Полуночник Богорад

В институтском дворике стоит Богорад, окружённый студентками-практикантками, которым он ставит зачёт. Нос у него как у русского, картошкой, шевелюра как у цыгана, шея как у Ивана Поддубного, бычья, любовь к вещам и песням как у украинца, а страсть к женщинам как у азербайджанца. Большой нравственной силы этот человек. Много в нём кровищи разной намешано. Все его ищут, все от него чего-то хотят. Кудесник по вдохновению, чародей нарасхват. Он больше знает, чем говорит, больше говорит, чем делает, и больше делает вид, чем знает.

Вот он звонит секретарю директора:

— Алё, Валюша? Ты видела мою записку? Извини, что я с тобой так прообщался… как известные герои Пушкина… Через дупло, ха-ха-ха!

И уже спешит дальше: вот он уже за проходной Института, вот он уже, посматривая на шагомер, трамбует кроссовками на босу ногу улицу Мира. Весело, беззаботно, легко — наполовину всё ещё двадцатипятилетний Дубровский, наполовину снова уже сорокапятилетний Богорад.

А вот, извольте видеть, Богорад, опоздав на два часа на собственный семинар, поднимается на второй этаж филиала МИРЭА. В конце коридора несколько студенток стоят у запертой аудитории и точат лясы. Они по опыту знают, что, подождав как следует, можно получить вознаграждение в виде текущей пятёрки — без всякого ответа. Вооружённый ключом от аудитории, Богорад крадётся к ним сзади. Поскольку компания чисто девичья, разговоры идут чрезвычайно простые и вполне откровенные, и Богорад, тихо посмеиваясь, подкрадывается как фавн, предвкушающий удовольствие…

Вот Богорад снова на работе: сидит в кресле, окружённый богинями вдохновения, которые порхают вокруг него. Три из них порождены его воображением и остаются там же, не находя воплощения в реальности, на долю четвёртой, приручённой однажды и вышколенной за несколько лет, выпадает основная работа. Со стороны может показаться, что Богорад вообще ничего не делает. Так, кажется, работает вся творческая интеллигенция. Ведь каждый настоящий учёный — это, пусть небольшая, но настоящая фабрика идей. А таинство рождения новых идей до сих пор не раскрыто.

Зато когда Богорад садится за клавиатуру компьютера, тогда всё ясно: тогда он просто играет в “Тетрис”.

Мы застаём его на работе в тот момент, когда он только что пережил творческий кризис и пьёт чай, который приготовила Таня, земная богиня вдохновения - она видит свой жизненный подвиг в том, чтобы служить нравственной опорой этому великому человеку, быть для него бесконечным источником вдохновения. Это означает, что она делает ему чай, отвечает на звонки в его отсутствие, напоминает о деловых и неделовых свиданиях, которые он назначает и ему назначают в больших количествах.

— Богорад, вы турок, — говорит богиня вдохновения Таня.

— А ты настоящая женщина, — важно отвечает Богорад.

— Турок и хронофаг, — уже мягче добавляет Таня.

— Ха! — сварливо произносит Богорад. — Почему ты мне раньше об этом не говорила?

— Я вам говорила, — кротко отвечает Таня. — Вы меня не слушаете.

— Я не могу слушать всякие глупости. Сколько кусков положила?

— Нисколько.

— Правильно.

После первой чашки богиня Таня напоминает:

— Богорад, вам звонила Алёна. Она хотела вас видеть. Слышите, Богорад? Позвоните Алёне.

— Она не меня хотела видеть.

— А кого же?

— Она хотела видеть принца. Который женится на ней и осчастливит её на всю жизнь.

— А вы, значит, не принц.

— Я был когда-то принцем. Теперь я женат, — меланхолически отвечает Богорад.

Алёна, у которой кончилась смена, появляется сама, прямо под занавес. И хотя чаю уже не подают, она тут же бухается в кресло. И Богорад, обретя новый источник вдохновения, вспоминает, что он депутат, и начинает рассказывать о том, как сегодня на сессии горсовета утверждали начальника ЗАГСа:

— 300 рублей! Я бы тоже не отказался! Под Мендельсона! Представляешь, — говорит он, обращаясь к Алёне, сексуально топорща усы, отчего та сидит вся наэлектризованная и уже заранее хохочет, — ты приходишь, а я тебя чмок в щёчку, и триста рублей, ха-ха-ха!

Когда он в таком состоянии, вокруг него можно расставлять бутылки с водой, и все они зарядятся энергией, а в некоторых, может быть, даже зародится жизнь.

Входит юноша преклонных лет.

— А вот и принц, — объявляет Богорад.

Принц, который давно поделён, произносит приветливо и немного напыщенно:

— Проходил мимо, решил заглянуть на огонёк, чтобы засвидетельствовать вам своё вечернее почтение.

— А утреннее? — строго спрашивает Таня.

— Что “утреннее”?

— Ты зашёл к нам засвидетельствовать своё вечернее почтение, а утреннее? — втолковывает ему Таня.

— А свидетельствовать своё утреннее почтение — это прерогатива мужей.

Богорад, который сам муж, на прерогативы которого никто не посягает, довольно хохочет. Впрочем, тут мы вторгаемся в сферы, освещать которые чувствуем себя не вправе.

Через час Таня в очередной раз спрашивает:

— Богорад, вы идёте домой?

Она уже стоит у двери с ключом наготове, строгая как геометрическое доказательство. Городские часы на площади Мира давно пробили полночь, и богиня вдохновения превратилась в одну из тех древнегреческих фурий, которые всю жизнь преследуют человека, заставляя его совершать поступки предначертанные судьбой.

