Do not tell me it s a blood!

1

Никогда не знал, что быть поклонником придумок Зигмунда Фрейда – занятие не только старомодное, но и доставляющее массу удовольствия. Возможно – сексуального. Если признать любое удовольствие от чтения книг сексуальным – то это даже почётно, и даже прибавляет самоуважения – когда входишь в книжный магазин и ощутимо возбуждаешься – не то от книг, не то от интеллектуально настроенных студенток, которые крутятся рядом... И мнишь себя большим интеллектуалом, и впадаешь от этого в полный экстаз...

Любой интерес, который испытываешь к жизни вообще - книги ли, женщины – по Фрейду всё это будет проявлениями единой энергии, заставляющей человеческое существо тянуться к окружающему миру, видеть в нём смысл и получать от взаимодействия с этим миром удовлетворение. Фрейд, называвший эту энергию либидозной, её главным составляющим моментом, основанием, видел сексуальные влечения. Да и то – не по злому умыслу, а просто потому что другие основания выглядели не столь основательными лично для него. Он, кстати, признавался, что готов отказаться и от них, если будет предложено что-нибудь более интересное. Ведь главное для науки, в конечно счете, не эти сексуальные влечения и их последствия. Здесь самое ценное – то, мимо чего нельзя пройти мимо, - идея о либидозной энергии как некоем количественно измеримом запасе сил и средств, который позволяет человеку находить в своей жизни какой-нибудь смысл. Эта энергия – сравни всемирному тяготению. Её не видно – но тем не менее человеческие существа вращаются в обществе себе подобных по её законам (подразумевается, что у каждой энергии есть свои законы – сохранения, распределения, аккумуляции – в общем, всё то, что уже входит в понятие энергии, а не проистекает из него).

Представьте себе эту либидозную энергию как счёт в банке. Вы появились на свет – и на ваш счёт положили тысячу либидов. Вы находите удовольствие в сосании материнской груди – жаль, но десять либидов записано в дебит, на счету осталось девятьсот девяносто. Вам приглянулись на улице ноги совершенно незнакомой женщины – двадцать либидов долой. Вы провопили на площади о своей поддержке Медведеву и аж заколдобились от удовольствия – не забудьте свериться с банковской выпиской, прежде чем планировать следующие траты.

Должен сказать, что книги Фрейда в этом плане для меня оказались весьма разорительным занятием. Уж и не знаю, что случилось с моим воображаемым счётом в банке, но впадать в отчаяние, надеюсь, преждевременно. Потому что должны существовать способы восстановления энергетического запаса. Да и потом, откуда мне знать: может, величина моих энергетических активов позволяет жить на проценты...

На самом деле я привёл не совсем удачное сравнение. Книги Фрейда - очевидное тому доказательство. Структура движения этой либидозной энергии, её расходования, восстановления и проч. – весьма запутанное зрелище, вникать в которое неспециалисту так же не интересно, как в чертёж аквапарка его посетительнице. Но есть в этой энергии удивительная штука – фича – которая внушает массу оптимизма. А именно – обречённость быть реализованной, растраченной. Хотите вы, или не хотите – но тратить либидозную энергию и получать от жизни какой-то смысл - «удовольствие» не так бесспорно, я склонен заменить это слово "смыслом", – мы обречены так же, как обречён остыть горящий уголь, брошенный в снег. Можно выстроить массу запретов - она обязательно найдет выход, или будет расходоваться не так интенсивно. Но всё равно будет. Энергия либидо – своего рода Дао, которому остаётся всего лишь следовать, потому что любой отказ, непреодолимый запрет, остановка или воображаемое движение вспять - равен преждевременной смерти сознания.

2

Лечил, значит, Фрейд пациентку, страдавшую смешным неврозом. Днём, когда она находилась в спальне, её вдруг охватывало волнение. Она выбегала из спальни в соседнюю комнату, подбегала к столику, опрокидывала на скатерть стакан с водой (любую другую жидкость, оказавшуюся под рукой) и вызванивала по колокольчику внутренней связи горничную, чтобы та немедленно убрала на столе – или срочно выполнила какое-нибудь бессмысленное задание. Этот ритуал мог происходить по нескольку раз на дню. После настойчивых расспросов Фрейд наконец узнал, что явилось возбудителем этого невроза. В первую брачную ночь эту женщину настигло жуткое событие.

