Где твоё начало. Ч. 2. гл. 7 конец

Глава седьмая

— Нас сотрудница пригласила на юбилей! — объявила Аниса; на встречу с Владимиром она пришла нарядно одетой.
— Вот тебе раз! — воскликнул тот. — А откуда она нас обоих знает?
— Знает! Я сказала.
— И сколько же ей лет?
— Сорок исполняется!
— Какой же это юбилей? — удивился Владимир. — Совсем немного ведь!
— Для женщины — много.
Не без труда добравшись в новый район города, на его северо–западную окраину, они нашли нужный дом среди множества похожих, поднялись на новом, но уже исцарапанном рисунками и непотребными лифте на двенадцатый этаж. Позвонили, и дверь им открыли сразу; по оживленным лицам встречающих, доносившейся громкой музыке Владимир понял, что адресом не ошиблись, пришли правильно.
— Ой, проходите! Проходите пожалуйста!
В длинном и узком коридоре, куда они вошли, было тесно от навешанной одежды и подставленной под стену обуви — женских сапог и мужских ботинок.
— Линочка, поздравляю тебя! — обняла Аня белокурую молодую женщину в праздничном красном платье и переднике поверх него. — Желаю тебе счастья и всего самого лучшего! Быть такой молодой и красивой всегда!
— Поздравляю! — кивнул Владимир, протягивая оформленные в ажурный целлофан букет роз.
— Ой, спасибо! Проходите же, раздевайтесь!
Они сняли плащи, с трудом найдя место для них на вешалке, оставили обувь и прошли в комнату, во всю длину которой был составлен и богато сервирован яствами стол. Вокруг стояли, сидели группками приглашенные, томившиеся в ожидании прихода всех намеченных гостей.
Стали знакомиться. Сергей, Виталий Георгиевич, Алевтина, Семен... Владимир отметил, что все новые для него имена и лица запоминал как–то автоматически, без напряжения; вырабатывалась профессиональная память — чем больше имен знаешь, тем легче запоминаются вновь появившиеся.
Знакомство прервало разговоры и наступила напряженная тягостная пауза. Владимир уже начал было соображать что бы сказать занимательного для всех, коль стал виновником прекращения бесед, но тут хозяева скомандовали к столу.
— Лежневы вот только не подошли! — выразила сожаление именинница. — Но начнем без них. Сколько же ждать можно!
— А что, они уже расписались? — поинтересовалась у неё одна из гостей.
— Фиг их знает!
Расселись, раскупорили бутылки с напитками. Провозгласили тост за хозяйку дома Лину, которой исполнилось, если судить по внешнему виду, от силы тридцать. Что ж, приятное утешение в неумолимом беге времени!
Тосты пошли один за другим; серьезные и шутливые, в прозе и в стихах, заранее подготовленные и экспромтом. Гости пьянели, становилось шумно. Хотя непрерывно и громко играл магнитофон, танцевать не торопились, особенно мужчины, предпочитавшие сидеть, есть и пить, или стоять и курить на балконе. Женщины как будто сердились на них за то, что те не проявляют к ним интереса и уединяются, но даже те из мужчин, которые в другом месте не обходят вниманием слабый пол, здесь, на виду у всех, да ещё знакомых, проявляли сдержанность. Так часто бывает в компаниях, где люди хорошо знают друг друга и не получают в общении эмоционального возбуждения.
— Ты о чем задумался? — шепнула Владимиру Аня.
— Я? Да нет, ни о чем!
— Неправда! Я заметила, что ты часто становишься таким задумчивым... У тебя неприятности на работе?
— Нет! Проблемы есть, а неприятностей, вроде бы, нет пока.
— Эта работа — не для тебя! — заметила она. — Ты слишком прямой и... честный.
— Вот ещё!
Аню пригласили танцевать. Оставшись один, Владимир задумался. Такое чувство, что бьёшься головой о ватную стену — и голову не разобьешь, и её не прошибёшь. Дела в организации далеки от желаемого, хотя ценой невероятных усилий навели элементарный порядок. Разлад с райкомом, с секретарём парткома. Конечно, его, Симчина, из секретарей не выгонят хотя бы потому, что очень непросто найти ему замену; на эту должность идут либо по идейным соображениям, что случается однако, довольно редко, либо ищут выход из какого–то положения, или ради карьеры. В противном случае надо отыскивать кого–то подходящего и заставлять, принуждать, что чаще всего и делается, и не очень приятно всем сторонам.
