать ей, собралась решить проблему старинным дедовским способом «нет человека - нет проблемы». Юле пришлось линять через черный ход бросив своего напарника и забыв о чарах. Катюха вскоре вернулась раскрасневшаяся от погони и, потрясая кулаком в сторону улицы, громогласно прошипела на весь зал, вызвав слезы хохота у собравшихся.
– Ишь, ****во городское… Хфокусница, ядрёнтыть. Видали мы таких, да через себя кидали.
Представление было сорвано, но народ не сердился, поскольку получил массу положительных эмоций и разошелся удовлетворенным.
Тор изо всех сил сдерживал рвущийся наружу смех вызванный небывалым героизмом новой подруги и шел с гордой Катериной под ручку. В пяти метрах позади от них, шла бесшумная, серая, незаметная тень в дождевике. Ловчий Юля прекрасно ориентировался даже в кромешной тьме и следил за парочкой. А за Юлей такой же невзрачной и бесшумной тенью следила бабка Маня. Начиналась забава.
Поздно ночью в келье отца Митрия раздался тихий стук. Он зажег свет и открыл дверь. На пороге стояла мокрая от дождя и слез, несчастная Юля:
– Пустите переночевать батюшка, – с нечеловеческой скорбью в голосе произнес ловчий, – я слышала, что только в господнем доме гонимый всеми странник может найти приют…
– Что-что, а играть эмоциональными состояниями людей он умел мастерски. В школе герразов он был лучшим учеником по этому предмету.
Отец Митрий услышав заповедные слова, немедленно впустил «странницу», на деле являющуюся волком с железными зубами в овечьей шкуре, накормил, напоил, и спать уложил в освободившейся от Тора каморке. Юля хотела сразу же соблазнить священника, чтобы получить всю необходимую информацию обо всем, но заметила его некую болезненную реакцию, когда «невзначай» заголила грудь, стыдливо при этом взвизгнув, привлекая внимание.
– Митрию нужен сеанс гештальт терапии, – подумала Юля, – причем как можно быстрее. И надо будет добавить подключения к религиозным эгрегорам, а то он, похоже, как священник никакой. Тут она заметила на столе оставленные Тором приборы, запчасти, и готовые к установке сенсоры.
– Ага Тор, ясненько понятненько. Хитер браток, хочешь лежа на диване бревна разгружать… Ну что же, устроим тебе веселуху…
С этой мыслью она уснула. Предстояли забавные приключения.
ПОЕБЕНЬ-ТРАВА
В это же самое время бабка Маня забралась под шум дождя, в домик знахаря, тщательно занавесила все окна и зажгла свечу. Приказала явиться духу знахаря и спросила его:
– Ну-ка чароплет, показывай, где висит твоя знаменитая поебень-трава. Митрия пора лечить, да и попадья как раз в деревню прибыла подходящая.
Знахарь кинул под ноги бабке пучок ветвистой травки, собранной в ведьмином круге и сказал:
– Креста береги карга старая. Что-то много всяких движений вокруг происходит. Кабы не умыкнули его, Спасителя нашего.
– Замолкни трупачина, – грубо оборвала его бабка, – без тебя знаю. Иди лучше свои ворота береги, чтоб кто не уволок, – Маня расхохоталась придуманной шутке, потому что те ворота были совершенно нематериальными и уволочь их никто не мог в принципе.
Подняла траву и рассмеялась:
– Позабавимся с молодежью…
Рано утром, Тор вошел в свою мастерскую и совершенно неожиданно увидел разметавшуюся во сне на его постели Юлю. Ее титьки призывно торчали вверх, нагло высунувшись из-под одеяла, ротик был сексуально приоткрыт, и Тор почувствовал сильнейшее желание ее натянуть, хотя буквально три минуты назад, только освободил свой корень из пылающего лона потерявшей сознание от искусства тантры Катюхи.
Но Тор во время вспомнил, кто это перед ним так соблазнительно раскинулся и перевел взгляд на стол, где лежали сенсоры. Внутренне выругался и понял, что теперь их возле дома Креста устанавливать никак нельзя. Эта девушка весьма неглупа и, видимо, является, тем самым ловчим, про которого предупреждал ворон и через эти сенсоры в три секунды раскусит причину, по которой он тут находится, и Креста шлепнут со всем семейством.
