Ощущение дождя

новая редакция

(Последнее из цикла «Диалоги»)


  Заблестело в небе каплями. Или снегом. Как-то странно выкладывался рой смешных мыслей. Музыка не давала спокойно жить и дарила минуты просветления. Когда первые звуки Morricone с его темой к шедевру киноискусства. Флейта. Нет, армянский рожок. В музыке – целая жизнь, жизнь целых поколений убийственно просто летит мимо времени, мимо песочных часов, выброшенных на помойку. Забавляясь, смеясь и смеша окружающее. Дико холодно бывает в эти минуты.
  Я включил отопление в машине и плавно сдвинул ее с места.
  - Ты был занят? Пропал, бросил меня на два часа. Подожди, скажи мне... ведь ты же сегодня светлее? – Она смотрит и не видит. Смотрит в себя, мимо себя. Даже мимо себя. Улыбнуться и не сметь показать этого, когда она поднимет взгляд.
  - Да... хотя на улице дождь... сплошной... как из ведра-ведрышка, - затесались не озвученные междометия. Как в музыке Morricone.
  - Значит, я чувствую тебя и без слов. И даже не слыша твоих слов. – Она поднимает глаза, темные, глубокие, наполненные тем самым, жутким.
  - Это плохо? – Плохо рождать пол-улыбки, как всегда что-то недоношенное.
  - Нет, конечно, это неплохо, - она дополняет мою улыбку до целой, и теперь ее не прекратишь, пока она тянется, пока существуют минуты взвешенного ожидания.
  - Работы много? Понимаю, навалилось.
  Творчество встречи. Так непонятно. Откуда соприкосновение, рожденное еще до того, как я смог видеть ее? Секунды доносятся ветерком, отсчитывают время до близости, до касания. Тянутся минутой к преждевременному катарсису. Пусть. Пусть минуты будут секундами, но спешить… невозможно.
  - Ты читал моё «не хулиганское» эссе? Сегодня утром мне позвонил мой приятель с совершенно дурацким вопросом: «Что ты там вытворяешь?». О чем он, понять не могу…
  Небрежность по отношению ко времени уже чудилась. Впереди прозрачность и, не может быть! – пустота. Поэтому – вокруг. Теснее. Удаленнее. Но честнее. Играя и смакуя, даря и отнимая.
  - В твоем эссе классическое воспроизводство тайных желаний большей части мужского населения планеты. И не объясняй никому! – Словно встал во весь рост и сказал: «Не пущу!»
  - Да? Ты думаешь, у меня получилось? – Оборачивается, протягивает руку, отдергивая тут же ее.
  - Мне казалось, что можно было бы сделать все менее прозрачным... но, после второго прочтения понял, что это оттого, что я знал. – Да, я знал, и не попался. Но шаг сделал. Пусть.
  - Менее? Еще - менее? Да там, по-моему, речь просто идет об авокадо, – произносила она, играя интонациями, пробуя на вкус минутную паузу восторга от приближения игры и победы в ней. - Он просто знает, какая я хулиганка. Решил, наверное, подстраховаться…
  Остановились, замерли одновременно. Слышится возглас собачника. Букинист явно перестарался и слишком долго искал ей книгу о Кельнском соборе. Пыль была даже на кончиках ушей! Запорошила. Провел пальцами по кончику носа, щеке, ушку. Представил, как заблестели ее глаза, когда она взяла запыленный фолиант в руки и открыла проложенные пергаментом страницы…
  - Мне кажется, то, что ты задумывала, то и получилось…
  - Хорошо, что получилось. Только тебе не кажется, что после отдельных моих выплесков на читателя нападает какое-то остекленение? Где танцы?
  - Спроси лучше, где музыка?
  - А напеть? Можно же напеть, если знаешь тему…
  - Почему мы с тобой всегда разговариваем на эзоповом языке? Не знаешь?
  - А зачем упрощать? Жизнь и так проста. Так лучше пусть проекция ее на наш внутренний мир будет неоднозначной. Интереснее, когда не можешь разгадать загадки, поставленные самим собой.
  - Притворяться - это способ жить весело?
  - Интересно…
  Машина подъезжала к аэропорту. Найдя место для парковки, я въехал на нее и затормозил. Прислушался. Двигатель пел ровно, грел и убаюкивал. Ночь без сна давала о себе знать. Провожать всегда, как оборвать. Когда я сегодня утром забежал в офис, то понял, как я далеко был прошлой ночью!
- Чтобы петь, нужно что-то внутри иметь... Пока не поется, - сказал я, глуша двигатель.
  - Подождем. Подождем? – Спросила она у себя. А потом повернула голову ко мне. Я молчал.
  Людей перед зданием аэропорта было мало. Вечер играл первыми сумерками, как вор отмычками перед дверью в ночь.
  - Ты влюблен? – Ее голос оказался как-то стразу севшим, треснутым.
  - «В лесу раздавался топор дровосека...», - усмехнулся я, наблюдая за стартующим самолетом и затягиваясь его гулом. - А ты?
  - Да, – быстро ответила она. - А ты?
  - Да. – Только так. «Нет» сказать было невмоготу. - Вместе мы - влюбленные люди! В мужа?
  - А ты в кого?
  - Расскажи о нем.
- О ком из?
  - А ты влюблена в… нескольких?
  - А ты как думал?
  - О самом ярком…
  Секунды смешивались в слой временного пирога, раскатывались будущим, посыпались приправами-мелочами окружающего и ставились в печку. Шутник – кулинар! Смешно.
  - Видишь. О самом? Так нельзя.
  - А как можно? Хорошо. Не ярком, а близком. Как правило, самый яркий – это далеко не самый близкий.
  - Я не рассказываю. Но ты можешь рассказать. Смело.
  - Я тоже… не рассказываю, если только кто-то не догадается сам. Все! Хочу кофе.
  - Что ж. Обидно, знаешь. Пойдем – попьем.
  Мы вышли из машины. Запах леса и весенней свежести перемешивался с ее духами. Легкий щелчок дверей, почти одновременный. Писк сигнализации. И несколько шагов вперед. Она взяла меня под руку, одновременно провела пальцами второй руки по моей ладони, прижала.
 
