Радость обладания

Идеи

Благодаря тем немногим культурологическим штудиям, которые я пытался предпринимать в институте, в моей голове осталось ясное убеждение, что история культуры, или – если этот термин назвать более официально – духовное наследие человечества – в итоге превращается в набор неких общих идей, которые сидят в сознании каждого из нас. Но не на бессознательном уровне – а на осознанном по принуждению. Персонально мы можем к любой из подобных идей относиться как угодно, но в остатке всегда остается противное ощущение, что других нет. Такими общими идеями, например, является жизнь после смерти, надежда на божью помощь и чью-то еще, возможно - вера в технический прогресс (как результат данной идеи – в каждом из нас живет надежда на возможность отыскать средства против всех болезней). Идея о всемогуществе Бога рождает массу вариаций: ну, например, идею о том, что в современном мире все процессы планируются. Горсткой избранных жидомасонов. Выпускниками Йельского университета. Римским клубом.

В повседневной жизни последняя идея имеет активное применение, и реализуется она в некоем предположении, что за тобой всё время кто-то наблюдает и оценивает твои действия (выполнение плана подразумевает контроль и отчётность). Сам по себе такой подход меня всегда заинтриговывал, особенно если дело касалось людей искренне верующих – являющихся, в некотором роде, последователями принципа тотального надзора. Всегда интересно узнать, к какому компромиссу с воображаемым надзирателем прибегает их ум, если по велению естества - либо стечению обстоятельств – им приходится частным образом совершать чего-нибудь постыдное, находясь в здравом уме и трезвой памяти. Но ведь если речь идет и о неверующих – всё равно остается неприятное ощущение, что всё-таки что-то было предано огласке. А иногда – эта мысль приятна… Вот она – принудительная идея. Сколь не уверяй себя, что вселенной до тебя ровным счетом нет никакого дела – трудно в это поверить. И даже неприятно. Совесть тут не при чем.

Также мне нравится идея о том, что национальные различия таят в себе некий принципиальный смысл. Всё, что связано с физиологией, вплотную оказавшейся у грани, за которой начинается нечто бестелесное, пользуется наибольшим успехом у публики. Проблема сосуществования наций – бесконечный источник вдохновения - доставляет столько же удовольствия, как фантазии на тему того, как страус трахнул павлина. И по той же причине.

Достаточно уединиться, не знаю, – сесть за стол, выключить телевизор, заглянуть в себя – и вот, что там есть? Идея, что бога нет ли да? У жизни есть смысл и в чём? Совесть никогда не оставит тебя в покое? Природа положила с прибором на твои проблемы и ты на самом деле один? Надо ехать? Россия - родина уродов? У тебя есть «свои», которые тебя поддержат? На вечную жизнь и смерть не хватит фантазии? Всё-таки она прошла недаром? Жена и дети – самое главное? Проклятый русский вопрос – ЧТО ДАЛЬШЕ?

Гул, безобразный гул полной ерунды, с которой совершенно нечего делать, в первую очередь потому, что от неё никак не избавиться. Духовное наследие человечества – источник депрессии, головной боли, нытья в зубах и элементарной скуки. Оно не открывает ничего нового. Оно даже ничего не навязывает. Кроме него ничего нет. И тут…

И тут приходит на ум другая идея – души. Её ценности. Квинтэссенция человеческой сути. Идеальная телесная субстанция. Вместилище идей. Их супер-оболочка. Всё что угодно. Если совершенно нечего делать – то это именно с ней. Не выкинуть в окно, облить бензином и спичку. Ничего. Правда, можно продать. Но в чём смысл сделки?

Душа

Сидим мы как-то, играем в карты. Одна девушка биолог, по жизни ставит опыты над мышами. А так вот играет со мной в карты. Ещё кто-то. Разговор зашёл на религиозную тему. Все атеистки. А я говорю – вот, всё выдумка, и нету у меня души. Да и ни у кого её нету. Всё это чушь собачья. Даже если вот мышку разрезать – никакой души в ней нет. И девушка на полном серьёзе говорит, что я это – слово вылетело – забыл – в общем – говорю с серьёзным видом вещи, просто чтобы над ними поприкалываться, хотя на самом деле в это не верю. А я им в ответ – что ж вы в Бога не верите, а душу, видите ли, им жалко стало. Где ж тут логика. А она в ответ, мол, это бессмысленный трёп, я придуриваюсь, давай сменим тему.

