Лунная соната

Тишина. Только гудит нутро ноутбука. Да и оно, пожалуй, тоже гудит тихо. Если бы не оно и не клацание бесшумных клавиш, тишина могла бы зазвенеть более оглушающе, чем шум. В небе нет луны, которая поддерживает меня своими приливами-отливами, я стараюсь придумать себе какой-то смысл дня и не могу. Я чувствую себя плохо. Не в том смысле, что у меня что-то там болит или где-то на моем теле завелась царапина. Я чувствую себя неудачницей. Бездарностью. Самоучкой. Нет никаких оснований чувствовать так, но ведь чувствам плевать на основания. Они там внутри сидят и шепчут, что все мои потуги смешны и нелепы. Моя подруга говорила, что даже самый просветленный мудрец мира не сможет заставить нас чувствовать так, а не иначе. Если бы она была рядом, то наверное нашла бы, что сказать, но в этом-то и фишка новолуния. Ее тоже нет, она уехала греться под остаточным теплом сентябрьского солнца. Крым, сказка без чудес. Чистый божественный промысел и никакого сервиса. Иногда сервис стесняет и обременяет как прислуга, которая слишком шумно убирает соседние номера, когда у меня болит голова. Так что же это такое со мной? Я бездарность? Положа руку на сердце, я признаюсь сама себе, что все-таки чувствую не это. И не это, хотя было бы лучше, чтобы я чувствовала это. Потому что если ты бездарность, то чем ты виновата? В общем-то, ничем. Просто на ярмарке талантов тебе отвесили простых яблок вместо персиков-маракуйя. Подумаешь! Утерлась и пошла дальше, варить из яблок компот. Бездарность – отсутствие дара, а дар ведь подразумевает ответственность за него. Холь его, лелей, не растрать понапрасну. Так что бездарность – по сути только свобода, боле ничего. Что же со мной? Я не могу спокойно прочесть книгу, чтобы не примерить ее на себя. Как там этот писатель, намного лучше меня, или нет? Кто из нас больше? Я мирилась с этой новой особенностью моей писательской головы, когда выстраивала рейтинги между собой и Донцовой. Собой и какими-то новыми беллетристами, такими же молодыми, зубастыми и самовлюбленными, как и я. Но когда вдруг мой внутренний спиртометр заработал в присутствии великой Франсуазы Саган, уже подведшей свои итоги и занявшей достойное место в моем сердце и в моей основе, я запаниковала. Неужели я не смогу просто читать? Валяться в утренней тишине смятых простыней и скользить глазами по страницам, не ожидая от текущего дня перемен.
- Что тебя тревожит? – спросил мой муж, ожидая, верно, ответов типа «Боюсь остаться без денег» или «а вдруг ты меня разлюбишь и бросишь?».
- Я тревожусь оттого, что ничего не происходит.
- А что должно происходить? – удивился он. Я промолчала. Не могу же я сказать ему что вот уже год как я жду фанфар и фейерверков в свою честь. Я написала роман. Я – писатель. Все во мне кричит и требует признания этого невероятного факта. Я не хочу, не желаю этой тишины, ее в моей жизни было хоть отбавляй. Счастья? Оно тоже уже было. Мне становится страшно, потому что я чувствую, что лечу в какую-то пропасть, примеряя свои ощущения к происходящим вокруг меня событиям.
- Ты плохая мать, - говорит мне отец.
- Я – писатель! – возражаю я.
- Я не хотел этого. Это – неправильный поворот. Ты должна быть хорошей матерью моим внукам. Большего мне не надо. У меня нет желания и сил тобой гордиться. Я горжусь своим одиноким и вечно куда-то уезжающим сыном.
- Перестать писать? – спрашиваю я, сдавая первый бастион моего сердца. Отец не хочет того, что я провозгласила внутри себя главным смыслом предстоящих лет. Он стыдливо прячет мою книжку на дальнюю полку и не показывает ее знакомым. На семейных вечеринках я не говорю о книгах. Я говорю о том, что нужно прикупить. Дочь идет в пятый класс. Папа счастлив. Его сын – журналист. Бряцать клавишами - его прерогатива. Мой талант – незапланированная досадная неожиданность, недоразумение. Сделаем вид, что его нет. Не будем ничего замечать.