Сосед Владимира справа, щуплый и морщинистый, быстро опьяневший мужичок с черной, как смоль, нетронутой временем шевелюрой, нашел, по–видимому, в нём собеседника.
— Вот в Америке. Либо Англии, примером. Так можно запросто на площадь выйти — и кричи, что хош. Хоть против президента ихнего, хоть против президентши этой... Как ее? Тетки! Тэтчер, во! А у нас нельзя. Так где же демократия? У нас или у них? А?
Мужичок расплылся в глуповатой улыбке и уставился на Владимира, полагая, видать, что своим вопросом поставил того в тупик. Подобные проблемы лучше обсуждать в трезвом уме, раз они так волнуют Семена — так, помнится, он представился при знакомстве, и показался тогда очень тихим и скромным, безразличным ко всему человеком.
— Буржуазное государство просто уже не способно заткнуть рот своим противникам, как оно делало когда–то. Сакко и Ванцетти помните? — начал Владимир ответ, повысив голос в расчёте на пьяное ухо и тугое соображение; подошла Аня, села рядом, он взял ее за руку, улыбнулся и продолжил: — Ляпайте языком что хотите, а мы своё дело делаем. А там, где угрозу себе чувствует, то без «демократических» церемоний затыкает рот даже сейчас. Как в Чили, Парагвае...
Внимание всех привлёк длинный звонок в дверь. Хозяин, кругленький шустрый мужчина в белой рубашке с длинным галстуком, заботившийся о гостях не меньше хозяйки, поспешил к выходу.
— Лежневы, видать! — воскликнула хозяйка и тоже поторопилась в коридор. — Что же вы, такие–сякие, опаздываете! — послышался оттуда голос. — Знает ведь, что штрафных нынче опоздавшим не поподают?
— Поздравляю! — послышался мужской бас; вторивший ему женский голос показался Владимиру знакомым.
— Проходите, проходите! — приглашал хозяин.
— Ого! — в комнату вошёл первым мордастый жизнерадостный мужчина и, прежде чем поздороваться, неожиданно громко расхохотался: — Да у вас тут, как я погляжу, теплая компания собралась!
Сидевшие за столом оживились и заулыбались, стали приветствовать гостя; очевидно, многие были знакомы с ним.
— Чего опоздали, спрашиваешь? — объясняясь с хозяйкой, повернулся тот назад. — Так она, пока вся не подмажется–перемажется, и шагу никуда не ступит. Даже в туалет. Ха–ха–ха!
Следом в комнату вошла... Нина Команцева.


Нет, уже, видать, не Команцева. Владимира ошеломила столь неожиданная встреча, но ещё больше — изменившаяся внешность Нины; ведь он помнил её такой, как они расстались. Он даже не сразу поверил, что это она — лицо её совершенно утратило былую свежесть и, из–за явного злоупотребления косметикой, казалось значительно старше. Владимир тут же опустил глаза, чтоб не выдать некоторого смущения. Оказывается, прошло так много времени, и он сам, наверное, так же сильно изменился.
Нина тоже сразу узнала Владимира, даже на мгновение раньше, чем он, но не подала вида и из предосторожности отвела взгляд прежде, чем он снова взглянул на неё. Он понял, что она его узнала, но явно выраженное нежелание признать это подействовало неприятно. Потому что появилась взаимная ложь перед всеми присутствующими.
Никто, конечно, здесь не мог догадаться об их прежней связи, и, к досаде, Нину посадили почти напротив Владимира; она, правда, попыталась не очень настойчиво найти другое место, но это не удалось. Очень глупое положение, когда напротив тебя сидит человек, который тебя знает, но не хочет признавать, на которого ты не должен смотреть, а в поле зрения невольно попадают руки, грудь, воспринимается многозначительно каждое слово. Когда приходится оценивать новых партнеров, вступая в негласное соревнование всех разошедшихся и разведенных — кто нашёл себе спутника милее и устроился лучше...
Владимир низко наклонился к столу и принялся усиленно закусывать, раздумывая как же вести себя в столь щекотливой ситуации. В это время Аня незаметно для других тронула его руку и предложила выйти на кухню, чтоб хоть немного побыть вдвоем. Он с облегчением последовал за ней.
В кухне, довольно просторной, как и вся квартира, они обнаружили маленькую скромно одетую старушку в распущенном платке, одиноко сидевшую на узкой железной кровати.
— Простите! — остановились и извинились за вторжение они, не зная, что делать дальше.
— Да что уж! Проходите, если что надо.