Он бесшумно вышел из комнаты, и отправился в прогулку по деревне, размышляя о правильности последующих действий. Как только его тело вышло за пределы комнаты, глаза Юли открылись, и настороженный и совершенно незаспанный взгляд ловчего скосился на стол с приборами. Сенсоры лежали на том же месте. Глаза его вновь захлопнулись, и вся энергия перешла в слух…
Поебень-трава заботливо вмешанная в самогонку бабкой Маней и скормленная отцу Митрию на следующий же день, чудно синтезировалась с гештальт терапией, проведенной Юлей, упросившей его дать пожить в кельи еще хотя бы два-три дня. И через регрессивное переживание, острый зуб Натахи, поставивший якорь с отрицательным уклоном в психику Митрия, был снят. Юле пришла идея по выходу из сеанса сделать космоэнергетический ченнелинг, и она воткнула в мозг Митрия сразу восемь эгрегориальных лучей. И бедного священника глюкануло как Олдоса Хаксли в первый раз.
Первым в видении ему пришел Иисус Христос в белоснежных одеждах, с золотыми лентами на поясе и рукавах, с длинными волнистыми волосами, и неизменной скромной улыбкой миротворца-спасителя. Спаситель по-братски обнял Митрия и пронизывающим голосом спросил его:
– Митрий, Митрий, что же ты никак не примешь меня в сердце своем. Я ведь есть истина и путь, и никто не входит в царствие мое, кроме как через меня.
Митрий плакал от осознания своей ничтожности, неверия, и обещал исправиться и встать на путь праведности. Потом Иисус непостижимым образом преобразовался в толстого, довольного Будду, который наказал ему соблюдать равновесие между правым и левым, между верхом и низом, периодически искажая свою внешность, потому что на поверхность его лица все рвался спроецироваться Гермес Трисмегист.
Митрий смиренно склонил голову и пообещал, что будет сохранять равновесие не щадя живота своего.
Потом явился грозный Мухаммад на своем скакуне и звал его сокрушить неверных. На это Митрий отрицательно покачал головой и сказал, что он соблюдает ахимсу и ему Кришна людей убивать не велит.
И при одном упоминании имени Кришна, отовсюду набежали слонолюди, многоголовые и многорукие уроды, которые жонглировали всевозможными палицами, флейтами, лепестками лотоса, будденновскими шашками и прочими несуразностями. Лица у них переливались всеми цветами радуги, и Митрий стал проваливаться под землю в пещеру, где двое людей, имеющих нормальное число конечностей, занимались сексом. Они повернули свои лица к Митрию и сказали, что их зовут Шива и Дурга, и они научат христианского священника священному тантрическому искусству. После этого они стали совокупляться. Митрий, как завороженный, смотрел за их движениями, и внезапно осознал, что это действительно искусство, а вовсе не буйство похотливой плоти. И вот тут пришла трава. Митрий внезапно почувствовал, что Шива – это он сам, а Дурга – это его гостья Юля, чудесница и прекраснейшая из женщин, населяющих эту планету. А вскоре и обстановка кельи соткалась вокруг из цветного тумана и он обнаружил себя сидящим на табуретке абсолютно обнаженным, а на его лингаме томно постанывая раскачивается гостья из города. Митрий, наконец, обрел долгожданную целостность, и гармонию с собой и миром.
Бабка Маня, прислушавшись к страстным звукам соития, доносящимся из Митриевого закутка, довольно потерла ладошки и, пританцовывая от осознания выполненного долга, вернулась к себе.
А потом наступила зима. Тор гулял по деревне и переставлял сенсоры от одного дома к другому, запутывая ловчего, который проверял их чувствительность, швыряя с тридцатиметрового расстояния энергетические шары и по секундомеру отслеживая скорость появления возле датчика Тора, получившего на пейджер сигнал. Тор психовал, когда возле штакетины на снежной целине, не обнаруживал даже следов живого объекта, и думал об улучшении помехозащищенности датчиков. А потом все это дело ему надоело, он выдернул все сенсоры и выбросил их в овраг за деревней к великому неудовольствию Юли, таким образом развлекавшейся, и решил положиться на свою выработанную чувствительность, настроившись на дом Костикового семейства.