Её муж оказался импотентом. Причём, очень настойчивым импотентом. Он несколько раз вбегал и выбегал из её спальни, в надежде все-таки свершить задуманное, но каждый раз его настигал расплох глубочайшего разочарования. Наконец, когда все средства были использованы и в обойме не осталось ни единого патрона, он схватил бутылку красного вина и плеснул его на простыню. Чтобы служанка, во время утренней уборки апартаментов своей госпожи, не усомнилась в том, что ее хозяйка потеряла девственность. Так, по крайней мере, этот поступок был проинтерпретирован Фрейдом и его пациенткой. Правда, пятно оказалось несколько не там, где его появления стоило ожидать с большей долей вероятности – Фрейд не уточняет где – а зря. Потому что если вам это кажется не таким уж важным – вы пребываете в глубочайшем заблуждении. От местоположения этого пятна зависит всё.

Оставим в стороне пациентку Фрейда. В данный момент она нас совершенно не интересует. Её муж – вот подлинный объект нашего пристального внимания. Вы скажете – уж скорее этому уроду надо было бежать на приём к психоаналитику, прежде чем доводить до безумия свою несчастную жену (которую он, к тому же, бросил). В самом деле – эдакое безумство – лить на кровать вино, да ещё с таким умыслом. Я тоже так сначала подумал. Но... Давайте рассмотрим ситуацию изнутри.

3

Его зовут Фриц. Её зовут Герта. Они живут в Вене в самом центре города, между оперой и собором святого Стефана, в многокомнатной квартире на втором этаже, любезно предоставленной им в качестве свадебного подарка родителями невесты. Фриц работает в конторе своего тестя. Нет, не подумайте – он не заурядный карьерист, соблазнивший дочь своего босса. Он, скорее, партнёр. Контора занимается организацией снабжения армии всякой всячиной, а отец Фрица – совладелец крупной швейной мануфактуры. До первой мировой рукой подать, так что работы достаточно. Брак Герты и Фрица – читай, породнение госзаказа с частным предпринимательством. Все довольны. Все завидуют. В газете "Венише Цайтунг" в разделе «городские новости» помещена аналитическая заметка: "Об этом давно ходили сплетни – и вот!"

Фриц - высокий мужчина, несколько худощавый, увлеченный философией Ницше и потому с усами (а не потому, что такая мода). Правда, усы аккуратно стрижены, в отличие от своего прототипа. Строгое, почти пуританское воспитание, в смеси с известного рода свободомыслием и образованностью (два года в английском колледже плюс политехнический, оконченный с отличием), сформировали характер, склонный к иронизированию и немного надменный. Любовь к музыке Антона Брукнера – чудака, религиозного почти до безвкусия, – венчают картину интеллектуального бизнесмена двадцати пяти лет, незаурядного, неотразимого и противоречивого. Всё вышеперечисленное, служит одной незамысловатой цели – нравиться женщинам.

Фриц очень любит нравиться женщинам. И не только женщинам. Ему вообще приятно нравиться. И удивлять. Третьего дня он поинтересовался у своего повара: «Дорогуша, подскажите пожалуйста, на каком рынке вы покупаете мясо и рыбу»? «На рынке Нашмаркт, там дешевле...» «Насколько мне известно, в это место торговцы свозят снедь второй свежести. Если вы хотите сэкономить на покупках - постарайтесь, чтобы это не отражалось на моем желудке. Я настоятельно рекомендую Вам обратить свое внимание на продуктовую лавку Кирша в доме напротив. Потеряете пару марок – зато сэкономите время и моё здоровье». Ошарашенный повар стоит, выпучив глаза, и думает про себя: «Откуда этот пройдоха всё знает...». Фриц на вершине блаженства. Он бы прогнал в шею этого повара – но его дочь... Ах, его дочь... Пусть засиделась в девках – но весьма аппетитна. Интересно, долго ли его новая жена будет терпеть возле себя такую служанку...