- Тебе больно? – спрашивает муж. Я киваю. Мне больно. Все-таки я ужасно плохая, корыстная и алчная акула. Я со своей бронебойной нормальностью не закатываю никому сцен. Я не зарываю талант в землю, я думаю над новой сюжетной линией, пытаясь совместить мои устремления с принятым у издателей форматом и коммерческой рентабельностью. Я заглядываю в лица друзей. Я жду, когда кто-то нарушит эту звенящую под гул ноутбука тишину. Я умею ждать. Я умею стучаться во все двери, утирать нос после очередной неудачи, коллекционировать отказы, менять направления, держать нос по ветру.
- Как тебе это удается! – ахают дальние знакомые, люди, в которых я не ищу ничего, кроме того, чтобы была нарушена тишина вокруг меня. Тишина – невыносимая для меня среда, как оливковое масло для мухи. Много оливкового масла вокруг одной маленькой мухи.
- Что удается? – не понимаю я, потому что мои способности пробивать бетонным лбом закрытые двери скорее досаждают мне. Они разрушают образ моей божественной избранности. Гении не пробивают лбами стен. Гением откапывают на помойке, заботливо отчищают и выставляют на обозрение света. Гении никогда не ищут толпы, их вполне устраивает тишина, но ее у них нет. Иногда гении кончают с собой, чтобы освободиться от своей свиты. У меня никого нет. Я могла бы наслаждаться покоем и счастьем всю жизнь. Но я ищу пути, просчитываю варианты, лезу, не стесняясь.
- Смотрите на меня! Читайте меня! Пишите на меня отзывы! Ругайте меня, если уж на то пошло. Лишь бы не было такой пустой пустоты, в которой мне начинает казаться, что и меня-то самой вообще нет.
- Это чистой воды амбиции.
- Они – родимые,- соглашаюсь я. – Сама извелась, все нет сил ждать, пока кто-то откроет мой талант. А вдруг не откроет. А вдруг это никому кроме меня не надо.
- Ну напечатали же одну книжку. И вторую вроде собираются. Чего еще надо?
- А кто их читал? – отвечаю я. – Только мои подружки. Даже рейтинг продаж напоминает заупокойную. Как когда-то на физкультуре. Первая с конца. Всех читают, а меня нет. Терзаюсь непризнанностью как ветрянкой. Антибиотиков нет.
- Вот скажи, оно стоило того? – если бы это спросили, я бы, наверное, растерялась и расплакалась. Как хорошо выглядела мечта. Вот ты ищешь в себе талант. С интересом присматриваешься к нелепым, с трудом написанным страницам, идешь вперед. Близкие подшучивают и смотрят с недоверием, но кто-то из них произносит «а что, не так уж и плохо». Ты счастлива. Потом первое вдохновение, первая достойная книга. Первые амбиции и первая тишина. Промежуток между словами «Конец. Март 2004» и письмом «готовы опубликовать, предлагаем заключить договор». Промежуток в год. Год моей первой тишины, за который я успела перечувствовать себя и полным ничтожеством, и королевой на балу. Полный спектр, осторожное удивление подруг. Недоверие близких. Тишина. Рассчитывала на поддержку брата, но он потрепал меня за щечку, пробормотал что-то невразумительное и забыл. Его великие друзья и знакомые из великого мира журналистов не поймут, если он будет совать им какие-то писульки глупой младшей сестры.
- Как ты ее перенесла? Ты ждала чего-то? – спросила меня знакомая подруги. – Я бы с ума сошла, столько ждать.
- Я плавала в оливковом масле. По сути, я до сих пор барахтаюсь в нем, с трудом перемещая лапки. Правда иногда удается высунуть голову и увидеть обалденные перспективы. Собственное имя и фото на обложке. Незнакомка, которая смотрит на меня моими глазами. У нее серьезное порывистое лицо человека, уверенного в себе и достигшего своих целей. Ничего общего со мной.
- Но ты хоть радовалась, когда издали твою книжку?
- А как же, - улыбаюсь я. Все-таки, в этом моменте было много восхитительного. Письмо от издательства, на которое я уже не рассчитывала, утешило меня и высушило мои невыплаканные слезы. Я решила, что пусть даже мой отец и мой брат не считают меня способной на что-то, зато теперь есть люди, причем совершенно посторонние, которым мои каракули не кажутся образцом бреда и бессмыслицы. Ура. Шампанское! Едемте в номера! Я очень радовалась Очень. Тем сильнее зазвенела тишина.
- Опять тишина?