Я решил поставить опыт: пристал к одной женщине, матери своего друга. Как-то сидели вместе на кухне, курили. Аккуратно выведал, какие у нее религиозные представления, то да сё, оказались обычные – «хрен его знает» – и тут про душу – бах. Нет у вас души, Ольга Никаноровна, и всё тут. Она даже растерялась. Как, говорит, нет? Да так, говорю. Посмотрите правде в глаза. Как люди с высшим образованием… и так далее. Ты, Егор, - и произнесла то же слово, которое вылетело из моей головы в прошлый раз.

И выяснил я тогда, что большинство людей в состоянии относиться критически ко многим ходулям, втиснутым в их головы, но только не к душе. Поскольку она является неким эквивалентом их ценности. Обвинить человека в отсутствии души – всё равно что лишить его индивидуальности, таланта. Это как сообщить ему, что он не представляет совершенно никакого интереса для окружающих. Из всех брильянтов в ожерелье – ты самый тусклый.

Представлять интерес для окружающих. Быть объектом внимания. Быть объектом владения. Иметь душу – иметь то, что заинтересованы купить. Талант, индивидуальность, яркость, свет.

Нет большей радости, чем обладание другим человеком. То, что дьявол ищет способа купить душу и, по-видимому, находит в этом основную ценность своей деятельности – есть другое выражение вообще человеческого отношения к человеку. В молодости я часто думал о том, насколько естественно желать купить велосипед, телевизор и так далее. Но обладание живым существом представлялось чем-то гораздо более фантастическим, чем все возможные обладания. И еще более фантастической была мысль о том, что, вообще-то, такое обладание возможно. Речь о некоем праве владения другим человеком, которое принимается по обоюдному согласию с ним, именуемое взаимной любовью. Но даже если речь не идёт о любви – в повседневной жизни сталкиваясь друг с другом – мы оцениваем человека с точки зрения возможности обладания им. И те, кто нам нравятся, становятся объектами обладания. В том или ином виде. Речь идет о различных проявлениях физической близости – либо эмоциональной. Иногда спонтанное желание подойти к другу и потрепать его по плечу, поправить какую-нибудь деталь в одежде – всё это сродни перебиранию брильянтов человеческих душ, собираемых в копилке твоей жизни. И представляющих собой недостающие ценности тебя самого – изнывающего от однообразия идей о всеобщем планировании, загробной жизни, ценности национальных различий, жизни после смерти и группе избранных, следящих за твоей жизнью, будто она кому-то интересна, но не стоит обманываться... И потом – то, что является очевидностью печального опыта моей души – не обязательно актуально для тех, кем я хочу так или иначе владеть. В том и есть их ценность. Панацея от скуки. Средство от самоедства. Надежда на избавление.

Кстати, что такое душа – как тело? Если речь идёт о владении ею – может, это очередной самообман? Есть ли у сделки смысл?

Я прогулялся по Интернету и обнаружил то, что и ожидал, в общем-то, увидеть. То, чем люди больше всего дорожат, по факту представляет из себя весьма бесформенное образование. Вот картинки, каждая из которых в названии содержит слово душа.

(картинки из интернета)

Последняя картинка попала сюда случайно. Это мочалка для душа. Но во всём этом изобразительном ряду есть сермяжная правда. Душа более всего похожа на амебу либо белиберду, как в картинке, предшествующей мочалке.

Однако во всех этих картинках есть важный недостаток. Наше представление о душе заключает в себе противоречие, которое обычно игнорируется. Однажды в компании приятелей речь зашла о том, что такое смерть – какое дать ей определение. Немного поразглагольствовав о том о сём, я остановился на том, что смерть – это распад второй сигнальной системы. Но важным оказалось не определение. Я задался вопросом – если воспринимать смерть как потерю – что именно мы можем себе под этим представить? Связано ли для нас представление о смерти – с лишением своего тела? Оказывается – нет. Все мои собеседники в один голос утверждали, что им ничего не стоит представить себя без тела. В самом деле – человек в состоянии представить себя без руки, ноги, головы, без ничего. И тем не менее после того, как всё телесное окажется выдвинутыми за скобки, в скобках продолжает что-то оставаться. И у этого чего-то есть взгляд. И вот без этого человек и не может себя представить. Потому что это – и есть сама его способность представления. ЭТО – я назову душой. Представьте себя ЭТИМ. И вот, оказывается, обычно мужчины не в состоянии представить себя женщиной. Лично я всегда остаюсь мужчиной. Нет, я пытался изменить пол – мысленно - или вообще быть бесполой душой. Но всегда приходил к убеждению, что несмотря ни на что, ЭТО продолжает быть мужчиной. Но ведь оно уже лишено тела. Я даже могу представить себя женщиной как телом, как нечего делать, да и каждый из нас. Но ЭТО не обманешь – оно всегда одно и тоже, неизменное. Я мысленно осматриваю себя – бестелесную субстанцию – ничего нет, бесформенное безобразие, ветер, сквозняк – но – мужчина.