Поторопим события. Брачная ночь уже на подходе. Длинный, утомительный день, бесконечные поздравления, родственники, партнеры, телеграммы, шампанское... И тревожное чувство – мысль – фантазия – о предстоящей встрече - с женщиной – впервые – как это будет – что это – возбуждение то накатывает как снежный ком, то отпускает как морской отлив – но чувство тревоги остаётся... Наконец – вот оно. Родственники разъехались, прислуга укладывается спать, жена удалилась в свои покои, назначено время, я сейчас буду... Помыться, переодеться, одеколон, ночной халат в полоску, переносная лампа - и вот Фриц стоит у двери в спальню. Он возбуждён. В смысле – он во всеоружии. Дверь открывается почти без скрипа. Он входит в спальню.

Да, Фриц девственник. Он всё прочитал и всё знает. Как появляются дети, как теряют девственность. Он тысячу раз фантазировал, как это будет. Да, он находится в своем доме – но он знает, что за ним следят. Он выполняет общественный долг. И надо же – как забавно, – впервые он предвкушает восторг удовлетворения от исполнения общественного долга – столь близкого его индивидуальным желаниям. Это так необычно – и так здорово, когда общество требует от тебя сделать то, что в других обстоятельствах это общество расценивает как низость. Это так здорово – прикоснуться к тому, от чего тебя оберегали всё детство и юность.... Он входит в комнату. Подходит к постели. Гасит лампу. Залезает в кровать к Герте. Начинается какая-то возня. Вдруг все замирает. Затем Фриц прыгает с кровати и в волнении убегает из комнаты. Он забыл одеть халат – и халат остался висеть на стуле. Впотьмах Герта толком ничего не успела разобрать. Она остается в недоумении. Смешная догадка приходит ей в голову – он перепил пива и вот отлучился по неожиданной нужде. Она улыбается и откидывается на подушки, глядя на его забытый халат. Сейчас он вернётся.

Он возвращается. Появляется в дверях. Оружие на взводе, но скрыто халатом – уже другим, в горошек. Нужно что-то сказать. Фриц напрягается. Мысль про пиво ему не очень понравилась – но за не имением других он решает не отвергать хотя бы эту. «Их бин цурюк» - кидает он с порога своей невесте – и пулей к ней в кровать. «Аусгецайгнет» - отвечает она, расплываясь по простыне как молочная река с кисельными берегами. Начинается какая-то возня. Опять всё замирает. «Милый, что с тобой?» - вопрос мучительный. «Я не знаю..» - чуть не плача отвечает он. Он включает лампу, теперь уже спокойно встает с кровати, одевает халат. «Мне нужно выйти» - говорит Фриц Герте. Герта понимает, что на сей раз – не по нужде... «Милый, только не волнуйся. Всё будет хорошо. Я люблю тебя».

Он возвращается в третий раз. Уже не так решительно, но возвращается. Ему мучительно обидно и стыдно. Едва он залезает на Герту – как силы вновь покидают его. Какая-то злая шутка, какое-то издевательство. Его охватывает бешенство когда он думает о том, что эта женщина накляузничает его тестю, который примет к сведению, что его партнер – слабак. Его трясет от злости, когда он думает о болтливой теще, которая наверняка разнесёт эту новость по всему городу, потому что вообще терпеть его не может. Он готов задушить всех своих секретарш, которые теперь будут шушукаться друг с дружкой, как только он выйдет из офиса, мол, этот импотент опять загрузил меня какой-то ерундой...

В третий раз он поднимается на кровати и садится. Накидывает на себя халат в горошек, хватает с ночного столика бутылку красного вина, заботливо приготовленную неважно кем, а ваза с фруктами остается нетронутой и одинокой... Вытаскивает пальцами пробку, торчащую из горлышка бутылки наполовину, выплескивает на подушку рядом с собой чуток из ее содержимого, берет с женщины, которую теперь ненавидит, обещание обо всем молчать - точнее, уведомить тёщу об успешном завершении начатого – в конце концов, этого требуют интересы дела - и уходит.

