Записки странного человека-3. A Doomed Lover

She waits for me in my dreams.
Every night misery brings.
Haunts my day. Haunts my wake.
Oh, my lord can't you feel her grow,
inside of me. Tearing my mind.
For once my lord please help me
Believe in you.(1)

Оказывается, женская ярость - штука страшная. Ранее мне не приходилось с нею сталкиваться. Было все: капризы, уговоры, слезы, даже рыдания, но ярости мне удавалось избегать. Как видно, несмотря на все мое, откровенно говоря, отвратительное поведение по отношению к моим немногочисленным и недолговечным подругам, я все же никого не обижал всерьез.
Анжела стала первой.
Я прекрасно мог понять, как взбесил ее мой неожиданный уход, без единого слова объяснений, даже без прощания. Более того, я и на следующий день не спешил извиниться и объясниться. Должен признаться - в глубине души я надеялся, что обида Анжелы будет настолько сильной, что она не пожелает со мной разговаривать - никогда. Тогда наши отношения разорвались бы тихо и мирно, сами по себе. Я просчитался.
Когда Анжела позвонила мне - домой, номер мобильного я не счел нужным давать ей, - я узнал о себе много нового. Под напором тех слов, что полились на меня из трубки, я даже слегка опешил. Было ясно, что я зацепил Анжелу за живое.
И, вместе с тем, каким-то непонятным образом, я понял, что она готова меня простить, если я попрошу прощения. Она, несмотря на всю свою ярость, все же ждала, что я сделаю шаг к примирению...
Что же нужно сделать, чтобы она не захотела видеть меня? Ведь то, что я сделал, было, пожалуй, сродни пощечине или плевку в лицо. Поступи кто-нибудь со мною подобным образом, я бы воспринял это именно так. Какая обида может оказаться сильнее? Я не знал. И не хотел обижать Анжелу - она того не заслуживала.
Я молча ждал, пока она выскажется. Ждать пришлось долго - у нее имелось много такого, чего она хотела бы мне сказать. Я даже не думал, что могу от нее услышать подобные выражения... Когда же Анжела умолкла, выдохшись, меж нами повисла пауза. Я не спешил заговаривать.
"Ну? - Анжела не выдержала первая. Голос ее опустился сразу на полтона, словно она почувствовала что-то неладное. - Что ты молчишь?" - "Извини, - выдавил я с некоторым трудом. - И давай расстанемся". - "Что?! Извини? Расстанемся?! Что случилось, какая муха тебя укусила?! - было ясно, что мое предложение просто убило ее. Подобного она не ожидала. - Это связано с тем звонком, да? Кто это был?! Отвечай, не молчи. Это была твоя подружка?"
Никогда в жизни я не слышал в ее голосе столько вопросительных интонаций. Что до последнего вопроса, я предположил, что мысль о подружке пришла в Анжелину голову совсем недавно, может быть, только что. До этого она даже не предполагала, что я мог встречаться с какой-либо девушкой, кроме нее, и что она бесцеремонно помешала этим встречам.
"Не молчи! - Анжела снова почти кричала. - Послушай, я не хочу вот так вот рвать все. Давай встретимся и поговорим?" - "Извини. Нам не стоит встречаться больше". - "В гробу я тебя видала! - крикнула она вдруг в ярости. - В белых тапочках! Кретин!"
И она бросила трубку.
Я продолжал прижимать трубку к уху и слушать короткие гудки. Ну вот, теперь, похоже, теперь Анжелина обида стала смертельной. Как я и хотел. Ведь этого я хотел? Этого, да? Тогда почему же мне так хреново? Почему всегда бывает так хреново, когда получаешь, наконец, желаемое?
Я тихо положил трубку на место и вернулся в комнату. Яр повернулся от маленького телевизора мне навстречу и как бы запнулся на секунду, встретившись со мной взглядом.
"Что стряслось? Умер кто-то?" - "Ничего. Все тип-топ". Я подошел к кровати и лег на нее, закинув руки за голову. Яр, недоуменно хмурясь, смотрел на меня, и в глазах его росло сомнение.
"Как же - тип-топ. У тебя физиономия, как на похоронах любимой бабушки, а ты мне будешь сказки рассказывать. Колись, в чем там дело". Я подумал и, идиот этакий (правильно Анжела сказала - кретин я!), выдал: "Думаю, тебе уже можно начинать утешать Анжелу. Ей это придется очень кстати сейчас". - "Погоди, что-то я не пойму. Вы что - поссорились? Она тебя отшила или ты ее?" Я молчал, глядя в потолок, и чувствовал, как на мои губы выползает непонятная, но явно идиотская улыбка. Ни к чему она была, эта улыбка, не к месту. "Ты чего улыбаешься? - вопросил Яр. - Тьфу, тебя не разобрать. С чего вы вдруг поругались? Ну, чего молчишь? Ответить можешь по-человечески?" - "Какая разница - почему? Лови свой шанс". - "Ну ты, блин... - с чувством сказал Яр. - Анжелка - такая девушка, а ты... Вот так, ни за что, взял и отшил? Как-то непорядочно с твоей стороны, не находишь? Да что ты все улыбаешься как блаженный? Постой-ка! - он вдруг еще пристальнее вгляделся в мое лицо. - Уж не коза ли твоя драная объявилась, что тебя так плющит?"
Под драной козой Яр, конечно же, имел в виду Полину, и сказал он так с явным намерением уязвить меня. Я, однако, продолжал улыбаться - меня его резкость ничуть не задела, и Яр сразу же это понял.
Оставалось только удивляться его проницательности - я ничего ему не рассказывал про "возвращение" Полины. Впрочем, мы жили вместе уже довольно долго и он, должно быть, неплохо изучил меня.
"Совсем свихнулся, - констатировал он зло. - Готов за ней на край света бежать, едва только пальчиком поманит? А она об тебя ноги вытирать будет? Да она уже вытирает. Смотреть противно, ей-богу". - "А ты не смотри", - посоветовал я. "Да ты ей даром не нужен! Ты что, не видишь, что ли - она просто издевается над тобой!" - "А тебя-то почему все это так волнует?"
Яр долго смотрел на меня со странным выражением, которое я никак не мог понять. Таким я его еще мне видеть не приходилось.
Потом он вдруг резко поднялся и стремительно вышел, почти выскочил из комнаты, бросив через плечо уже в дверях: "Анжелку я тебе не прощу!"
Хлопнула входная дверь. К Анжеле, наверное, рванул. Я перестал улыбаться, сел на кровати и задумался. Неужели Яр питал к Анжеле чувства гораздо более глубокие, чем я мог даже заподозрить? Впрочем, какое мне до этого дело. Теперь, когда Анжела перестанет липнуть ко мне, он без помех может развернуть компанию по завоеванию ее сердца, если ему хочется.
Плохо, что я ни за что обидел девушку. Плохо, что поссорился с приятелем. А ведь мне с ним вместе жить... Может быть, пора начать подыскивать подходящий вариант личного жилья?..
Черт, как глупо все получилось. Как глупо.