Недавно, гуляя по архиву фильмов, размещенному на сервере своей компании, я наткнулся на фильм Lost in translation. В главной роли Билл Мюррей. Потерянный в переводе. Фильм начинается с ошарашивающего кадра. Перед нами весьма аппетитная (все, теперь придется брать псевдоним) женская… талия… вид сзади… положение лежа, прозрачные… В общем, описывать не буду. Ну очевидно, это не Билл Мюррей.

И ноги. Мюррей появляется в следующем кадре – но не суть. Фильм интересен непонятностью. Американский актер приезжает в Японию сниматься в рекламном ролике виски. Знакомится в отеле с жительницей Нью-Йорка некоей Шарлот (талия была ее). На протяжении всего фильма ничего не происходит. С первого взгляда им становится всё понятно. Периодически о чём-нибудь разговаривают. Есть две постельных сцены – в одной они смотрят по телеку видео старых фильмов Мюррея. Лежат в одежде. В другой – лежат на кровати опять в одежде, вид сверху, ее обнаженные ступни касаются кармана его брюк. Он нежно – как бы нерешительно - поглаживает рукой ее обнаженные ступни... Рассказывает о жене и детях. Потом он уезжает обратно в Америку. Она остается в Токио. Всё.

Я представил себя Биллом Мюрреем, которому предлагают сняться в этом фильме. Мне приносят сценарий. Я его читаю… и что-то мне говорит о том, что посылаю и сценариста и режиссера к чертям собачьим. Или ему было не удобно отказать исполнительному продюсеру – Фрэнсис Форд Коппола? Может быть.

Какой бы не была власть обладания и его соблазн, как бы мы не ценили души друг друга, существует истина, с которой совершенно нечего делать, и которая не является некоей идеей, навязанной культурой. Она приходит с возрастом к каждому – и заключается в том, что ты обречён на одиночество и потерю в шуме пространства. Термин владения – скорее конвенционального свойства, нежели экзистенциального. Он достаточно условен и отражает систему взаимоотношений между одним предметом и другим – не раскрывая их сути – точнее, не добираясь до их сути. Как таковое владение невозможно. Мне нравится этот человек – я могу его потрепать за плечи, обнять, полжизни провести в разговорах, я испытываю восторг обладания – но он умрёт, просто уедет в другой город, вернется к семье, умру я – владение даже своим телом – та еще условность. Что может быть хуже – остаться в полном одиночестве наедине с не своими идеями? Уйти в тёмный лес после концерта? Замкнуться в оболочке своей души? Что-то там было еще про грецкий орех и царя вселенной.

Жизни придаёт ценность горечь по её утрате. Какой бы ни была обманчивой воля к обладанию, как бы горько мы не ошибались – ничего более прекрасного, чем обладание, нет. А его невозможность или обманчивость – залог его ценности. Собственно, я пересказал сюжет фильма.

Одиноких людей видно издалека. Не то, чтобы они вызывали жалость. Скорее – радость встречи и чувство солидарности. Ещё одна душа, которая останется в полном одиночестве. Ещё один человек, умеющий ценить ускользающее очарование обладания. Готовый с улыбкой принять мысль о полном банкротстве до закрытия торгов. Хватающийся за идею о том, что души нет – с надеждой - и готовый остаться наедине со своим полом – когда жизнь вынесет за скобки всё остальное. Член несуществующей религиозной секты, признающей Богом – время.

Радость обладания

Однажды поздним вечером, после тяжелой трудовой недели, я с удивлением обнаружил, что вынужден остаться в Осташкове - по крайней мере, ещё на одну ночь. В Москву никто не ехал. Возможность уехать светила только на следующее утро - на машине моего коллеги. А пока он предложил съездить в какой-нибудь местный ресторанчик и развеяться. Мы приехали на базу отдыха, что в получасе езды от города, заказали шашлыка и уселись его есть. Нас было трое. За соседним столиком обнаружились три молодых девушки. Я бы оставил данный факт без внимания, но мой коллега был настроен иначе. Он пренебрёг нашей компанией, подсел к трем девушкам и начал с ними о чём-то трепаться. Я посмотрел на девушек повнимательнее и разозлился – никакой ценности они явно не представляли. Одеты неплохо, но очень молоды, полноваты, разукрашены цветастой бижутерией – в общем, приятель мой, видимо, затосковал не на шутку, но в данном случае он сильно перегибал палку. Зачем тогда потащил с собою?