Счастливый Митрий справил своей любимой экстрасенсше чернобурковую шубку, шапку, и зимние унты, расшитые бисером. Ловчий стал полноправным членом колхоза «Красный молот» и следил за Тором как ему приказали из центра герразов. И за всем вообще, следила бабка Маня. Ее распирало от ощущения собственной полезности для общества.
НАЧАЛО ЭПОХИ
8 марта в 23 часа 45 минут Махин живот стал вытворять с ней шутки. Пришедшая бабка Маня взяла инициативу в свои руки, в изголовьи у Махи появился дымчатый знахарь и наложил свои горячие ладони ей на голову. Возле стены возникла полупрозрачная Арира и попросила Костика открыть подаренную шкатулку.
В этой шкатулке оказался секрет, который ни Махе, ни Костику, раньше не удалось разгадать. Шкатулка не открывалась никаким образом и даже не было видно щели, которая отделяет крышку от самой шкатулки. Они решили, что подарок - это просто сама эта красивая каменная плашка и успокоились. Теперь же Арира требовала открыть шкатулку и Костик повиновался. Крышка, на которой не было никаких петель, и она, после открывания, как бы висела на воздушной подушке, открылась без всякого усилия и комната озарилась светом. В специальных отделениях в ней лежало четыре вещи. Два широких браслета из сверкающего матовым сиянием металла с диковинными письменами по всей поверхности. Широкое колье на всю грудь из того же искусно отчеканенного металла, усыпанное бриллиантовой крошкой и самоцветами. И, такой же металлический гребень для волос с торцовой, наружной частью в виде короны, подобной той которую носят королевы красоты, но не сравнимая с ними по качеству и ценности. В середине короны красовался бриллиант, весом приблизительно двадцати четырех карат. В комнате произошла немая сцена. В небольшой шкатулке, в деревенском доме Костика и его родителей, всю осень и всю зиму хранилось то, что украсило бы алмазный фонд любой из самых развитых стран.
Арира соткала свое физическое тело в комнате полностью, и, надевая сияющие сокровища на ошарашенную Маху произнесла:
– Велика Русса мати творяща. Творяща мира, творяща дара, творяща ныне святаго чада. И да будет творение сие сладостно и радостно, и восклонится всяка тварь пред святым Крестом.
Она прикоснулась негнущимися пальцами к бриллианту на короне, по всей комнате забегали сполохи и Маха, содрогнувшись в сладостной истоме, родила младенца.
Восьмого марта, ровно в полночь, Куросава зачем-то спустился из своей висячей избушки, и пошел прямо по светящейся на снегу лунной дорожке к скале. Подчиняясь неосознаваемому импульсу, он достал из-за спины ледоруб, и со всего маху ударил в светящуюся на скале точку. Отскочил кусок породы, из которого торчал желтоватый, прозрачный камень. Это был Туравинский алмаз, который спустя только тридцать три года станет известным как самый крупный алмаз мира, в три раза превышающий размерами легендарный Кохинор. Куросава тщательно очистил алмаз от породы и завернув в давно заготовленный кусок черного бархата, зашел в домик, взяв немного припасов, и подняв голову вверх увидел движение по небу новой звезды. Он пошел вслед за ней, чтобы принести дар мессии.
За этой звездой на земле наблюдали еще два человека. В деревне Короедовке в темноте, слегка освещаемой луной по главной улице, спиной друг к другу, двигались Тор и Юля. Они оба чувствовали, что что-то сейчас произойдет, но более-менее догадывался об этом только Тор. Возле сельсовета они столкнулись спинами и по-кошачьи отпрыгнули в разные стороны одновременно разворачиваясь и готовясь уничтожить противника. Очарование противоборствующих сил оказалось настолько велико, что они кинулись друг на друга, и в этот момент звезда остановилась, и ярко вспыхнула. Бросок преобразовался в объятья и страстный поцелуй, в который каждая сторона вложила всю силу. Этот поцелуй был одновременно и оценивающим силу противника, потому что после этой звездной вспышки начиналась жестокая бескомпромиссная война. Война на уничтожение. Тор с Юлей отскочили друг от друга и хором воскликнули:
– Крест!
В комнате, новорожденный младенец издал свой первый крик. Эпоха Креста стартовала.
Звезда креста
© Copyright: Кузубов Олег, 2005
Свидетельство о публикации №205090100132
Свидетельство о публикации №205090100132
Рецензии