Конечно, я ничего не стал рассказывать Полине про ссору. Точнее, про две ссоры в один день. Мне не хотелось ее огорчать; хотя, если честно, я подозревал, что она не огорчится. Сопереживание людям не входило в список ее достоинств. И уж наверное не стала бы она жалеть Анжелу.
Когда я рассказывал Полине о своем житье-бытье без нее, мельком я упомянул и Анжелу. Сначала я хотел умолчать о нашем с ней знакомстве, а после подумал - а какого, собственно, черта? Ей же все равно. А если нет, то тем лучше...
Полина неожиданно заинтересовалась. Тот факт, что я встречался, кроме нее, еще с какой-то девушкой, ее не оскорбил и не уязвил (на что я втайне, пожалуй, надеялся), а развеселил. Полина стала расспрашивать меня - мол, какая она, эта Анжела? - а потом вдруг заявила, что хочет с ней познакомиться. Я слегка оторопел и спросил, зачем это ей нужно. "Хочу знать, какие девушки тебе нравятся", - ехидно объяснила Полина и довольно долго от меня не отставала.
Знакомить их я совсем не хотел, тем более что тогда уже решил прекратить всяческие отношения с Анжелой. Да и как бы я их друг другу представил? Страшно было и подумать об их встрече.
Немалых трудов мне стоило отвлечь Полину от этой скользкой темы тогда, и теперь не стоило снова наводить ее на мысли об Анжеле.
Мне удалось скрыть свою подавленность, когда я на следующий день забежал к Полине, чтобы узнать о ее самочувствии, а заодно занести ей "вкусненького" (это были апельсины, к которым она была весьма неравнодушна). Она не раз говорила, что лицо у меня не намного выразительнее куска дерева - кроме тех моментов, когда я злюсь, - и теперь это свойство пришлось кстати. Не нужно ей было знать, как я расстроен.
Впрочем, она, вероятно, все равно ничего не заметила бы. Полина сама пребывала не в лучшем расположении духа, а потому была особенно сумрачной и язвительной. Или, если угодно, сумрачно-язвительной. На фоне сегодняшнего телефонного скандальчика ее подколки выглядели бледно (к тому же ее явно клонило в сон), но я все равно не стал задерживаться. Было ясно, что, несмотря на апельсины, видеть Полина меня не рада. И я скоро ушел, оставив больного человека в покое.
Я довольно долго бесцельно болтался по улицам, пока не промерз насквозь. Февраль - не самое ласковое время года. Ветер пробирался под пальто и колол лицо острой снежной крупой. Гадкая погода, но домой идти я не спешил - не хотел встречаться с Яром. Мне было чертовски неловко перед ним, причем я не мог понять, за что именно. Если же его нет дома, так еще хуже...
Но ночевать где-то было все-таки нужно. Напроситься к кому-нибудь из знакомых я не мог, к родителям в таком состоянии идти тоже не собирался. Пришлось все-таки поворачивать в сторону дома, когда я почувствовал, что уже с ног валюсь.
В окнах квартиры было темно. Значит, Яр или спал - что вряд ли, так рано он спать не ложился, - или гулял где-то. Здорово его разобрало...
Я подошел к подъезду и увидел, что перед дверью маячит какой-то человек. Он явно замерз, это было видно по всему - и по тому, как он переступал с ноги на ногу, и по напряженно поднятым плечам. Понадобилась целая секунда, чтобы я узнал в бедолаге Анжелу. Я запнулся, сбившись с шага. Внутри меня все оцепенело.
"Давно ждешь?" - спросил я, приблизившись. Анжела посмотрела на меня и как-то неуверенно кивнула, словно ожидая, что я сейчас прогоню ее прочь. И впрямь, мне очень хотелось, чтобы она ушла, но мне было ее жалко. Перед тем, как отправить ее восвояси, нужно было хотя бы как-то ее отогреть. Я медленно выпустил воздух сквозь сжатые зубы и сказал: "Пойдем, будем отпаивать тебя чаем, - я заметил, что она колеблется, и добавил: - Яра нет, не беспокойся. Мы будем одни".
Одни. Наедине. Вот черт.
Не раздеваясь, Анжела села на табуретку рядом с кухонным столом. Она выглядела необычайно бледной, несмотря на все косметические ухищрения, и очень удрученной. Я поставил чайник на плиту и сел с другой стороны стола. Несколько минут мы молчали, не глядя друг на друга. Я подумал, что это самое грустное наше свидание.
"Стас, что все-таки случилось? - заговорила вдруг Анжела. - Я ничего не поняла. Вчера ты сорвался, не сказав ни слова, сегодня заявляешь, что нам нужно расстаться, и опять ничего не объясняешь. Это из-за меня? Я что-то не то сделала?"
Значит, Яр еще не был у нее. А если был, то не стал утешать. А если и утешал, то не сказал ничего о Полине. Но как это было не похоже на Анжелу - беспокоиться о том, что она будто бы что-то не то сделала!
"Не в тебе дело. Честно". - "А в ком тогда? В ком?"
От объяснений было не уйти. Анжела сидела, стиснув руки на коленях, и смотрела на меня с таким выражением, что невозможно было отмолчаться. То есть, наверное, можно было бы. Но я не могу отмалчиваться, когда на меня так смотрят.
"Человек, который мне вчера позвонил... это девушка. Мы с ней..."
Нет, мне не хватало слов. Как объяснить наши с Полиной отношения? Рассказывать все, как есть, слишком долго. И неубедительно. Я понимал, что со стороны такие отношения выглядят просто дико. Анжела покрутит пальцем у виска и обидится еще больше. А может, пусть?..
Пока я боролся с лингвистическим удушьем, Анжела сделала собственные выводы. "Ты любишь ее, что ли?" - спросила она очень серьезно. Я подумал и ответил: "Да, наверное". Вот теперь она точно с трудом сдерживалась, чтобы не покрутить пальцем у виска - я читал это в ее глазах. "Так ты встречался с нами обеими?" - "Нет. Только с тобой". - "А она где была все это время?"