Вечер затягивался. Поговорив с полчаса о работе с оставшимся членом распавшегося коллектива, я понял, что дальше так продолжаться не может. Взял стул и уселся пятым. Вы не возражаете – позвольте представить – Таня, Люда, Ольга – и так далее. И шепотом в мое правое ухо: «Еще десять минут – и та что слева будет моей».

«Девушки!» - я поспешил обратить на себя внимание. «Последние несколько лет меня мучает престранный сон. Ночью он не дает мне покоя, а днём я вынужден о нем думать». Вообще-то сны мне уже как года два не снятся, тем интереснее их придумывать. «Просыпаюсь я ранним утром у себя дома, и понимаю, что я – женщина. И мне пора ехать на работу в офис. Принимаю душ, чищу зубы – более тщательно, чем привык чистить обычно. Волосы, фен, заколка. Одеваюсь – облегающее платье - чуть ниже колен, туфли на высоком каблуке – о-па – я уже в приподнятом настроении. Сумочка – я беру сумочку, кладу в нее мобильный телефон. Я ведь в женском платье – карманов нет, если нет кармана – в него мобильник не положишь. А я женщина стильная – на шее мобильник носить не буду…» Я взглянул на мобильник девушки напротив – зря я это… «У меня есть сумочка, я мобильник положила в сумочку, туда же кошелек, ключи, и побежала, побежала. Выбегаю на улицу, чувствую - опаздываю, бегу к остановке маршрутки, грудь подрагивает, каблуки стучат, сердце бьется. Прибегаю на работу, ставлю сумочку на офисный столик – рядом с клавиатурой – и бухаюсь в кресло. Осматриваюсь. И тут аура офисной жизни, видимо, играет со мной злую шутку. Я начинаю чувствовать себя в родной стихии, и через некоторое время понимаю, что я уже не женщина. Не женщина я уже. Да. А мужчина. Тот, кем я обычно в офисе и являюсь. И вообще по жизни. Ну и ладно. В сумочке начинает звонить мобильник. Я сначала не обращаю внимания, будучи больше поглощён случившейся метаморфозой. Но телефон не унимается. Звонит настойчиво. С неохотой я решаю ответить – делаю движение чтобы ответить, но понимаю, что должен вытащить телефон из дамской сумочки, которая стоит у клавиатуры компьютера. Неприятная мысль приходит мне в голову – ведь это странно для мужчины ходить с дамской сумочкой. Тем более мои коллеги, которые вот они – сидят за компьютерами по соседству – что они подумают обо мне, когда увидят, что я вытаскиваю телефон из дамской сумочки. И в то же время – сумочка моя, я должен ответить на звонок. Но я не женщина, у меня даже нет привычки претворяться женщиной, я Егор, и сумочка – моя, но она дамская… телефон звонит… Боже, положение становится все более щекотливым. Коллеги начинают с удивлением посматривать в мою сторону. Я смущенно улыбаюсь им – мол, всё в порядке, забавная глупость, ха-ха, не обращайте внимания, сумочка в некотором роде не моя, да… но в некотором роде она моя, а если не моя – кто же ее сюда принёс и поставил на мой рабочий стол… Боже мой, существует тысяча причин, по которой она могла здесь появиться. Так назови хотя бы одну… Как назло - ничего не приходит в голову. Мучениям нет конца. Когда же всё это кончится… и я просыпаюсь».

Конечно, мой рассказ не был таким гладким. Периодически он прерывался очередной бутылкой порошкового вина, репликами тоскующего приятеля в мой адрес, чем-то ещё. Больше ничем. Девушки, оказавшиеся на редкость внимательными слушательницами, еще полчасика покурили, я сбегал по нужде, вернулся, ещё посидел, затем намекнул, что пора расходиться, мы вышли из ресторана и направились к машинам.

На обратном пути мой приятель дремал и думал. Полагаю, думал он о том, что нет ничего прекраснее, чем радость обладания, и что я - пидарас. А я смотрел на дорогу и с удовольствием фантазировал

на тему

как всё-таки хорошо

что я

мужчина