Старушка была не очень любезна. Она сидела, опершись двумя руками о край кровати и подавшись вперед, с печально опущенной головой, что так резко расходилось с общим весельем в этом доме. Маленькая и неприметная, посторонняя во всем происходящем торжестве, которое, быть может, ей уже не по силам. Последнее побудило гостей все же пройти.
— Извините, величать вас как? — осторожно спросил её Владимир.
— Елизавета Прокофьевна! — отмахнулась старушка хмуро, озадачив их ещё больше.
— Елизавета Прокофьевна, почему вы с нами за столом не сидите? — спросила Аня, полагая, что старушка только сейчас откуда–то вернулась и никто об этом не знает ещё.
Старушка взглянула на молодых людей быстро, с удивлением, и даже испугом. Некоторое время она размышляла, не собираясь, однако, подниматься, а затем сказала мрачно, с глубокой душевной обидой:
— Со своей невесткой я никогда за один стол не сяду!
Владимир и Аня переглянулись; по–видимому, произошла семейная ссора, в которую им не следовало бы вмешиваться даже случайно. Но, поговорив ещё немного для приличия, они услыхали историю, покоробившую душу.
Жила когда–то старушка в деревне, где сама выросла и вырастила, на ноги поставила детей своих одна, потому что отец их пропал в войну. Трудно приходилось на старости, когда дети самостоятельными стали, поразъехались кто куда. А тут сын средний с невесткой подкатили — продавай, мол, дом, хозяйство, да к ним сюда в город езжай. Дескать, трехкомнатную квартиру кооперативную приобретем со всеми удобствами. Подумала бабка, погоревала о родных местах своих, да к деткам подалась. И все деньги, которые за дом выручила, им, как хозяевам, отдала. За детьми их, внучатами, старалась ухаживала, за всем домашним хозяйством следила, пока силы были. А как внуки подросли, как все деньжата со старушки вытрясли, как силы покинули, так стала хозяйка прямо со света сживать. Чуть заболеешь — прямо беда! Никакой помощи, только крик — всех заразишь. Вот в кухню выселили, да и здесь житья не дают. Как гости, так иди, куда хошь! А сын–то? Родной сын и слова в защиту матери не скажет. Куда ж теперь податься несчастной?
Рассказывая, старушка опасливо поглядывала на дверь, но потребность высказаться, видать, была сильнее страха. Владимир был потрясен непорядочностью хозяев; вначале ведь он думал, что кровать сюда вынесли временно, на вечер освобождая гостиную. Они повздыхали сочувственно и сдержанно, извинились и попрощались с бедной старушкой.
— Уйдём отсюда! — предложил он Ане. — Уйдём вообще.
Пройдя в коридор, они взяли одежду и обувь.
— Оденемся в подъезде! — шепнул Владимир, избегая встречи с хозяевами, чтоб исключить какие–либо объяснения.
Выйдя из квартиры, они обулись, опустились этажом ниже, только там оделись и сели в лифт.
— Вот так хозяюшка! — возмутился вслух Владимир, когда они оказались на улице.
— Никогда бы не подумала! — откликнулась Аня.
— Деньги, квартиры, машины... Ради них вот такие, — Владимир кивнул в сторону оставшегося позади сияющего огнями окон высотного дома, — готовы растоптать все нормы порядочности, под которые усиленно рядились до определенного времени. Впрочем, плевать! У нас с тобой вдруг оказалась уйма свободного времени.

Зачитываемый Комовым доклад на отчётно–выборном партийном собрании института был довольно пространным. После вводных ссылок на решения последнего съезда партии, пленумов Центрального Комитета, на основные направления экономического и социального развития страны на пятилетку шло перечисление основных работ, завершенных и начатых разработок. И так далее, и тому подобное.
— ...Максимально учесть достижения науки и техники, добиться соответствия технико–экономических показателей уровню передовых отечественных и зарубежных предприятий, соответствия требованиям заказчика...
Ровный голос секретаря парткома, усиленный расположенными сбоку трибуны динамиками, звучал над притихшим залом.
— Ты выступать собираешься? — слушая отчетный доклад, вспомнил Владимир осторожный вопрос Комова накануне.
— Да нет, не думал, — ответил он неопределенно.
Совсем недавно, на заседании парткома по обсуждению поднятых ими проблем, они наговорились досыта. Часа четыре спорили, если не больше. С реальной оценкой положения в институте не согласились, признав такой подход комсомольцев слишком категоричным. Наметили комиссии по разным направлениям. На большее Симчин с товарищами, правда, и не надеялись, хотя хотелось бы встречной активности, отхода от какого–то охватившего всех оцепенения.