Я пожал плечами. Тут начиналось удушье другого рода, уже не лингвистическое.
"Значит, - продолжала Анжела, и было видно, что ей очень хочется разозлиться на меня, но почему-то не получается, - пока твоей любимой было не до тебя, ты коротал время со мной. А когда она вдруг вспомнила о тебе, ты тут же очертя голову побежал к ней. Так?"
Я промолчал. Что тут сказать? Анжела попала в точку.
Продолжая молчать, я встал, снял с плиты чайник и приготовил чай. Я завариваю чай прямо в чашках - кажется, этот способ называется "китайским". Думаю, правда, что у китайцев в ходу несколько другие чашки, но это уже мелочи жизни.
Все еще продолжая молчать, я поставил одну чашку перед Анжелой, вторую взял себе и вернулся на свое место.
Она по-прежнему сидела в застегнутой дубленке, которая казалась мне скорее модной, чем теплой. К чашке она не притронулась, только уставилась на нее так пристально, будто хотела расплавить ее взглядом.
"Это из-за нее ты хочешь, чтобы мы расстались?" - "Да. Встречаться с двумя как-то... нечестно". Фраза получилась дурацкая, я сам это почувствовал. Анжела издала маленький сдавленный звук, похожий на короткий смешок; мне послышались в нем горькие нотки. "А как было до этого - было честно?" - "Анжела, пожалуйста, давай не будем трепать друг другу нервы. Мне следовало рассказать тебе все с самого начала, но я думал... думал, что мы с ней никогда больше не увидимся". Как я ненавидел оправдываться! Как я ненавидел себя в ту минуту... Разойтись молча и без всяких упреков было бы если не честнее, то во всякий случае - проще. И спокойнее.
Это был кошмарный вечер. Я ждал, что с минуты на минуту Анжела уйдет, но она продолжала сидеть на месте и изводила меня вопросами. Согревшись, она расстегнула дубленку, и это простое действие как будто прибавило ей уверенности в себе. На щеках проступил румянец, глаза заблестели; Анжела подняла подбородок и пошла в атаку. Отпускать меня просто так, без боя, она отнюдь не желала, и это ее упорство совершенно выбило почву у меня из-под ног.
Наш разговор больше напоминал допрос. Анжела желала знать, чем "та девушка" лучше ее, и почему я сделал выбор не в ее, Анжелину, пользу. Мне живо вспомнился разговор с Полиной. Несмотря на все их различие, в чем-то девушки оказались схожи. Не один раз в течение вечера я пожалел, что наше с Анжелой знакомство не закончилось тогда же, когда началось - в новогоднюю ночь.
Анжелины бесцеремонные вопросы привели только к тому, что я совершенно ушел в молчание. Молчать было жестоко, а отвечать - глупо. Анжела, похоже, сама не понимала, что творит. Мы могли бы разойтись почти мирно, с одной лишь только обидой с ее стороны. Теперь же она рисковала вызвать у меня приступ раздражения - а это последнее впечатление помешало бы мне вспоминать только хорошие наши с ней моменты.
Когда мне все это вконец надоело, я встал и ушел в комнату. Это был такой прозрачный намек, что не понять его было нельзя. Анжела, однако, его проигнорировала и последовала за мной. Дубленку она оставила на кухне - и это тоже был намек.
На ней оказалась сильно открытая кружевная блузка, не оставлявшая места для игры воображения, и белья под ней я не заметил. Про длину ее юбок я уже упоминал, но та, что дополняла теперь блузку, побивала все рекорды. Анжела явилась сюда явно не просто так, а все заранее спланировав. Интересно только, что бы она стала делать, окажись дома Яр...
Я был не в подходящем настроении для любовных игр, и попросил Анжелу одеться и уйти. Она не вняла. Придя, чтобы соблазнить меня, просто так она уходить не собиралась.
Ситуация была дурацкая. Если вы когда-нибудь оказывались с пышущей сексуальной энергией девушкой, желающей заполучить вас во что бы то ни стало, наедине в однокомнатной квартире, вы поймете, что я имею в виду. Может быть, с кем-то подобное происходит сплошь и рядом, а я как-то не привык, чтобы меня так агрессивно соблазняли в собственной квартире.
Я пытался урезонить Анжелу. Она меня не слышала. Сейчас она, как никогда ранее, походила на суккуба, меня даже несколько напугало выражение ее глаз.
Ситуацию спас Яр, вернувшийся как никогда вовремя. Впрочем, "вовремя" было только для меня, но не для него и не для Анжелы, которая к тому времени уже успела привести собственную одежду в отнюдь не художественный беспорядок и была скорее раздета, чем одета. Яр застыл в дверях, как соляной столб, рот его перекосила не то усмешка, не то гримаса. Анжела ничуть не смутилась. Глянула на него с вызовом, улыбнулась и принялась застегивать пуговички на блузке. Делала это она так, что, право слово, лучше бы она продолжала раздеваться.
"Привет, Яр, - сказала она. - Жаль, мне пора идти, а то я с удовольствием с тобой поболтала бы".
Одевалась она в молчании, а на прощание, перед тем, как раствориться во тьме за дверью, непринужденно чмокнула меня в щеку.
Против моего ожидания, Яр не спросил, что тут у нас происходит. Он только глянул на меня зверем и сказал: "Как вы меня все достали", после чего ушел в кухню и начал чем-то там звенеть и греметь.
Я воткнул в проигрыватель первый попавшийся под руку диск, надел наушники и завалился на кровать, не раздеваясь. Это снова оказалась My Dying Bride.
Судьба.