- Опять. Она теперь как спрут Булгаковского мастера, всегда заполняет собой промежутки. Но я не мастер, у меня более здоровая психика, во мне много крестьянской генетики. И потом, у меня трое детей и я не претендую на место в истории. Но моя тишина также давит и также звенит. Между письмом и договором. Примерно месяц. Между договором и типографией. Три месяца плюс страх, что меня пошло разводят на деньги. Кто-то из близких, не иначе как от большой любви ко мне рассказал мне душещипательную историю об авторах, которых заманивают сладкими обещаниями в издательства, а в последний момент говорят – извините. Нам обрубили финансирование. Какая жалость, что такая прекрасная книга не выйдет.
- И зачем это?
- Ну как, чтобы автор побежал и выложил за тираж свои денежки. Такое бывает сплошь и рядом. И это вполне могло бы стать историей про меня. Я именно и была полным амбиций, легкоранимым и никому не известным начинающим автором без единой книги. То есть нет. В моем арсенале уже была изданная за свой счет самая первая, неудачная книга, которой я теперь стесняюсь и сама. Детектив, написанный из желания понять, могу ли я объединить в связный рассказ двести страниц машинописного текста. А вовсе не из желания НАПИСАТЬ.
- И что? Дорого?
- Куча денег и сплошное разочарование. Этот тираж до сих пор пылится немым укором на моем балконе. Если бы со мной такое проделали еще раз, я бы действительно начала бы сходить с ума и впадать в депрессию. Хотя…Депрессии свойственны натурам тонким, а я напоминаю идеальную деревенскую невесту. «На ней можно спокойно поле вспахать. В случае чего подменит мерина».
- И что тишина? – возвращает меня моя подруга к центру моих стенаний. Наверное, чтобы я побыстрее закончила.
- Ничего, - пожимаю я плечами. – Когда мне на руки положили десять красивых толстеньких книжек, я решила, что пробил мой час и теперь все признают, что писать я могу и должна. Наконец-то тишина исчезнет.
- Исчезла?
- Куда там! Никто ничего не признал, а мать вообще сказала, что книги мои – исчадье ада и их все надо сжечь.
- А они что, какие-то не такие? – удивляется подруга.
- Да нет, такие. Обычный жанр женского романтического чтива. Весело и, надеюсь, интересно. Ни одной пошлой сцены. Только парочка любовных.
- И все-о…. – распахивает она глаза. – Тогда почему сжечь?
- Моя мать не хотела, чтобы я родилась. До меня делала аборт. А когда я все-таки умудрилась пролезть в этот мир (я же говорю, что тонкости и ранимости во мне кот наплакал), она всегда говорила мне, что мечтает, что я стану санитаркой в больнице. Буду ходить в платочке и выносить утки за больными.
- Кошмар. Зачем?
- Тогда легко можно будет делать вид, будто меня так и не появилось. Так и нет. В общем, тишина сгустилась. Отзывов нет, потому что тираж всего 3500 экз. Меньше минимального, на пробу. Знакомые устали от моих вопросов и я стараюсь больше никого ни о чем не спрашивать. Голова идет кругом оттого, что ничего не поменялось.
- Ждала?
- Конечно. – Я грустно киваю. Даже этот диалог я веду сама с собой, чтобы не сидеть дома в абсолютно тихой комнате перед абсолютно пустым почтовым ящиком. Возможно, что завтра наконец начнется новый цикл луны и моя хандра уйдет, поглощенная моей всеобъемлющей жизнерадостностью. Слава Богу, у меня есть это необъяснимая радость жизни, которая присуща всем, кто так или иначе побывал на краю и остался собой. Их немного, но всегда такие люди живут, улыбаясь. Получается, что то, что моя юность была ужасно глупа и страшно разрушительна, теперь идет мне на пользу? За окном выглянуло солнце, мою тишину разбили бегающие взад и вперед дети. И можно пойти наорать на них, а можно пойти и поцеловать их. Пожалуй, Бог с ней, с известностью. Что, если мне суждено остаться заурядным писателишкой без излишних успехов. Если вокруг меня будут дети, мужья, собаки, шашлыки, подруги, заботы и вечерняя усталость, то все на самом деле очень хорошо. Подумаешь, бездарность. Зато вожу машину хорошо. И вообще, это не я тут вою в тишине. Это просто луна. Новолуние. А завтра она снова будет расти.

02.09.2005 г.