— Сейчас, — отвечает ей Богорад. И так несколько раз. Он не может идти домой: он сейчас в самом ударе.

— Турок и хронофаг, — следует безжалостный приговор. — Пожиратель времени.

Бог знает, что у них там происходит по дороге домой, мы — нет. Будем считать, что они любят друг друга духовно, на уровне идей, как Чарльз Бэббидж и Ада Лавлейс. Но и в такой любви случаются свои размолвки и разногласия. На следующий день Богорад просыпается, чувствуя себя разбитым. Всё утро он торчит дома, занимаясь реставрацией своего “Я”. В первую очередь он лезет в душ, бреется, втирает крем после бритья и вообще приводит в порядок свой потрёпанный манипулятор. Напяливает на себя скафандр, как он называет верхнюю одежду. Приводит в порядок свои растрёпанные чувства. И когда из кусочков удаётся склеить нечто цельное, в обновлённом виде отправляется на работу.

К вечеру мы видим его на привычном месте.

— Богорад, — подкрадывается к нему богиня вдохновения. — Богорад. Ну почему вы сегодня такой?

— Какой? — ненатуральным голосом спрашивает Богорад.

— Не такой.

— Это ты не такая, — с обидой отвечает Богорад.

— Неправда, — тихо говорит Таня. — Я такая, как всегда…

Богорад молчит.

— Богорад... Ну не будьте таким. Я не могу, когда вы такой.

— Мымра, — выдавливает из себя Богорад первое слово благодарности. Шаг к примирению сделан. Таня, поёжившись, смотрит в окно…

В пустое акустическое пространство врывается голос Ворчуна Виталия:

— Богорад, ты в МИРЭА собираешься? Богорад!

— Садитесь с нами чай пить, Виталий Александрович, — приглашает Таня.

Эти драгоценные часы, когда они, труженики ночи, словно мотыльки собираются к нему на огонёк, и он их всех угощает чаем...

— Чем это вы меня тут хотите опоить, Таня? — довольный, спрашивает Ворчун Виталий.

— Это травка такая, — голосом Братца Кролика отвечает Таня. — Это хорошая травка, не бойтесь. Все её пили, и ничего не случилось, а одна студентка даже нормально родила.

— От травки? — выпучив глаза, восклицает Богорад. И, довольный собой, хохочет.

— Вам в чашку или в пиалу, Виталий Александрович? — спрашивает Таня.

— Налейте мне, Таня, в стаканец, — потирая руки, отвечает Виталий Александрович.

— Смотри, — торжественно говорит Богорад. — Я тебе ещё не показывал? — Он пробегает пухлыми пальцами по клавиатуре, экран гаснет и тут же обновляется, демонстрируя рюмку, плавно скользящую на голубом фоне от одного края экрана к другому. Рюмка отражается от правого края и плывёт в обратную сторону. — Студенты сделали!

— Ты им задай, чтобы две рюмки было, — подсказывает, оживившись, Виталий Александрович. — А ещё лучше, если это будут стаканцы. Знаешь, какие раньше были — гранёные, по сто граммов…

Мы встречаем их всех вместе месяц спустя. Богорад всё тот же. Таня всё та же. Комната всё та же. Богорад пишет деловые письма. Всё те же гости, труженики ночи, появляются один за другим.

— Богорад, — ворчит Виталий. — Ты видел мою записку? Ты должен написать статью в журнал. Я тебя уже ангажировал. Ты слышишь меня, или нет?

Богорад сосредоточенно молчит, продолжая работать над письмами. В наступившей тишине отчётливо слышатся какие-то строго размеренные звуки, похожие на шаги неотвратимо надвигающегося будущего.

Сверчок внезапно смолкает, прислушиваясь, о чём говорят в комнате.

Входит юноша преклонных лет.

— Как дела? — уныло спрашивает он.

— Лучше всех!

— Так держать, — уныло говорит он.

Входит неизменная Алёна, у которой снова только что закончилась смена.

— Поздравьте меня. Выхожу на диплом. Завтра защита, — сообщает она.

— Завтра и поздравим, — обещает Богорад.

— Станешь человеком.

— С высшим образованием! — хвастается Алёна.

— А была букашечкой…

Каждый считает своим долгом что-нибудь сымпровизировать на заданную тему, некоторые делают это дважды. Реплики следуют друг за другом так часто, что Алёна едва успевает обновлять улыбку.

— Гераклит Себастьянович, вы мне лучше скажите: что мне с деньгами делать? У меня деньги лежат на книжке, к восемнадцатилетию, и дешевеют!

— А тебе ещё нет восемнадцати? — притворно удивляется Богорад.

— Было уже!

— Вкладывай их в недвижимость! Придут воры, захотят что-нибудь своровать — тыр-пыр… недвижимость, ха-ха-ха!

— Богорад, перестаньте так смотреть на Алёну. У каждой женщины есть грудь.

Богорад хохочет.

— Таня, ты требуешь невозможного. Богорада по определению нельзя оторвать от женской груди.

— Тут ты ошибаешься, — важно возражает Богорад. — Мне было три года, когда меня оторвали от материнской груди… Вот тогда я впервые понял, что такое женское коварство!

Мы бросаем последний взгляд на этого человека, когда он стоит на остановке, ожидая автобуса, и здоровается с проходящими студентками.

— Вот в чём прелесть преподавательской работы, — говорит он. — Хорошенькие девушки при встрече тебе улыбаются.

— Они смотрят на тебя и думают: вот стоит большой учёный!

— Ха-ха-ха!

— А на самом деле…

— Ха-ха-ха!