The empire of my desire
Gathers you into my fire
I hope you fall. Hope you call,
My filthy name. It makes you crawl
On you knees, with all your pleas.
Lay down there, look up at me.(2)

Февраль лично у меня ассоциируется с вершиной горы, на которую ты лез долго и упорно, выбиваясь из сил, и теперь стоишь на ней, полумертвый от усталости, и видишь страшно длинный и крутой склон, по которому теперь нужно спуститься вниз... Сил на спуск уже нет, но спускаться надо. И вот ты переводишь дыхание, и стискиваешь зубы, и заставляешь себя ползти дальше, теперь уже - вниз.
Навстречу весне...
Спуск этот не вызывает радости, и вообще какой-либо положительной эмоции. Как назло, март обычно не спешит порадовать теплом, а, наоборот, грозится такими морозами и таким снегопадом, так что прошедшую зиму вспоминаешь как благословение.
И вместе с тем именно в марте понимаешь, как сильно достала тебя эта зима.


Полина умудрилась проболеть до марта. Болезнь затянулась и, как я узнал от Полины, ее даже хотели положить в больницу - на всякий случай, - но она отбилась. "Лучше я дома умру", - заявила она с насмешившей меня серьезностью.
Я заходил бы к ней хоть каждый день, но она не позволяла. Сначала я думал, что она стесняется представать передо мной в непрезентабельном виде, но вскоре понял, что дело отнюдь не в ее комплексах, а в ее настроении, которое почти всегда было плохим. Поэтому, когда она была в настроении меня видеть, она звонила и говорила одно только слово: "Приходи". С самого утра я ждал ее звонка. И, если не дожидался, ложился спать с головной болью. Отчего это происходило, не знаю. Может быть, моя несчастная голова просто не выдерживала этого напряженного ожидания.
Полинина мать продолжала посматривать на меня с опаской. То ли я казался ей неподходящим другом для Полины, то ли ей просто, как и моей маме, не нравилась моя прическа (за зиму я окончательно оброс), и она считала, что от человека с подобными лохмами хорошего ждать не приходится. Я всегда был с ней предельно вежлив и немногословен и, как школьник, старался произвести на нее наилучшее впечатление (впрочем, стричься ради этого я не намеревался). Не хотелось, чтобы она запретила Полине видеться со мной только потому, что составила обо мне неблагоприятное мнение.
Впрочем, Полина была не из тех, кому можно просто запретить что-либо, и кому, кроме ее матери, было лучше знать это.
Я мотался между работой, Полиной и поисками нового жилья. Необходимость в последнем назрела самая острая, жить рядом с Яром, как раньше, стало решительно невозможно. Пока что мы хранили молчаливый нейтралитет, но долго ли так могло продолжаться? Мы почти не разговаривали, разве что без слов никак нельзя было обойтись. Меня очень тяготила эта атмосфера, и я несколько раз пытался проломить эту стену отчуждения, разговорить Яра, как-то объясниться с ним, но тщетно. Я никогда не задумывался о том, какую роль играет Яр в моей жизни, кроме того что мы делили с ним комнату, и никогда не пытался установить с ним дружеские и близкие отношения. Может быть, мы в течение дня и раньше, как теперь, обменивались всего парой слов, но в этих словах не было напряжения и вражды.
Не было никаких сомнений, что причиной произошедших изменений стала Анжела, вернее, наш с ней разрыв. Так же я нисколько уже не сомневался, что Яр испытывал к ней некие серьезные чувства, которым, впрочем, мне было трудно подобрать определение: он не возненавидел меня, когда я спал с ней, но немедленно объявил личным врагом, стоило мне сказать ей "прощай". Была ли любовь Яра к Анжеле, так сказать, братской? Едва ли. Я видел, какими глазами он смотрел на нее, когда увидел ее полураздетой и виснущей у меня на шее. Именно это зрелище, мне кажется, его и доконало.
Но дело было не только и не столько в Яре. Все было гораздо хуже: к нему в гости повадилась ходить Анжела. Так же, как до разрыва она заходила в гости ко мне.
Являлась она вроде как к Яру, но все то время, пока я находился в одной с ней комнате, она то и дело бросала в мою сторону многозначительные взгляды. Сначала я уходил на кухню, потом стал уходить на улицу, где и шатался, бывало, до часа или двух часов ночи.
Так что, временами жизнь становилась попросту нестерпимой. Вдвоем в однокомнатной квартире тесно, но втроем становится просто не продохнуть.
Не знаю, искал ли Яр новую квартиру. Я искал, но пока безуспешно. Не так-то просто это в нашем городе, найти приличное съемное жилье. Те варианты, которые мне попадались, не подходили по причине неподъемности стоимости...
Приходилось мне пока терпеть временное перемирие и как можно меньше времени проводить дома. Учитывая прихоти мартовской погоды, я имел все шансы слечь с ангиной на пару с Полиной. Но я крепче, чем, должно быть, кажусь с виду.