4

Мой милый Фриц, не торопись уходить. Позволь мне вмешаться в эту дикую сцену. Позволь мне дать тебе не совет даже – а рекомендацию, пользуясь равенством в возрасте. Хочу ли я тебя утешить, посочувствовать, протянуть руку помощи? Отнюдь. Ты редкостный урод и мерзавец, плюс ко всему – импотент, одержавший массу сексуальных побед в своем воображении, и только. Согласись, это унизительно. С какой стороны не посмотришь – ты отовсюду полное дерьмо. Ты представляешь собой мерзкое зрелище: охваченный ненавистью к испуганной и беззащитной женщине, которой не запомнилось ничего, кроме твоего перекошенного от злобы лица, как ты смешон и жалок, когда в ярости – будто эта ярость способна восстановить статус-кво твоего пошатнувшегося достоинства – кидаешься вон из комнаты, срывая со стула халат в полоску... Ты успеваешь подумать, как странно выглядит - если бы сейчас в коридоре тебя увидела служанка - мужчина в час ночи с двумя халатами... Ты вообще привык смотреть на себя со стороны и думать, что на тебя смотрят другие.

Да, ты прав. Мы все тут. И мы смотрим. Но позвольте, господа, неужели мы приговорим этого уродца к пожизненному презрению? Неужели во всей этой истории не найдется ничего такого, что может стать пусть не залогом прощения – но хотя бы отдаленным, едва уловимым ощущением возможности снисхождения к этому существу?

Вот тут-то и оказывается, что это единственное – является самым смешным во всей этой истории, а именно – акт выливания вина – пускай в не совсем подходящее место, потому что оно на самом деле подходящее; эти пятна, которые нужно выдать за кровь; в конце концов - эти размышления – уже после того, как дверь спальни закрыта - достаточное ли количество жидкости было вылито? сколько вообще выливается из женщин крови, когда они теряют девственность? а может, не выливается вовсе? стоит ли вернуться и долить вино в более подходящее место на простыне?

Мой милый Фриц – стоит, еще как стоит! НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ, что в переводе с языка Фрейда означает «НЕ УМИРАЙ». Даже самых уродливых существ посещают минуты гениальности, которые нужно холить и лелеять, и уж ни в коем случае не бросать за порог раньше времени. Вернуться, немедленно вернуться! И залить простыню в правильном месте. Затем вернуться еще раз, и разбрызгать полбутылки на ковер. А потом вернуться - и так уделать занавески, чтобы у тёщи глаза вылезли на лоб.

Увы, думаю, в действительности всё это происходило с большей холодностью и меньшей эмоциональностью. Что доведёт немцев – немцы-ли, австрийцы, да кто угодно - до ручки. А может, уже довело. Но, Боже мой, если б вы знали, какой восторг и радость я испытываю, когда представляю в воображении сцену, которая должна следовать после той, что могла бы произойти, последуй Фриц велению своего либидо до конца.

5

Поздний вечер. На уютной улице, выложенной брусчаткой, толпятся редкие зеваки у подъезда четырехэтажного дома. Часть улицы у входа в подъезд перекрыта – пластиковая лента опоясывает несколько квадратных метров дороги. Рядом – полицейская машина с мигалкой. Двое в штатском выходят из подъехавшей черной машины, они о чём-то переговариваются по своим мобильным телефонам, показывают полицейскому, стоящему у входа, какой-то документ, и проходят в дом. Два луча фонариков выхватывают отдельные части интерьера: комод с вазой, зонтик-трость, прислонённый к столику привратника, деревянный пуф с изогнутыми ножками. Двое поднимаются по лестнице, расшаривая лучами фонариков мрак перед собой. Чьё это лицо? – а, это картина, Мария Тереза с выводком… Мило. Они поднимаются выше, на второй этаж. Что-то мягкое попадается под ноги. Это махровый халат в полоску, заляпанный чем-то красным... Они проходят дальше. Попадают в недлинный коридор и направляются к комнате, дверь которой чуть приоткрыта.

Двое американских копов, Малдер и Скалли, входят в комнату. По всему видно, что это спальня. Они внимательно высвечивают каждую деталь интерьера. Малдер морщится. Он ощупывает стену у входа в комнату, в надежде наткнуться на выключатель. Затем, обнаружив светильник на столике, рядом с кроватью, зажигает свет.

Картина, которая представляется его взору, заставляет Малдера нахмуриться еще больше. Он осматривает занавески, ковер, потолок, двуспальную кровать. Затем, скривив лицо в ироничной улыбке, тоном человека, которому все ясно, бросает напарнице, деловито копошащейся в кейсе с оборудованием для взятия экспресс-анализов:

- Do not tell me it's a blood!