— Проинформировал бы всех членов партии о работе комсомольской организации.
— Они и так всё знают.
— Так ведь приглашённых много...
Последнее чуть не взорвало Владимира — уже в который раз он слышит от Василия Артемовича подобное. На кого, в конце концов, всё же рассчитано собрание? Или это представление для гостей? В котором он участвовать не собирается.
Отчёт продолжался. После констатирующей части доклада следовала осторожная критика имевшихся недостатков и упущений в проектировании. Создание конструкторской документации в основном продолжается отжившими методами — ручным вычерчиванием. Освоение автоматизированной системы проектирования недопустимо затягивается, нет заинтересованности в её использовании с целью повышения производительности труда...
Владимир ни тогда, ни сейчас так и не решил окончательно — выступить сегодня или воздержаться; решил действовать по обстановке.
В современных условиях, продолжал Комов, назрела необходимость коренной перестройки проектного производства на базе комплексного применения электроно–вычислительной техники. Загрузка же вычислительных машин до сих пор составляет девять с половиной часов в сутки. Велики потери рабочего времени. Имеют место прогулы, велики потери по административным отпускам, болезням. Низко соотношение научно–исследовательских и опытно–конструкторских работ. Докладчик призвал всех присутствующих дать принципиальную оценку другим недостаткам.
И всё? Владимир испытывал глубокое разочарование в Комове. Как так можно все сгладить! Доклад навевает тяжёлое чувство безысходности. Идут года, а ничего не меняется.
Прения были соответственно докладу — немного сдержанной критики, различные хозяйственные просьбы к вышестоящим органам, пожелания другим, претензии смежникам, представителей которых здесь и не было вовсе.
Так что всё шло довольно гладко. В перерывах работал буфет, куда завезли редкое импортное пиво. Быстро рассмотрели заготовленный заранее список кандидатов в новый состав парткома, избрали счётную комиссию. Собрание вышло на финишную прямую, обещая изнывающим от длительного сидения после рабочего дня его участникам скорое избавление от мучительной обязанности. Владимир оглянулся влево, вправо на оживившихся мужчин; женщин в зале было лишь несколько.
 Как же так можно? Отчего такое безразличие к их состоянию, жизни, работе? К чему все это приведет?
Члены комиссии, возглавляемые подвижным толстяком Гаврилиным, руководившим почти всеми подряд счетными комиссиями в предвыборной кампании, подхватили опечатанную красную урну и удалились в соседнюю комнату, чтоб, не задерживая народ, быстрее подсчитать голоса.

Срочность счетного дела, спешка отнюдь не помешали Гаврилину в подходящем месте, пока оживлённые после долгого безделья люди выворачивали кипу скомканных бюллетеней, рассказать всем пару коротких анекдотов, настроивших членов комиссии на весёлую быструю работу. Сам он был, однако, не столь весел, как могло показаться, потому что оказался весьма заинтригован одним малозаметным неискушенному глазу обстоятельством: по его наблюдениям, несколько большее, чем обычно, число голосующих уклонилось от кратчайшего пути с места раздачи бюллетеней до урны, чтоб в сторонке внести в них поправки. Какие? Чутье подсказывало ему то, до чего ещё не дошли остальные счётчики — кого–то "прокатили". Но кого? Ведь прения прошли столь спокойно...
Гаврилин, стараясь скрыть нетерпение, как бы между прочим, взял несколько листочков из вороха, растаскиваемого на равные кучки для подсчета, и просмотрел их. Он взял ещё несколько бюллетеней и, хотя столь малую выборку нельзя было назвать представительной, ему стало всё ясно. Он неровно задышал, отер пот со лба и беспомощно оглянулся.
— Так, так, так... — забормотал он в растерянности.
В ожидании результатов голосования коммунисты стояли в коридорах, от нечего делать в который раз просматривали наглядную агитацию, некоторые разошлись по расположенным рядом рабочим комнатам. Владимир стоял с Марковым и Назовым у лестничного пролёта. Настроение у всех троих было довольно мрачным.
— Надо было выступать, — сказал Анатолий. — Может быть, даже всем троим выступать. Чтоб хоть как–то пронять!