Между прочим, выяснялись любопытнейшие подробности Полининого житья-бытья в те месяцы, пока мы с ней не виделись. Подробности эти были таковы, что повергли меня в шок, Полина же поведала их тоном небрежным и даже почти веселым. Оказывается, он едва не выскочила замуж...
Потенциального жениха я знал по ее рассказам. Это был тот самый красавчик, к которому она по осени как-то зашла выпить чашечку кофе, да и осталась пожить на несколько деньков. Оказывается, с той самой поры они поддерживали "дружеские отношения", а в ноябре "сошлись ближе". Уточнять, насколько ближе, я не стал. Не то чтобы меня это совсем не интересовало, просто не хотел слышать... в общем, ничего я не хотел слышать. Я без всяких ее признаний полагал, что их близкие отношения не ограничивались совместным распитием кофе. Полина не уставала петь ему дифирамбы даже сейчас; я молчал. Она показывала мне его рисунки - он был, так сказать, художник-любитель, рисовал для себя, и подарил ей несколько своих работ - и требовала, чтобы я ими восхищался. Карандашные рисунки казались мне невнятными: серая штриховка, какие-то руны, глаза, ладони - в общем, всякая мистическая чушь. Полина находила все это очень возвышенным, и мое равнодушие ее возмущало. Она объявила, что он классный художник, и что я ничего не смыслю в высоком искусстве. "Ну а если ты смыслишь, и если он весь такой из себя замечательный и одухотворенный, почему же вы все-таки не поженились?" - поинтересовался я. Полина зыркнула на меня зло, нахохлилась и ответила далеко не сразу: "Он передумал. Сказал, что ему рано жениться, что он не готов материально тащить на себе жену и все такое". - "Понятно", - сказал я и снова умолк. Яр, пожалуй, был прав: я был жалок. После подобного признания любой уважающий себя человек немедленно разорвал бы отношения. Черт возьми! Если тебя держат только как запасной вариант, о чем тут вообще говорить? Однако же, я был рад до чертиков и этому. Я радовался, как идиот, что симпатичный художник оказался "не готов".
Вообще следовало, наконец, честно себе признаться: я был влюблен. Влюблен по уши, неизлечимо и безнадежно. Себе-то я признался, но Полине не сказал ничего. Увы, ей мое признание было ни к чему. Я был больше чем уверен, что при первом подходящем случае она с радостью ускачет к очередному возвышенному юноше... а может быть, даже вернется к этому своему художнику, если он вдруг решит, что готов к серьезным отношениям.
Но даже осознание этого не мешало мне ходить словно пьяному, с головой, в которой рождались и лопались маленькие легкомысленные пузырьки, вроде как в шампанском. Тем более, что весна все-таки настала, а весенняя погода как нельзя лучше способствовала такому состоянию.
Окружающий мир по-прежнему мало занимал меня, но теперь уже по другой причине...


Какое-то время все складывалось на редкость удачно: Полина вернулась ко мне (надолго ли? об этом я старался не думать), Анжела оставила меня в покое, переключив внимание на Яра, мама не донимала меня матримониальными разговорами.
И я нашел подходящую квартиру. Наконец-то.
Это была маленькая однокомнатная хрущевка, в старом доме, почти на окраине города, можно даже сказать, у черта на куличиках. Отделана она была по минимуму, обстановка была весьма скудная и включала в себя только самое необходимое. Телефона, так же как и телевизора, в квартире не было, но я меньше всего склонен был переживать по поводу их отсутствия.
Яр довольно долго торчал в дверях в молчании, наблюдая, как я собираю вещи, прежде чем спросил угрюмо: "Куда это ты собрался?"
Я объяснил в нескольких словах, что нашел отдельную квартиру и намерен освободить Яра от своего присутствия.
"Вот в этом ты весь, - процедил он сквозь зубы. - А о том, чтобы предупредить заранее, ты даже и не подумал, так? О том, что мне может быть неудобно и дорого платить за квартиру в одиночку? О том, что придется спешно искать нового соседа? А?"
Он был прав - ни о чем этом я не подумал, захваченный новыми ощущениями от лопающихся в моей голове легкомысленных пузырьков. Но, странное дело, я даже теперь, когда он сказал это, не почувствовал никаких угрызений совести. Это все было нереально. Весь мир был нереален.
"Ты можешь попросить Анжелу переехать к тебе, - предположил я, продолжая запихивать в сумку вещь за вещью, не особенно заботясь о том, чтобы не помять их. - Не думаю, что она откажется, она и так почти поселилась тут". - "А, так это ты из-за нее?" - "Из-за нее и из-за тебя, - кивнул я. - Сколько можно жить в состоянии холодной войны? К тому же, я не хочу, чтобы... чтобы Анжела и Полина встретились". - "Да-а, - с каким-то непонятным мне удовольствием протянул Яр. - Хорошенькая жизнь у тебя начнется, если они возьмутся за тебя с двух сторон". - "Вот именно", - кивнул я, и несколько минут мы молчали. Я продолжал укладывать вещи.
"И ты твердо решил переехать?" - спросил вдруг Яр.
Я кивнул.
"Ну и черт с тобой", - сказал он, развернулся и вышел из комнаты.
Так мы с ним попрощались.
С Анжелой мы не прощались вовсе.