***
 
  Мы пили Davidoff на втором этаже здания аэропорта. Когда я был с ней, никогда не хотелось спешить. И в движениях, и в мыслях, и в сексе и, вот сейчас, когда мы пили кофе. Две маленькие чашечки их тонкого фарфора и раскраской под Пикассо, в них 30 граммов кофе. И больше ничего было не нужно! Все остальное было вокруг. Внутри…
  - Он знает. Ну, или догадывается. Может быть.
  - Он… - всегда, когда мы говорили о своих «любимых», я иронизировал, защищаясь от более глубокого проникновения мыслей. Именно мыслей, не чувств.
Чувств хватало, чтобы знать. - Вряд ли он знает, если ты ему не сказала. Чувствовать можно, конечно. А встреча была?
  - О, да разве ж ты любопытен? – Лукавая, перехватывает инициативу.
  - Ты же знаешь, что нет. Это почти профессиональное. Ладно, не о том говорим, ты права. Но ты тоже любопытна. Ужас как...
  - А-ха… - Она делает глоток, закрывая глаза. - Но я умею сдерживаться.
Еще один глоток. Что-то она заспешила. Придумывает!
  - Стараюсь, во всяком случае. Потому что я любопытна, как обезьяна.
  - Анализировать по мелочам-черточкам и делать некоторые выводы... значительные. Потом, да?
  - Нет-нет-нет… - Вот и засмущалась.
  И я знаю, что она вспоминает сейчас. И пытается это скрыть, и не может. Ее старания перехлестывают через край даже жизненной лодки откровений. Словно в ней пробоина, словно она вычерпывает вдруг накрывшую лодку волну, старательно, убедительно, ловко, но… ковшик дырявый и уже отслуживший свой срок.
  Ночь…
  Да, ночь.
  И этот чертов Morricone с его темой.
 
***
 
  Время осеннего вечера странно меняло свою скорость исчезновения. Его круги акцентировались всплесками памятной прозрачной мелодии, навязчивость которой не казалась приторной. Замедления и ускорения чередовались хаотично и интриговали будущим, синхронизировали память, доставляя на поверхность мельчайшие мелочи нашей встречи, от которых что-то подкатывало к горлу, не давая еще раз вдохнуть…
  - Тебе важно быть в состоянии влюбленности постоянно? – смог спросить я.
  - Нет. Это же не самоцель. Я просто люблю...
  - Просто любить… сложно. А любить можно только тогда, когда это любовь.
  Она удивленно посмотрела на меня. Точно, какую-то жуть сморозил.
  - Речь не о самоцели. Речь о состоянии. И о необходимости этого состояния тебе. Тебе внутренней. Не разуму, а естеству, - пытался я объяснить ненужное. Это ненужное брыкалось, выскакивало и просило отпустить его куда-нибудь подальше.
  - Наверное, каждая женщина должна любить. Постоянно. Одна влюбленность переходит в следующую… в следующую. И так всегда.
  - Порочный круг? Порочный не в смысле "порок", а в смысле – не разрубить. Наркотик: необходимость острее чувствовать, ярче существовать... и?
  Отвечать было нечего. Мы молча, ни слова не говоря, встали и пошли в сторону зоны посадки. Узоры смысла, петельки новообразований, цветовая гамма ореолом, вокруг, навязанный смысл – все это бредило, остывая. Сдавило горло. Обнять! Срочно обнять и не выпускать ее, уже дрожащую, испуганную последней точкой прощания, там, где-то у «зеленого коридора» под заинтересованные… всегда заинтересованные мужские взгляды, теперь уже пограничников и таможенников. Провожу пальцами, кончиками пальцев по ее лицу, словно запоминая. Она ловит пальцы губами, целует, задерживая движение.
  - На самом деле я очень постоянна. До неприличия... – Серьезные глаза застывают.
  - Как это ни странно, я тоже, - говорю, замечая банальность, но уже вдогонку, по выстроенному ею мостку. Сейчас уже можно…
  - Что же тут странного, это Дева. Если тебя любит Дева, то ты обречен…
  Слова, слова… кругом слова. Словно в паутине. Мне казалось, что она знает, что мы расстаемся не на неделю…

***
  В памяти всплывает давнее. Уже почти далекое. Почти начало.
- Ты занят? Подожди, скажи мне, ведь ты же сегодня… светлее?
- Да... хотя на улице дождь... сплошной... как из ведра-ведрышка.
- Значит, я чувствую тебя и без слов. И даже не слыша тебя...
- Это плохо?
- Нет, конечно, это неплохо.
- И не хорошо?»
  Она молчала.
- Ты задумалась?
- Нет, я уже занята...
- А я уезжаю...


Осень, 2003 г.
3 сеянтября 2005 г.