Владимир чувствовал свою вину в том, что они не организовались, не настроились на это собрание. Он смутно догадывался, почему поступил так пассивно — должно было бы произойти что–то совсем другое, чем просто слова и выступления, собрания и заседания, чтоб сдвинуть целую систему бесхозяйственности и бестолковости, притворства и лжи, чтоб привести её в движение.
Да, только подвижка всей застоявшейся системы могла привести к переменам. Но что бы могло вызвать это движение, он пока совершенно не представлял.
Счётная комиссия задерживалась необычно долго. А когда, наконец, всех пригласили в зал и появился Гаврилин с протоколами в руке, по его слишком официальной физиономии все поняли — что–то произошло. И лица членов президиума, до перерыва улыбавшихся, стали как будто вытянутыми. Зал притих.
Гаврилин встал за трибуну, вытер платком лоб и даже шею.
— Товарищи! — прокашлялся он. — Разрешите зачитать протоколы счетной комиссии. Кх! Протокол номер один. Присутствовали...
Собрание с нетерпением ожидало заключительного протокола по результатам голосования. И вот он.
— ...Голоса распределились следующим образом. Аркадьев — сто сорок шесть за, один против. Думанский — сто сорок три “за”, четыре “против”. Кх! Комов. Кх–кх! Шестьдесят девять “за”, семьдесят восемь “против”...
Да, Комов, получив больше половины голосов против, в новый состав партийного комитета не вошел. Гаврилин прокашлялся ещё, хоть не намеревался делать паузу и тем самым давать малейший намек на собственную оценку столь неожиданного результата голосования, и продолжил. Дальше его слушали не так внимательно, каждый обдумывал сенсацию — бывший секретарь вот так вдруг и не избран. Владимир наблюдал за Василием Артемовичем — съежившимся под ударом судьбы небольшим человеком, мужественно доводившим сейчас собрание до конца. Почти десять лет возглавлял он партийную организацию института, а сейчас коммунисты выразили ему недоверие. Получалось так, что и он, Владимир, к тому руку приложил. Нет, в бюллетене он Комова не вычеркивал, даже не подумав о такой возможности, лично не критиковал, указывая лишь на безобразия окружающей жизни. Жаль Комова, но виноват, конечно, сам он. Проявлял непоследовательность, терпимость, порой граничившие с беспринципностью, чрезмерную осторожность.
Собрание заканчивалось. Все поднимались с мест, хлопая сидениями, но к выходу не торопились, как будто ожидая ещё чего–то. Владимир тоже шёл, слегка теснимый толпой, к узкой двери. Ему, как и многим, казалось странным, что выступления на собрании не содержали острой критики, а голосование оказалось столь уничтожающим. Руководители, в том числе и партийные, к критике только призывали, на деле избегая её. Люди вполне понимали такое отношение и отвыкли высказываться с трибун, они решили просто сказать "нет" голосованием.
Владимир пошел в комитет одеваться. Проходя по коридору, он заметил, что в лаборатории Зажогина горит свет, и решил заглянуть туда. Работал там один Симаков.
— С чем возишься? — поинтересовался Владимир, поздоровавшись.
— Микропроцессорный комплект осваиваю.
— Очень интересно! Ну ладно, не буду мешать.
— А почему Андропов не становится председателем Президиума, как все его предшественники? — спросил почему–то Сергей.
— Почему? Точно не знаю. Может, сначала надо с обязанностями генерального секретаря партии освоиться.
Впервые после нескольких десятилетий жизни народа, после смерти Брежнева, партию и государство возглавил человек, имеющий уважение людей. Как будто даже воздух от того становился чище и появлялась надежда.
Владимир покинул лабораторию. Вернется ли когда–нибудь он сюда? Сейчас он в этом не сомневался; не зря же читал литературу и про микропроцессоры. Иной раз ему представлялись, словно живые, лица известных русских инженеров разных времен; приблизительно так, как он видел их в одной картинной галерее — все на один облик, бородатые и сосредоточенно серьезные, как преподаватели. Они как будто спрашивали его — продолжит ли он их дело. Он готов был поклясться им, что да, продолжит, но тут же вспоминал, как захватила, увлекла, засосала его новая работа борьбой за общественный прогресс. Как жаль, что жизнь и люди столь несовершенны, столь далеки ещё от гармоничного согласия с породившей их природой, что заставляют отвлекаться от науки и техники, от познания на борьбу, на огромную по масштабам и затратам политическую работу.
...Симчин вышел на улицу. Кончался ноябрь, но только сейчас стали брать морозы. Суровая зимняя природа, но воспринимается теперь как привычное, должное и нужное.