Свои гипер-колонки я, конечно, увез на новую квартиру. Они почти целиком заняли крохотную комнатку, едва оставив место для дряхлого раскладного дивана. Теперь я мог слушать музыку на полную громкость, когда только захочу, но это меня не очень-то радовало... Я стоял посреди комнаты в незнакомой, настороженно молчащей квартире и чувствовал себя полностью оторванным от людей. Осталась одна-единственная ниточка, связывающая меня с Полиной, да и та грозилась порваться в любой момент.
Нет ничего проще, чем остаться в одиночестве в городе, битком набитом людьми. Проще простого устроить так, чтобы твое имя прочно позабыли. Проще простого стать никому не нужным. Стоит только захотеть... и выбросить на свалку телефон.
Полине квартира не понравилась. "Похоже на обиталище укуренного хиппи, - вот и все, что она сказала, а после довила ехидно: - Удивительно, как хозяева вообще взяли тебя в жильцы".
Вы спросите, что мы с Полиной делали, оставшись наедине в моем обиталище? Да ничего. Слушали музыку. Болтали. Пили чай. Честно! Смешно сказать: большее, на что я осмеливался, это дотронуться до руки Полины. Словно школьник! И это после того буйства, которому мы с Анжелой предавались весь январь! Это было какое-то наваждение, право слово. И я ведь вовсе не считал Полину неким чистым ангелом. Кем угодно она была, но уж не ангелом - это точно.


Когда стаял снег, мы с ней несколько раз выбирались за город, на ту самую ручку, по берегу которой гуляли в ноябре. Полина была весела. Дурачась, она гонялась за бабочками, и, несомненно, получала от этого огромное удовольствие. А я получал удовольствие, просто глядя на нее. Мое весеннее головокружение не проходило, и я чувствовал себя лучше, чем когда-либо в жизни. Ну, разве что, может быть, в далеком детстве...
Перемену в моем настроении заметили даже родители. Когда я заходил к ним, мама щупала мой лоб и озабоченно спрашивала, не болен ли я. Она уверяла, что у меня нездоровый вид, что слишком уж у меня горят щеки и блестят глаза. Может быть, она была права. Я-то смотрелся в зеркало, только когда брился, и уж конечно не присматривался, что у меня на лице не так, как обычно. Временами у меня начинало полыхать сухим жаром лицо, меня лихорадило, да... Но не думаю, чтобы я был болен. А если и болен, то только ею, Полиной, как бы пошло и банально это не звучало.
Трудно поверить, но до самого июня я почти не слушал свою музыку. Долгое время она была моей единственной любовью, и вот я предал ее, оставил, как оставил недавно Анжелу. Я забросил диски My Dying Bride и не прикасался к ним неделями.
Но, разумеется, такое состояние не могло длиться долго.
Примерно в конце мая... да, кажется, именно тогда, в самый разгар сессии, Полина выкинула очередную свою шутку.
Она была нервная и взвинченная, что-то там у нее не ладилось в институте. Она бегала злая, как оса, огрызалась, грубила и постоянно старалась уязвить меня как можно сильнее, причем без всякого повода. Я терпеливо молчал и все больше напоминал себе несчастного Гумберта Гумберта с его злой маленькой Лолитой. Вот смеху-то будет, думал я, если я и закончу так же, как он!
В один из своих спокойных периодов (я называл спокойными периодами те минуты, часы или даже дни, когда Полина не огрызалась и не злилась, а разговаривала со мной по-человечески - бывало с ней и такое), - в один из таких моментов Полина сообщила мне, что хочет уехать из нашего города в Москву. Сказано это было небрежным тоном, в излюбленной ее манере, как будто нечто несущественное. Может быть, для самой Полины это и в самом деле было не слишком важно, но мое сердце немедленно дало сбой. "Как - уехать? - спросил я, тщательно скрывая волнение (пока еще скрывая!). - А как же институт?" - "Я переведусь на такую же специальность в московский институт, - без запинки ответила Полина. Очевидно, у нее все уже было продумано. - У меня уже готовы все документы. Ну, что ты смотришь так? А ты думал, я буду сидеть в нашем гнилом городишке до старости?" Я ничего такого не думал. Я вообще не размышлял насчет гипотетического будущего Полины. Сказать мне было нечего, и нечем было удержать ее возле себя. Под ногами у меня неожиданно снова разверзлась та пропасть, в которую я уже готов был провалиться зимой. Тогда меня оттащила Анжела... кто, интересно, возьмется оттаскивать сейчас? Ответ был - никто.
"Что скажешь? - поинтересовалась Полина. Судя по тону, ее начало раздражать мое молчание. Оно всегда ее раздражало. - Тебе нравится мой план?"- "Нет. Не нравится". - "Почему?" - "Потому, - бухнул я с прямотой отчаяния, - что ты уедешь, а я останусь тут". - "Ну и что?" - прищурилась моя бессердечная спутница. Я остановился и повернулся к ней (мы шли по улице неподалеку от ее дома). Я чувствовал, что вот-вот взорвусь. Полина добилась-таки, чего хотела, довела меня до того, что я уже почти перестал владеть собой.
"Что ты хочешь, чтобы я сказал? - спросил я очень громко; я почти кричал. - Что ты и без того давно знаешь? Что я люблю тебя и хочу жениться на тебе?" - "Ничего такого я не знаю, - тут же запротестовала Полина. Прищурясь, она серьезно и пристально смотрела на меня. - Насчет женитьбы - это ты что, серьезно? В самом деле хочешь жениться?" - "Да, - сказал я безнадежно, зная, что она снова просто меня мучает. - В самом деле хочу". - "О-хо-хо... Извини, Стас, но не в моих привычках выходить замуж за друзей". - "Значит, ты не останешься?" - "Не останусь. Меня уже тошнит от этого города..."


Я никого и никогда не посвящал в свою личную жизнь. Вообще - в свою жизнь. Но тогда я понял: если ни с кем не поделюсь, то просто разорвусь изнутри. У меня не было задушевного друга, я не знал, к кому идти с этим. Несколько часов я просто шатался по улицам в темноте, один, снова нарываясь на неприятности (и почти желая на них нарваться), пока не обнаружил себя стоящим перед подъездом дома, где жил недавно. Еще ничего не успев подумать, я вскинул голову: свет в окне на третьем этаже, в моем "бывшем" окне, горел. По-прежнему без единой отчетливой мысли в голове я поднялся по лестнице.
Если бы оказалось, что в квартире уже живут другой, незнакомый мне человек, я бы развернулся и ушел. Если бы дверь открыла Анжела, я бы ушел. Я ушел бы, если бы открывший дверь Яр спросил, какого черта я тут делаю... Но Яр ничего не спрашивал. Он окинул меня внимательным взглядом с головы до ног и скривил рот, как будто хотел что-то сказать. Но почему-то не сказал. Поняв, что он не собирается меня ни о чем спрашивать и выгонять тоже не собирается, я, как деревянный, шагнул через порог.
Тогда Яр разомкнул, наконец, губы.
"Пойдем на кухню, у меня водка есть, - сказал он и задал единственный верный в ту минуту вопрос: - Пить будешь?"

Where are you now my love
My sweet one.
Where have you gone oh my love
I'm so alone.

I only think of you.
And it drives me down.
I only dream of you.(3)

Напился я в ту ночь безобразно. Не помню даже, когда в последний раз позволял себе такое. Так безобразно, что утром меня только и хватило, что проснуться, доползти до телефона (ночевал я, соответственно, у Яра) и позвонить на работу. В том состоянии, в котором я пребывал под утро, я даже не разобрал, кто взял трубку на том конце. Да мне было без разницы. Стараясь как можно четче выговаривать слова, я попросил оформить мне в авральном порядке выходной без оплаты, уронил трубку на рычаг и снова отключился.
К полудню я более или оклемался. Голова болела страшно, во рту было гадко. Я знал, что к вечеру мне станет нестерпимо стыдно за этот срыв, но в данный момент я плевать хотел на это. Чувствуя себя неким головоногим, я выполз на кухню, где обнаружился на удивление бодрый и свежий Яр. Впрочем, бодрым и свежим его можно было назвать только по сравнению со мной...
В течение минуты он созерцал мою опухшую физиономию, потом предложил сделать для меня безотказное, по его словам, средство от похмелья. Средство это включало в себя кока-колу и растворимый кофе. Подумав, я отказался. Возможно, эта смесь и была действенной, но я несколько опасался за свой организм. Я допускал, что для него она окажется слишком уж действенной.
Пришлось лечиться средствами более традиционными. Через некоторое время в головах у нас обоих прояснилось достаточно, чтобы мы могли сесть за стол друг напротив друга и начать, наконец, разговор. Ночью - это мне припоминалось смутно - мы пили почему-то молча, мрачно, как на похоронах... И, кажется, не обменялись ни словом. А если и было что-то сказано между нами, то ни Яр, ни я этого не помнили. Сначала я все пытался понять, с чего это Яр-то решил напиться, но вскоре этот вопрос перестал меня занимать...
Итак, мы сидели на кухне и разговаривали. Точнее, пытались разговаривать, потому что раньше таких посиделок мы никогда не устраивали и вообще не привыкли вести задушевные беседы.
"Ну, что там у тебя стряслось? Твоя Полина очередной раз задницей вильнула на сторону?" - вместо "задницы" Яр употребил более грубое слово, но я пропустил это мимо ушей. "Она в Москву уезжает". - "Насовсем, что ли?" - "Учиться, но я думаю - насовсем. Кажется, возвращение в ее планы не входит". - "Ну и что ты расстраиваешься? Поезжай тоже, все равно ты так хвостиком за ней и бегаешь. Какая разница, таскаться за ней у нас или в Москве?" - "Нет, - покачал я головой, - не поеду я никуда". - "Почему?" - "Потому что нафик ей не нужен. Знаешь, что она мне сказала? Что не имеет обыкновения выходить замуж за друзей!" - "О! Так ты ей уже предложение сделал? Вот дурень-то. Ясное дело, она тебя отшила, и радуйся, что еще так вежливо. Блин, когда ж ты поймешь, что не для тебя эта девка?" - "От понимания легче не становится", - мрачно заявил я. "С другой стороны, - продолжал Яр, - она все-таки считает тебя другом, а это уже кое-что. При надлежащем старании..." - "Нет, - перебил его я, - попав в разряд друзей, можно смело ставить крест на всем остальном. Друг - это приговор. Конец, все, the end". - "Может, ты и прав", - подумав, согласился Яр.
Мы помолчали. Я бесцельно разглядывал знакомые до тошноты стены кухни. Ничегошеньки тут за время моего отсутствия не изменилось. В голове было пусто и звонко.
"Яр, а тебя-то с чего так разобрало?" - вдруг спросил я. Он усмехнулся и ответила: "Да я тоже недалеко от тебя ушел". - "В каком смысле?" - "В таком. Мы с Анжелкой разбежались?" - "Как это? Вы же..." - "Вот так, - его рот скривился на сторону в ядовитой усмешке. - Зачем, ты думаешь, она сюда, ко мне ходила? Да тебе назло, чтобы перед тобой выпендриться. Уж так ты ее заел. И что она в тебе нашла, ума не приложу". - "Если б я знал, - мрачно сказал я. - Прости, Яр..." - "Ай, иди ты знаешь куда? Мне твои извинения... Короче, как только ты свалил отсюда, ее тут же след простыл. Махнула на прощанье хвостом, мол, прости-прощай, ты мне больше ни к чему, дорогой".
Вот это была новость. Я сидел, как громом пораженный. Мне и в голову не приходило, что Анжела захаживает к Яру для того лишь, чтобы попытаться уязвить меня. Прямо какой-то дурацкий сериал. Мне немедленно захотелось выпить еще, но я вспомнил свое утреннее состояние и решил-таки воздержаться.
"Ты обратно-то не собираешься переезжать? - спросил Яр, угрюмо глядя на меня исподлобья. - Я пока, как видишь, без соседа..." - "Не знаю еще. Может, и перееду. Когда Полина уедет, это уж все равно будет..." - "Да ты погоди пока помирать раньше времени. Может, еще передумает. Ей ведь еще экзамены сдавать, да? А это еще целый месяц".


У меня, в самом деле, оставался еще целый месяц. Однако, что бы ни говорил Яр, было очевидно, что Полина не передумает. С каждым днем она все чаще и охотнее говорила о переезде в Москву; она уже строила планы и воображала, как прекрасно она заживет в столице. Я никогда не прерывал ее излияния, хоть мне и было тошно их выслушивать. В течение всего этого времени я старался когда только мог (и когда только позволяли обстоятельство и настроение Полины) быть рядом с ней, желая, чтобы каждая минута растянулась до размеров вечности. Увы, как назло, дни летели как будто даже быстрее обычного...
Я ждал отъезда Полины, как собственных похорон. Настроение у меня было соответствующее. Полина обратила внимание на мой кислый вид; сначала она подшучивала надо мной, а потом сказала довольно безразлично: "Ну что ты киснешь, что ты киснешь? Можно подумать, я в Сибирь уезжаю. До Москвы от нас рукой подать! Как только я устроюсь, я тут же позвоню или напишу тебе". - "Да", - ответил я, прекрасно зная, что она не напишет и не позвонит.
И, разумеется, тот день, которого я так боялся, наконец, настал. Я пошел с Полиной на вокзал, проводить ее. Мы стояли на платформе в ожидании поезда; Полина была оживлена и весела, я - молчалив и мрачен (как всегда, впрочем). С нами была еще ее мать и некий долговязый тип с каштановыми кудрями до плеч. Это был тот самый художник, который чуть было не стал Полининым мужем. Он ни в коей мере не выглядел огорченным ее отъездом. Что до матери Полины, она, похоже, ничуть не была удивлена тем, что провожать ее дочку пришли сразу два парня.
У меня мелькнула мысль: неужели Полина не могла пожалеть меня хотя бы напоследок и попрощаться со мной наедине? Но Полине это, похоже, вовсе не пришло в голову.
До поезда оставалось еще минут двадцать, и художник вдруг предложил мне отойти с ним в сторону. Мы отошли, так, чтобы оставаться в поле зрении Полины, но чтобы при этом она нас не могла слышать. Устроить так на многолюдном шумном вокзале было несложно.
Долговязый художник достал из кармана ветровки сигареты, одну закурил сам, вторую протянул мне. Я не стал отказываться, взял ее и тоже закурил. С минуту мы стояли молча, разглядывая друг друга. Потом он улыбнулся: "Так ты и есть Стас? Миллион раз о тебе слышал". - "Я тоже о тебе наслышан, - ответил я без улыбки. - Так ты и есть этот гениальный, талантливый и материально не готовый?" - "А?" - не понял он. - "Не готовый жениться, - пояснил я. - Вы же с Полиной хотели пожениться, а потом передумали?" - "А, было дело, - засмеялся он. - Но я так подумал, что не дело это: ведь так и будет болтаться то у меня, то у тебя. Что это за жизнь?"
Я с удивлением подумал, что Полина, похоже, изрядно потрепала нервы не только мне, но и ему тоже.
"У меня она болтаться уже не будет, - сказал я. - То есть совсем". - "Так и у меня тоже, - он усмехнулся и тряхнул кудрями. - Она нас обоих кинула". - "Похоже на то".
Мы больше не разговаривали; докурили и вернулись к Полине и ее матери. Запоздало я сообразил, что даже не узнал имени собеседника. А, ну и черт с ним.

До ночи я провалялся на продавленном диванчике в своей пустой квартире. Я был трезв, даже пива в рот не брал, хотя соблазн напиться был сильный. В квартире гремела My Dying Bride; я выкрутил громкость на максимум, я хотел, чтобы музыка расплющила, раздавила меня своей мощью. Мне было глубоко плевать на соседей, которые наверняка не желали, чтобы эта музыка их расплющила.
Я думал о Полине. Она не позвонит и не напишет мне, а я не стану ее разыскивать, потому что уже через неделю она, вероятно, забудет меня в своей Москве. Что до меня, то, даже перестав ее любить (а рано или поздно это произойдет, надо только набраться терпения и жить пока, стиснув зубы), я буду продолжать ее помнить. Это я знал точно. Даже если мы никогда больше не увидимся, я буду вспоминать ее с тоской, которая постепенно превратится в грусть, но все равно никуда не денется.
Прощай, Полина. Будь счастлива.
Я люблю тебя.

My devoted love takes tiny backward
Steps away.
Loneliness aplenty spread before me.(4)

Январь 2005-сентябрь 2005



1 Она поджидает меня в моих снах. / Каждая ночь приносит страдания. / Караулит мой день. Караулит мое пробуждение. / О, мой Господь, разве не чувствуешь ты, как она растет / во мне? Терзая мою душу. / Хотя бы один раз, о Господи, пожалуйста, помоги мне / Поверить в тебя. / My Dying Bride "The Prize Of Beauty"
2 Империя моей страсти /Бросила тебя в мое пламя / Я надеюсь, ты падешь. Надеюсь, ты произнесешь / Мое нечистое имя. Ты будешь ползать / на коленях / Исторгая жалобы / Приляг же здесь и погляди на меня/ My Dying Bride "The Scarlet Garden"
3 Где ты теперь, моя любимая? / Моя милая. / Куда ушла ты, моя любимая? / Мне так одиноко. / Я думаю только о тебе. / И это убивает меня. / Я грежу только о тебе. / My Dying Bride "My Wine In Silence"
4 Моя жертвенная любовь понемногу сдает назад.../ Отступает. /Впереди меня ожидает много одиночества. / My Dying Bride "A Doomed Lover"